Писатель и война

С прозаиком Александром Карасёвым беседует критик Александр Кузьменков.

– Александр Владимирович, ваша военная биография – это срочная служба в Российской армии, две кампании в Чечне и ДНР плюс служба в Иностранном легионе. Неужели человеку с двумя высшими образованиями сложно найти себя в мирной жизни? Или прав Аркадий Бабченко: с войны не возвращаются – даже те, кто вернулся?

– Одна кампания – вторая. В Легион я два раза поступал. 
Я читал какие-то исследования, после сорока дней нахождения в районе боевых действий в психике человека уже происходят определённые изменения, возможно, необратимые. Зависит от интенсивности боевых действий, времени участия и особенностей личности человека.
Если говорить в этой парадигме… я думаю, что вернулся. На это тоже потребовалось какое-то время. А Бабченко не вернулся, судя по всему. Он получил слишком серьёзную психотравму. 
А те, кто не вернулся на самом деле, возможно и выиграли, если верно, что погибший в бою попадает в рай. Там многие гибнут и не в бою, много различных ситуаций может быть – не знаю, как с этим. Пленных нельзя расстреливать, в безоружных стрелять, а это там не всегда возможно разобрать. Вообще, нельзя ненавидеть врага. Это просто твой противник. Его также сюда прислали для чего-то своего.
Я по сути своей военный человек, я учился полгода и в военном училище. Вся эта патетика – «Нас кинули!» и тому подобное – это не для меня.

– Ваше основное впечатление об Иностранном легионе Франции?

– В Легионе я впервые ощутил гордость за то, что я русский, что принадлежу к этой прекрасной нации. Нас же как трамбуют со времён Петра Первого? Хуже людей нет на свете, русские – лодыри, русские – пьяницы, русские – тупые, русские – воры… И мы в это поверили. Оказалось – с точностью наоборот. Лодыри, пьяницы, тупые – это всё о европейцах. Может быть, поэтому сейчас их заменяют арабами и неграми?.. Хорошая мысль.
Русские – сильная, красивая, трудолюбивая нация с чувством собственного достоинства. Пьют – это удар по нации не древней давности. Удар извне. Но и сейчас европейцы пьют, я думаю, больше нас.
Что я православный, я тоже понял в Париже, позже. Я зашёл там в русский собор, после посещения католических. Но сейчас понимаю, что тоже понял – что я русский.

– Если завтра война?.. 

– Сейчас я уже навоевался.

– Не локальный конфликт. Объявлена мобилизация, у вас будет возможность пойти и не пойти, пойдёте?

– От энергетики будет зависеть, от личных обстоятельств, конечно. От серьёзности ситуации тоже. Возможно, пойду. Совсем недавно я думал иначе. 
В конечном счёте, игра эта, в участие в войне… а ещё если за какую-то захватившую тебя идею, ведёт к проигрышу, в большинстве случаев. Совсем не просто обернуть этот сложный опыт потом в развитие. Человек, когда возвращается с войны, ожидает отношение к себе, если не как к герою, то как к человеку, сделавшему что-то важное для всех, для людей, которые там не были, для общества, для государства. А встречает его на пороге разочарование. Тут как тут оно, с цветами. И люди, там не бывшие, часто оказываются в более выигрышном положении, в текущей жизни. Они не теряли время, силы и здоровье, а зарабатывали деньги, делали карьеру. Так было после Великой Отечественной. Мой дед мне рассказывал, что то, что он не воевал (он был в ссылке в Сибири) было после войны даже плюсом для него. Начальство на фронте не было и видело в нём своего. Он со смехом это говорил… «А эти будут тут медалями своими трясти!»… «Я тебя туда не посылал!» – это тогда уже было. 
Какое отношение к ветеранам чеченской войны?.. Как к людям чуточку отмороженным. И уж точно как к чужим, непонятным. Для большинства, которое там не было. При трудоустройстве, знают все, не нужно этот опыт афишировать. Если уж не выходит, где-то написано, то недолго, да там просто какой-нибудь мост охранял на блокпосту, ранений – ни-ни, контузий – ни в коем случае. Короче – «в штабе отсиделся». Гениальная фраза. 
В полиции, в охранных структурах – это нормально. В инкассацию я когда-то устраивался – тоже понял, что косо смотрели... Кадровым офицерам проще, но и там это не всегда было плюсом. Вернее, не было минусом, если офицер в Чечне не был… А уж про Донбасс точно нужно помалкивать. Хорошо, это нигде не записывают.
Точно не хочу уже в пехоту. Я побегал у Гиви в батальоне «Сомали» три километра в бронежилете. Старый уже. Выдерживал нормально, как ни странно, но это уже не для меня, для молодых.
А вообще, на войну никто случайно не попадает. Нет ничего случайного.

– «Сомали» был отрядом ополчения или регулярным подразделением?

– «Сомали», когда я его застал, был войсковой частью очень высокой боеспособности. Прекрасно выученная, имеющая серьёзный боевой опыт штурмовая пехота с высоким боевым духом. Элементы «партизанщины» там, конечно, были.

– Какая война физически и психологически тяжелее для солдата, для вас, в частности, – партизанская в Чечне или позиционная в Донбассе?

– Мне трудно сравнивать. Была разная специфика боевых задач. Выезды для меня всегда были легче, чем текущая служба в ППД, пункте постоянной дислокации. Со срочниками было легче, чем с донбасскими контрактниками.

– Лет десять назад вы сказали: «Патриотом себя не считаю»… 

– Там была оговорка… На этом тумблере политическом – «патриотизм – либерализм», думаю, моё положение должно быть посредине. Но такого нет в этом тумблере – он из двух положений. 

– Кого из современных военных прозаиков порекомендуете читателю? 

– Олега Ермакова. «Афганские рассказы» и «Знак зверя».
Недавно мне попалась повесть Андрея Житкова «Жизнь и смерть сержанта Шеломова». Абсолютно неизвестное произведение и автор. Нигде она в литпроцессе не звучала. А хорошая настоящая повесть. 

– Эволюционировала ли, на ваш взгляд, отечественная военная проза со времён Бондарева, Курочкина, Васильева? Если да, то какие новые темы, каких новых героев нашли на войне Олег Ермаков, Игорь Фролов, Аркадий Бабченко, вы? По-моему, в последние лет тридцать возник новый взгляд на войну, да и на армейскую жизнь вообще. У вас в «Кривом зеркале» сказано: «Армия – порождение и отражение мира гражданского. Но отражение в кривом зеркале. Отражение искажает и преувеличивает». Ту же аналогию выстраивает Олег Ермаков в некоторых из «Афганских рассказов». Или это лишь мне кажется эволюцией?

– Вы знаете, я не смотрю на прозу с этой точки зрения. Я думаю, что важно качество. Важна достоверность, как один из основных критериев прозы. Взгляд может быть любой. Передача должна быть правдивой. Меняется действительность, армия, меняется и взгляд. Никакой эволюции в этом нет. Взгляд у нас всегда критичный. И это плохо. Давно уже думаю об этом.
У Ермакова отличные рассказы. Это классика жанра. Цикл военных рассказов был у Бабеля, но они специфичны, в специфичной манере Бабеля. Рассказ Ермакова – это рассказ, который изобрёл Чехов. Военная проза Второй мировой почти не дала рассказа, не было рассказа и в военной прозе до Бабеля. Здесь можно говорить о какой-то эволюции. Рассказ более высокий жанр, чем повесть. Цикл рассказов, это ещё Станюкович…
А взгляд схожий на войну и у Толстого, и у Курочкина, у Быкова, и у Ермакова. Принципиальной разницы я не вижу. Принципиальная разница – когда море крови, и рэмбо главный герой мочит «чехов», и кричит: «За Родину! За Сталина!» Такое всегда было. 
Очень позитивный, при сохранении правдивости, взгляд у Кондратьева в «Сашке». В этом и ценность этой повести. То же – у Станюковича. Его рассказы не так профессиональны, как у Чехова и Бунина, но от них хочется жить. От рассказов Чехова жить не хочется.
Негативный критический злобный взгляд у Астафьева, а у Кондратьева и Курочкина позитивный, оптимистичный. Жизнь, любовь побеждает в такой прозе. А эволюция ли?.. Личная эволюция автора.
Здесь каждый идёт своей дорогой и в одиночку. Точка встречи одна – Бог. А сколько жизней на это понадобится каждому – не ведомо. По правде сказать, нет никакой военной прозы. Нет деревенской прозы. Нового реализма там какого-нибудь... Это несущественные признаки. Классифицировать нужно по качеству прозы, включая выраженность импульса любви в тексте. Истинного импульса любви, а не его имитаций, как в беллетристике. Не слюнявой этой сентиментальности. 
Это довольно тонко. Должна быть способность воспринимать искусство. И этого, конечно, никто не умеет сделать. А делать же что-то надо. Поэтому и идёт вот это – разложим всё по темам: про войну – военная проза, про деревню – деревенская. Что там ещё?..

– Лагерная.

– Лагерная… И так далее.

– Кирилл Анкудинов в своё время отмечал: для «Чеченских рассказов» характерна «боковая подача темы», когда всё самое главное происходит за кадром. Отчего вы выбрали такой непростой для читателя ракурс?

– Я не выбирал. Моё видение прозы, наверно. Проза не должна же быть прямой, как публицистика. Там подтексты, слои. Для разного уровня читателя свой слой. У меня есть знакомый, который раз пять перечитывал «Мастера и Маргариту», это его любимая книга. Но он думает, что это юмористический роман.

– В итоге возможна масса самых произвольных интерпретаций – вы согласны на любую?

– Как я согласен? У меня есть своё понимание. Вполне может быть, что и я не всё понимаю. В своё время Надежда Аверьянова заметила много интересных моментов в рассказе «Предатель», о которых я сам не знал. Я согласен с тем, что согласуется с моим пониманием. А читатель пусть понимает, как поймёт. Это хорошо. Не наоборот если, конечно, совсем поймёт. Пусть приближается к пониманию по мере своих сил. 

– Кстати, помню и рецензию Немзера: «Армия – это ад. Что вовсе не избавляет от необходимости работать над прозой даже тех, кто сквозь этот ад прошёл». Как вы реагировали на подобные отзывы?

– Года два назад я поместил эти слова на страницу книги «Чеченские рассказы», на сайте «Ридеро», для баланса – положительных отзывов намного больше… Критики обычно всегда бьют мимо.

– Стоит ли ждать «Донецких рассказов», когда удастся осмыслить опыт этой войны?

– Ждать не стоит. Да и неважно это… Осмысление?.. Нет, это не так… Это идёт или не идёт. И тогда уже происходит осмысление, в процессе, по завершению. Или не происходит. Проза – это искусство. Она воздействует не столько на мысли, сколько на чувства. Осмысление – это мемуары, это исторические монографии, публицистика. В чистом виде осмысление.
Рассказ – ты просто пишешь историю, случай. И оказывается, что это не так просто. Может быть, где-то что-то преломляется. Какая-то деталь, картинка, образ, фраза даёт человеку возможность задуматься. И автору вместе с этим человеком… Это не так делается – осмыслил, всё понял, сел и написал. Люди прочли и тоже поняли. Мир изменился… Не так.