Очевидное – невероятное, или Особенности национального огрИбения

Сентябрьский вечер. На улице – тепло, светло и не по-осеннему душно. Хотелось ощущений. Или хотя бы пива. Но денег на пиво не было, поэтому мы сидели на скамейке около дома, лениво курили и просто трепались «за жизнь».
– … Я в Кудрявцеве место знаю, – похвастался вдруг Гоша. – Там грибов – косой коси. Даже собирать неинтересно. – И выжидающе посмотрел на меня.
– Ага, – согласился я. – Конечно.
Выражение моего лица не соответствовало этому оптимистичному заключению, поэтому приятель обиженно надул щёки.
– Чего «конечно»? 
– Ничего. Врёшь складно. Заслушаешься.
– Ну, и пожалуйста! – обиделся он уже по-настоящему. – Ты за грибами завтра собрался? Иди вместе со всеми! Может, и найдёшь… пару сыроежек. И те гнилые. А там – белые! Хоть косой! Во какие! – он наклонился и вытянул ладонь параллельно полу. От пола до ладони было сантиметров пятьдесят. Здесь тоже всё было понятно. Честнейший человек! Даже страшно!
– А я поеду! – продолжил он решительно. – Белых наберу! Из белых супчик зимой… – и, вытянув губы дудочкой, издал поцелуйный звук, – … слаще мёда!
… В общем, договорились встретиться в полшестого, прямо на озёрской платформе.

Первые смутные подозрения появились у меня, когда сошедшая с «качуры» на кудрявцевскую платформу внушительная толпа грибников дружно потянулась направо, в сторону деревни, и дальше к лесу, а меня Гоша, схватив за рукав, потянул через пути, в противоположную сторону.
– Ты уверен? – спросил я его опять, что говорится, на всякий пожарный.
– Не боись! Говорю же: мы с дедом всегда туда ходили, – и он кивнул вперёд, в туманные дали. – Косить устанешь!
Он произнёс эту уже надоевшую фразу про фантастическую косьбу с такой непогрешимой убеждённостью, что вспыхнувшие было с новой силой мои персональные сомнения, хотя и не без труда, но всё-таки опять рассеялись. «Доверять надо людям!». Какой дурак это сказал! А я знаю какой! Которого постоянно и все, кому не лень, обманывали!

И мы бесстрашно выступили в победный поход… Сначала пересекли приятный взгляду березняк (не останавливаться, махнул рукой Гоша). Потом перемахнули через неизвестно откуда здесь взявшийся настоящий таёжный бурелом. Спустились в овраг – вылезли из оврага. Прошли ещё два оврага и одну низину. Промочили ноги в болоте, прошли здоровенным, до горизонта полем, заросшим васильками, ромашками и прочими лютиками-цветочками, продрались через заросли орешника, выскочили на дубовый молодняк, продрались сквозь заросли огромного, метра в два высотой, можжевельника – и вот наконец очутились в огромном и мрачном ельнике, дохнувшим на нас плесенью, унылостью и могильным холодом. Откуда-то спереди, из его зловещих дебрей прокуковала кукушка. Она приказала нам долго жить.

– Всё? – тяжело отдуваясь, поинтересовался я. При малейшем движении в промокших кроссовках противно хлюпало и хлопало. Действительность перестала казаться прекрасной и удивительной, а хлюпанье напоминало о беззаботном младенчестве, когда разрешалось мочиться прямо под себя.
– Картина Репина «Приплыли»? Или сразу «Иван Сусанин ведёт поляков хрен знает куда»?
Гоша удивлённо вертел по сторонам своей бестолковой, несмотря на университетский диплом, головой.
– Ведь это и есть то самое место! – «обрадовал» он, вращая близорукими глазами. – А как всё заросло! Прям и не узнать! Где ж грибы-то?
– А здесь ещё и грибы должны быть? – вложил я в вопрос весь оставшийся у меня запас сарказма.
– Но ведь были же! – и он начал бестолково махать руками. – Я точно помню! Мы с дедом их именно здесь собирали! Вот у этих трухлявеньких пенёчков!
Меня вдруг осенила неожиданная догадка.
– Когда вы их здесь собирали?
– Давно уже… – махнул он рукой. – Дед помер в девяносто шестом. Так что лет тридцать назад. Я ещё в школе учился. Чего ты на меня так смотришь?
– Нормально смотрю, – пожал я плечами, с трудом отводя от него взгляд и сжимая скулы, чтобы не разразиться «великим и могучим» в его самой простонародной интерпретации.
– Действительно! Каких-то триста лет назад!
– Не триста, а тридцать! – тут же вспылил он. – Ну и что?
– Ничего! Всё правильно! Триста или тридцать – какая разница? Правда, тогда, тридцать лет назад, здесь ещё мамонты бегали за колхозниками. И дикари с большими дубинками… И Наполеон стоял. Большим военным лагерем. Куда дальше побредём, Сусанин?

Мы повернули назад, прошли всё теми же молодняком, болотом, оврагом, ельником и березняком и оказались в совершенно незнакомом месте. Солнышко стояло прямо над головами, весело-беззаботно стрекотали кузнечики, одуряющее пахли какие-то высокие жёлтые цветы («Орхидеи» – авторитетно заявил Гоша. Ну, всё знает! Абсолютно всё!). А на высоком, одиноко стоящем дереве неизвестной породы вовсю зарабатывал себе сотрясение головного мозга работяга-дятел. Своим бодрым барабанным перестуком он желал нам доброго здоровья и самых разнообразных, какие только могут быть у таких дураков, как мы, успехов.

Ещё через три часа, еле волоча ноги, но при этом преувеличенно-непринуждённо размахивая совершенно пустыми корзинками (хоть бы какой мухомор попался! Хоть один! Хоть для смеха!), мы вышли к какой-то деревне. У крайнего сарая, наполовину вросшего в землю и заросшего мхом и крапивой, стояла удивительно грязная корова с огромным брюхом и лениво перетирала своими челюстями-жерновами росший у неё под копытами клевер. Было подозрительно тихо и удивительно спокойно. У меня почему-то зачесался нос и стало противно на душе.

Учуяв наше приближение, корова медленно повернула свою самоварообразную голову, увенчанную грязными рогами, и смерила нас равнодушно-презрительным взглядом. Гоша заискивающе улыбнулся этому милому домашнему животному и поёжился.
– Здоровый какой… – боязливо шепнул мне на ухо. – И непривязанный. Куда только колхозники смотрят? Ишь, разглядывает! От такого не убежишь. Враз догонит!
– От какого не убежишь? – не понял я.
– А вот! – и опасливо кивнул на корову. – От бычары от этого! Смотри, какие у него помидоры! Чуть не до земли! Наверняка рекордсмен-производитель! Чего смотришь, шкура? (это он уже не мне, а рекордсмену)
– Это вымя, – пояснил я. Гоша недоверчиво прищурил близорукие глаза.
– Уверен?
– Иди потрогай.
– А ведь и не подумаешь! – нехотя согласился он. – С виду – самый настоящий бык! А ты молодец! – неожиданно похвалил меня. – Разбираешься во всех этих… животноводческих тонкостях! Правильно я тебя с собой взял!
Он зря старался: меня такой грубой лестью не купишь. 
– А чего он… она молчит-то? – задал мой неугомонный друг очередной нелепый вопрос.
– А что, петь должна? – разозлился я. – «Ой, какая радость! Лёша с Гошей появились! Накрывайте быстрее на стол!»
– При чём тут петь? – возразил мой верный друг. – Мычать! Эй, ты! Ну-ка, мяукни!
Корова на такое дикое предложение возмущенно фыркнула, шумно вздохнула и снова наклонилась к клеверу. 

– Эй, товарищ! Как ваша деревня называется? – преувеличенно бодро прокричал мой опытный грибной друг маленькому тщедушному мужичку, одетому в телогрейку, валенки и лыжную шапочку с надписью «Адидас». Мужичок появился из бескрайних сарайных недр и, не спеша, заковылял к корове.
– У нас село, – хмуро поправил тот. – Называется – Мушкетёрово.
– Как? – удивились мы.
– Мушкетёрово, – повторил мужичок и посмотрел на нас опасливо, словно в ожидании какого-то подвоха. – Ну, чего? «Пара-пара-парадваимся на своём веку!». Не слыхали, что ли? Кин такой! К нам тоже приезжали про партизанов снимать, – и он горестно махнул рукой. – А какие у нас партизаны… Вы из леса, что ли?
– Ага, – кивнул Гоша. – Вот! – он поднял над головой руку и преувеличенно бодро потряс зажатой в ней пустой корзинкой. – За грибами ходили!
– У нас в этом лесе грибов отродясь не водилось, – остудил его мужичок. – Зато гадюк навалом. Туры-ы-ысты! – и неприлично заржал. А ведь сначала произвёл впечатление вполне культурного человека!
– А ещё в ём чупачупса водится!
– Кто?
– Нет, не так… – наш неожиданный знакомец задумался. – Чупакабра, вот! Зверь такой. Сам зелёный, с хвостом и всё время трясётся. И очень любит молоко сосать. Прям у коров из вымев. От самогонки тоже не отказывается. Но только когда пьёт, ещё сильней трясётся, – и он пожал плечами. – От жадности, что ли? Поэтому мы ему последнему наливаем. Конечно! – и мужичок завистливо прицокнул языком. – Кто ж от дармовой откажется! – Он сунул в рот «беломорину» и опять заржал, и опять обидно.

– Учёные приезжали. Академики наук. Пять человек. Как узнали, что этот… самогонку уважает, тут же в сельпо сбегали, ящик коньяку там прихватили и с этим ящиком в лес убежали. Ума-то нету… Через три дня вернулись. Почти все – и пьяные! А ещё академики… Жулики они, а не академики! – и наш неожиданный друг виртуозно выматерился.
– А говорили, что не пьют! Ага, не пьют… За себя льют!
– Что значит «почти все»? – спросил Гоша осторожно.
– А то и значит. Один не вернулся.
– И чего?
– Чего? – начал валять дурака задорный селянин. Или мы тоже были похожи на академиков?
– Ну… Искали его?
– А как же! Учёный же! Не хрен бычачий!
– И чего? – заклинило у Гоши. С ним такое бывает. Очень любознательный человек. Прям беда.
– А ничего. Нашли в березняке пустые бутылки, банку из-под килек в томате, обглоданную кость и лифчик.
– Лифчик? – удивился Гоша. – Он что, женщиной был, этот учёный?
– А я откудова знаю! – неожиданно рассердился наш собеседник. – Я его за сиськи не дёргал! Только женщин в той учёной компании не было. Одни мужики.
– А лифчик-то тогда откуда?
– От верблюда! Может, он этой… нетрадиционной ориентации был, – выдвинул селянин смелую идею. – Может, втихаря носил. Под мундиром. Может, стеснялся этой своей ориентации.
– «А механик только трясся и чинарики стрелял», – задумчиво произнёс Гоша.
– Не! – и мужик протестующе замотал головой. – И не курили! И не пили! А ящик коньяку в лес отволокли. Ума-то нету…
– И куда ж они подевались?
– Учёные-то? В машины свои попрыгали и в город укатили. Диссертации свои писать, с фальшивыми дипломами.

Он дососал окурок, отплюнул его в сторону и начал сгребать свежескошенную траву. В его энергичных действиях чувствовалась благородная ярость полезного труда. Мне стало стыдно, что мы отвлекаем этого действительно великолепного человека от полезного занятия, но Гоше его полезность была по барабану. 
– А чего ты, папаша, в валенках-то ходишь? – перешёл он на фамильярный тон.
– Жара ж под тридцать градусов! Болеешь, что ли? Может, давление? Или шизофрения? На нервной почве? А?
– Ноги мёрзнут, – пожаловался мужик и надвинул поглубже на уши свою такую же грязную, как корова, «адидасовку». – И из ухов текёть.
– Дурдом, – констатировал Гоша. – Полный аллес капут, – и опять повернулся к мужику.
– Последний вопрос, папаша, и мы оставляем тебя в покое. Как нам на станцию пройти?
Мужичок равнодушно махнул рукой вдоль улицы.
– Видите шестисотый? (мы повернули головы и увидели около водонапорной колонки нестерпимо сверкавший на солнце «Мерседес»). Дойдёте до него, свернёте налево. Там будет помойка, а за помойкой – платформа.
– Богатая у вас деревня! – уважительно отозвался мой всегда ироничный товарищ и кивнул на чудо немецкой автотехники. – На «мерсах» катаетесь!
Мужичок опять повернул голову, посмотрел на машину так, словно видел её в первый и, желательно, последний раз.
– Хавна та… – услышали мы из его крестьянских уст сермяжное и исконное. И эта великолепная фраза лучше любых пространных речей говорила, что мужичонка непоколебимо уверен в завтрашнем дне, в своей зачуханной корове и в своём разваливающемся сарае.

– В каждом негативе нужно уметь находить позитив, – сказал Гоша, когда мы отошли от мудрого селянина. – Грибов не набрали – зато свежим воздухом надышались. Как думаешь, сколько мы сегодня прошли?
– Километров сто, – не стал я размениваться на пустяки. – Или даже больше.
– Вот что ты за человек такой! – тут же вспылил он. – А я что, меньше тебя устал? Нет, теперь тебя с собой за грибами никогда не возьму! И не упрашивай даже!
(Ну наглец! Упрашивал я его! В ногах валялся: «возьми, родимый, возьми, касатик!» И говорит-то ведь таким убеждённым тоном, что не захочешь, а поверишь!)
– В каждый горшок тебе обязательно плюнуть надо!
– Рад бы, да нечем, – не остался я в долгу. – Во рту как в пустыне Сахаре. И ноги дрожат, и руки трясутся. И жрать хочу, как из пушки.
– Ты же бутерброд съел! – удивился он.
– Ну, конечно! – тут уже и я завёлся. – Целый прям огромный бутерброд! – и я взглянул на свои «командирские». – И всего-то шесть с половиной часов назад!
– Зато с колбасой. И маслом намазанный.
– Ага. И колбасы на нём было десять кило. И масла – ведро. Пойдём бутылку, что ли, купим с такой огромной радости? – и я кивнул на сельпо, дверь которого была приветливо распахнута.
– Алкоголик, – с непонятным удовольствием заключил Гоша. – Всё правильно! Кто про что, а вшивый – про бутылку. Лично мне выпивать совершенно не хочется!
Я сощурился и внимательно посмотрел в его, как всегда, совершенно честные глаза.
– Ну, если только за компанию… – завилял он…

… После первых ста граммов у меня наконец повеселело на душе и даже прояснилось в голове. Всё-таки врут наши медицинские светилы, что водка – яд. Водка – наслаждение! Живительный нектар! Немудрёная услада жизни! Особенно после таких вот… переходов Суворова через Альпы, в которых не было, нет и, надеюсь, никогда не будет ни одного гриба!
– До качуры ещё полчаса, – сказал Гоша, вкусно закусывая ностальгическим сырком «Дружба». – Рано припёрлись. Надо было ещё с тем умным селянином поговорить.
– О чём?
– Ну… – и он многозначительно вытянул губы дудочкой. – Об удоях разных, о покосах, о зерновых видах на предстоящий урожай… Да и вообще про жизнь его скорбную… Какой же ты всё-таки нелюбознательный! 
– Пойдём на травке, что ли, поваляемся? – впервые за весь этот день предложил он действительно дельное. – Эх, хорош он всё-таки, этот немудрёный сельский быт!

И то верно: чего здесь, на платформе жариться, асфальт мять? Тем более что внизу, метрах в двадцати, начиналась большая поляна, поросшая густой плотной травой. Предложение было куда как заманчивым, поэтому я охотно согласился.
И только я устроился на головокружительно пахнущей травушке-муравушке, как со стороны Гоши раздался какой-то придушенный то ли стон, то ли вой, то ли крик.
– Ты чего? – вскинул я голову.
– Лёха… Грибы… Мать моя, и сколько!
Действительно, прямо в траве (только раздвинь её) блестели шляпки всех размеров и оттенков. И сколько же их было! В десять рук не соберёшь! Косой не перекосишь! Трактором не передавишь! Бомбой не взорвёшь!

Уже через десять минут наши корзинки были заполнены до самых верхов. Белые, подберёзовики и подосиновики, все были как на подбор – и ни одного червивого! И это в каких-то двух десятках метров от платформы! Всё правильно: какому дураку придёт на ум искать их здесь, на самом ходу, под самым носом! 
Довольные, мы вернулись на платформу и уже через десять минут сидели в вагоне, с гордостью ловя завистливые взгляды попутчиков. Электричка весело свистнула, вагон дёрнулся, и через приоткрытое окно мы услышали задорно-весёлый петушиный крик. Он желал нам процветать, обязательно здравствовать и приезжать ещё. Теперь уже с косами.