Денис Давыдов: В ужасах войны кровавой…

Умолкнул бой. Ночная тень
Москвы окрестность покрывает;
Вдали Кутузова курень
Один, как звёздочка, сверкает.
Громада войск во тьме кипит,
И над пылающей Москвою
Багрово зарево лежит
Необозримой полосою.

И мчится тайною тропой
Воспрянувший с долины битвы
Наездников весёлый рой
На отдаленные ловитвы.
Как стая алчущих волков,
Они долинами витают:
То внемлют шороху, то вновь
Безмолвно рыскать продолжают.

Отрывок из стихотворения «Партизан» Дениса Давыдова.

Денис Давыдов, руководя партизанскими отрядами, оставил в Великой Отечественной войне 1812 года след не меньший, чем полководцы действующей армии Кутузова. Некоторые историки считают его даже основателем партизанского движения, хотя это не совсем так. Да, и в войне с французами он был не единственным руководителем партизанского отряда.

Как же всё началось?

Русская армия отступает. Наполеон победно шествует к Москве. Взяв Смоленск, он произносит: «Кампания 1812 года закончена». Но не учитывает того, что его армия оказывается в глубине ещё не завоёванной страны, где его солдаты начинают откровенно мародёрствовать. Что привело к спонтанному формированию народных, крестьянских ополчений сопротивления.
Одними из первых были помещики братья Лесли, которые отдали своих крестьян под командование генерал-майора А.И. Оленина. Отличились и жители Богородского уезда Герасим Курин и Егор Стулов, получившие впоследствии за свои заслуги по Знаку отличия Военного ордена. К этой же награде, а также к чину унтер-офицеров были представлены солдаты Степан Ерёменко и Ермолай Четвериков, организовавшие под Смоленском действующую армию из обученных крестьян. Ну, а Василиса Кожина, создавшая партизанский отряд из женщин и подростков, стала легендой 1812-го года. 
Однако с французами, как партизаны, воевали не только крестьяне, но и действующие части. 
Офицеры Ф.Ф. Винцингерод, А.С. Фигнер, А.Н. Сеславин провели много операций в тылу врага. Между тем, Денис Давыдов оказался самым лучшим организатором и руководителем партизанского движения. 
Сначала ему были отданы гусары и казаки, вскоре к ним добавились и простые крестьяне. В бою под Ляховом вместе с другими партизанскими отрядами им были пленены 2000 французов во главе с генералом Ожеро. Наполеон издал распоряжение насчёт охоты за дерзким гусарским командиром, хотя это никому не удалось сделать. 
Естественно, что участие в войне отразилось на творчестве Дениса Давыдова как поэта. Вот одно из его стихотворений об этом времени.

Элегия IV (В ужасах войны кровавой…)

В ужасах войны кровавой
Я опасности искал,
Я горел бессмертной славой,
Разрушением дышал;
И, в безумстве упоенный
Чадом славы бранных дел,
Посреди грозы военной
Счастие найти хотел!..
Но, судьбой гонимый вечно,
Счастья нет! подумал я…
Друг мой милый, друг сердечный,
Я тогда не знал тебя!
Ах, пускай герой стремится
За блистательной мечтой
И через кровавый бой
Свежим лавром осенится…
О мой милый друг! с тобой
Не хочу высоких званий,
И мечты завоеваний
Не тревожат мой покой!
Но коль враг ожесточенный
Нам дерзнёт противустать,
Первый долг мой, долг священный
Вновь за родину восстать;
Друг твой в поле появится,
Ещё саблею блеснёт,
Или в лаврах возвратится,
Иль на лаврах мёртв падёт!..
Полумёртвый, не престану
Биться с храбрыми в ряду,
В память Лизу приведу…
Встрепенусь, забуду рану,
За тебя ещё восстану
И другую смерть найду!

Тем не менее, самым интересным стало повествование Давыдова о самой организации партизанского движения. Небольшой отрывок из его Дневника, где он описывал, как развивал эту идею в беседе с князем Багратионом – знаменитым генералом русской армии:

Двадцать первого августа князь позвал меня к себе; представ к нему, я объяснил ему выгоды партизанской войны при обстоятельствах того времени: «Неприятель идёт одним путем, – говорил я ему, – путь сей протяжением своим вышел из меры; транспорты жизненного и боевого продовольствия неприятеля покрывают пространство от Гжати до Смоленска и далее. Между тем обширность части России, лежащей на юге Московского пути, способствует изворотам не только партий, но и целой нашей армии. Что делают толпы казаков при авангарде?
Оставя достаточное число их для содержания аванпостов, надо разделить остальное на партии и пустить их в средину каравана, следующего за Наполеоном. Пойдут ли на них сильные отряды? – Им есть довольно простора, чтобы избежать поражения. Оставят ли их в покое? – Они истребят источник силы и жизни неприятельской армии. Откуда возьмёт она заряды и пропитание? – Наша земля не так изобильна, чтобы придорожная часть могла пропитать двести тысяч войска; оружейные и пороховые заводы – не на Смоленской дороге. К тому же обратное появление наших посреди рассеянных от войны поселян ободрит их и обратит войсковую войну в народную. Князь! Откровенно вам скажу: душа болит от вседневных параллельных позиций! Пора видеть, что они не закрывают недра России. Кому не известно, что лучший способ защищать предмет неприятельского стремления состоит не в параллельном, а в перпендикулярном или, по крайней мере, в косвенном положении армии относительно к сему предмету? И потому, если не прекратится избранный Барклаем и продолжаемый светлейшим род отступления, – Москва будет взята, мир в ней подписан, и мы пойдём в Индию сражаться за французов!.. Я теперь обращаюсь к себе собственно: если должно непременно погибнуть, то лучше я лягу здесь! В Индии я пропаду со ста тысячами моих соотечественников, без имени и за пользу, чуждую России, а здесь я умру под знамёнами независимости, около которых столпятся поселяне, ропщущие на насилие и безбожие врагов наших... А кто знает! Может быть, и армия, определенная действовать в Индии!..»
Князь прервал нескромный полёт моего воображения; он пожал мне руку и сказал: «Нынче же пойду к светлейшему и изложу ему твои мысли».
Светлейший в то время отдыхал. До пробуждения его вошли к князю Василий и Дмитрий Сергеевичи Ланские, которым он читал письмо, полученное им от графа Ростопчина, в котором сказано было: «Я полагаю, что вы будете драться, прежде нежели отдадите столицу; если вы будете побиты и подойдёте к Москве, я выйду из неё к вам на подпору со ста тысячами вооружённых жителей; если и тогда неудача, то злодеям вместо Москвы один её пепел достанется». Это намерение меня восхитило. Я видел в исполнении оного сигнал общего ополчения.
Весь тот день светлейший был занят, и потому князь отложил говорить ему обо мне до наступающего дня. Между тем мы подошли к Бородину. Эти поля, это село мне были более, нежели другим, знакомы! Там я провёл и беспечные лета детства моего, и ощутил первые порывы сердца к любви и к славе. Но в каком виде нашел я приют моей юности! Дом отеческий одевался дымом биваков; ряды штыков сверкали среди жатвы, покрывавшей поля, и громады войск толпились на родимых холмах и долинах. Там, на пригорке, где некогда я резвился и мечтал, где я с алчностию читывал известия о завоевании Италии Суворовым, о перекатах грома русского оружия на границах Франции, – там закладывали редут Раевского; красивый лесок перед пригорком обращался в засеку и кипел егерями, как некогда стаею гончих собак, с которыми я носился по мхам и болотам. Всё переменилось! Завёрнутый в бурку и с трубкою в зубах, я лежал под кустом леса за Семёновским, не имея угла не только в собственном доме, но даже и в овинах, занятых начальниками. Глядел, как шумные толпы солдат разбирали избы и заборы Семёновского, Бородина и Горок для строения биваков и раскладывания костров... Слёзы воспоминания сверкнули в глазах моих, но скоро осушило их чувство счастия видеть себя и обоих братьев своих вкладчиками крови и имущества в сию священную лотерею!

А вот как Давыдов описывает военные действия. Весьма любопытно узнать о той войне от человека, участвовавшего в ней непосредственно. 

Пятого числа мы пошли на село Андреевское, но на пути ничего не взяли, кроме мародёров, числом тридцать человек. Шестого мы обратились к Фёдоровскому (что на столбовой Смоленской дороге), рассеевая везде наставление, данное мною токаревским крестьянам. На пути встретили мы бежавшего из транспорта наших пленных Московского пехотного полка рядового, который нам объявил, что транспорт их из двухсот рядовых солдат остановился ночевать в Фёдоровском и что прикрытие оного состоит из пятидесяти человек. Мы удвоили шаг и едва показались близ села, как уже без помощи нашей всё в транспорте сем приняло иной вид: пленные поступали в прикрытие, а прикрытие – в пленных.
Вскоре после сего я извещён был о пребывании в Юхнове дворянского предводителя, судов и земского начальства, также и о бродящих без общей цели двух слабых казачьих полках в Юхновском уезде. Известие сие немедленно обратило меня к Юхнову, куда чрез Судейки, Луково и Павловское я прибыл 8-го числа.
Пришедши туда, я бросился к двум привлекавшим меня предметам: к образованию поголовного ополчения и к присоединению к партии моей казацких полков, о коих я упомянул выше.
До первого достиг беспрепятственно: дворянский предводитель Семён Яковлевич Храповицкий подал мне руку помощи со всею ревностию истинного сына Отечества. Сей почтенный старец не только оказал твёрдость духа, оставшись для примера дворянам с семейством своим на аванпостах Калужской губернии, но ознаменовал особенную силу воли и неусыпную строгость в надзоре за принятыми им мерами к подъятию оружия жителями Юхновского уезда. Отставной капитан Бельский назначен был ими начальствовать. К нему присоединились двадцать два помещика; сто двадцать ружей, партиею моей отбитые, и одна большая фура с патронами поступили для употребления первым ополчившимся, которым сборное место я показал на реке Угре, в селе Знаменском.
Второе требовало со стороны моей некоторой хитрости: означенные казацкие полки были в ведении начальника калужского ополчения, отставного генерал-лейтенанта Шепелева. Личное добродушие и благородство его мне были давно известны, но я знал, что такое начальник ополчения, которому попадается в руки военная команда! Сколь таковое начальство льстит его самолюбию! На сем чувстве я основал предприятие моё. Уверен будучи, что требование сих полков в состав моей партии, если она останется от него независимою, будет без успеха, я сам будто бы добровольно поступил под его начальство. Ещё из села Павловского я отправил к нему с рапортом поручика Бекетова. В рапорте я говорил, что, «избрав для поисков моих часть, смежную с губерниею, находящеюся под ведением его превосходительства относительно военных действий, я за честь поставляю служить под его командою и за долг – доносить о всём происходящем». Из Юхнова я послал другого курьера с описанием слабых успехов моих и с испрошением ходатайства его об отличившихся (истинные рапорты мои посылаемы были прямо к дежурному генералу всех российских армий Коновницыну). Добрый мой Шепелев растаял от восхищения. Он уже возмечтал, что я действую по его плану, что он поражает неприятеля! 9-го числа я послал к нему нового курьера с красноречивейшим описанием пользы единства в действии и, как следует, заключил рапорт покорнейшею просьбою об усилении меня казацкими полками, находящимися, подобно партии моей, под его командою.
Во время продолжения дипломатической переписки моей я занимался рассылкою чрез земское начальство предписаний о поголовном ополчении.
Между тем из двухсот отбитых нами пленных я выбрал шестьдесят не рослых, а доброхотных солдат; за неимением русских мундиров одел их во французские мундиры и вооружил французскими ружьями, оставя им для приметы русские фуражки вместо киверов.

И не менее интересно, как поэт ответил генералам, не участвовавшим в войне.

Ответ женатым генералам, служащим не на войнах

Да, мы несём едино бремя,
Мы стада одного – но жребий мне иной:
Вас всех назначили на племя,
Меня – пустили на убой.

И ещё одно совершенно неожиданное стихотворение поэта и воина о войне.

Голодный пёс

Ox, как храбрится
Немецкий фон,
Как горячится
Наш херр-барон,
Ну, вот и драка,
Вот лавров воз!
Хватай, собака,
Голодный пёс.
Кипят и рдеют
На бой полки;
Знамёна веют,
Горят штыки,
И забияка
Палаш вознёс!
Хватай, собака,
Голодный пёс.
Адрианополь
Без битв у ног,
Константинополь
В чаду тревог.
Что ж ты, зевака,
Повесил нос?
Хватай, собака,
Голодный пёс.
Лях из Варшавы
Нам кажет шиш,
Что ж ты, шаршавый,
Под лавкой спишь?
Задай, лаяка,
Варшаве чёс!
Хватай, собака,
Голодный пёс.
«Всё это жжётся…
Я брать привык,
Что так даётся…
Царьград велик.
Боюсь я ляха!..»
А ты не бось!
Хватай, собака,
Российский пёс.
Так вот кресченды
Звёзд, лент, крестов,
Две-три аренды,
Пять-шесть чинов;
На шнапс, гуляка,
Вот денег воз!
Схватил собака,
Голодный пёс.

Впрочем, говоря уже о творчестве Дениса Давыдова, надо понять, что писал он не об одной войне, и не только этим стал известен. 
Великий критик и публицист Виссарион Григорьевич Белинский писал о Давыдове, что тот обладал разными талантами: талантом поэта, талантом писателя, талантом военного.
В плане поэзии, пожалуй, особый интерес вызывают отношения Дениса Давыдова с Александром Сергеевичем Пушкиным.

В связи с этим, нельзя не сказать вот об этом стихотворении Александра Сергеевича. 

Денису Давыдову

Певец-гусар, ты пел биваки,
Раздолье ухарских пиров
И грозную потеху драки,
И завитки своих усов.
С веселых струн во дни покоя
Походную сдувая пыль,
Ты славил, лиру перестроя,
Любовь и мирную бутыль.
…
Я слушаю тебя и сердцем молодею.
Мне сладок жар твоих речей,
Печальный, снова пламенею
Воспоминаньем прежних дней.
…
Я всё люблю язык страстей,
Его пленительные звуки
Приятны мне, как глас друзей
Во дни печальные разлуки.
(А.С. Пушкин)

Вспомним, что Пушкин ещё учился в лицее, когда легендарный партизан был уже знаменит как поэт. Творчество гусара очень поразило будущего гения. И на солдатские строки Давыдова:
 
Ради бога, трубку дай! 
Ставь бутылки перед нами, 
Всех наездников сзывай 
С закручёнными усами!..

Александр Сергеевич отозвался в «Пирующих студентах» (1814):

Бутылки, рюмки разобьём 
За здравие Платова, 
В козачью шапку пунш нальём 
И пить давайте снова!.. 
(А.С. Пушкин)

Влияние поэзии Давыдова долго угадывалось в поэзии Пушкина. Вплоть до 1817 года.

Нет, нет! Ни счастием, ни славой 
Не буду ослеплен. Пускай они манят 
На край погибели любимцев обольщённых. 
Исчез священный жар! 
Забвенью сладких песней дар 
И голос струн одушевлённых! 
Во прах и лиру и венец! 
(«Дельвигу». А.С. Пушкин)

Как-то на вопрос: «Как он не поддался обаянию Жуковского и Батюшкова и даже в самых первых своих опытах не сделался похожим на них?» Александр Сергеевич ответил: «Этим я обязан Денису Давыдову, который дал мне почувствовать ещё в лицее возможность быть оригинальным». 
«Он, хваля стихи мои, – как-то рассказывал Давыдов о беседе с Александром Сергеевичем, – поведал о том, что в молодости благодаря мне стал писать много лучше».

Одним из последних стихотворений Пушкина, где чувствовались Денисовские «ноты» было вот это:

Тебе, певцу, тебе герою! 
Не удалось мне за тобою 
При громе пушечном, в огне 
Скакать на бешеном коне. 
Наезник смирного Пегаса, 
Носил я старого Парнаса 
Из моды вышедший мундир: 
Но и по этой службе трудной, 
И тут, о мой наездник чудный, 
Ты мой отец и командир. 
Вот мой Пугач: при первом взгляде 
Он виден – плут, казак прямой! 
В передовом твоём отряде 
Урядник был бы он лихой.
(А.С. Пушкин)

Однако со временем всё переменилось, и уже в стихах Дениса Давыдова стали звучать Пушкинские нотки.

Вальс
Ев. Д. З...ой

Кипит поток в дубраве шумной
И мчится скачущей волной,
И катит в ярости безумной
Песок и камень вековой.
Но, покорён красой невольно,
Колышет ласково поток
Слетевший с берега на волны
Весенний, розовый листок.
Так бурей вальса не сокрыта,
Так от толпы отличена,
Летит воздушна и стройна
Моя любовь, моя харита,
Виновница тоски моей,
Моих мечтаний, вдохновений,
И поэтических волнений,
И поэтических страстей!

1834

(Посвящено Евгении Дмитриевне Золотарёвой). 

Дружеские отношения поэтов выдержали испытание временем. На мальчишнике перед свадьбой Александра Сергеевича был и Давыдов, а за год до смерти в своём журнале «Современник» Пушкин напечатал шесть стихотворений Дениса Давыдова.
Но как бы ни была интересна поэзия Давыдова в зеркале стихов Александра Сергеевича, за «бортом» истории жизни гусара остаются его записки, которые были запрещены цензурой и оказались опубликованными лишь после его смерти. 
Хотя, это уже иная тема для разговора.