Молодые львы

По случаю повышения зарплаты Степан купил жене плитку дорого шоколада, сыну пиццу, а себе литровую бутылку дорогого импортного пива. Повод всё-таки знаменательный!
Домашние обрадовались подаркам и растащили покупки в секунду.
– Не разбегаться! Не разбегаться! – радостно предупредил домочадцев Степан. – Я сейчас буду рассказывать, как добился повышения! Слушать всем! Особенно тебе, друг! – обратился он к сыну и жестом пригласил всех на кухню.
Сын разочарованно заныл, что у него в разгаре компьютерная игра, что пусть мама сама разделит пиццу на всех, а он съест свою долю позже. Но Семён оставался непреклонен.
– Я же тебя не зря зову! – возбуждённо заявил он. – Учись, пацан, характер проявлять! Папка твой хоть и плотник, человек, так сказать маленький, а не робкого десятка! Меня уволить могли, как брательника моего, а я всё равно не побоялся!
– Серёжу всё-таки уволили? – огорчилась жена.
– А ты как думала! Капитализм! Серёжа пошёл прибавки требовать, а его, чтоб другим неповадно было, в двадцать четыре часа рассчитали, – Степан вымыл руки и теперь устраивался за кухонным столом. – И со мной могло быть то же. Слышали бы вы, как со мной разговаривали! Но я повёл себя настоящим танцором дипломатии! Шаг назад, два вперёд! Целая стратегия!
– Ой, раздухарился, раздухарился! – накладывая ужин, посмеивалась жена. – Сам же за неделю до этого переживал, маялся. Ходил тут, из угла в угол, всё накручивал себя.
– Да, накручивал! – не стал возражать Степан. – Кому охота устроенную жизнь ломать! Мне не за себя страшно – за вас! Ты, Илюха, садись! – Степан указал место напротив себя. – И знай, бояться – не грех! Всем страшно. Главное, переступить через собственного труса! Преодолеть себя!
– Пап, пойду я. Игра у меня, – живостью Степана сын не заразился. – О повышении расскажи маме. Всё равно так кричишь, что я и в комнате услышу.
– Действительно, отпусти ребёнка, – жена поддержала сына. – Ты будешь пиво пить, а для него это разве пример? Пусть лучше не видит. 
– Вот жалеешь его, сопли ему на каждом шагу подтираешь, – вскипел Степан. – И получишь, в конце концов, не мужика, а тряпку!
Степан с досадой разлил по стаканам пиво, себе и жене. Не дожидаясь супруги, сделал несколько больших глотков.

Когда Илья родился, Степану мечталось, вырастет сын смелым, сильным парнем. Будет лупить окрестную шпану, поставит себя правильным пацаном на районе. А там, глядишь, дерзкий, сунется в хорошее дело. Пойдут деньги. И не будет сын горбатиться на чужого дядю. Свой бизнес заведёт, твёрдо на ноги встанет. А там, даст Бог, под крепким сыновним крылом и Степану на старости лет место найдётся. Пригреет папашу, не бросит на произвол судьбы. Вон у соседа по лестничной площадке, сын в богатеях ходит. Так сосед туристом весь мир объездил. Живёт в благодати, как у Бога за пазухой.
Но сын, вопреки ожиданиям родителя, рос тихим, скромным мальчиком. Хорошо учился, был неконфликтен. В школе и на улице никогда не дрался, предпочитал избегать мордобоя. А если от потасовки уйти всё же не удавалось, просил о защите ближайшего взрослого.
Степан объяснял Илье, слабак всегда презираем, делать так не хорошо. «Надо драться, – внушал он сыну. – Да! Ты можешь получить по шее, проиграть. Это нормально! Но будешь драться, не потеряешь уважения товарищей. И сам себя уважать не перестанешь!»
– Да я себя и так уважаю, – недоумённо пожимал плечами Илья. – А мнение других меня не волнует. Что мне с них?
– Как ты не поймёшь, неправильно это! – Степан не находил слов, чтобы переубедить сына. – Не по-мужски!
Он заставлял Илью смотреть фильмы своей молодости, приключенческое кино. Сын послушно пялился в монитор компьютера, но истории прошлого его не вдохновляли. Даже легендарный советский мюзикл про трёх мушкетёров не зацепил. 
– Что же ты за человек? – недоумевал Степан. – Что у тебя в голове творится?
– Оставь его в покое, – вступалась за сына жена. – Хороший у тебя ребёнок растёт. Отличник. Рассудительный. Послушный. Что ни скажешь, всё сделает. Мне спокойно за него. Чего ты бесишься?
– Он же пацан! – кипятился Степан. – Он должен бегать, носиться, драться! Он должен энергии вырабатывать больше, чем электростанция! А его от компьютера не оттащишь! И в глазах искры нет!
– Всё в нём есть! – не сдавалась жена. – Просто у него темперамент другой. Он телец по гороскопу. А тельцы все не бойкие.
– Это волы не бойкие! А к настоящим бойцовским быкам не всякий тореадор подступится! Я в его возрасте уже год дзюдо занимался. В шесть утра вставал. День начинал с пробежки, потом штангу тягал, гантели всякие. После школы на тренировку, а после тренировки снова физическая подготовка: снова турник, гантели, штанга! Меня тошнило, сколько я железа перетаскал!
– Ну, давай! – ластилась к Степану жена. – Давай вспомним, каким ты был, и забудем о болячках, которые ты своим железом наработал. Чем тебе аукнулся твой фанатизм, и почему у нас холодильник ломится от лекарств.

Не согласиться с женой Степан не мог. Проблем со здоровьем у него действительно хватало. Но и сразу отступать тоже не следовало. 
– Не обо мне речь, – сбавил тон Степан. – Не надо стрелки переводить. Я просто хочу, чтобы сын мужиком вырос. Чтобы как сталь был!
– Прямо, как папка его, – в глазах жены горела озорная смешинка. – Настоящий мачо! Зарплату нам выбил. Только, милый, не в тринадцать же лет ты крутым стал.
– Как раз в тринадцать. Или в четырнадцать. Не помню точно. Но где-то в этом районе. Не далеко, в общем, от Илюхи ушёл. Это в спортлагере произошло…
– Стоп! – категорично возразила жена. – Я знаю эту историю! Даже не начинай. К тому же времена были другие. Сейчас всё иначе. Ты даже не сравнивай.
Степан хлебнул пива. Опять жена права. Времена действительно были другие. В годы его отрочества никто слыхом не слыхивал ни о компьютерах, ни об интернете, а карманы подростков отягощали не мобильные телефоны, а складные ножи и свинчатки. Был нож и у Степана. С резной, деревянной ручкой и маленькой удобной кнопкой для выкидывания лезвия. Носить нож нужно было аккуратно, так, чтобы при ходьбе случайно не нажать кнопку и раскрывшееся лезвие не распороло карман. Нож этот отобрал у Степана его тренер, Ударов Афанасий Петрович. Впрочем, не только у Степана. Вся команда борцов по приезду в спортлагерь подверглась тщательному обыску, и всё, что на взгляд тренера представляло потенциальную опасность было беспощадно изъято. Запрещённых предметов набралась целая картонная коробка.
– Не спортсмены, а бандиты какие-то, – Афанасий Петрович, хохоча, отнёс коробку к себе в комнату и запер на ключ в шкафу. 
Этим собственно, да ещё расселением команды по двум домикам и назначением ответственных за порядок, деятельность Афанасия Петровича и ограничилась. Плюс для столовой он составил список прибывших спортсменов. Тут не обошлось без курьёза. Один из ребят, по прозвищу Пакля, умудрился в своей фамилии допустить ошибку, написав «Онаний» вместо «Ананий». Мелкого, неказистого, его подняли на смех и для профилактики грамотности надавали оплеух. 
– Цыть всем! – рявкнул Афанасий Петрович. – В общем, так, шпана. Гуляй, но без шума! Чтоб ни драк у меня, ни воровства! Есть у вас пара дней в запасе. Потом приедет Гришка, займётся вами.

Гришка или Григорий Петрович, был младшим братом Афанасия Петровича. Небольшого роста, мускулистый, от большого и рыхлого старшего брата он отличался не только внешностью, но и характером. Григорий Петрович был молчалив, строг и подтянут. Тренировки под его руководством проходили в таком интенсивном режиме, что после них все борцы валились с ног от усталости, тогда как Афанасий Петрович обучал борьбе спустя рукава, любил покричать на спортсменов. Заниматься у него любили только лентяи или те, кого привели на дзюдо насильно, по направлению из детской комнаты милиции, например. Оба тренера преподавали в одной организации с длинным и неудобоваримым названием: РДЮСШОР – Республиканской Детско-Юношеской Спортивной Школе Олимпийского Резерва. Они неоднократно подменяли друг друга: то Григорий Петрович отлучался судействовать на очередных соревнованиях, то Афанасий Петрович куда-то пропадал. От него по возвращении перегаром разило на километр. В общем, из-за этих подмен все привыкли считать, что братья тренируют свои группы одновременно. 
В тот раз из-за очередной поездки на соревнования Григорий Петрович пропустил открытие сезона в спортлагере, опоздав на целую неделю. 
Спортлагерь находился в лесу, недалеко от села, название которого Степан уже не помнил. Четырнадцать деревянных домиков выстроились в линию на границе между лесом и небольшим пшеничным полем. Площадка между домиками и полем освещалась фонарями. Чуть дальше, в глубине леса, расположилось двухэтажное каменное здание, на первом этаже которого размещались столовая и кухня, а на втором квартировали тренера. В стороне от столовой в тени густых деревьев ветхой избушкой бабы-яги приютился скособоченный домик медпункта.
Столовую и домики спортсменов разделял широкий овраг, по дну которого протекал шумный ручей. Для удобства перемещения по оврагу на его крутые склоны и через ручей настелили дощатые тропинки. К доскам на равном расстоянии прибили поперечные планки. Овраг ночью не освещался, застывшие в его глубине мрак и холод будоражили воображение страшными картинами. Стёпе казалось, по ночам овраг чёрной непроходимой бездной отделял домики спортсменов от комнат тренеров, оставляя ребят один на один с загадочным и таинственным лесом. Но так только казалось. На самом деле по ночам в лагере обязательно дежурили два тренера, о чём свидетельствовала их палатка, установленная недалеко от последнего домика, в противоположной стороне от оврага.
Пока не приехал Григорий Петрович, команда Стёпы была предоставлена сама себе. Наиболее активные ребята договорились с тренерами соседних борцовских команд и занимались с ними. Остальные наслаждались временной передышкой и прозябали в сладком безделье.

Стёпа с несколькими товарищами примкнул к вольникам, так называли борцов вольной борьбы. После общего подъёма в семь утра и небольшой разминки, вольники оббегали раскинувшееся возле лагеря пшеничное поле. Это был так называемый «малый круг». Он имел около четырёх километров. Был ещё «большой круг» длиной в семь километров. Спортсмены бежали его по пыльной просёлочной дороге, пролегавшей между лесом и селом. Середина «большого круга» приходилась на неприметное озерцо, стыдливо прятавшееся в лесной чаще. На песчаном берегу озера вольники упражнялись в гимнастике, после чего с весёлым гоготом окунались в ледяную воду. Малый круг делали обычно после подъёма, большой – через час после завтрака. Пробежка после большого круга заканчивалась полноценной тренировкой с отягощениями: спортсмены выполняли упражнения с гирями, штангами и гантелями, отжимались от земли, подтягивались на перекладине, поднимались без ног по высокому, обмотанному вокруг ветки исполинского дуба канату. После обеда и тихого часа снова тренировка. Теперь вольники отрабатывали уже изученные борцовские приёмы и осваивали новые, пытаясь применить полученные знания тут же в поединках. После ужина спортсмены играли в футбол или в волейбол.
Иногда, по усмотрению тренеров, вместо большого круга спортсмены бежали кросс к Великому дубу – огромному, огороженному мелким заборчиком, дереву, посаженному по преданию кем-то из древних правителей. Никто из спортсменов не замерял, но поговаривали, что расстояние от спортлагеря до дуба и обратно составляло пятнадцать километров! Бежать полдня к дубу, потом мелкой трусцой возвращаться обратно – удовольствие на любителя. Стёпа, например, этот маршрут вообще не любил. К тому же он совершенно не понимал, зачем сажать дерево в самом сердце леса, куда доберётся лишь дикий зверь, да понукаемый тренером спортсмен. Ему казалось эту дистанцию выдумали исключительно из вредности, из грубого желания сильных спортсменов поиздеваться над слабыми.
Но неприятнее кросса к дубу был для Степана подъём на Олимп – высокий, покрытый густым ельником, холм, расположенный в километре от лагеря. Холм имел крутые, усыпанные толстым слоем сухих иголок, склоны. Видимо, когда-то в планы лагерной администрации входила застройка Олимпа, поэтому у самого его подножья самосвалами навалили груды тяжёлых каменных валунов. Однако дальше привоза камней строительство не пошло. Тренера же приспособили Олимп под спортивный тренажёр. Прибежавшему к холму спортсмену надлежало схватить один из валунов и не снижая темпа взобраться с ним по скользкому склону на самый верх. Да не единожды, а столько, сколько прикажет тренер! За тренировку число подходов легко могло перевалить за десяток! Не удивительно, что после тренировочного дня Стёпа возвращался в свой домик совершенно измотанным и без сил заваливался спать.

Совсем по-другому проводили время те ребята, которые пассивно ждали возвращения Григория Петровича. Свободно располагая собой, они целыми днями без дела шатались по лагерю в поисках развлечений. Некоторые из них пытались собирать грибы и ягоды, рвать в полях ромашку и зверобой. Сушёные травы предполагалось пить с чаем для оздоровления организма. Сушёные грибы, поговаривали, можно есть, как хлеб. Для ускорения сушки собранные травы и грибы раскладывали на шиферных крышах домиков. Под лучами обжигающего солнца растения жухли и гнили. Грибы ели черви, над ними клубились тучи мошкары. 
Лечение травами не задалось. Его заменили карточными играми. 
В соседнем домике ответственный за порядок Тарас Михеев сцепился после одной из партий со своим дружком по кличке Батон. Оба были крепкими, здоровыми парнями и драка закончилась бы взаимным членовредительством, если бы конфликт не решено было разрешить водяной дуэлью: кто выпьет больше стаканов воды из местного родника, тот и выиграл. В секунданты взяли Паклю. За пару незаметных тумаков Пакля подсудил Тарасу, в результате чего тот был признан победителем, хотя выпил меньше. Проигрыш обязывал Батона до конца срока в спортлагере ходить у Тараса в подчинении, выполняя любые прихоти хозяина: принести свежей воды из родника, если того вдруг замучила жажда; отдать котлету или компот на обеде; выклянчить у поварих кускового сахара для ночного чаепития и так далее. Батона, однако, его положение вполне устраивало, так как по воду он гонял Паклю, котлеты и компот отбирал у него же или у других слабых ребят, а поварихи по доброте душевной одаривали иногда не только сахаром, но и сосательными конфетами-барбарисками. От поборов Батону перепадал хороший куш, Тарас с барского плеча милостиво жаловал ему часть награбленного. 
В домике Стёпы происходило примерно то же: старшие ребята, их называли старшаками, из тех, кто не участвовал в тренировках, ещё долго после отбоя резались в карты, матерились, иногда дрались. Выспаться в таком бедламе не представлялось возможности. Обессиленный после тренировочного дня Стёпа психовал, ругался со старшаками, чтобы те галдели тише, приводил в пример Тараса, у которого, несмотря на все недостатки, в домике царили тишина и порядок. По крайней мере по ночам никто не орал и не дрался.
Увещевания Стёпы не достигали цели. Матом его живо ставили на место, нешуточно угрожали физической расправой.
– Вот и вали к своему Тарасу! – отшивали Стёпу и разражались саркастическим смехом, мимикой и ужимками намекая на что-то, чего Степан не понимал. Ясно было одно – смеются не над ним, а над Тарасом. И это озадачивало. Потому что насмешек, даже за глаза, Тарас не терпел. От него легко могло и по зубам прилететь, нрав он имел крутой. Поговаривали, ему было на кого походить. Шептались, у него отец отсидел восемь лет за убийство. Судачили, по возвращении из тюрьмы, отец Тараса выгнал его мать и зажил с тюремным корешем. Вероятно, над этим вот «зажил» втихаря и посмеивались старшаки, намекая на скрытый от Степана порочный смысл. Хотя Стёпа никак не мог взять в толк, что же здесь порочного. Мамин брат после развода тоже два месяца жил со Степаном в одной комнате, пока не определился с квартирой. Своими сомнениями, впрочем, Стёпа ни с кем из команды не делился и в тайные намёки не вникал. Чтобы выглядеть старше, он делал вид, что всё понимает и ничего не боится. А потому, во время очередной ночной потасовки, психанул и ушёл к Тарасу, в домике которого была свободная койка и с которым, при посредничестве Пакли, он заранее договорился.

Внутреннее убранство Тарасова домика ничем не отличалось от остальных домиков в спортлагере. Те же две комнатушки, разделённые фанерной перегородкой, два окна. В каждой комнатушке помещалось по четыре койки, только стояли они в разном порядке: в той части домика, где не было двери, перегородка образовывала уютный закуток, в котором параллельно друг другу стояли три койки. Ту, что посередине занимал Тарас, на кровати у перегородки развалился Батон. Третья койка, в углу, была свободна и досталась Стёпе. Четвёртую, установленную прямо под окном, а потому самую неудобную, облюбовал Пакля. Неудобную, потому что в домике Степана, например, именно через окно над этой кроватью старшаки незаметно для дежурного тренера сбегали на сельскую дискотеку. Танцы привлекали спортсменов не столько музыкой, сколько возможностью подраться с деревенскими парнями, шансом выместить на сельчанах накопленные злость и раздражение. Расстеленных на кровати простыней и подушки, никто, естественно, не жалел, через них не перешагивали, а ступали прямо по ним в окно и обратно. Впопыхах могли и на хозяина койки наступить, мудрёное ли дело в темноте не заметить человека. 
У Тараса, правда, все окна были плотно завешены одеялами и не открывались. Стёпа спросил почему, ведь в домике дышать нечем. Спёртый воздух был густым и упругим. Даже свеча в нём не горела, а чадила. Чёрный дымок не поднимался к потолку, а медленно истаивал в душном полумраке, наполняя и без того затхлый воздух тяжёлым запахом. 
Тарас с ленцой в голосе объяснил, что открывать окна нельзя. Они с Батоном опасались дежурного тренера. Из-за того, что свет в домиках выключался одновременно одним общим рубильником, ночные игроки пользовались свечами, а по пожарной безопасности это категорически запрещалось. К тому же, как пояснил Тарас, спящий под окном Пакля, до дрожи в коленях боялся Лешего. Паклю и простая темнота пугала, он спал, укутавшись одеялом с головой, а открой ему окно, так у него от страха разрыв сердца будет.
– Тебе, Тарасик, хорошо, – громким шёпотом возразил из-под накинутого на голову одеяла Пакля. – Ты от окна далеко спишь. А я здесь каждый шорох слышу. Тут по ночам за стеной такое творится… Точно вам говорю, леший бродит, сучьями трещит, от сырости покашливает.
Батон с Тарасом зашлись в издевательском хохоте, а Стёпа попытался урезонить Паклю, рассказав ему про соседей. В лагерный туалет бегать по ночам далеко, да и страшновато, вот пацаны недалеко от домиков и облегчались. Те же, кто боялся сделать в ночной лес и пару шагов, справляли малую нужду прямо на стены. А чтоб под своими окнами не смердело, ходили под соседские. Таким образом и у себя оставалось чисто, и соседям жизнь малиной не казалась. Соседи, впрочем, платили той же монетой, так что зловонный запах присутствовал под окнами всех домиков одинаково. Не зря дежурные по лагерю каждое утро посыпали под окнами хлорку: все знали с какой целью, и кто шастает ночью у домиков.
– Нет, я лешего от пацанов отличаю, – робко возразил из своего укрытия Пакля. – Там всё другое.
– Придурок, – процедил сквозь зубы Тарас. – Нашёл чего бояться. Да любая нечисть по сравнению с человеком – тьфу! Наплевать и растереть. А чтоб из твоей тупой башки дурь выбить, мы тебя сейчас на родник пошлём. Воды нам принесёшь.

В словах Тараса хоть и послышались грозовые нотки, но свою речь он произнёс тихим, приглушённым голосом, отчего могло показаться, что за угрозой не последует никаких действий. Однако Тарас резво вскочил на ноги и в секунду оказался у кровати Пакли.
– Вставай!
На приказ подняться Пакля наоборот сильнее свернулся клубком и с привычной плаксивостью заныл:
– Ну, Тарасик! Ну, миленький! Ну, не надо! Ну, пожалуйста!
– Вставай, мелочь пузатая, – опять приказал Тарас, не повышая голоса, и рванул одеяло. Но Пакля намертво вцепился в свой покров и не поддался. – Я кому сказал.
Тарас несколько раз хлопнул ладонью по одеялу и снова попытался добраться до Пакли. Тот взвизгнул, крутанулся ужом под руками старшака, но подчиниться по-прежнему отказался.
Стёпа раздосадовано вздохнул. И здесь ему нет покоя. Поменял, называется, шило на мыло. Он уселся на кровати. Ноги пришлось скрестить в проходе, спина упёрлась в стену. Он устало и настороженно следил за Тарасом с Паклей, поглядывал то на скучающего Батона, то по сторонам и не знал, чем себя занять. В любом случае, его хоть и клонило в сон, перебранку следовало переждать. О том, чтобы отвернуться к стене и спокойно уснуть, не могло быть и речи. Возня с Паклей могла перерасти в потасовку и тут надо держать ухо востро: в домике откуда пришёл Стёпа в спящего могла угодить пущенная отчаянной рукой табуретка, или сами дерущиеся, сцепившись в яростном порыве, могли опрокинуться ему на кровать. 
Стёпа подумал, надо было поменяться кроватями с кем-нибудь из второй части домика. Там, похоже, все спали. Либо старательно делали вид, что спят. Как бы то ни было, оттуда не доносилось ни шороха, ни скрипа. Там нужно было расположиться.
От неудобного сидения у Стёпы затекли мышцы. Разминаясь, он попытался поменять положение тела, ноги вытянул под кровать Тараса. Голые ступни почувствовали холодное прикосновение стекла, до слуха донёсся глухой стук чокнувшихся стеклянных предметов. Под кроватью Тараса в несколько рядов выстроились полулитровые стеклянные бутылки из-под сладкой газировки. Судя по их количеству, Тарас с Батоном частенько мотались в сельский лабаз, ведь на территории спортлагеря магазинов не было. «И не боятся же они деревенских», – уважительно подумал Стёпа. «Хотя, чего им бояться, – тут же сонно возразил он себе. – Они бугаи здоровые. К Тарасу, вон, не всякий взрослый подступится».
Степан не преувеличивал. Тарас действительно был и крупнее, и массивнее Степана. И выглядел Тарас взрослее. По нему ни за что не скажешь, что он старше Стёпы всего на какой-то год-полтора. Одарённый от природы большой физической силой, Тарас не любил тягать штанги и корячиться на турниках. В команде он и так клал на лопатки всех своих одногодок и даже некоторых ребят постарше. А когда играли в регби, ему вообще никто не мог противостоять. Получив мяч и разогнавшись, Тарас пушечным ядром пробивал любой заслон на пути к воротам. Правда, на соревнованиях он пока не блистал. Но не из-за физической немощи, а от лени, от нежелания лишний раз утруждаться. Тренеры досадовали на него, но до поры до времени держали в числе перспективных спортсменов. 

Что же до Стёпы, то он испытывал к Тарасу сложные чувства. С одной стороны, начитавшись и насмотревшись приключенческих книг и кино, Стёпа считал, что способен победить любого силача и злодея. Поэтому на Тараса он поглядывал всегда оценивающим взглядом, как на будущего противника, которого непременно предстояло одолеть. С другой, физическая сила старшака, помноженная на его каменное спокойствие, а главное, на слухи, витавшие вокруг его имени, отпугивали Стёпу. Он чувствовал, что побаивается Тараса. В те годы, руководствуясь больше фантазиями, чем здравым смыслом, Стёпа ещё не отличал трусости от осторожности. Стыдясь своих страхов, Стёпа шёл наперекор им. В регби он отважно становился на пути летящего Тараса. Его больно отшвыривали, но Стёпа поднимался и упрямо противостоял превосходящей его силе. В тренировочных поединках, несмотря на разницу в весе, Стёпа никогда не отказывался бороться с Тарасом и сопротивлялся старшаку до последнего. Главное, что решил для себя Стёпа, как бы душа ни уходила в пятки, как бы ни было больно, ни за что на свете не показывать окружающим, что ты боишься или не можешь терпеть боль. Он и в домик Тараса переселился не столько ради порядка, сколько назло ухмылочкам и насмешечкам других старшаков. Чтоб доказать им, что ничего не боится, что плевать он хотел на непонятные их страшилки.
А Тарас тем временем разошёлся не на шутку. Он и так и этак пытался сорвать с Пакли одеяло, но у него ничего не получалось. Тогда он сгрёб в охапку брыкающийся кокон, поднял его на уровень груди и просто вытряхнул Паклю из его укрытия. Пакля тихо взвизгнул и шустрой ящерицей шмыгнул под кровать.
– Гад ползучий, – с досадой процедил Тарас. – Выковыривай его теперь оттуда. Повеселились, называется.
Он недовольно глянул не Батона, губы которого кривились в насмешливой ухмылке. Батона ситуация забавляла.
– Чего ржёшь? – рыкнул на него Тарас. – Как мы его теперь за водой пошлём?
– А что на нём свет клином сошёлся? – хохотнул Батон. – Вон новенького гони. Заодно в команду его примешь.
– М-да? – Тарас покосился на Стёпу и, видимо, идея Батона ему понравилась. – А и то верно. Хоть какая-то развлекаловка. А ну, Стёпка, бери у меня под кроватью бутылки и гони на родник. А мы пока придумаем, как над тобой дальше покуражиться.
У Стёпы перехватило дыхание от возмущения. Неожиданный поворот от гостеприимства к унижению в секунду оглушил его. Сердце ёкнуло и испуганной птахой забилось в груди. 
– Не, Тарас, – стараясь совладать с собой, проговорил Стёпа. – Паклю с Батоном гоняй куда хочешь, а меня не трогай. Я в холуи не записывался.

Последняя фраза прозвучала слишком резко, она могла не понравиться Тарасу, но именно эта резкость помогла Стёпе взять себя в руки. Он словно сам себя подтолкнул к краю пропасти и теперь, внутренне холодея от разверзшейся бездны, готовился к решительному прыжку.
Тарас вразвалочку подошёл к Стёпиной кровати. Чернота сгустилась в его зрачках. Недобрая ухмылка перекосила лицо.
– Не понял, – Тарас кивнул Батону, смотри, мол, новичок бунтовать вздумал. – Ты что, Стёпка, оборзел? Традиций не соблюдаешь? 
– Вы, пацаны, что-то попутали. – Кровь шумела у Стёпы в ушах. Он с трудом услышал собственный голос. – Я уже год, как в команде. Меня этой зимой на сборах в Карпатах приняли.
Стёпа не блефовал. Через несколько месяцев после начала занятий его допустили к участию в городском турнире по дзюдо, на котором он занял третье место. После этой победы Григорий Петрович стал уделять больше внимания Стёпиной подготовке, а зимой записал в члены команды, которая отправлялась на сборы в Карпаты. Это была большая честь. Но получение путёвки и запись в тренерском журнале совсем не означала полноценного членства в команде. Нужно было ещё пройти негласную процедуру приёма, которая заключалась в преодолении новичком какого-нибудь испытания, в котором тот должен был проявить характер. Вид испытания подбирался старшаками в зависимости от уровня их культуры и фантазии. 
Со Стёпой всё вышло просто. Как-то вечером в отсутствие тренера его позвали в комнату отдыха. Не успел Стёпа войти, как его скрутили, в секунду стянули штаны вместе с трусами и растянули на длинной деревянной лавке. Смоченные для тяжести пояса от кимоно хлёстко заиграли по его спине и ягодицам. Стёпа вертелся ужом, извергал проклятия, но, не в состоянии вырваться, в конце концов, стиснул зубы и, проглотив обиду, терпел испытание. 
Вдоволь натешившись, старшаки наконец подняли Стёпу на ноги и помогли одеться. Похвалы, общий смех, похлопывания по плечам – всё говорило о том, что Стёпа с достоинством прошёл испытание и теперь может считаться настоящим дзюдоистом. Стёпа сдерживал помимо его воли наворачивающиеся слёзы. Зад и спина горели нестерпимым огнём, но Стёпа через боль выжимал из себя улыбку. Радовало одно – теперь он принят в команду и в своей среде может быть со всеми на равных.

Впрочем, Стёпа мог повести себя и иначе. Его одногодку, Вовку Пынзаря, тоже растянули на лавке. Но Вовка вырвался и бросился на обидчиков в драку. Телосложением Вовка был схож с Паклей. Такой же мелкий, щуплый. Справиться с ним не составило труда. Кто спортивного юмора не понимает, тому со спортсменами тяжело. Ударом в ухо Вовку живо опрокинули на пол, для приличия помяли щуплое тельце ногами. Но и с помутнённым сознанием Вовка сопротивлялся, бормотал угрозы. Над ним посмеялись, да и оставили в покое. И в последствии, уважая в нём характер, его, как и Стёпу, прислуживанием старшакам не донимали и батрачить на тех, кто старше и сильнее не принуждали. 
– Когда тебя принимали нас не было. О приёме твоём мы ничего не слышали, – упрямо гнул свою линию Тарас. – Старшака из себя строишь, а право у тебя есть? Вот мы с Батоном справедливость и восстановим. Будем тебя заново в команду принимать. 
У Стёпы резко стянуло живот. Колени предательски дёрнулись, Стёпа обхватил их ладонями, чтобы унять дрожь. Тысячи мыслей искрящимся фейерверком вспыхнули в голове. И первым желанием было вскочить и размозжить Тарасу физиономию, крепким ударом кулака стереть с лица старшака самоуверенное выражение. И Батону накостылять за компанию, взбить, как подушку, этот мешок с костями и салом. 
Стёпа мгновенно прикинул, как всё провернёт. Вот он вскакивает, секунда – и Стёпа опрокидывает Тараса. Тот попытается подняться, но зарядить ему с ноги в живот, чтоб больнее было. Пока Тарас очухается, надавать по роже Батону, а потом…
Но вот что потом? Знал про себя Стёпа, не справиться ему ни с Тарасом, ни с Батоном. Он хоть и физически развит, но для своего возраста, для своей весовой категории. Удары его не настолько сильны, чтобы отключить двух бугаёв до утра. Чтоб их обездвижить, надо только калечить, а Стёпа до такого состояния ещё морально не дошёл. Не испытывал он пока к Тарасу с Батоном той ослепительной ненависти, на волне которой переваливают люди через страх перед законом и через труса в себе. 
В самой глубине души поведение старшаков воспринималось Стёпой опасным, грубым, но в принципе, обычным для мальчишеской среды, и уж тем более для среды спортсменов, выпендрёжем. Тарас с Батоном утверждали свой авторитет, Стёпа им мешал. Они хотели указать ему его место, и действуй они по-другому, Стёпа бы не возражал. Он не стремился быть лидером, слишком уж это хлопотное занятие. Это ж надо всегда быть в тонусе, всегда быть настроенным на агрессию и противодействие! Никогда, то есть совершенно никогда не терять отваги и оптимизма! Тут не до посторонних мыслей и увлечений! А Стёпа любил и помечтать, и расслабиться. Его интересовали книги, кино, музыка. Не мог он, как натасканная собака, отзываться лаем на любой шорох. Не хватало Стёпе запала быть беспрестанно агрессивным. Ему претило подминать окружающих, навязывать им свою волю. Его романтический энтузиазм при столкновении с грубостью реальной жизни лопался мыльным пузырём. Брызги летели в лицо. Стёпе оставалось только утираться, осознавая, что не быть ему лидером. 

Что же до сложившейся ситуации, то внутренне негодуя, боясь, мужаясь и возмущаясь, Стёпа в то же время лихорадочно искал способ избежать унижения, минуя потасовку. И пока не находил. Инстинкт подсказывал, не дёргайся, выкажи спокойствие. Дай понять, что, уважая авторитет старшаков, на их место не претендуешь, но и своё достоинство попирать не позволишь. Поэтому на недовольство Тараса, Стёпа и бровью не повёл. Ни одна пружина не скрипнула под ним. Стёпа, как лежал развалясь, так и оставался в таком положении дальше.
– Ну и как вы принимаете в команду? – с показным равнодушием поинтересовался он.
– А кого как, – облизал пересохшие губы Тарас и шагнул к Стёпиной кровати. – Разное придумать можно.
Тарас вдруг тяжело задышал, будто ему не хватало воздуха. Обнажённое тело его лоснилось от пота. В чёрных зрачках разверзлась страшная, непроницаемая глубина.
– Варианты есть, – словно в забытьи пробормотал Тарас. – Тут, главное, не дёргаться. Вести себя тихо. Подчиняться. А взбрыкнёшь козлом, так у меня такая штука есть, я тебя быстро укрощу. 
Дыхание Тараса участилось, ноздри широко раздувались, вбирая спёртый воздух…
Для Стёпы остановилось время. Фигуры замерли, прервали бег часы. Сердце гулким набатом возвестило о приходе беды. Огонь свечи не трепыхался больше, мрак страшной ночи душил свет. Холодными струями тьма вошла Стёпе в грудь и ледяными ладонями стиснула сердце. 
По лицу Батона медленно растекалась сальная ухмылка... Забыв о страхе, мелкой тенью выскользнул из-под кровати Пакля. Слюнявый рот приоткрылся от любопытства, шея вытянулась. Он сбоку и снизу подглядывал за телодвижениями Тараса. 
Стёпа с отчаяньем подумал, всё, конец! Это был предел, дальше которого отступать нельзя! Он с последней надеждой глянул в темноту второй половины домика. Задыхаясь, он ждал оттуда спасительного возгласа, отрезвляющего призыва успокоиться. Похолодевшей кожей он чувствовал, там в темноте, те четверо не спали. Они, как и Стёпа, затаив дыхание ждали трагической развязки. Каждый застыл под своим одеялом и трусил, как трусил сейчас Стёпа.
– Ну, что скажешь? – прерывисто пробормотал Тарас. Взгляд его застила непроницаемая поволока, в уголках губ заблестела слюна. 
Медленно, крайне медленно, сквозь гул в груди и шум в ушах, сквозь ледяной холод в животе и предательскую дрожь в коленях, Стёпа потянулся вперёд и достал из-под кровати Тараса бутылку.
– Что это, пацаны, у вас тут столько стекла разбросано? – непослушным языком проговорил он. Бутылка удобно легла в ладонь горлышком вниз. – О кровать ударится, разобьётся. Вдруг порежется кто-нибудь. Оно вам надо?
Можно было встать и, гордо расправив плечи, пригрозить бутылкой Тарасу. Можно было даже разбить её о кровать и, направив осколок на Тараса, приказать отвалить, иначе Стёпа ударит. В этом случае старшаки могли отстать. Может, даже зауважать Стёпу. А могло быть и по-другому. Не дав слабины, Тарас мог подставить грудь острию осколка и приказать бить. И тогда действительно пришлось бы бить. Потому что иначе  – позор.

Стёпа выбрал третий вариант. Он остался полулежать на кровати, бутылку так и этак вертел в руках. Стёпа изо всех сил демонстрировал совершенное спокойствие. Понимающий взгляд переводил с одного старшака на другого. Он давал Тарасу возможность без ущерба для репутации самому дать задний ход. Одуматься и не обидеться.
Твёрдость сказанных Стёпой слов, нежелание конфликтовать и при этом готовность к отпору, казалось, произвели впечатление.
Тарас словно очнулся. Он замер у основания Стёпиной кровати, вопросительный взгляд бросил на Батона.
– Не прибирались давно, – разочаровано выдохнул тот. Рука Батона вылезла из трусов, взгляд потух, сальная ухмылочка соскользнула по опущенным уголкам губ. Поник головой и Тарас. Он подтянул трусы, обошёл свою кровать со стороны Батона и сел к Стёпе спиной.
– Спать будем, – приказал он всем.
Свеча погасла от резкого дуновения. Пахнуло свечным дымом и тут же заворочались со вздохом облегчения во второй половине домика, заелозили, разминая затёкшие бока притихшие соседи. Пакля тихой мышью осторожно выбрался из-под кровати и, стараясь не шуметь, нырнул под одеяло. Застонали под тяжестью массивных тел кровати Тараса и Батона.

Уже став взрослым, Степан задавался вопросом, почему в ту ночь, когда все улеглись, он просто не вышел на улицу, на свободу, на чистый воздух? Почему он не вернулся в свой родной домик? Ведь путь был свободен. Никто его не держал. Напрягая память, Степан вспоминал, что такой простой способ избавиться от проблемы им даже не рассматривался. Несмотря на серьёзность его положения, он относился к ситуации с легкомыслием ребёнка, полагающего, что всё происходящее вокруг – это какая-то чудная игра, правила которой им ещё не до конца поняты. Повзрослев, Степан укорял себя в том, что в решении преодолеть испытание, а не избежать его, был элемент тупости. Хотя сам себе в тот момент, Стёпа показался большим хитрецом. Ведь в отличие от остальных спортсменов он не улёгся на кровать, а встал на неё с ногами. Стёпа забился в самый угол, решив простоять так до самого утра. В изголовье лежала подушка, Стёпа спрятал под неё ступни, для маскировки.
Он стоял в углу и сквозь шум в ушах, сквозь дробный набат гулко бьющегося сердца вглядывался в абсолютную тьму и ничего не видел. В кромешной темноте не различались ни контуры кроватей, ни прочая мебель. Встань кто-нибудь на ноги, Стёпа и его бы не увидел. Ориентироваться можно было только на слух. Его-то Стёпа и напрягал, пытаясь хоть таким способом определить, что происходит вокруг. Кажется ему или на самом деле пружины соседних кроватей тихим протяжным скрипом возвестили об осторожно поднимающихся телах? Пакля промычал что-то. Он всегда так зевает или это ему рот зажали ладонью?
По пустой кровати несколько раз ударили подушкой и голос Тараса зычно крикнул:
– Навались!
Стёпина кровать заходила ходуном. Кто-то там внизу грохнулся всем телом на пустой матрас, закопошился, засопел. Кто-то с кем-то боролся.
– Больно! – вскрикнул Пакля.
Чьи-то руки пошарили руками по простыне, тронули подушку так близко к Стёпиным ногам, что он поджал пальцы.
– Да здесь нет никого! – услышал Стёпа прямо под собой голос Батона.
– Не понял? – чуть дальше раздался голос Тараса. – А этот где? 
Стёпа не стал дожидаться, когда его обнаружат. Это был край!
– А вот он я, суки! – с бешенным азартом крикнул он и в прыжке обрушился на старшаков.

Впоследствии Степан рассказывал жене о чудовищной драке. Как он мутузил зарвавшихся старшаков, как не дал им спуску. На самом деле никакого побоища не было. Драться вслепую тяжело, только воздух зря молотить. Получилась не драка, а какая-то нелепая, никому не нужная возня. Степан помнил, как лягнув Батона, упал на него. Тот беспомощно охнул и сдувшимся мешком просел меж кроватями. Те раздвинулись, бутылки повалились на пол и раскатились в стороны. Тарас повёл себя неуклюже. По замашкам и не скажешь, что он борец. В темноте он поймал двумя руками голову Стёпы и грубо, по-медвежьи тянул её куда-то вниз, к животу. Пакля крикнул: «Тарасик!» и бросился Стёпе в ноги. Он юлой вертелся по полу, пытаясь свалить Стёпу, царапался, визжал, кусал за икры. Толкаясь с Тарасом, Стёпа наступал на Паклю, на раскатившиеся бутылки. А когда от укуса Пакли стало особенно больно, Стёпа вскипел и неожиданно легко освободился от крепкого захвата старшака. Сильным толчком он опрокинул Тараса на кровать Пакли. Сам Пакля нашкодившим котом полетел вслед своему хозяину. Туда же Стёпа швырнул попавшую под руку бутылку.
Раздался страшный крик. Ребята из второй половины домика вскочили со своих кроватей, чиркнули спички. В слабом свете разгорающихся свечей все увидели вертящегося Паклю. Бутылка угодила ему в ногу. Схватившись за больное место Пакля кувыркался по полу и истошно вопил. Рядом стоял Тарас, но глядел почему-то в сторону Стёпиной кровати. Там, белый, как мертвец, сидел на полу Батон. Не моргая он смотрел в одну точку и, как отравленный таракан, сучил ногами. Рука его застряла между перекладинами кровати и неестественно вывернулась. Стёпа глянул на руку и отвёл взгляд.
– Чёрт, – выругался Тарас. – Дошутились, называется. У него болевой шок, братцы. Надо за дежурным бежать.
Но никуда бежать не пришлось. Потревоженный шумом в домике, дежурный тренер сам тарабанил в дверь.
Батона на мотоцикле с коляской увезли в сельскую больницу. Всем приказали ложиться. Разбирательства оставили до утра. 
– Ты, Стёпка, зла не держи, – когда все улеглись, шёпотом произнёс со своей койки Тарас. – Ничего серьёзного не было бы. Я ж не дурак на пустом месте срок огрести. Просто пошутили неудачно. Такое бывает. Лады?
– Замётано, – сквозь зубы процедил Стёпа и, больше ничего не опасаясь, отвернулся к стене.
Но как Стёпа ни старался, сразу уснуть не получалось. К тому же Пакля скулил на своей кровати, жаловался, что он тоже жертва, требовал к себе внимания. Требовал и дождался: в него запустили чем-то тяжёлым и, видимо, хорошо попали, потому что Пакля обиженно всхрюкнул и умолк. В домике воцарилась тишина. Но даже она не помогала. Стёпа лежал и думал, что вообще не сможет сегодня уснуть. Однако постепенно ночь взяла своё, и Стёпа забылся таким глубоким и крепким сном, что едва не проспал лагерную побудку.
Утром никаких разбирательств не было. На общем построении к команде дзюдоистов подошёл тренер вольников и объявил, что до прибытия Григория Петровича борцы переходят к нему в подчинение.
– Наслышан я про ваши подвиги, – смеющимся взглядом осмотрел дзюдоистов тренер. При этих словах где-то в конце шеренги хлёсткий подзатыльник вытолкнул Паклю из строя. – Что, молодые львы, дури много? Ну, так я вам её поубавлю. Будет вам праздник спорта, мало не покажется. Обещаю!
Тренер вольников слово сдержал, тот сезон дзюдоисты запомнили надолго.
А Стёпа в тот же день вернулся в свой домик. Ни в лагере, ни позже в городе они с Тарасом никогда больше серьёзно не пересекались. 
Вслед за Батоном спортлагерь покинул и Афанасий Петрович. Его разгильдяйство едва не подвело дежурного тренера под статью. Повезло, что Батон оказался из неблагополучной семьи. Его родители пили, здоровье сына их не волновало, жаловаться на его травму они никому не собирались. По возвращении в лагерь дежурный тренер, негодуя, отправился к Афанасию Петровичу за разъяснениями. Оживлённая беседа длилась недолго. От неуважительного отношения к переживаниям дежурного тренера у Афанасия Петровича внезапно случился перелом двух рёбер, залечивать которые он и был отправлен в город…

Жена разделила подаренный шоколад на три равные части. Степан занёс сыну его долю, правда, втихаря от жены добавил ещё кусочек своего шоколада.
 – Ты, Илюха, на меня не обижайся. Я тебе своё мнение не навязываю. По себе знаю каково это, морали выслушивать.
Сын играл за компьютером. Он сидел к Степану спиной.
 – Я не обижаюсь, папа.
– Я тут мозгами пораскинул, вещь одну вспомнил. Меня, когда я маленький был, отец в кино таскал. «Фанфан-Тюльпан» смотрели, «Фантомас». Фильмы хорошие, но, как отец, я ими не горел. Мне другое кино нравилось. Помню, отец тоже, как я сейчас, нервничал, огорчался. Так, может, я зря к тебе лезу? Разные поколения, разные интересы. Иди знай, может, ты вообще меня не уважаешь, а я к тебе с наставлениями пристаю!
– Я уважаю тебя, папа, – не поворачивая головы, спокойно возразил Илья.
– Нет, ну, а правда, за что меня уважать? Я же трус! Я же всю жизнь всего боюсь! А чтоб никто не догадался, я всегда на рожон лезу. Доказать пытаюсь и себе, и людям, что я смельчак, что характер имею. Меня оттого и кидает всю жизнь то туда, то сюда. А толку? В спорте высоко не поднялся, бизнесменом не стал, знаменитостью какой тоже. Кидало меня, кидало, а закинуло плотником на хлебозавод. Сколько лет уже колупаюсь. И кому нужны были все мои подвиги, спрашивается? Зачем нужно было кому-то что-то доказывать? Жил бы себе без оглядки на окружающих, как ты живёшь, например. Ты сейчас, кстати, во что играешь?
– Да так, – сын неопределённо отмахнулся, – город с друзьями строю.
– Вот! И я бы, как ты, сидел себе и тихим сапом шёл к своей цели…
Степан задумался. Он выпил всё пиво, и своё, и жены. В комнату к Илье он зашёл не просто шоколад занести, он хотел сказать Илье что-то важное, что-то такое, что сын запомнил бы на всю жизнь. Но хмель сыграл с ним злую шутку, Степан забыл, о чём хотел поговорить. Он топтался за спиной у сына и, задумавшись, смущённо искал потерянную мысль.
– Илюха, слушай, не будь, как я! В том смысле, что идёшь своей дорогой, ну и иди! Высоцкий хорошо спел об этом. Ты Высоцкого слушал? Я тебе на компьютер кучу его песен закачал.
– Что-то слушал, – не отрываясь от игры, уклончиво ответил Илья. – О чём песня? Суть расскажи. 
– Ну, чтоб ехать своей колеёй, не дышать другим в затылок, – Степан хоть и любил творчество барда, но дословно его песен не знал. – И жить так, чтоб оглянувшись, не жалеть о прожитом. Хотя это уже другой мужик написал. Николай Островский. Найдёшь, если захочешь, его книгу в библиотеке. Он там красиво написал, я так не скажу. 
Степан понял, как ни старайся, забытого сейчас не вспомнить. Упустил мысль, надо смириться.
– Я одно хочу, Илья, – оживился напоследок Степан. – Чтоб ты у меня мужиком вырос, понимаешь?
– Понимаю, пап. Всё будет хорошо. Не переживай.
– И твёрже будь! Жёстче! Понимаешь?
– Я понимаю, пап. Ты мне это уже сто раз говорил. Всё будет нормально. 
– И никогда не зацикливайся на неудачах. Неважно, прошлые они или только грядут. Иначе ничего, кроме страхов в этой жизни не наживёшь! Вперёд бросайся, без оглядки! И будь, что будет! Я в своё время бросился и победил. И ты поступай также! Помнишь черепаху Тортилу? Ну, из фильма про Буратино, – напомнил Степан. – Как она пела? «Драться надо? Так дерись!» Вот и дерись! А я подсоблю, если что! Смотри, как надо!
Степан встал в боксёрскую стойку и, нанося удары невидимому противнику, запрыгал на месте. Илья снисходительно глянул через плечо. 
– Тут главное на месте не стоять, – двигался по комнате Степан. – И всегда оставляй место для манёвра!
– Хорошо, пап, хорошо, – сын обречённо вздохнул и едва заметно – не отвяжутся же от него – покачал головой. – Буду двигаться.
– Человеком будь! – боксировал Степан. – Волевым! Решительным! Не швалью мягкотелой, понял? Не рохлей компьютерной!
– Степан! – строго позвала жена из соседней комнаты. – Ты как выражаешься при ребёнке? Поди-ка, друг, ко мне!
Её тон не сулил ничего хорошего. Степан осёкся и замер. 
– Ну, наконец-то! – с видимым облегчением пробормотал Илья.
– Ладно, Илюха, – заторопился Степан. – В следующий раз как-нибудь поговорим.
Степан скорчил гримасу показного испуга и поспешил к жене оправдываться.