Приходинки

В душе поэт

Наш алтарник Валера, подвижный мужичок за «сороковник», обросший чёрной кучерявой бородкой, обладает прекрасным баритоном. Запоёт, бывало, народные песни, перебирая струны на гитаре – заслушаешься! Понятно: такой в любой компании – свой!
После службы спешно собираюсь на творческий вечер своего однокашника по Литинституту известного в городе поэта.
– Куда так торопимся, отче? – недоумевает Валера.
– Да вот поэта (такого-то) поздравлять с юбилеем и выходом новой книжки.
– Возьмите меня с собой! Я хоть стихов его и не читал, но всё равно его люблю и уважаю.
В одной школе мы с ним, если не ошибаюсь, учились. А фуршет там будет?..
В небольшом читальном зале городской библиотеки, где собралось десятка два человек, Валера быстро освоился: снял жмущие ему ноги новые ботинки, под монотонное чтение стихов задремал и встряхнулся только, когда присутствующие стали юбиляра шумно поздравлять.
Валера повертел головой, и вдруг взгляд его ухватил гитару с шикарным ярким бантом, повязанном на грифе. Валера забыл и про снятые ботинки – в носках стремглав подпрыгнул со стула и выхватил музыкальный инструмент из чьих-то рук.
На глазах у всех он троекратно облобызался со слегка ошеломлённым поэтом, благообразным чопорным старичком, восклицая восхищённо:
– Люблю! Уважаю! Горжусь! И как представитель Церкви исполню в подарок юбиляру наверняка любимую им песню...
Все в зале настороженно попритихли, разглядывая бородатого мужичка в носках, навострили слух.
– Песню «Виновата ли я?..» – громко объявил Валера и, взяв аккорды на гитаре, зарокотал своим баритоном.
Все стихотворцы – и авангардисты, и традиционалисты – замерли в изумлении с раскрытыми ртами.
– Откуда взялся этот поп с гитарой? – растерянно вопросил кто-то.
– Да не поп он, а тоже, наверно, поэт. Народный только.

Долг платежом красен

В наш храм посреди совпартноменклатурного «дворянского гнезда» иногда прибредает дед. Путь сюда, пусть и из соседнего дома, даётся ему нелегко. Заметно, что старик «отходит» от недавнего инсульта: сядет на лавочку в углу и, уперев руки в поручень своей клюшки, остаётся неподвижным до конца службы. Сразу видно – он не из «простых»: одет в весьма приличный костюм, при галстуке.
Дождётся отпуста Литургии, одним из первых подойдёт приложиться ко кресту и, повернувшись к прихожанам, вознимет руку с прилипшей к ладони «пятитысячной».
– Слушайте все! Я выполняю свой долг и торжественно вношу... – дед громко сообщает всем, которую по счёту купюру сегодня жертвует, и неловко пытается дрожащими пальцами просунуть её в щель ящика для пожертвований.
Наконец это ему удаётся, и он, тяжело опираясь на трость, но стараясь гордо запрокидывать седую голову, движется среди расступившихся прихожан к выходу...
В богоборческие тридцатые годы прошлого века наш странноватый прихожанин вряд ли храмы разрушал – может, бегал пацаном в тюбетейке, сшитой из обрывка поповской ризы. А вот в семидесятые годы, когда в центре города добивали танками громадину всеградского собора, вполне мог быть среди тех, кто совершал это чёрное дело. Не среди «отцов» города замшелых «партайгеноссе», подписавших приговор храму, а среди тех солдатиков-танкистов. Ничем не могли разрушить вековечные стены собора, и тогда пригнали на подмогу из воинской части танки. Парнишки-комсомольцы, накануне проинструктированные замполитом «до слёз», сидя за рычагами мощных машин, азартно и рьяно расправлялись с останками «проклятого и тёмного прошлого»...
Говорят в народе, что судьба тех разрушителей – и кто командовал, и кто выполнял – была печальна и трагична.
А вот, наверное, один из тех юнцов в танкистских шлемах тогда «засветился», обласканный начальством, попёр в гору по партийной линии, сменяя чин за чином и... оказался в конце жизни вдвоём с больной женой-инвалидом в просторной, но неуютной квартире, выходящей окнами на восстанавливаемый храм. И на исходе лет, видно, встрепенулась, заболела и затосковала душа у старика. Сберёг её Господь.

Враг уныния

Бывает такое на службе: не ладится – и всё тут. И певчие на клиросе фальшивят: то комариками запищат, то забасит кто из них невпопад и не к месту. Пономарь сонной мухой шевелится – из кадила угли рассыпал.
У служащего священника голос пропал: скрипит, точно рассохшаяся доска в деревянном полу.
Как трудно сосредоточиться в молитве!
А ещё к середине службы прихромал старый протоиерей отец Василий. Давным-давно он за «штатом», негнущиеся ноги еле переставляет – без клюшки никуда, вдобавок почти слеп. Но слух сохранил изумительный: вроде бы не видит человека, но точно по голосу определит, кто есть кто.
Вот, наверное, мысленно подсмеивается над нашими неумехами старик!
После службы подхожу к нему, бормочу, оправдываясь, извинения, на что протоиерей, неторопливо перекрестившись щепоткой, бодро возглашает:
– Что ты, брат, пригорюнился? Отслужили вы ведь не хуже, чем в кафедральном соборе!

Благословение

Иеромонах Амфилохий на все руки мастер в одном лице: и настоятель монастыря, и клирошанин, и трудник. В общем, «сам читаю, сам пою, сам кадило подаю».
Монастырь возрождается в благодатном месте: вблизи нетронутый сосновый бор, где под сенью вековых деревьев ласково журчат, наполняя водой крохотные озерки, целебные источники. Изумительная тишина, чистый до звона воздух.
В храме, недавно освобождённом от складских завалов, сохранились кое-где росписи, под ними – рака с мощами местночтимого святого, основателя обители.
Сначала потянулись сюда паломники, чтобы помолиться в монастырской тиши, приложиться к святым мощам, окунуться в источнике. Потом и турфирмы «разнюхали» – покатили в эти веси автобусы с разношёрстными туристами. Кто побыть в монастырской благодати, а кто просто из праздного любопытства.
В одной такой глазеющей по сторонам группе крашеная дамочка с всезнающим видом заявляет:
– Надо не забыть благословение у настоятеля взять! У кого бы узнать, где он?
Озирается и видит: у скотного двора какой-то трудяга в длиннополой одежде перекидывает вилами навоз.
Морщит напудренный носик дамочка, но никого больше, кроме туристов-попутчиков, тут нет – придётся подходить и спрашивать.
– Не знаете, где найти здешнего настоятеля? Я хочу у него благословение попросить.
– А сподобитесь?
Монах улыбается, втыкает в землю вилы и стряхивает с рук унавоженные рукавицы.
– Я настоятель!
Дамочка немного опешила – но что делать под взглядами начавших усмехаться туристов! Подошла под благословение и поцеловала натруженную руку.

Пустяк

Русский пенсионер и кавказец в храме.
Старик, зайдя в храм и молитвенно сложив перед собой ладони, просит, взирая на икону:
– Мне б к пенсии моей прибавки тысчонку-другую!
В это время порог храма переступает уроженец знойного юга.
Старичок, видать, глуховат: кажется ему, что говорит-то шёпотом, а на самом деле звук слов его отчётливо раздаётся в храме. Южанин хмыкает, услышав просьбу, вытаскивает из кармана кошелёк и суёт старичку пару тысячерублёвок.
– И всего-то?! – бурчит. – Стоило беспокоить Бога по пустякам.

Жертва пиара

Иннокентий – старый партийный «журналюга»: не один десяток лет до пенсии в газетах оттрубил. Под старость ему возжелалось и в писатели выйти. По прежним знакомствам и связям нашёл спонсоров, подсобили они ему несколько книжек очерков издать. Но книжки эти нарасхват не пошли, пылились в дальних углах в книжных магазинах да дома громоздились под кроватью в нераспечатанных пачках. Безвестность – хуже всего!
Кто-то ушлый подсоветовал Кеше: иди в церковь, кем-нибудь да возьмут, зато какой пиар будет! Был атеист, стал – богомолец!
– По жизни-то я авантюрист! – всегда заявлял Кеша, и верно: оказался в… церкви.
В восстанавливаемом храме любой паре рабочих рук рады. Кирпичи класть или брёвна таскать Иннокентию было не под силу, а вот прислуживать батюшке в алтаре он смог вполне. Тем более, благословили его облачиться в красивый стихарь, во время богослужения гордо расхаживать с большущей диаконской свечой.
Летом уехал в отпуск настоятель, Кеша почувствовал себя вроде бы за «главного». Как раз, он заканчивал рукопись книги об одном известном дореволюционном промышленнике и меценате. Теперь бы денег на издание найти! 
И ведь недаром же Иннокентий себя по жизни авантюристом именовал…
На заброшенном погосте возле купеческого памятника он прибрался, разослал приглашения на панихиду местным денежным «мешкам». И когда кое-кто из них «клюнул», Кеша обрядился в стихарь, разжёг кадило и деловито забубнил под нос что-то непонятное самому себе из раскрытого Требника. Потом, под жужжание видеокамер, яростно размахивая густо дымящим кадилом, пошёл вкруг ограды.
Денег на издание книги Иннокентий тогда наверняка насобирал – пожертвовали ему, и дело вроде бы хорошее совершил: помянул земляка-мецената.
Но вот только возмущался вернувшийся из отпуска настоятель и наложил на Кешу строгую епитимью.

Время – деньги

Женский, со строгими нотками, голос из телефонной трубки пригласил батюшку освятить квартиру и детский развивающий центр.
Иду по адресу. Обычная «трёшка» в пятиэтажке, увалень хозяин и энергичная худощавая хозяйка, оба лет тридцати. Двое парнишек: один школьник, другого в детсад ещё водят.
– Вам оплата как? По часовому? – с порога деловито осведомляется хозяйка.
– Да, конечно! – отшучиваюсь.
Но, оказывается, напрасно это делаю. Потом и сам не рад. Время-то – деньги, как не крути!
Младший пацан – егоза, не сидится ему на месте: то кропило со столика ухватит, то за край епитрахили дёрнет.
Когда освящение жилища было завершено, на кухне он успел опрокинуть чайник с горячей водой. Слава Богу, не на себя, а только несколько капель обожгли парнишке руку. Малыш вопит, папаша бестолково возле него хлопочет.
– Сырой картошки ножом настрогайте и к ожогу приложите! – советую отцу.
Вроде помогает.
Мамаша следит за всей суетой бесстрастно, но беспокойно взглядывает на часы:
– Вам ещё развивающий центр освящать! – резко напоминает мне. – Время пошло!..

Испытатели

Одна бабушка после службы подходит ко мне с предложением:
– Батюшка, капусточки квашеной хочу тебе принести. Мне самой она что-то не очень нравится.
– Может, лучше не надо? – отвечаю.
– Да что ты, батюшка, Господь с тобою! Вон, регент ваш накануне её попробовал и до сих пор жив!