Убийство Гамлета

Признаться, новый артист сразу не понравился директору театра. Был он невысокого роста, излишне полный, бесцветные волосы, по которым нелишне было пройтись расчёской. Лицо округлое, глаза серые, навыкате. Что ж, и такие бывают артисты, и таким находятся роли в спектаклях. Не могут же все быть красавцами. Следует признать, и у самого директора внешность была невыигрышная. Худой, сутулый, с узкими покатыми плечами. Щёки запавшие, голову украшает обширная лысина, которую прикрывает длинная прядь волос сбоку. Не понравилось то, что новый артист не выказывал почтения директору театра, а ведь он пришёл наниматься на работу. Не чувствовалось в нём должного уважения к своему будущему руководителю. Смотрел пристально, не отводя взгляда, и, более того, улыбался, как показалось директору, с лёгкой иронией. И от этого копилось в груди недовольство. Конечно, можно сказать, что сейчас в театре нет актёрских вакансий, но это было бы неправдой. Артисты театру были нужны. Театр недавно возобновил свою деятельность, зарплаты маленькие, каждый сотрудник на вес золота, а уж актёры, тем более 
И всё же …
Директор повертел в руках диплом артиста. Так, Бабков Гервасий Матвеевич, пять лет назад окончил Ташкентский театральный институт, актёрский факультет. В трудовой книжке всего одна запись – работал в Магнитогорском драматическом театре.
– Интересное имя у вас – Гервасий, – удивился директор. – Редкое, я бы сказал.
Бабков согласился.
– Действительно, не часто встретишь. Так звали моего дедушку, в память о нём я и получил такое имя от родителей.
– Понятно.
– А почему уволились из Магнитогорского театра? 
Бабков пошевелил бровями.
– Уволился без особой охоты, скорее вынужденно. Актёрский коллектив там сильный, постановки были интересными, зрители заполняли зал. Дело в климате, сырой, холодный. Кроме того, металлургический комбинат. Город тонет в дымах, дышать тяжело, сернистые туманы заволакивают окрестности, а у меня расположенность к астме.
– Это в ваши-то годы? – удивился директор.
– Дело не в возрасте, – пояснил Бабков, – а в моей комплекции. Полнота у меня наследственная, родители очень полные. Отсюда и склонность к астме, это у нас в роду.
Я же родился в Таджикистане, здесь в Чкаловске. Тут учился в школе, азиатский климат для меня привычный. Потому и вернулся сюда.
– А как с жильём? – поинтересовался директор.
Бабков надул и без того полные щёки, резко выдохнул.
– Без проблем. У нас тут квартира, закрыта, никто не живёт. Родители в Воронеже. Я буду жить один. 
– А чем занимаются родители? – последовал очередной вопрос.
– Они тоже артисты. Правда, сейчас в театре не играют. Занимаются преподавательской работой и режиссурой. Ставят спектакли в народном театре. 
– Вон оно что, – протянул директор. – Стало быть, у вас профессия артиста потомственная?
Бабков согласился. 
– Стало быть, так.

Он всё время затаённо улыбался. И это начало раздражать директора. Сейчас решается судьба этого актёришки, а он, видите ли, ведёт себя так, словно это его нисколько не волнует. Конечно, особо волноваться нечего, в Согдийской области много театров, но в Чкаловске-то один, и нужно постараться, чтобы приняли на работу именно сюда.
– Не женаты? – продолжал допытываться директор.
Бабков пожал плечами.
– С этим я не тороплюсь. Жених я – незавидный, капитала не имею. Не интересен я девушкам. 
– Характеристика, данная вам в Магнитогорске, отличная. Уверяют, что вы талантливый артист.
– Бабков усмехнулся, но глаза оставались серьёзными.
– Не верится, не правда ли, Рустам Вахобович? Но постараюсь доказать, что это действительно так, если сочтёте меня подходящим для вашего театра.
То, что Бабков обратился к нему по имени-отчеству, не удивило директора. На двери кабинета висела табличка с надписью «Директор Самиев Рустам Вахобович».
– В каких спектаклях были заняты?
Бабков не замедлил с ответом.
– Репертуар у нас был обширный. Ставили спектакли по пьесам Вампилова, Симонова, Шатрова, Тренёва. Из классики брали пьесы Лопе де Вега, трагедии Шекспира, комедии Аристофана. Всего не перечислишь.
Что греха таить, фамилии некоторых драматургов мало что говорили директору театра Самиеву. По специальности он ветеринар, учился в Таджикском сельскохозяйственном институте. Надоело мотаться по колхозным фермам, решил осесть в Чкаловске. Нравился ему этот чистый и уютный городок. А тут старший брат, заведующий отделом культуры в горисполкоме, предложил: «Иди директором в театр. Работа непыльная, а заработок от тебя зависит. Будешь вертеться, денежки потекут». 

Это было год назад. Здание театра красивое, построено со вкусом, но не заладилась его судьба с самого начала. Не было толкового режиссёра, актёрская труппа была набрана, как говорится, с бору по сосенке. Потому хирел театр год от года, а потом и вообще закрылся. Один ловкий предприниматель взял его в аренду, и театр стал рестораном. Внизу бильярдная, а в дальних комнатах, на втором этаже, в карты перекидывались, и колесо рулетки вертелось. Дело шло, доходы были немалыми, всем причастным к нему, а, тем более, руководству города, тоже кое-что перепадало.
Казалось бы, чего желать большего?! Но на беду, приехал в Чкаловск Президент республики. Походил по городу, ознакомился с его достопримечательностями, сделал замечания по состоянию дорог, скудному озеленению города и остановился у ресторана «Бихишт» (что значит «Рай»). Ресторан пылал огнями, гремела музыка, и звонкий голос певца тревожил окрестности.
– Ресторан? – удивился Президент. – Помнится, это здание предназначалось для драматического театра? 
Глава города замялся.
– Так оно и было, но театр оказался нерентабельным. Пришлось его закрыть, ресторан даёт хорошее пополнение городскому бюджету. 
Президент нахмурился.
– Настоящее искусство всегда было на дотации. Его рентабельность в эстетическом воспитании молодёжи. Вернуть здание театру.
Так, в Чкаловске снова появился драматический театр, а Рустам Самиев занял в нём должность директора.
Театр обеспечивался по остаточному принципу. Это значит, что выделялись ему крохи из бюджета, а то и вообще ничего не выделялось, если год оказывался затратным. Приходилось изворачиваться, чтобы набирать деньги на зарплату коллективу, изготовление декораций, да и мало какие возникали расходы по ходу деятельности. Пришлось сохранить игру в «джек-пот» и рулетку. Актрис директор набрал симпатичных и без особых моральных принципов. По выходным дням городские заправилы отдыхали, как говорится, по полной. С размахом обедали в ресторане, потом ехали в сауну, а какая сауна без девочек? Тут и арендовали театральных актрис, за что директору платили наличными. Желающие могли приобрести дозу-другую наркотиков. Правда, сам Рустам Вахобович этим не занимался, были в городе наркодельцы, услугами которых и пользовались желающие. Понятно, что и с этого театру кое-что перепадало.
Умный человек и посуху рыбку ловит. В годы гражданской войны в Таджикистане начался отток русскоязычного населения. К этому людей подтолкнул Закон о языке, согласно которому русский язык категорически запрещался во всех сферах жизни. Уезжать уезжали, но куда девать мебель и прочие предметы обихода? Бросить жалко, столько лет наживали. И тут на помощь пришли предприимчивые перекупщики, забиравшие всё, что им предлагали. Но где хранить приобретённое? Конечно же, на складе драматического театра. Места много, декорации занимали едва ли треть просторного помещения. Мебель накапливалась, торгаши нанимали грузовые вагоны на железной дороге и отправляли приобретённое в соседний Узбекистан. Там народ побогаче, товар уходил, как говорится, с колёс. Театр опять-таки имел с этих операций свой процент.

Это была та теневая деятельность, на которую городское руководство закрывало глаза. Нужен театр городу, пожалуйста, а что касается его содержания, то не нами сказано, а сказано верно: спасение утопающих – дело рук самих утопающих.
Обо всём этом директор размышлял, беседуя с пришедшим к нему артистом. Актёр такого уровня был бы нелишним в театре, но что-то в нём внушало опасение осторожному Рустаму Вахобовичу. Его стараниями театр превратился в доходное заведение, имеющее лишь отдалённое отношение к искусству. Не хотелось, чтобы об этом знали те, кому не положено об этом знать. А Бабков, сидевший напротив директора, как раз и производил впечатление человека, которому до всего есть дело. Таких въедливых и настырных Самиев повидал за полвека своей жизни. Возьмёшь, а потом не избавишься, и беспокойства будет через край. И всё же рискнуть стоило. В случае чего, можно будет найти повод для увольнения.
Рустам Вахобович провёл ладонью по краю блестящей лысины.
– Хорошо, я беру вас в театр. Идите в отдел кадров, оформляйтесь. Походите по театру, познакомьтесь с артистами, побеседуйте с режиссёром. Она у нас без специального образования, но театр любит и со своими обязанностями справляется.
Режиссёр, Никулина Людмила Сергеевна, оказалась женщиной лет за сорок, молодящейся, крашеной блондинкой. Проявляла излишнюю эмоциональность, засыпала Бабкова вопросами. 
– Я, знаете ли, сторонница поисков оригинального в театральном искусстве, – с ходу заявила она. – Классика устарела. Вот я смотрела в Московском театре спектакль по пьесе Чехова «Вишнёвый сад». Режиссёр … забыла его фамилию, поразил меня своеобразной трактовкой пьесы.
– Его фамилия Некрошюс, – подсказал Гервасий.
– Может быть, – отмахнулась режиссёр. – Не это главное. Так вот у него героя тащили по сцене на амбарных весах, а из фляжки на столе лилась вода. Представляете, какие сильные образы! Зрителю есть чем впечатляться. Или в другом театре поставили пушкинскую драму «Пиковая дама». Сцена разделена на ярусы. Герман с верхнего переговаривается с Лизой, стоящей ниже его, а на первом ярусе находится графиня и, вскинув голову, прислушивается к их разговору. Я была просто потрясена! Вам приходилось видеть подобное?
– Приходилось, и не только такое, – ответил Бабков. – Надо сказать, я не сторонник подобных изысков. Мне больше по душе классический театр. Не стоит искажать авторский замысел. Погоня за внешними эффектами обесценивает гениальное произведение, а именно таким и является «Пиковая дама».
Режиссёр осеклась, с недоумением уставилась на молодого актёра.
– Я вижу, вы из консерваторов. Нам трудно будет найти общий язык. Но я не позволю вам ломать мой замысел.
Бабков улыбнулся.
– Общий язык нужно находить в любом случае. Не зря говорят: в споре рождается истина. Всё хорошо в меру, и новаторство тоже, если оно не идёт вразрез с авторской концепцией.
А какое, простите, у вас образование?
Никулина вспыхнула, видно, вопрос задел её за живое. 
– В искусстве это не имеет значения. Кстати, Пушкин не оканчивал режиссёрский факультет, а Булгаков вообще был медиком.
– Но всё-таки …
– Я педагог по образованию, – неохотно сообщила режиссёр. – Учитель младших классов. Но театр – это моё призвание, это моя стихия.
– Что ж, бывает и такое, – согласился Гервасий. – Во всяком деле есть свои исключения. Я знаю многих по-настоящему одарённых артистов, у которых не было специального образования. Хотя, на мой взгляд, стоит иметь его. Теоретические дисциплины расширяют профессиональный уровень.
Режиссёр постаралась уйти от неприятной для неё темы.
– Полной занятости в спектаклях я вам пока обещать не могу. Репертуар у нас ограниченный, актёрская труппа небольшая. Будем расширяться и в том, и другом случаях, но на это нужно время. У вас какое амплуа? Вам по душе драмы, комедии, трагедии?
Бабков улыбнулся.
– Я, видите ли, артист всеядный, если можно так выразиться. Приходилось играть и в комедиях, и в трагедиях. Отзывы были положительные. А какие спектакли вы ставите?

Режиссёр замешкалась с ответом.
– До серьёзных пьес дело пока не дошло. Нам нужно набираться сил и возможности ограниченные. Приносят свои творения местные авторы, конечно, слабые, графоманские. Но ставка у нас такая: две тысячи долларов за постановку. Представьте, платят. Конечно, зрители на такие спектакли не ходят. В зале сидят сам автор, члены семьи, родственники. Иногда до пятидесяти человек собирается. Играем перед ними, вопрос выживания диктует свои условия.
– Да-а, – только и осталось произнести молодому актёру. – Тут, конечно, не разыграешься. Я понимаю ваши трудности, – согласился он. – Буду довольствоваться тем, что вы мне предложите, а дальше посмотрим. А столичные, душанбинские драматурги вам не предлагают свои пьесы?
Никулина пренебрежительно махнула рукой.
– Тоже не высший класс. Да и, признаться, у нас с ними слабые творческие связи. Кроме того, они требуют гонорары за свои работы, а платить им у нас сейчас нет возможности.
Из разговора с режиссёром кое-что для себя Гервасий Бабков прояснил, остальное узнает по ходу времени.
С того дня началась его творческая биография в Чкаловском театре. Знакомился с собратьями по сцене, смотрел спектакли по пьесам местных авторов, ясное дело, они не выдерживали никакой критики. Мужчин актёров было десять человек, женщин – семь. Ярких личностей не было, для провинциального театра – картина характерная. И сам Гервасий был занят в таких спектаклях. В основном, поручались роли эпизодические: два-три выхода на сцену, несколько коротких реплик. В свободное время ездил в близлежащие районные центры – Истаравшан, Нау, Спитамен. Там были народные театры, но тоже жизнь в них еле теплилась, ничего оригинального. Хорошее впечатление произвёл областной театр музыкальной комедии имени Камола Худжанди в Худжанде. Постановки были интересными, ставили классику и актёры были сильные. Гервасий Бабков познакомился там с режиссёром и коллегами по профессии. Сходу получил предложение перейти к ним на работу, но решил пока не торопиться. Одно дело влиться в крепкий, сложившийся коллектив, и другое – поднять до высокого уровня слабый коллектив, по крайней мере, поучаствовать в этом. Это казалось, интереснее. Но в любом случае, пока торопиться не стоило. 

Хорошие отношения установились у него с Василием Цениным, Арамом Вартаняном, Сулейманом Вафоевым, и с актрисами Марией Степановой, Ириной Каримовой, Натальей Вдовиченко. Все они были разных возрастов и внешне отличались друг от друга, но всем была присуща та искра, которую называют неординарностью. В беседах по душам многое узнал Гервасий о той жизни театра, которую называют закулисной.
Особенно пришлась ему по душе Наталья Вдовиченко, с которой быстро перешли на «ты», и их общение приняло доверительный характер. Наташа была выпускницей актёрского факультета Таджикского института искусств в Душанбе. О театре мечтала с детства, и теперь, когда её мечта осуществилась, тяготилась неинтересной и скучной творческой действительностью. Хотела, как и Гервасий, всколыхнуть застоявшееся болото чкаловского театрального бытия, но одной это было не под силу, а единомышленников не обнаруживала. Может, и были они, но коллектив пока не сложился, преобладало разделение на небольшие группы.
С Наташей Гервасий проводил свободное время. Ходили в кино, ездили на речку купаться, иногда вместе обедали. Молодой актёр вёл театральный кружок в Горпромторге, там работало много молодёжи, и интерес к культурному досугу был очевидный. Учили стихи и устраивали поэтические вечера, ставили небольшие спектакли, читали литературные новинки в толстых журналах, и проводили по ним диспуты. Платили Гервасию немного, но дополнительный заработок позволял чувствовать себя увереннее. 
В театре заметили взаимную симпатию Гервасия Бабкова и Наташи Вдовиченко, подшучивали над ними, подталкивали к более серьёзным отношениям, но сами они не торопились. Симпатия – это ещё не любовь, будущее само прояснит их намерения. Пока же товарищество их устраивало.
Гервасий не был сердцеедом по своей натуре. Внешность у него была невыигрышная, в студенческую пору не располагал достаточными средствами, чтобы устраивать девушкам развлечения, а без этого кому он был нужен? Нравились ему кое-кто из сокурсниц, но ответного посыла не получал. Обходился студенческими компаниями без проявления индивидуальных отношений. Также и с Наташей. Она была стройной, хорошего сложения, с густыми каштановыми волосами и выразительными серыми глазами. Совершенной красавицей её не назовёшь, но на улице на неё обращали внимание и поклонники не переводились. Но поверхностные отношения её не устраивали, а стоящего ничего пока не предвиделось. Она знала себе цену, на сомнительные развлечения с бизнесменами не шла, что не нравилось директору театра, который имел с таких пирушек свой процент.

Скучные проплаченные спектакли шли в театре часто. Гервасий играл роли чайханщика, директора школы, отца семейства, те самые, в которых не было психологизма, драматических столкновений, и удовлетворения такая занятость не приносила. Настоящей отдушиной в творческом плане была деятельность в самодеятельной труппе горпромторга. Складывался народный театр, от желающих участвовать в нём, не было отбоя. Отбор был строгий, на конкурсной основе. В распоряжение самодеятельной труппе предоставили клуб горпромторга, с настоящей сценой, гримёрной и комнатой отдыха. Ставили «Кармен» по новелле Мериме, «Маленькие трагедии» Пушкина, с ними выезжали на гастроли в близлежащие районы. Зрители шли на такие спектакли, интерес к ним был очевидный. Сложился свой небольшой струнный оркестр из национальных и русских инструментов. Исполняли сочинения Чайковского, Глинки, Прокофьева, современных таджикских композиторов. Конечно, пока что брали несложные произведения. У артистов-любителей Сангина Толмасова и Зулайхо Рузиевой обнаружились хорошие голоса, и в репертуар народного театра вошли вокально-музыкальные концерты.
Об этих артистах и певцах заговорили в Чкаловске, посмотреть на их игру и послушать концерты люди приходили. Конечно же, эта известность дошла и до драматического театра. На одной из репетиций режиссёр Людмила Никулина не без сарказма заметила.
– Я вижу, уважаемый товарищ Бабков, вы намереваетесь составить нам конкуренцию?
Гервасий удивился.
– Что вы имеете в виду?
– Деятельность ваших артистов в горпромторге. Вы отбираете у нас зрителей.
– Ах, вон оно что, – проговорил Бабков. – Должен заметить, мы не тянем к себе чкаловцев силой. Сами идут. И если намечается какая-то конкуренция, я только рад. Я намереваюсь создать народный театр, и его контуры уже просматриваются.
– Почему же вам совсем не перейти туда? Я вижу, вам там интереснее.
– Представьте, да, – в тон режиссёру откликнулся Гервасий. – Действительно, интереснее. Мы ставим серьёзные спектакли, правда, пьесы приходится сокращать. Но это пока. Намечаем постановки по пьесам Льва Толстого, Вампилова, Шатрова... А что касается перейти туда, то такая мысль у меня есть. Одно останавливает, наш театр драматический, я профессионал, может, и мы сдвинемся с места.
Директор театра, присутствующий на репетиции, вмешался в перепалку актёра с режиссёром. 
– Должен вам заметить, дорогой господин Бабков, мы не самодеятельные актёры, играющие на энтузиазме, а профессионалы, как вы справедливо изволили заметить. Мы получаем зарплату, а чтобы иметь такой фонд, вынуждены идти на соглашения с драматургами невысокого пошиба. Они нам платят за постановки их пьес. Вы тоже получаете деньги из таких пожертвований.
– Я тоже, – согласился Гервасий, – но считаю, что это оправданно было на первых порах. Пришло время отыскивать серьёзных спонсоров и переходить к серьёзным постановкам. Мы не растём в творческом плане, и лично меня это беспокоит.
Режиссёр ядовито усмехнулась.
– Конечно, вы у нас гений, вам подавай Шекспира. Вы способны отыскать серьёзного спонсора, как вы изволили выразиться?
Бабков принял вызов.
– Попробую, но мне нужны широкие полномочия, чтобы я мог говорить с предполагаемыми спонсорами от имени театра. 
Никулина не сдавалась.
– Должность режиссёра вас устроит? А может вам занять кабинет директора театра?
– Было бы неплохо, – спокойно откликнулся Гервасий Бабков, – но пока я на эти должности не замахиваюсь, они не вакантны и не привлекательны. Я предложил бы другое. У нас в театре один режиссёр, давайте введём в штат ещё одного.
– И это будете, конечно, вы? – вспыхнула Никулина.

– Конечно, я, – согласился молодой актёр. – Я согласен быть режиссёром без зарплаты, на одной актёрской. Вы, Людмила Сергеевна, будете продолжать ставить спектакли по пьесам наших местных драматургов, а я отыщу спонсора и займусь классикой, которая всегда интересна зрителям. Это не будет конкуренцией, которой вы так боитесь. Как говорят моряки, мы будем идти параллельными курсами.
На лице директора театра проявился интерес.
– У нас мало актёров для такой программы, а расширить штат нет возможности.
– Я знаю, – утвердительно кивнул Гервасий. – Установим очерёдность спектаклей, и потом я могу пригласить к постановкам моих самодеятельных артистов на второстепенные роли. Среди них есть способные ребята. Играть будут на безвозмездной основе, сцена нашего театра для них престижна.
– Я вижу, вы всё продумали, – задумчиво произнёс директор.
– В общих чертах, да, – откликнулся молодой актёр. – Мне нужно согласие нашего коллектива. Давайте вынесем моё предложение на общее собрание сотрудников театра.
Никулиной идея Гервасия Бабкова явно пришлась не по нраву. На щеках её проступили красные пятна, глаза заблестели от возбуждения, но категорически возражать Гервасию не осмелилась. Она видела заинтересованность директора в задумке молодого актёра. Следовало выждать, что скажет Рустам Вахобович. Флюгер тем и хорош, что всегда стоит по ветру.
Репетиция закончилась. Гервасий пошёл к своему излюбленному месту – городскому парку. Сел на скамейку и рассеянным взглядом окинул деревья и тротуары между ними.
Октябрь в Таджикистане ещё не осень, лишь только первые подступы к ней. Увядание не коснулось раскидистых древесных крон. Пирамидальные тополя горделиво тянутся к небу, зеленея густой листвой. Акации роняют на землю стручки своих семян, будто сбрасывают надоевшую ношу, а сами чуть слышно шелестят ветвями под лёгким ветерком. Дубы надменно высятся над тротуарами, покрывая их густой тенью. Желтизны ещё не видно в растительном мире, но осень угадывается в выцветшей небесной сини и в горьковатом аромате сохнущих трав, от которого слегка першит в горле.
Прежде парк был любимым местом отдыха горожан. Весной цвели акации, заливая белой пеной своих гроздьев обширное пространство. Летними вечерами, по выходным дням на эстраде играл духовой оркестр, танцевальная площадка полнилась молодёжью, сладковатый запах ночной фиалки кружил голову.
За те годы, которые Гервасий Бабков провёл вдали от родного города, Чкаловск разительно изменился. Кому-то пришло в голову отдать парк под рынок. Вырубили деревья, высвободив значительную площадь под магазинчики и прилавки, теснящиеся под навесом. Теперь тут идёт бойкая торговля вещами, лепёшками, овощами и фруктами, и прежние цветочные ароматы сменились запахами лежалых яблок, урюка и персиков.
Былое буйство акаций теперь можно увидеть только в дальних уголках парка, прижавшихся к стадиону. И сам стадион тоже обветшал, баскетбольная площадка прогнила, игровое поле заросло сорняками, бассейн высох, его дно потрескалось и уже неспособно удерживать воду. Большой спортивный зал, в котором Гервасий когда-то занимался гимнастикой и боксом, заброшен. Побелка осыпалась со стен, оконные рамы почернели и глядят на мир мутными, давно немытыми стёклами.
Большое озеро на городской окраине тоже являло собой печальное зрелище. Вода в нём едва угадывалась, настолько она покрыта тиной и зелёной ряской. Валяются автомобильные покрышки, какие-то металлические части. Теперь это царство лягушек, которые разносят свои трели по близлежащим кварталам.

И объяснение всей этой запущенности одно – нет денег. Но и прежде их не отпускали на строительство озера. Его копали и выкладывали бетонными плитами на субботниках сами горожане, безвозмездно. Куда же делся прежний энтузиазм чкаловцев, которые гордились своим городом и относились к нему с заботой рачительных хозяев?!
Гервасий Бабков думал об увядании родного города и мысли эти отзывались болью сердце. И ещё, пожалел он было о своей несдержанности в разговоре с директором и режиссёром, а теперь уверился, что поступил правильно. Кто-то должен всколыхнуть это застоявшееся болото. Он начнёт с театра и это станет той запальной искрой, от которой запылает пожар восстановления и других городских достопримечательностей. Не получится, ну, что ж, у него есть запасной вариант, его настойчиво приглашают в Худжандский театр музыкальной комедии. Но тогда он уйдёт с осознанием, что пытался внести свежую струю в затхлый мирок некогда славного города. По крайней мере, будет честен перед самим собой. Или ещё, что лучше, создаст народный театр, который уже становится реальностью, и преобразует его в профессиональный. Вот тогда будет настоящий соперник Чкаловскому драматическому театру.
– Я так и знала, что ты здесь, – услышал он знакомый голос. Он отрешился от раздумий и увидел стоящую перед ним Надю. Она была такой светлой, лучилась такой приветливой улыбкой, что у него потеплело сердце.
– Как ты нашла меня? – удивился он.
– Ты сам говорил, что парк – твоё любимое место, – сказала она.
Гервасий вздохнул.
– Был когда-то, сейчас он не радует ни глаза, ни душу. 
Надя постаралась ободрить его.
– Великий Саади говорил, что вслед за холодной зимой обязательно придёт тёплая весна.
– Дай-то Бог, – ответно улыбнулся Гервасий. – А об осени он ничего не говорил? Сейчас самое время.
– О ней ты должен сказать сам и тем самым сравняться с поэтом.
Молодой актёр усадил девушку на скамейку рядом с собой.
– Итак, чему я обязан твоему появлению?
– В театре все говорят о твоём решительном разговоре с директором и этой мымрой, режиссёршей. Как ты решился?
Гервасий взял её за руку и притянул к себе.
– Во-первых, я никогда не был трусом. Я – актёр, а это постоянная ответственность перед зрителями и необходимость постоянно рисковать, по-своему истолковывая роли. И, второе, сколько можно мириться с нашим творческим прозябанием?
Надежда вздохнула.
– В народе говорят: плетью обуха не перешибёшь.
– Это с одного удара, – возразил он, – а если ударять раз за разом, то, глядишь, обух и треснет. А как восприняли в театре мой донкихотский подвиг?
– Не все одинаково, – ответила она. – Наши девочки для развлечений высказались против, а здоровое большинство одобрило тебя. Ведь мы же артисты, а нас превратили в тех актёров, которых высмеял Куприн в своих повестях.
– Ну, что ж, я рад, – Гервасий поднёс её руку к губам. – Говорят, одна ласточка не делает весны, но она извещает о её скором приходе.
Знаешь, пошли-ка пообедаем в наш ресторанчик. Правда, там нет цыган и их разудалых песен …
– Но зато можно сносно поесть, – подхватила Надя, и они направились к выходу из парка.
Покладистый характер Гервасия Бабкова способствовал его приобщению к театральному коллективу. Со всеми он был ровен в отношениях и дружелюбен, и ему отвечали тем же. Когда товарищи по профессии спрашивали его, как он оценивает их игру, он старался отвечать деликатно и благожелательно, хотя роли были не ахти какие. Не выказывал своё превосходство, советовал, как выигрышнее держаться на сцене.

Но особенно добрые отношения сложились у него с начальником декоративного цеха Павлом Оскаровичем Гейвандовым. Цех был небольшой: токарный станок, слесарный и столярный верстаки, стол художника, и всё на этом. Соответственно и работников было всего трое. Но все были крепкими профессионалами, и декорации, которые они готовили к спектаклям, были красочными и выразительными.
Гервасий заглянул как-то в цех, знакомясь с участками театра, и был поражён царившими в нём чистотой и порядком. И сам начальник цеха смотрелся выигрышно: в модных джинсах, клетчатой ковбойке и новеньких мокасинах. Гладко выбрит, аккуратно причёсан, на верхней губе полоска усов, которая очень шла к его сухощавому, смуглому лицу. Передвигался с трудом, правая нога не гнулась в колене, и всей тяжестью тела налегал он на палку.
Биография Павла Гейвандова тоже была примечательная. Подполковник контрразведки, принимал участие в советско-афганской войне. Был ранен, разрывная пуля раздробила коленный сустав, отсюда и инвалидность.
– Пришлось полежать в госпитале, – рассказал Павел. – Хирурги хотели поначалу ампутировать ногу, но пожалели мою молодость. Сделали с десяток операций, ногу сохранили, правда, только как подпорку.
У Гейвандова было здоровое чувство юмора, из своей инвалидности он не делал трагедии.
– Другим больше не повезло, ну, это, как говорится, каждому своё. С контрразведкой пришлось распроститься, юристов в Чкаловске хоть отбавляй, подвернулась вот должность мелкого начальника, я и ухватился за неё.
К удивлению Гервасия, Павел Гейвандов был хорошим мастером-универсалом. Умело работал на токарном станке, знал слесарное дело, и сварочные работы тоже не были для него чем-то незнакомым. 
Когда Гервасий поинтересовался: откуда у него такой рабочий универсализм, это при его—то юридическом образовании, Гейвандов с неизменной улыбкой пояснил, что этим он обязан школе.
Он был старше Бабкова на тридцать лет и потому обращался к нему на «ты».
– Прежде в советской школе были уроки труда. Каждая школа имела свои мастерские с токарным и деревообделочным станками, слесарным и столярным участками. У меня был интерес к этим профессиям, я часами после уроков учился рабочему мастерству, и, как видишь, пригодилось в жизни. Спроси сегодня молодых, кем они себя видят в жизни, услышишь – юристами, экономистами, артистами. Быть токарем или столяром для них непрестижно. Потому и нет в них мужского начала. Ну, ещё торговля привлекательна …
И бывший контрразведчик сожалеюще покачал головой.
С той поры Гервасий часто приходил в декоративный цех к Павлу Гейвандову. Нашли общий язык, притёрлись, как говорится, характерами и вскоре стали друзьями, несмотря на солидную разницу в возрасте. Многое узнал Гервасий о теневой жизни театра, о том, что он служит лишь прикрытием для дельцов криминального пошиба.
– И вы так легко миритесь с этим? – удивился Гервасий.
– Видишь ли, дорогой мой, все эти дельцы работают не в одиночку. Они образовали сообщество и имеют солидную «крышу». Их деятельность прикрывают руководители высокого ранга, которые имеют с этого солидную долю. Я собираю факты и дожидаюсь своего часа. Таджикистан только складывается как правовое государство, но когда-нибудь этот процесс завершится и придёт пора верховенства Закона. Вот тогда и пригожусь я со своим досье.
– Вы думаете, придёт такая пора? – усомнился Гервасий.
– Я верю в это, иначе не стоит жить. Пример Дон-Кихота наглядно показывает, что биться с ветряными мельницами можно тогда, когда уверен, что победишь. Иначе, просто заплатишь жизнью.
Ты ведь тоже не миришься с криминальной атмосферой в театре, пытаешься изменить обстановку. Только прошу тебя, действуй осмотрительно. Гвоздь, который высовывается, привлекает внимание молотка, за которым следует удар.
– Странное дело, – поразмыслил вслух Гервасий. – Я много читал и слышал о мафиозных структурах в промышленности, торговле, строительстве, даже в космонавтике они проявляют себя, но чтобы в искусстве …
– Искусство тоже стало для них привлекательной сферой, – не согласился с молодым собеседником умудрённый жизнью контрразведчик. – Есть чем поживиться при проведении реставрационных работ, закупке музейных экспонатов. Всякие раритеты имеют высокую стоимость, их только подавай коллекционерам. На эстраде дельцы от искусства зарабатывают миллионы, щеголяя своей бездарностью. Это прежде искусство было прибежищем талантов, сейчас это такой же бизнес, и чистые руки в нём необязательны, а уж о совести и говорить нечего.

Гервасий Бабков был согласен со старшим товарищем. В одном только разнился с ним: не хотел мириться со сложившимся положением в театре. Такие понятия как «ждать» и «догонять» претили его беспокойной натуре. Ему не терпелось приняться за дело, тем более, что предварительное согласие директора театра и режиссёра на разделение режиссёрских полномочий было получено. Первым делом следовало отыскать спонсора. Решение этого вопроса он видел в следующем.
Вместе с ним в школе учился одноклассник Саша Хасанов. Занимался не очень старательно, но оценки получал хорошие, и явно учителя вели его к окончанию школы с золотой медалью. Ларчик открывался просто, отцом Саши был Семён Каримович Хасанов, управляющий горно-обогатительным комбинатом, с центром в Чкаловске. Завершили десятилетку. Бабков поступил в соответствии со склонностью и семейной традицией в Ташкентский театральный институт, а Саша Хасанов в Политехнический институт, на энергофак, в этом же городе. Прежнюю расхлябанность утратил, стал серьёзным и занимался в институте старательно. Отец явно готовил его на своё место.
Бабков часто встречался с одноклассником. Тот вытянулся, стал ладным парнем, русоволосым, несмотря на национальные корни.
Институты остались позади. Гервасий Бабков уехал в Магнитогорск, актёром в тамошний театр, а Александр Хасанов вернулся в Чкаловск и стал работать на заводе, где производилось обогащение урана.
Ныне Александр занимал должность главного энергетика на заводе, и именно с ним следовало переговорить о спонсировании театра
Гервасий отыскал Александра на стадионе, где тот гонял мяч на теннисном корте. Встретились по-приятельски, уселись на скамейке в тени. Александр вытирал полотенцем потную шею и лицо, критически оглядел одноклассника.
– Ты, Бабков, всё такой же упитанный. Давай тренироваться вместе, через полгода будешь стройным, как джейран.
Гервасий шутливо ударил себя кулаком в грудь.
– Согласен, если поможешь в одном деле. 
Улыбка сошла с лица младшего Хасанова.
– Если это будет в моих силах. 
И Гервасий рассказал ему о спонсорской проблеме театра.
– Твой отец – управляющий комбинатом. Урановый комбинат – организация богатая, что стоит управляющему взять на себя содержание 
нашего театра. Уверен, это временно, мы скоро разберёмся со своими проблемами и начнём зарабатывать.
Александр поразмыслил.
– Мой отец не чужд культуре. Слышал, какую он собрал дома библиотеку? В отпуск ездит в Москву и просматривает все театральные постановки. Но не любит нынешний модернизм, ему по душе сценическая классика.
Гервасий приободрился.
– Это то, что нам нужно. Именно в этом направлении я намерен развивать деятельность нашего театра.

О библиотеке управляющего комбинатом знали все в Чкаловске. Она насчитывала тысячи томов. Старший Хасанов прочитывал новинки, потом передавал городской библиотеке, а своё собрание пополнял очередными изданиями.
Александр встал со скамейки.
– Не будем откладывать дело в долгий ящик. Пошли к нам домой. Отец пришёл с работы, сейчас копается в саду. Там и переговорим с ним.
Гервасий засомневался.
– Удобно ли?
– Когда по делу, то удобно, а пустых визитов отец не терпит.
Семья Хасановых занимала вместительный, двухэтажный особняк, в проулке, недалеко от центра города.
Дом окружал большой сад, на клумбах росли редкие цветы, предмет зависти городских цветоводов. Сад и клумбы были ухожены, за ними следил сам управляющий комбинатом.
Вот и сейчас Семён Каримович Хасанов окапывал лопатой деревья, белил стволы извёсткой, оберегая их от вредителей.
Был он рослым мужчиной, без намёка на вислый живот. Возраст управляющего перешагнул за семьдесят, но уходить на пенсию не собирался. Физический труд уравновешивает административную нагрузку, полагал он не без основания.
– Ты не один, – сказал старший Хасанов сыну, прислонив лопату к стволу яблони. – Срочное дело?
– Срочное, – согласился Александр.
– Ну, что ж, присядем вот тут, под навесом, и поговорим.
– Папа, это мой одноклассник, Бабков Гервасий, – Александр представил отцу приятеля. 
Тот внимательно посмотрел на парня.
– Не сын ли Бабковых, артистов?
Гервасий утвердительно кивнул.
– Сын.
– Я был знаком с твоими родителями. Талантливые артисты. Где они сейчас?
– В Воронеже, – ответил Гервасий, – сами уже не играют, здоровье подводит, но искусство не оставили, руководят молодёжью.
– Передавай привет от меня, – сказал Семён Каримович и посетовал: – Как легко мы расстаёмся с талантливыми людьми, а потом жалуемся на застой в искусстве. Ну, да ладно, говори, с чем пришёл?
Гервасий рассказал о цели визита.
Управляющий комбинатом долго не раздумывал.
– Помочь нашему театру можно, я сам думал об этом. Но у меня такое условие: покончить с шутовством, я имею в виду постановки по пьесам местных графоманов. Это не уровень театра. Вы должны выбраться из застоя и возродить классику.
– Согласен, – поторопился молодой актёр, – именно это я и хочу.
– Вот и прекрасно. И другое, установите связи с культурными организациями Москвы, Санкт-Петербурга и других городов. Приглашайте известных музыкантов, певцов в наш город. Приобщайте чкаловцев к высокому искусству, хватит с нас эстрадной халтуры. Из Душанбе пусть приезжают сценические коллективы со своими постановками. Комбинат возьмёт на себя такие расходы.
Гервасий так и лучился от радости.
Семён Каримович взглянул на него и усмехнулся.
– Вижу, угодил тебе?
– Ещё как! – воскликнул Гервасий. – Я даже не ожидал такого.
– Ну, и напрасно, – управляющий комбинатом встал и снова взял лопату. – Хватит разговоров. Составьте смету, определите, сколько вам нужно денег, я подпишу. А теперь ступайте, я ещё немного поработаю. Да, и ещё вот что. Разговоры о вашем театре идут нехорошие. Постарайтесь, чтобы их не было.
– Принято, – откликнулся Гервасий.
Приятели вышли на улицу.
– Даже не знаю, как благодарить тебя, – обратился Бабков к младшему Хасанову.
Тот засмеялся.
– Не по адресу благодарность. Я всего лишь посредник. На что другое, отец и копейки бы не дал, а тут дело святое, помочь искусству. Давай, вытаскивай своё богоугодное заведение из болота.
Гервасий Бабков сообщил директору театра Самиеву о том, что вопрос спонсорской помощи театру успешно решён. Тот удивился: – Неужели до самого управляющего комбинатом добрался? И он принял тебя?
– И добрался, и принял, и пошёл навстречу.
– Дела-а.

Вместе с бухгалтером и экономистом Бабков составил смету спонсорской помощи театру. Управляющий комбинатом Хасанов утвердил её, деньги поступили на счёт театра.
Молодой актёр получил материальную базу под свои замыслы и полагал, что может разговаривать с руководством театра более откровенно и напористо.
В кабинете директора находилась и режиссёр. Они о чём-то вполголоса совещались и выглядели подавленными. Но Гервасий не обратил внимания на их настроение, в его ушах звучали фанфары победы. Он сел без приглашения и возбуждённо заговорил.
– Рустам Вахобович, я начну подготовку к большой работе. Хочу поставить «Гамлета» Шекспира.
– Кого? – режиссёру Никулиной показалось, что она ослышалась.
– «Гамлета» Шекспира, – повторил Бабков.
– И вы полагаете, что справитесь с таким замыслом? – допытывалась режиссёр.
– Уверен в этом. На роли Короля и Лаэрта приглашу актёров из Худжандского театра. Остальные будут наши и пятеро из моего народного театра. Конечно, всю трагедию мы не осилим, я сокращу её. Уберу ряд сцен, я уже наметил какие, основное содержание трагедии от этого не пострадает.
Директор и режиссёр смотрели на молодого актёра так, как смотрели на Колумба индейцы, когда он высадился на берег их континента. 
– А кто будет играть Гамлета? – спросила режиссёр.
– Я, – ответил Бабков.
Никулина окинула недоверчивым взглядом его приземистую, излишне полную фигуру.
– Я понимаю ваше сомнение, – усмехнулся молодой актёр, – но мне уже приходилось играть Гамлета в Магнитогорском театре и отзывы были положительными. Я покажу вам вырезки из тамошних газет.
Никулина сделала рукой отстраняющий жест, давая понять, что чьи-то статьи её мало убедят, у неё есть собственное мнение.
Директор молчал, покусывая нижнюю губу.
– Сколько времени займёт работа над постановкой? – наконец спросил он.
– Я думаю, месяца три, – ответил молодой актёр.
– И это время мы будем бездействовать в ожидании вашей премьеры?
– Ну, зачем же? Пусть Людмила Сергеевна начнёт показ детских спектаклей для детсадов и учащихся младших классов. Их можно ставить быстро, и зрители будут благодарны нам. Людмиле Сергеевне, как говорится, карты в руки с её образованием.
Режиссёр покраснела, она восприняла слова молодого актёра как насмешку, хотя он сказал их искренне.

Директор подумал, постучал пальцами по столу.
– Хорошо, начинайте работу над «Гамлетом».
– А я не буду вам полезна в подготовке вашей премьеры? – осведомилась режиссёр.
Гервасий пожал плечами.
– Пока трудно сказать. Я знаю «Гамлета», как говорится, назубок, все диалоги и монологи, сцены, всю сложную драматургию. Но если возникнет такая надобность, конечно же, Людмила Сергеевна, я попрошу вас помочь.
Бабков не догадывался, что нажил в лице режиссёра непримиримого врага. Она считала себя на своём месте, а тут её оттеснили на второй план. Молодой актёр недвусмысленно дал понять, что теперь главенствующую роль в театре будет играть он сам.
Решение спонсорской проблемы вскружило ему голову. Он забыл восточную мудрость, которая гласила: поспешай, не торопясь. И потом он не знал расстановки сил в той мафиозной структуре, которая сложилась в его родном городе, и торопился расставить все точки над «i». 
– И ещё, Рустам Вахобович, – продолжал Бабков, – управляющий комбинатом дал понять, что в нашем театре не всё благополучно и тому нужно положить конец. Давайте не будем тянуть и расчистим Авгиевы конюшни.
Директор насторожился.
– Какие ещё конюшни? В каком колхозе? О чём речь?
– О том, что наш театр больше похож на притон, чем на Храм искусства. Идёт торговля мебелью и товарами, поговаривают, что и крадеными вещами. У нас процветают азартные игры, наши артистки «обслуживают» бизнесменов, у нас можно приобрести наркотики. Разве это дело? Если вы сами не в состоянии навести тут порядок, давайте, поступим по-иному. У меня друг работает в республиканской «Народной газете». Я приглашу его и расскажу о теневой жизни нашего театра. Думаю, после того, как появится о том статья в газете, правоохранительные органы займутся нашим театром и положат конец его сомнительной славе.
– Даже так? – директор провёл ладонью по заблестевшей от испарины лысине. – Стоит ли выносить сор из избы?
– Не стоит, – согласился молодой актёр, – если мы справимся с этим сами. Пока же давайте уволим наших «ночных бабочек». Я созвонился с учебной частью Таджикского института искусств. У них только что состоялся выпуск студентов на актёрском факультете, нам могут прислать хороших молодых артистов.
– Я вижу, ты всё успел, – в голосе Самиева прозвучало явное раздражение.
– А чего тянуть? – откликнулся Гервасий. – Нужно ковать железо, пока горячо. Истина нестареющая.
– Ладно, дай мне время подумать, – директор поднялся из-за стола, давая понять, что разговор окончен.
Гервасий ожидал других слов, но на первых порах удовлетворился и этими.
– Да, и ещё вот что, – остановил его директор, – ковать железо, конечно, лучше горячим, но если оно остынет, можно и подогреть. Я к тому, что ты не представляешь, насколько мы включены в деловые структуры нашего города. Сразу не выйти из них. Давай обождём до вашей премьеры, и после неё начнём расчищать … как ты выразился? Загон, хлев?
– Конюшни.
– Вот, вот, конюшни. Согласен?
Молодой актёр вздохнул. Ему не терпелось сходу заняться театром, но, очевидно, правота в словах директора есть. Не зря говорят: поспешишь, людей насмешишь, или торопливый скорее голову сломит.
– Давайте сделаем так, – согласился Гервасий. Он не учёл другой народной мудрости: не откладывай дела в долгий ящик, потом открыть его не сможешь.
Бабков занялся подбором актёром и репетициями «Гамлета». Он и не подозревал, что оттяжка времени работает против него.
Начальник цеха декораций Павел Гейвандов в тот вечер задержался в театре. Один из работников попросил его посмотреть микроволновку, что-то она барахлить начала, и Гейвандов занялся ею. Починить, починил, но провозился с ней долго. Уже начало темнеть, и погода стала портиться. Подул холодный ветер. Редкие капли дождя ползли по стеклу, обещая скорый ливень.

В такие вечера Гейвандов оставался ночевать в цехе. Он отгородил себе комнату отдыха, в которой имелось всё необходимое. Поужинал, как говорится, чем Бог послал, и вышел покурить под навес, как раз под окно директорского кабинета. В кабинете горел свет, окно не было закрыто, и явственно слышались голоса.
Гейвандов уловил слова «этот ваш молодой актёришка» и прислушался. Голос говорившего ему был знаком, крикливый, с начальственными нотками. Он принадлежал заведующему отделом культуры горисполкома Рахимову, который часто бывал в театре. 
– Ты, Рустам, слишком большую волю дал Бабкову и нажил себе головную боль, – продолжал заведующий. – Нужно было сразу поставить его на место, а ещё лучше – не принимать в штат.
– Хотел, как лучше, – оправдывался Самиев, – не хотелось конфликтовать. Бабков из молодых, да ранний, мнит себя великим артистов, и связи у него есть. Быстро добрался до управляющего комбинатом.
Ясно было, директор театра собрал у себя в кабинете городских «теневиков», и теперь советуется с ними, как быть дальше. Не все голоса Гейвандову были знакомы, но он понимал, о чём идёт разговор. Заскочил на минуту к себе в кабинет и снова вышел под навес.
– Рулетку и «джек-пот» не следует закрывать, – заговорил кто-то другой. – Они дают хорошие деньги.
– А наркота разве меньше? – послышалось возражение.
– Не меньше, но торговля ею опасна. Нужно пока придержать.
Другой голос: – Только что завезли «товар», давайте растолкаем, а потом на время придержим.
– Можно и так.
Медлительный голос, с хрипотцой, вмешался в разговор.
– Девочек можно уволить. Пристроим в комбинат бытового обслуживания, должностей там полно, и пусть продолжают обслуживать нас в баньке.
Все засмеялись.
– Пришлют новых артисток, ещё лучше, – продолжал неясный собеседник, – мы и их приспособим к делу.
– Так-то так, – заговорил заведующий отделом культуры, – но Бабков выторговал себе три месяца. Срок небольшой, быстро пройдёт, и что тогда будем делать? Лишимся прибылей? Он, видите ли, шантажирует нас газетой.
– А нельзя ли устранить этого актёришку? Не слишком ли всерьёз мы принимаем его? – снова послышался хриплый голос.– У меня есть надёжные парни, поговорят они как-нибудь вечерком с этим Бабковым, полежит он в больнице с месячишко, и сам убежит, куда подальше.
– А что, неплохой выход … Дельно сказано … Молодец, Гафур-ака, правильное предложение … – загомонили собравшиеся.
Заведующий отделом культуры не согласился.
– Слишком уж очевидной будет расправа, могут с театром связать. 
– Ну, и пусть связывают, – возразил тот, что с хриплым голосом. – Начальник милиции – наш человек, прикроет.
– Такой случай может и на республиканский уровень выйти, – снова заговорил заведующий отделом культуры. – Тут что-то такое нужно придумать, чтобы и Бабков замолк, и выглядело это правдоподобно. Скажем, как несчастный случай.
– И чтобы замолк навсегда, – добавил хриплый голос.
Заведующий отделом культуры согласился.
– Было бы желательно, – директору театра, – Подумай над этим, Рустам. Ты теперь человек творческий, должна фантазия работать.
– Подумаю, – отозвался тот, – за три месяца что-нибудь прояснится. Ну, что, расходимся, вот-вот дождь начнётся.
Павел Гейвандов вернулся к себе, в комнату отдыха. Ему было над чем подумать. Гервасий Бабков был симпатичен ему, они стали приятелями, хотя сильно разнились по годам. Ведь он, Гейвандов, предупреждал молодого актёра, чтобы тот вёл себя осмотрительнее. Слишком сильные враги противостояли ему, а Бабков всё отшучивался, мол, пуганая ворона куста боится. А выходит, боится не зря, за кустом охотник с ружьём затаился.
На другой день Гейвандов попытался серьёзно потолковать с Гервасием.
– У тебя три месяца, придумают, как тебя устранить. Давай-ка, парень, не искушай судьбу. Зовут тебя в Худжандский театр, вот и перебирайся туда.
– Жалко, Павел Оскарович, большое я дело затеял, хорошую актёрскую труппу подобрал. Выходит, что обнадёжил ребят, а сам в сторону. Но в одном ты прав, расшевелил я местную мафию. Проведу премьеру «Гамлета» и уеду в Худжанд.
На том и порешили, хотя в душе бывшего контрразведчика сомнение не улеглось.
Гервасий с увлечением работал над постановкой «Гамлета». Труппа подобралась хорошая, приехали и выпускники из Таджикского театра искусств. Конечно, опыта никакого, но его заменяли старанием, желанием сразу же заявить о себе как о перспективных актёрах. Костюмы позаимствовали у Худжандского театра, благо оттуда пригласили двух ведущих артистов. Подобрали там и декорации, недостающие изготовили свои рабочие под руководством Павла Гейвандова. 

Дело продвигалось, контуры спектакля обозначались всё явственнее. Молодой режиссёр был доволен.
– Всколыхнём город, – говорил он, довольно потирая руки,– не то, что уходить мне нужно будет, ещё и упрашивать станут, чтобы остался.
Многоопытный контрразведчик лишь головой покачивал, слыша такие речи. Пока что мафиозная группировка ничем не проявила себя, занималась своим теневым бизнесом, отчисляла долю и в бюджет театра, что опять-таки шло на работу над постановкой «Гамлета».
Гервасий Бабков суетился, был строг и придирчив на репетициях, похудел, стал выглядеть стройнее. Энергия била ключом, не знал отдыха сам и не позволял расслабляться актёрам. На репетиции приходила режиссёр Никулина. В её советах Бабков не нуждался, да и что она могла посоветовать с её педагогическим образованием для начальных классов? Она тоже ждала премьеру, после которой собиралась уйти из театра. Пришло понимание, что не своим занимается делом, хотя и школа не привлекала её. Есть же люди, не определившие своего призвания в жизни, думал о ней Бабков. 
И вот настал день премьеры. О новой постановке театра говорили по городскому радио, брали интервью у Гервасия Бабкова. На встречах с горожанами он рассказывал о своём замысле и о том, как идёт работа над будущим спектаклем, и потому не было ничего удивительного, что зрительный зал был заполнен доотказа. В первых рядах сидели самые уважаемые люди, среди которых был и управляющий комбинатом Хасанов. 
Спектакль, действительно, был на уровне. Красочные декорации, костюмы актёров точно воспроизводили атмосферу средневековья. И хотя Бабков сократил содержание шекспировской трагедии, этого не чувствовалось, спектакль был органичен и между действиями не было провалов. 
Посмотреть новую постановку Чкаловского театра приехал и Самуил Немировский, обозреватель отдела культуры газеты «Худжандская правда». Он считал себя метром печатной публицистики, и заслужить его одобрение было нелегко.
Вот и сейчас Немировский сидел в пятом ряду. Бакенбарды под Пушкина были тщательно расчёсаны, длинные, крупными завитками волосы разделены на прямой пробор, крупный, мясистый нос выделялся на удлинённом лице. Строгий, тёмно-синий костюм облегал его фигуру, воротник белоснежной сорочки стягивал галстук-бабочка. Звучный баритон театрального критика разносился по залу.
Спектакль начался под одобрительное перешёптывание зрителей, которые соскучились по хорошему сценическому представлению. 
– Ну, что ж, неплохо, – во всеуслышание заметил Немировский.
– Да, но Гамлет не по Шекспиру, – заметил кто-то из зрителей. – Он должен быть стройным и изящным, а Бабков невысокий и полный.
Маститый критик иронически хмыкнул.
– Вы, дорогой мой, не читали «Гамлета». Там как раз говорится, что Гамлет не был писаным красавцем. Мы судим о нём по одноимённому фильму, в котором играл Иннокентий Смоктуновский. Именно он сделал Гамлета романтичным и изящным, Гамлет Шекспира не был таким.
– И каким же он был? – не сдавался невидимый в полумраке зала оппонент. – Я что-то не помню его описания в трагедии.
– Тем хуже для вас, – прозвучал баритон газетного обозревателя. – Дождитесь сцены дуэли. Там Королева-мать говорит о сыне: «Он тучен и одышлив». Тучен и одышлив, – повторил Немировский. – Это вас не убеждает?
Зрители, увлечённые спектаклем, зашикали со всех сторон, и маститый критик был вынужден замолчать. Однако, не удержался он при виде Офелии, которую играла Надежда Сергеева.
– Чудо, как хороша девочка! – заметил он одобрительно.

Положительной оценки заслужил и Лаэрт– Ахтамов, именно такой, каким хотел видеть Гамлета неуступчивый зритель. Лаэрт был стройным, выше среднего роста, порывистый и привлекательный.
Маститый критик был увлечён спектаклем. Признаться, он не ожидал, что чкаловцы справятся с такой сложной постановкой, и уже прикидывал текст будущей, положительной рецензии. Но нужно было отметить и недостатки, а они-то как раз и не проявлялись. «Подождём», – заметил сам себе обозреватель.
И вот сцена дуэли. Над ней Гервасий Бабков работал особенно тщательно на репетициях. Актёры должны мастерски владеть шпагами, а не топтаться неуклюже на сцене.
Гамлет и Лаэрт готовятся к бою. Озрик, приближённый Короля, сообщает, что Король побился об заклад. Он считает, что Гамлет возьмёт верх в поединке.
Шпаги со звоном сталкиваются в воздухе. Лаэрт делает выпад и ранит Гамлета. Тот падает на пол и лежит неподвижно.
Маститый критик в недоумении.
– Это уже отсебятина, – говорит он во всеуслышание.– Гамлет должен подняться, они с Лаэртом обмениваются шпагами и поединок продолжается. 
Но Гамлет лежит, Лаэрт топчется возле него.
– Вставайте, принц, – произносит он громко. Этой реплики нет у Шекспира, – наш поединок не окончен.
Лаэрт-Ахтамов убеждён, что Бабков увлёкся ролью и намеренно затягивает эпизод. Нужно поторопить его.
Гамлет неподвижен. Лаэрт замечает тёмную струйку, которая растекается по полу.
– Кровь… – произносит он в ужасе. – Кровь! – кричит он.
Лаэрт-Ахтамов рассматривает свою шпагу. На ней нет наконечника, её конец острый, как игла, и побурел от крови.
– Я убил его! – кричит Лаэрт-Ахтамов. Он в исступлении. – Я не хотел! Как же так получилось …
Он втыкает шпагу в пол, и она раскачивается, как маятник.
Все актёры, находившиеся на сцене, собираются возле неподвижно лежащего Гамлета. На его лице застыла гримаса боли.
Зрители, все, как один, поднялись со своих мест и напряжённо вглядываются в сцену.
– Это что-то невероятное, – бормочет критик Немировский. – Такое даже Шекспир не мог придумать.
Директор театра выбежал на просцениум. 
– Занавес! – кричит он. – Закройте занавес.
Багровые полотнища занавеса, цветом под кровь убитого Гамлета-Бабкова, медленно сдвигаются.
Директор остаётся на просцениуме.
– Уважаемые зрители, – говорит он, пытаясь улыбнуться, и не осознавая, насколько улыбка не к месту. – Спектакль по технической причине отменяется. Деньги вы можете получить в кассе по предъявлению билетов.
К чести зрителей, никто не потребовал своих денег обратно.

Дальнейшие действия развивались стремительно. Вскоре приехали дежурный офицер с двумя милиционерами из городского отдела милиции. За ними старший следователь городской прокуратуры Хонин вместе с судмедэкспертом. Хонин был известной личностью, говорили, что у него не было нераскрытых уголовных дел. Его отличали заметная сутуловатость, седая голова и, по контрасту, чёрные брови. Следователя неизменно сопровождал инспектор уголовного розыска Бахтиозин, невысокий, скуластый, с узким разрезом глаз. Это была постоянная следственная группа.
Осмотрели шпагу с поржавевшим остриём.
– Не затачивали, а как игла, – покачал головой следователь, – а где же колпачок?
Реквизитор, пожилая женщина, испуганно твердила, прижимая руки к груди.
– Был, я сама осматривала шпаги, когда выдавала их. Должно быть, соскочил. Господи, я двадцать лет в театре, такого никогда не было.
Осмотрели сцену, колпачок лежал в отдалении, у кулисы. Следователь примерил его, колпачок садился плотно на острие.
– И, тем не менее, слетел, – покачал головой Хонин. – Должно быть, Лаэрт с силой взмахнул шпагой.
На другой шпаге колпачок был.
Очертили мелом тело Бабкова, судмедэксперт сделал несколько снимков, осмотрел тело убитого. Шпага попала точно в сердце, смерть была мгновенной. Следователь опросил всех участников сценического действия, но никто вразумительно сказать не мог, как произошло убийство. Сам Лаэрт-Ахтамов был в состоянии прострации. Он бормотал: 
– Ведь Бабков меня мог бы убить. Мы с ним должны были обменяться шпагами.
Актёра потрясло не то, что он убил Бабкова, а то, что сам мог быть убитым.
Хонин распорядился увезти тело Бабкова в морг, Лаэрта-Ахтамова забрал с собой, чтобы обстоятельно допросить его в прокуратуре. Но и там актёр бормотал одно и то же: 
– Мог бы убить меня … Лежал бы я сейчас на сцене …
Его отправили домой, чтобы наутро провести психиатрическую экспертизу.

Похороны Гервасия Бабкова были скромными. Присутствовали только работники театра и несколько его одноклассников, живших в Чкаловске. Обошлись без речей и излишних торжеств. Гроб опустили в могилу, засыпали землёй и подровняли холмик. Поставили деревянный крест с табличкой, на которой вывели имя, отчество и фамилию, даты рождения и смерти. Короткая чёрточка между ними вобрала в себя весь жизненный путь молодого артиста, обещавшего столь многое в будущем.
Старший следователь возбудил уголовное дело, постоянно находился в театре, снова и снова допрашивал всех актёров и работников театра, но ничего нового выявить не удалось. Впрочем, картина была ясной с самого начала: трагическая случайность, в которой никто конкретно виноват не был.
Следствие длилось месяц. В конце ноября Хонин собрал коллектив театра и официально сообщил о закрытии уголовного дела за отсутствием состава преступления. Непосредственных виновных не было. В адрес руководства театра было вынесено частное определение.
– Халатность при исполнении служебных обязанностей, – пояснил старший следователь. Но в чём она заключалась, эта халатность, сказано не было.
Всё это время театр не работал. Теперь можно было возобновить деятельность, но какую? Снова брать проплаченные пьесы местных драматургов, но как-то несолидно после работы над «Гамлетом». Но и «Гамлета» завершить было некому. Пока режиссёр Никулина поставила два детских спектакля «Аленький цветочек» и «Красную шапочку». Приводили в театр младшеклассников, родители покупали билеты, но это были постановки, как говорится, ни уму, ни сердцу.
Теневая деятельность театра процветала. Теперь, когда не стало возмутителя спокойствия, молодого актёра Гервасия Бабкова, больше опасаться было некого, и директор театра Рустам Самиев вздохнул свободнее.
Убийство Гервасия Бабкова, хоть и не ушло в далёкое прошлое, но уже не тревожило коллектив театра так, как в начале. Всё преходяще, а людская память избирательна. Долго помнится хорошее, а плохое мы стараемся поскорее изжить из памяти.

И только начальник декоративного цеха Павел Гейвандов не поставил крест на странном происшествии. Интуиция контрразведчика и юриста со стажем подсказывала ему, что за внешней случайностью таился определённый расчёт.
Он подогу задерживался в театре после работы, выходил под навес, курил там и прислушивался: не донесётся ли что из окон директорского кабинета? Но окна оставались тёмными, зима вступила в свои права, и окна не открывали. Если участники мафиозной группировки и совещались, то где-то в другом, более укромном месте.
Днём Гейвандов уходил-приходил, занимался какими-то своими делами, но никого в театре это не занимало. Серьёзных постановок не было, и декоративный цех простаивал. 
Как-то под вечер Гейвандов заглянул в директорский кабинет. Самиев сидел один, просматривал какие-то бумаги, что-то подсчитывал на калькуляторе.
– Рустам Вахобович, поговорить бы надо.
Самиев поверх очков вопросительно взглянул на начальника цеха.
– Что это вы к ночи? Днём времени не нашли?
– Сейчас никто не помешает, – пояснил Гейвандов и сел на стул сбоку от директора.
– Даже так? – удивился Самиев. – Случилось что?
– Случилось, – согласился Гейвандов. Он закурил и помолчал, делая вид, что не замечает удивлённого взгляда директора театра. 
– Слушаю вас, – поторопил его Самиев.
– Сейчас, сейчас, – отозвался Гейвандов. Он посмотрел в тёмный квадрат окна. На дворе шёл снег, снежинки, садившиеся на стёкла, таяли и стекали вниз влажными полосками. 
– Как вы, наверное, заметили, – начал начальник цеха, – мы с Гервасием Бабковым в последнее время сдружились, хотя годами были неодинаковы. Человек он был незаурядный, талантливый и мог бы вырасти в сильного артиста. Следствие по факту его гибели провели быстро, состава преступления не обнаружили, и уголовное дело закрыли.
– Это мне известно, – сухо заметил директор.
– Бесспорно, – согласился Гейвандов, – но лично я не согласился с этим выводом, всё-таки я юрист, и в контрразведке мне приводилось заниматься дознанием. 
Директор театра слушал Гейвандова с заметным напряжением и не перебивал больше ни словом, ни жестами.
– По мнению старшего следователя Хонина, гибель Бабкова – трагический случай, а, по-моему, – это было убийство, совершённое неординарно, но всё-таки поддающееся раскрытию.
– Вы уверены в этом? – осведомился Самиев с некоторой иронией.
– Абсолютно, – отозвался Гейвандов, – и, более того, я установил организатора преступления. Мне это удалось потому, что у меня был ключ…
– Ключ? – удивился Самиев. – Какой ключ?
– Ключ к загадочному убийству, – пояснил начальник цеха. – Именно он и позволил установить истину.
– И как он выглядит этот ключ? – поинтересовался директор театра.
– Это был разговор в вашем кабинете незадолго до убийства Гервасия Бабкова. Вы собрали у себя заведующего отделом культуры, ещё нескольких человек, которых я не видел, но их можно узнать по голосам…

Самиев заметно напрягся, провёл ладонью по щекам. Вроде бы обычное движение, но оно говорило о скрытом волнении.
– И о чём был разговор? – осведомился он.
– О том, что Бабков мешает вашей мафиозной группировке и его следует убрать. Заведующий отделом культуры посоветовал вам подумать над тем, как устранить Бабкова и желательно навсегда.
Самиев хмыкнул.
– Всё это слова. Мало ли о чём мы говорили? Слова, как известно, к делу не пришьёшь.
Павел Гейвандов не согласился с ним.
– Произнесённые слова не пришьёшь, а записанные могут служить свидетельством сговора.
– Записанные? – повторил директор театра.
– Именно так.
Начальник цеха достал из кармана пиджака портативный диктофон, прокрутил запись назад и нажал кнопку воспроизводства. Послышались голоса.
«– …Тут что-то такое нужно придумать, чтобы Бабков замолк, и выглядело это естественно. Скажем, как несчастный случай.
– И чтобы замолк навсегда, – добавил хриплый голос.
Другой голос.
– Было бы желательно. Подумай над этим, Рустам. Ты теперь человек творческий, должна фантазия работать».
– Это заведующий отделом культуры, – пояснил Гейвандов, – а дальше ваши слова, Рустам Вахобович.
«Подумаю. За три месяца что-нибудь прояснится…»
Лицо директора театра налилось краснотой, лысина заблестела от испарины.
– Всё равно, это только слова.
– Да, но и ключ, как я уже сказал, – не согласился Гейвандов. – И я стал наблюдать за вами. Надо сказать, фантазия ваша, действительно, сработала. Организовать убийство так, чтобы оно было совершено на глазах у всех и походило на несчастный случай, это нужно было суметь. Придумано здорово, что и говорить. Сами ли вы это сообразили, или кто-то подсказал, но вы начали действовать. Действовать и обрывать все нити, ведущие к вам.

Вы позвонили своему племяннику, который учится в Душанбе в Медицинском университете, и попросили его приехать. У себя дома вручили ему шпагу и сказали, что её нужно заточить, но сделать это нужно так, чтобы никто ничего не заметил. Шпага, мол, точная имитация старинной, и один московский коллекционер театральных редкостей хочет её приобрести.
Племянник завернул шпагу в полиэтиленовую плёнку и утром отправился на окраину Чкаловска, где находится брошенный механический цех строительного управления. В цехе обосновались двое бомжей, они и числятся его сторожами.
Племянник попросил их заточить шпагу, объяснил, что хочет повесить её на стене в своей квартире, и оружие должно выглядеть натурально. В награду посулил бутылку водки.
Шпага была заточена, но это ещё половина дела. Вы проконсультировались со школьным преподавателем химии, вашим родственником, вроде бы мимоходом, как создаётся имитация ржавчины на металле. Тот посоветовал смочить уксусной эссенцией и металл окрашивается в коричневый цвет, что и было сделано с заточенным наконечником шпаги. Он был острым, как игла, но покрыт коричневым налётом. После заточки наконечник держался слабо на острие, достаточно было резкого движения, чтобы он слетел.
Теперь нужно было сделать так, чтобы заточенная шпага попала в руки именно Лаэрта-Ахтамова. Вы завязали на рукоятках ленточки, одну зелёного цвета, другую голубого, и сказали реквизитору, что они соответствуют костюмам Гамлета и Лаэрта, и, чтобы она не перепутала. Она и не перепутала.
Самиев слушал, склонив голову, и беззвучно постукивал по столу кончиками пальцев.
– Опять-таки слова, – проговорил он еле слышно.
И опять Гейвандов не согласился с ним.
– Ну, почему же слова? Я взял в школе, где учился ваш племянник, групповой снимок выпускников и показал его бомжам в цехе. Они узнали на нём вашего племянника и подтвердили это письменно, теперь уже за две бутылки водки. После этого я съездил в Душанбе, встретился с вашим племянником. Представился сотрудником правоохранительных органов, благо удостоверение у меня сохранилось, и сказал, что в механическом цехе в Чкаловске похищен токарный станок с цифровым программным управлением, и подозрение падает на тех, кто был в цехе в последнее время. Вашему племяннику такое подозрение было ни к чему, и он письменно сообщил, зачем приходил в цех и по чьей просьбе.

Я наблюдал за вами и видел, как вы у школы встретились с преподавателем химии и коротко о чём-то переговорили. День спустя я пришёл к нему в химкабинет, попросил отлить немного соляной кислоты для пайки и пошутил, что у населения города растёт интерес к его предмету. Он согласился и вспомнил, что вы тоже интересовались имитацией ржавчины на металле. Думаю, он не откажется подтвердить этот факт.
Реквизитор при мне беспокоилась накануне премьеры, как бы ей не перепутать шпаги и показала ленточки на их рукоятках. Вроде бы мелочь, но, согласитесь, хорошо укладывается в общую канву имитации преступления.
Директор театра долго молчал, по-прежнему не поднимая головы.
– Допустим, всё так, как вы говорите, но убийство могло и не состояться. Во время поединка шпага могла попасть не в грудь Гамлета, а, скажем, в руку? Где же тут точный расчёт? Уж это-то мне никак нельзя было бы поставить в вину.
Начальник цеха несогласно покачал головой.
– Отговорка. И вы, и я присутствовали на репетиции поединка, вам это было нужнее, чем мне. И Бабков учил Лаэрта-Ахтамова наносить удары точно в грудь, что выглядело очень эффектно и соответствовало замыслу Шекспира. Ведь, если бы Гамлет был ранен в ногу или руку, то он не смог бы продолжать поединок. Укол в грудь, через плотный камзол, не причинил бы ему сильного вреда.
Таким образом, Рустам Вахобович, я подвожу итог моему повествованию. Вы – организатор убийства молодого актёра Бабкова, и вам надлежит ответить за это в соответствии с законом.

Оба, директор театра и начальник цеха, долго молчали, думая каждый о своём. Директор о том, что дважды допустил оплошность: принял на работу и бывшего контрразведчика, и молодого актёра Бабкова. И теперь расплачивается за эту близорукость, хотя, кто мог предвидеть подобное. 
Павел Гейвандов думал о том, что директор, образно говоря, «созрел» и пора переходить к завершающей части серьёзного разговора. 
– И всё-таки я не понимаю, – проговорил Самиев, – зачем вы затеяли всё это?
– А как вы думаете? – откликнулся начальник цеха.
– Тут и думать нечего. Ясное дело, хотели заработать. 
– И это тоже, – согласился Гейвандов.
– А что ещё?
Гейвандов сел поудобнее, закурил. Дым синими струйками поплыл к потолку.
– Не знаю, поймёте ли вы меня, – заговорил он, – но я попробую объяснить. Есть такое понятие – справедливость. Именно им я и руководствовался в своих действиях. Гервасий Бабков поставил своей целью – возродить Чкаловский театр, преобразовать его из вертепа, как он выразился, в Храм искусства. А ведь мог найти общий язык с вами, включиться в теневую экономику и заработать на этом хорошие деньги. Но он не пошёл на это. Значит, помимо денег есть что-то более высокое и значимое …
Директор театра издал горловой звук, словно хотел иронически засмеяться, но сдержался.
– Представьте, я был согласен с молодым актёром и намеревался помогать ему по мере сил и возможностей, – продолжал начальник цеха. – Но Бабкова убили, убили, повторяю ещё раз, инсценировав несчастный случай. Тут вы, Рустам Вахобович, показали себя неплохим режиссёром. И я решил восстановить справедливость и довести дело Гервасия до конца. И вы должны помочь мне в этом.
– Я? – удивился Самиев. – Но каким образом?
– Сейчас объясню. Передавать собранные мною материалы в городскую прокуратуру – занятие безнадёжное. Там спустят дело, как говорится, на тормозах, об этом говорит поверхностно проведённое следствие. Торжество закона в наше время изжито, всё решают связи и деньги. Давайте пойдём этим путём. Да, мне нужны деньги …

Самиев оживился, теперь он стал понимать намерение начальника цеха.
– Сколько? – осведомился он с заметным облегчением.
– Миллион российскими деньгами или сто тысяч таджикскими. 
– Я думал, вы потребуете меньшую сумму, – директор театра пришёл в себя, выпрямился и снисходительно поглядел на Гейвандова.
– Для моего замысла то, что нужно. Вы внесёте их в бухгалтерию театра.
– В бухгалтерию? – удивился Самиев. – Но зачем?
– Затем, чтобы заново осуществить постановку «Гамлета». Спонсор, управляющий комбинатом, дал деньги под замысел Гервасия Бабкова. Теперь его нет, и не стоит заново обращаться с просьбой к управляющему. Театр потерял своё лицо, и нужно находить выход самим. Так вот, на деньги, которые вы внесёте в бухгалтерию, я приглашу из Душанбе, из Академического театра драмы, режиссёра Хаджиева, он уже ставил «Гамлета», и ведущего актёра Хашимова, сыгравшего в спектакле главную роль. Спектакль посвятим памяти Гервасия Бабкова. Наши зрители, конечно же, придут на премьеру, и с этого начнётся возрождение Чкаловского театра. 
Самиев размышлял, всё складывалось не так уж плохо для него.
– Вы говорите, Павел Оскарович, «я». Кем вы себя видите в подготовке премьеры? Согласитесь, для начальника цеха это звучит самонадеянно.
Гейвандов удивлённо посмотрел на Самиева.
– А кто говорит о начальнике цеха? Я буду осуществлять это в качестве директора театра.
Самиеву показалось, что он ослышался.
– Как директора? Директор, вот он, перед вами.
Гейвандов не согласился с этими словами.
– Вы были им до сегодняшнего дня, до нашего разговора. Вы напишете заявление в Управление культуры горисполкома с просьбой уволить вас с занимаемой должности по собственному желанию. Начальник Управления – ваш родственник и глава вашей мафиозной группировки. Вы ему объясните, почему вынуждены были так поступить. Он поймёт и пойдёт вам навстречу, подберёт должность не хуже. Кстати, свободно место директора городского кинотеатра. Кроме того, вы издадите приказ о назначении меня исполняющим обязанности директора театра с завтрашнего дня.
– А если я это не сделаю?– озлобился Самиев.
– Сделаете, – сказал Гейвандов. – Если будете упрямиться, я обращусь в военную прокуратуру Российской базы в Таджикистане. Как офицер запаса я имею на это право. Военная прокуратура сделает запрос по факту гибели российского гражданина Бабкова в Министерство внутренних дел и правительство республики. Шуму будет много, и отсидеться вам не удастся. Так что давайте отнесёмся друг к другу с пониманием.
Самиев напряжённо размышлял.
– Хорошо, – сказал он, хлопнув ладонью по столу. – Я согласен, но вы отдадите мне материалы, которые собрали о гибели Бабкова.
Гейвандов усмехнулся.
– Я не настолько наивен, Рустам Вахобович. Я отдам, а дня через два-три на меня наедет машина на улице или наркоман ударит ножом в тёмном переулке. Мало ли что может случиться, порядок в нашем городе не скоро восстановится. Давайте договоримся по-джентльменски: материалы эти – моя подстраховка от несчастного случая. Они будут храниться в надёжном месте и вскроются только в том случае, если меня постигнет участь Гервасия Бабкова. Буду цел я, будете спокойны вы.
– Пусть будет так, – устало согласился Самиев. Его начал утомлять затянувшийся разговор. – Когда внести деньги в бухгалтерию?
Гейвандов прикинул.
– Сегодня четверг, хорошо, если в понедельник.
– В понедельник будут, – заверил Самиев.
Больше говорить было не о чем.
О том, что Самиеву всё равно придётся ответить за убийство Гервасия Бабкова, контрразведчик умолчал. Это время не за горами.