Плакала Саша…

А. Николаенко «Небесный почтальон Федя Булкин»; М., «Редакция Елены Шубиной», 2018

Главы «Бобрыкина» Александра Николаенко отсылала на благословение двум мэтрам – Слаповскому и Акунину. Что очень симптоматично. Акунин вскоре сломался, что тоже симптоматично.
Хм. Сдается мне, негоже этак, презренной прозой: тут эквиритмия нужна.

Страниц в «Бобрыкине» примерно двести. На третьей, пятой, на пятидесятой и на двухсотой – все одно и то ж: забитый Шишин, милая Танюша, мать злобная, Бобрыкин ненавистный. Над Шишиным, что твой Васиссуалий, ямбически рыдала авторесса, заслушиваясь собственной ферматой, хоть это был к одиннадцати туз: пусть две, пусть три страницы, но не двести! И стиль под стать заезженной пластинке: «Прочтя, подумал он, он так любил прочтя подумать, что прочел». Оскомина, зевота, летаргия… Не диво, что отважный «Русский Букер», «Бобрыкина» возвысив, лег костьми: терпенье спонсоров небезгранично. Куда б воткнуть сакральное «притом»?

Оплакав злую судьбу Шишина, новоявленная букероносица пошла по рукам. Не подумайте плохого, по издательским.
Угодив в заведение Елены Шубиной, А.Н. призадумалась, над кем и как поплакать. Ильфопетровские ямбы и городские сумасшедшие, как выяснилось, – товар о-очень ограниченного спроса. А требовалось что-то культмассовое, густопопсовое, чтобы всяк над вымыслом слезами до полного обезвоживания. На помощь нежданно-негаданно пришел Карл Петерсон. Ну, который «Вечер был, сверкали звезды…» – помните? У него Николаенко позаимствовала понятийный аппарат – малютка, сиротка, Бог – и летальную дозу уменьшительно-ласкательных суффиксов. Вышла книга про мальца без начала и конца, судя по поражающим факторам, – лакриматор нового поколения, превосходящий табельные CN и CS.
У Феденьки-то Булкина ни мамы, ни папы – советские-погибшие они геологи, теперь Град Небесный строят, который всех самолетов выше.  И ладит сиротка горемычный стать космическим почтальоном, мамочке да папочке письма передавать – пусть Бог поможет, в стене небесной, невидной почтовое окошечко проделает для газет и посылочек (идея, если кто не в курсе, из корейского фильма «Небесный почтальон», 2009). А на земле у Феденьки и нет никого – бабушка только, кошечка Пуня, да Царь-Заяц плюшевый. У бабушки пенсию украли, кошечку любимую собаки злые подрали до самой смертной смерти. И пишет Феденька обо всем об том в заветную тетрадочку, Богу сиротские свои слезки выговаривает: лучше бы тебя и вовсе не было, все самое лучшее забираешь. А бабушка мудрая внука учит-наставляет: с Богом-то трудно, а без него стократ хуже выйдет…

«Федю Булкина», как и «Бобрыкина», можно читать с любого места – на восьми с лишним авторских листах ровно ничего не происходит. По плотности населения роман напоминает Заполярье: на всем пространстве – два бездействующих лица, Федя с бабушкой. Фабула, под стать «Бобрыкину», разбита жестоким параличом, зато газовые гранаты летят в публику одна за другой: «Собак напустил на Пуню на даче Бог, и в клочки мою Пуню разорвали. Под крыжовником кинули, где сарай у нас, шкуркой мертвой. Только на губках, вот тут, в уголке, красная капелька, и брюшко прокушено. Кишок вывалóк… Могилку на канале вырыли, завернули Пуньку в красивую тряпочку, самую красивую выбрали…»

Капелька-могилка-тряпочка – а впереди еще колоколенка-лампадка, синички-галочки-воробушки, цыпленочек, мохнатенькие-полосатенькие котятки-щенятки с глазками-бусинками, маслице-лучок-картошечка... И даже поганочка с рябокурочкой – для тех, кого еще не тошнит. Всерьез опасался за сиротку: такие идиолекты характерны для эпилептиков, но по счастью обошлось без припадков.

Однако не обошлось без сластей – в такой-то книжке да как без них: «варенье малинное», «пудра сахарная», «клюква в сахаре», «петушок сахарный», «яблочки хрусткие, сладкие». Минздрав предупреждает…

В свободное от кошачьих похорон и кондитерских изделий время Федя ведет платоновские диалоги: с бабушкой – про смерть и Бога, с Богом – про бабушку и смерть, сам с собой – про бабушку, Бога и смерть. Чаще всего текст выруливает к Богу. На 352 страницах романа Вседержитель так или иначе упомянут 419 раз. Понятно: открылся филиал журнала «Свечечка». Вторая популярная тема – смерть, при упоминании которой у Феди то и дело случается приступ фанерного, как юнармейский автомат, патриотизма:

«Думается мне, бабушка, человек молодым умирать лучше должен. Лучше должен молодым, героически! На войне, например, под танками, комсомольцем! Или, если нет войны, к сожалению, тоже можно умереть вовремя и в мирное время. Совершить какой-нибудь подвиг, спасти из огня старушку беспомощную, сам сгореть».

Авторский расчет до неприличия очевиден: авось да всплакнет одинокая вдовица 50+. Она, изволите видеть, существо амбивалентное: равно дорожит и образком в жестяном окладе, и памятью про юность комсомольскую. Поэтому у Николаенко все актуальные тренды в одном флаконе: и православие, и ностальгия по СССР. Но тут, чувствую, возможны проблемы: советские реалии Александра Вадимовна явно изучала по «Красной жаре» и «Полицейской академии-7». В результате сын погибших геологов отчего-то лишился пенсии по потере кормильца, а в кино показывают «Десять негритят» – в 1984-м, за четыре года до выхода на экран. И «Правда» печатает телепрограмму, и по телевизору вещает канал «Культура» – хорошо, что не «Русская ночь». Смех и грех.

В Федю тоже верится с трудом. Мальчик, сколько помню, ни разу книжку в руках не держал, а познания – на зависть Аскерову с Бурдой: Колумб, Магеллан, Гагарин, Менделеев, Пушкин, Бонч-Бруевич и даже леди Макбет Костромского уезда. А то вот еще дивный диалог: «Откуда это такое слово взял, Федя, разбойное, “перекантуемся”? – Из жизни каторжной…» На редкость развитой ребенок.

Еще больше озадачивает речь героя – дикий синтез «От двух до пяти» и личутинской прозы: «повторю махонацию эту», «поднесешь понюховать мордой к мисочке», «компасье-момпасье», «отрикошило рикошетом», «тримпрюли выкручивают», «веточкой куркаверкали», «она запятой скрюкоженной шлепает». И корявые инверсии в магистра Йоды манере: «В политическом курсе держим себя событий», «Третьяковской галереи собранья картины». О-ох, да пребудет с нами Сила…

Образом таким А.Н. куркаверкала и тримпрюли выкручивала страниц с половиной три сотни (спасибо, ведь могла бы и больше), пока лоб в лоб не столкнулась с клаузулы проблемой. Миссия, как выяснилось, невыполнима: какая такая развязка, коли завязки в помине не было, а на месте сюжета – сопли пополам с малиновым вареньем? А вот вам, люди добрые, вместо внятной коды два поминовения – за здравие и за упокой. И очередная сироткина сентенция: «Все, что хорошего, доброго, настоящего есть во мне – это от папы, мамы и бабушки».

Ну, у нас-то кода непременно будет: хорошая, добрая, настоящая – трагический пятистопный ямб шекспировской силы.
Судьба лауреата тяжела, гнетет почище шапки Мономаха. За праздником, хоть лоб ты расшиби, неотвратимо следует похмелье. «Бобрыкин» уценен наполовину, у «Булкина» двухтысячный тираж… В «Нацбесте» только на порог пустили и пакостей наговорили вслед – их, извергов, не тронул плач сиротский, их сахарным не купишь петушком! Принять стакан эфирной валерьянки. Забыться. Видеть золотые сны: покойный «Букер», ласковый Шайтанов, мерцающие звезды фотовспышек... Но просыпаться упаси Господь. В «Лайвлиб» заглянешь – тут тебя скрюкожит: на «Булкина» четырнадцать рецензий. Всего-то, блин! «Фантлаб» вообще молчит. Что, антр ну, весьма закономерно. И очень показательно притом.

А вот над этим, Саша, стоит плакать.