«Любовь не терпит повторений…»
«Любовь не терпит повторений…»
Мой город
Ночью мой город не спит,
Ночью мой город грешит,
Ночью мой город ворует,
Насилует, телом торгует,
Ночью…
А днём всё неплохо,
Днём уважает он Бога,
Днём он не курит, не пьёт,
Днем он за Бога убьёт…
***
Сохнут осени губы. Сыплет небо, – старается.
Желтизну поглощает седой криптонит*.
Сердце ждёт новостей, – барахлит, спотыкается,
Посрамлённое мрачной борьбой двух стихий.
А иначе нельзя. Словно храм мой на привязи.
Проверяю свой скарб. (Ничего не забыл).
По дороге волхвы могут главное вытрясти,
Но от этого меньше не станет светил.
То террор, то гульба, то истерика с хохотом:
Человек одинок даже в радости миг.
Для владык и приспешников станет прошлое поводом,
Чтоб распять не распятых доселе святых.
Хороша же ты будешь, Земля моя матушка,
Когда руки твои жаркой цепью скуёт.
Ты меня позабудь. Сыплет небо, – старается.
Впереди зреет рабство, поглотившее – бунт…
* Белый криптонит – вымышленное кристаллическое радиоактивное вещество. При кон-такте с криптонским организмом, будь то криптонец, животное или растение, приводит к разрушению всех живых тканей, то есть распаду на атомы (Википедия).
***
Скорей как исключение из правил
Среди панельных одноликих зданий:
по пояс в зелени, уткнувшись в грязь мордашкой,
вдруг вынырнет навстречу – «деревяшка».
Где бьёт дымок, из всех щелей солома,
Тропа к поленнице, утята у забора,
Безусый кот, в окошках полудрёма,
Где кто-то есть всегда, хоть никого нет дома.
***
Бывают дни, когда я слеп и глух,
Предпочитая третьим быть
Из двух…
Воспоминания детства
А ведь когда-то можно было так
вот запросто,
Без всякой без оглядки
вбежать. В прихожей
Бросить всё. С разбега
Тапки
запнуть под шкаф
И без последствий
закричать.
***
Памяти деда
Мы собирались уходить:
– Пора.
Он вглядывался в плиты,
В немой бесчувственный гранит.
Зеркально бледный,
Он всматривался в имена,
В венки, оградки,
В заснеженные купола,
В просветы, в ветки.
Он с кем-то говорил, просил
(мы их не знали).
– Темнеет, дед.
(Не отвечал.)
Стояли. Ждали.
Он ближе подошёл. К венкам. Поправил.
– Поздно.
– Идите. Я… я догоню.
– Мы ждём.
– Не нужно.
Ушли. Остался. Сел на снег.
Смотрел. Не видел.
Прислушивался к тишине
И ей не верил.
Один. Жена, брат, дочка, сын –
Все здесь, все рядом…
– Иди, замёрзнешь.
– Ничего.
– Мы здесь. Мы рядом.
***
Любовь не терпит повторений.
Беги от вымученных фраз,
От запоздалых объяснений –
Всё это слишком портит нас.
И так-то мы не идеалы,
Так – кое-что из ничего.
(Нет, есть у нас оригиналы,
но и они не без того.)
Что толку? День, другой
(не больше).
в обнимку. Повезёт –
в кровать
Затащим мы друг друга ночью,
а утром чем себя занять?
Смотреть? Молчать? Опять смотреться?
– Как я могла? За что? Урод!
– Как мог я? Съел чего? Объелся?
(или совсем наоборот).
Фальшивить сердце начинает:
То с ног собьёт, то запоздает,
То просто-напросто молчит
И ни на что не отвечает.
Любовь! Любви оно не знает.
Спеша ко всем –
От всех бежит.
***
Я мечтаю – о чём не мечталось:
Ночь вторую лежу враскоряк.
Не лежится. Привстану, усядусь
У окна. И смотрю, что да как.
***
Мы снова встретились с тобой…
Но как мы оба изменились!..
(Признался Лермонтов весной.)
…А мы не встретились с тобой,
И стало быть – не изменились.
О тишине
А тишина? Ей быть ли идеальной?
Нет. Есть отсутствие, а тишина – внутри.
Нет полной, абсолютной тишины.
Есть идеальные глухие.
***
Ямы, трещины асфальта,
змейки на песке.
Небо проткнутое, чайка,
камешки в воде.
Дым костра, огни и тени,
тёмных волн бугры.
Ржавый якорь, лодка, сети,
горы – валуны.
***
Брату Михаилу
Что значит жизнь?
Вершина, брат, вершина.
Чтоб покорить её –
порою мало жить.
Чего боюсь я?
Покорив вершину,
признать,
что покорил не ту.
***
Моему «Анн»-гелу
Как хорошо! Сидел бы и сидел
на берегу. И ни о чём не думал.
Смотрел вперёд и видел, что хотел.
Или хотел, но так и не увидел.
Исповедь отца
Дни о дни спотыкаются. С моря
в полный рост набегает волна.
Дождь бомбит что есть сил,
безысходно,
по изогнутым спицам окна.
Ты и я. Мы одни. В этом гуле
не могу ни сидеть, ни лежать.
Что осталось с тобой нам
в июле?
Пережёвывать. Вспоминать.
Так рождается новое. Чувства
врассыпную бросаются. Мысль
наугад, боевыми, искусно
бьёт в упор задремавшую жизнь.
Выползают наружу обиды.
Я молчу. Отступаю и жду.
Ты срываешься. Бьёшь без причины,
а ведь знаешь, что скоро умру.
Так могла бы хотя бы сегодня,
когда стонет всё, жжёт изнутри,
вывор-р-р-рачивает, рвётся в клочья.
– Умоляю тебя. Не смотри.
И ты воешь надорванно. Всхрипом.
Я дрожу. Задыхаюсь. Молчу.
Гонит ветер в пространстве двуликом
Горсть созвездий. Надежду. Мечту.
***
Я путаюсь в себе –
не нахожу ответа.
Мне страшно. В никуда
скатилась жизнь поэта.
И здесь – из ничего –
я создаю сюжеты,
в которых столько – «Я»,
но не хватает света.
Но не хватает тех
губительных признаний,
блистательных побед,
простых очарований.
Но не хватает лиц,
сердец, судЕб, событий.
Со всеми: «нет-да-нет»,
не к месту
запятыми...
Ремонт
Ремонт планировался с осени,
но видно что-то не сложилось.
И до моей скандальной комнаты
его волна не докатилась.
***
Двадцать первый, быть может, последний
романтический век,
где творить, думать, чувствовать будет
не машина, а человек.
***
Выходить нужно в среднем на тридцать в месяц.
На еду тысяч десять, жене, матери.
Из тех десяти, что на еду, можно раза два на неделе забегать в «Гриль мастер».
Картошка фри стандарт, филе куриное, чизбургер, чай «Млесна».
И всё это на сто пятьдесят рублей.
Можно соглашаться, что при Путине уровень жизни вырос.
Тогда как быть с зарплатой воспитательницы детсада?
(Если работа становится хобби, тут не помогут лобби.)
Стать бы Президентом
под номером первым –
издал бы указ об установлении пособия воспитателям детских садов.
Этой осенью особенно дождливо.
Все говорили – родится девочка,
а пришлось второпях выбирать имя сыну.
Время. Что я успел за эти три года?
Дважды уволиться с насиженных мест,
обещая свить третье.
Посмотришь на сантехников.
У тех унитазы за тыщи. Евроремонт.
Понимаю, что пахать нужно.
Обои отходят.
Докатится ли волна до туалета с балконом?
Едва ли можно свыкнуться с чем угодно.
Деньги тают.
Желтизна сливается,
впиваются розы в шипы.
Размышляю:
выносить это чудище в прихожую
или разобрать и вывезти частями на дачу.
Сдачу
стал оставлять себе.
Ребёнок вертится под ногами.
Кусает в бедро,
убегает к маме.
Мама, мамочка,
твой сын спивается,
забывается.
– Президент,
оставайтесь. Мы к вам привыкли.
Конституция – всего лишь закон.
Не вынуждайте принимать меры.
Город влюблён.
Сезон Большого
в Житомире
отменён.
И паруса тугие...
Бабушка сейчас вспомнила бы своё любимое:
Дус кас мус фиг лис биси мус,
Косминити протэго.
(Только не подноси к волосам
горящие спички,
маленький мой,
горящие зелёные спички.)
И добавила бы:
Дуюси раби кабито,
дуюси раби.
(Сохрани тебя, господи, сохрани).
С рождением сына перевожу с ясельного.
– Твой внук цепляется за жизнь, бабушка.
***
Я стал каким-то нервным –
совсем несовременным.
Совсем ненастоящим.
Совсем неподходящим.
Каким-то неуместным:
некстати слишком честным.
Некстати слишком зрячим.
Не в те дома входящим.
Злопамятным, тщедушным,
капризным, равнодушным,
Жестоким, злым, послушным –
совсем, совсем ненужным.
***
Моему «Анн...»-гелу
Кто-то спутал впервые пояса часовые
и всю ночь нараспев голосил.
Я простил ему в полночь.
Между двух и четыре,
(между двух – четырёх) я вскочил.
Я вскочил. Спотыкаясь прошёл по квартире,
про себя, на весь дом, матеря.
Я схватил трубку-дуру и сказал всё, что думал.
Не подумав – кричал на тебя.
Я не слышал ни вскриков, ни всхлипов, ни боли
(поезд мчался куда-то сопя)
Я совсем озверел в этом диком бездомье.
Я забыл, что есть ты у меня.
***
После тридцати к каждой новой родинке начинаешь присматриваться –
Не опухоль ли это? Пульс сверять,
ненавидеть лето,
Больше воздуха в грудь набирать на рентгене,
На весы вставать от родных втайне.
…А в газетном киоске вакансия.
Белая простыня в пятнах крови,
Тапочки.
На ладони иней наносит свои
Линии.
Бока ломит.
Оказия.
Не оказия ли с оказией?
Тапочки без хозяйки не смотрятся.
Смотрятся девушки вниз,
Сбивая пепел с ресниц, –
Морщатся.
Гладиолусы.
Под соусом рыба. Старик
Облизывается
– Сядьте, дедушка, рыбы на всех хватит.
Палата четырнадцатая –
Лучшая палата отделения.
Здесь умирают смиреннее.
…………………………………………………
Эта очередь убивает не более,
Нет, пожалуй, более
Чем
Боль
С подносом к врачу,
С анализами,
С апельсинами да яблоками,
С арахисом –
Родственники гуртом
В лысеющий дом
…А в газетном киоске вакансия.
Провинциальная гостиница
Здесь стены тоньше, чем должны бы быть.
И эта крайность, о которой знаешь,
Предпочитая вслух не говорить,
Как компенсация за общую невзрачность
Того с чем свыкнуться едва ли можно враз,
Особенно – когда кругом не ждали.
Горбатый стул, как старый ловелас,
Зажал в дверях корыто с зеркалами.
…Так если верить в эти зеркала,
Где за разводами теряет лик уродство,
Сам факт наличия какого-то бытья
Скорее аксиома мимоходства,
Чем осмотрительность хозяина всего,
Не обещающего крепкого достатка,
Где бесполезно будоражить дно
Провинциального, глухого беспорядка.
***
Сердце лезет горлом. Фиолет,
словно вор, крадётся по распущенным
волосам твоим. И капель нет.
Не хватало, в двадцать, с чем-то, лет
расставаться с миром обезумевшим.
Жаль. А мне казалось – мы сошлись.
Столько тайн друг другу с ходу выдали.
– Привыкай, сыночек, это жизнь.
(Вы не раз об этой бабке слышали)
Может, обойдётся? Походить?
Встал. Иду к окну. Чернее чёрного.
Может, выпить? Выпить? Я не пью.
Даже пива чем-то разведённого.
Почитать? Да, лечь и почить
классика какого-нибудь. Пушкина.
Где-то у меня была тетрадь
с самым дорогим. Вот, под подушкою.
Лёг, читаю. Ай, да человек!
Сколько сердца, чувства. Непростительно.
Непростительно открытый человек,
до губительного непростительно.
По-хорошему завидую. Горжусь.
Родился бы где-нибудь в Нигерии
(Не реальной, а какой-нибудь)
Чем гордился бы? Кольцом в носу? Орехами?
Повезло. Как всем нам повезло.
Если б знали мы, смогли прочувствовать.
Если бы, но… Трижды – «но».
Мы давно живём другим.
Не чувствами.
……………………………..
Сыплет небо белым. В простынях заблудилось.
Сердце, где ты? C кем ты?
Засыпаю. Сердце забылось.
***
Пойми всё то,
О чём успел сказать.
Прости всё то,
Чего не смог понять.