Гость

Ещё вчера здесь было жарко, и от проехавшего на велосипеде лепёшечника долго столбилась пыль; к вечеру же похолодало, потемнело, заскрипели ветхие ставни, а ночью погода испортилась вовсе, и с почерневшего неба хлынул дождь. Утром вновь светило яркое солнце, но было уже свежо, и запах мокрой земли под густыми чинарами говорил о том, что наступила поздняя ташкентская осень.
Эту местность, эту улицу городские жители не жаловали, отзывались о ней с презрением и брезгливостью, а если и попадали сюда по какому-то недоразумению, старались как можно скорее уехать. Деревянные бараки в два этажа, выстроенные более полувека назад, давно истлели и издавали теперь тяжёлый, сладковатый запах. Немощёные дворы утопали то в пыли, то в грязи, и случайный прохожий редко обходил стороной лужи, шагая прямиком в мутную воду, будто ему нечего было больше терять. В выходные дни возле домов слышались несвязные, долгие и мучительные разговоры, но никого из людей не было видно. Временами во двор выходила забитая старуха с замученным взглядом; она быстро озиралась по сторонам и в спешке развешивала выцветшее белье. Из окна напротив во все дни и ночи смотрел в никуда мужчина с сигаретой в руке; он никогда не подносил ее к губам, а только временами стряхивал с окурка пепел. Говорили, что этот человек вернулся с войны без ног; прошло тридцать лет, а он все никак не мог умереть. Во всем здесь узнавались признаки старой жизни, каждый закоулок хранил в себе тайну, но тайна эта была порочна. «Русская махалля», как называли эту улицу в народе, доживала свой век, и исход ее был тосклив, как вечерняя русская степь.

Тем неожиданней был приезд этого человека. В чёрном пальто, в широком шарфе, повязанном на московский манер – поверх приподнятого ворота, он стоял среди дороги с небольшой поклажей в руках и смотрел на окна домов. Его отлакированные до блеска ботинки уже успели запачкаться, но это не портило вида записного красавца. Постояв так с минуту, он двинулся в сторону одного из подъездов, с осторожностью отмахиваясь от приставшей к нему дворняги.
«Ничего тут не изменилось за двадцать пять лет», – думал он, поднимаясь по тёмной лестнице.
Открывала ему худосочная женщина в довольно уже преклонных годах.
– Здравствуй, Алевтина – говорил человек, вглядываясь во мглу квартиры, из которой валил жар и пахло рыбой.
– Приехал! Миленький, приехал! – приветствовала его хозяйка, снимая фартук. Потом были долгие восклицания, возгласы удивления, объятия. Проводив гостя в светлую кухню, Алевтина Сергеевна усадила его за пустой столик с рассыпанной на нем мукой.
– Я тут, знаешь ли, готовилась к твоему приезду, – конфузливо улыбнулась она и, заметив тяжелое дыхание гостя, добавила: – Погоди, я открою окна, дышать небось совсем нечем.
Поправив волосы, человек сложил руки и задумался. В этой женщине, в засаленном фартуке, с платком на голове, из-под которого выбивались седые патлы, он не находил прежней своей сестры. В ту пору, когда он уезжал, это была интересная девушка, молодая мать и счастливая жена. Теперь же он видел перед собой суетливую старуху. Какие испытания ей пришлось пережить? Смерть родителей, развод, бедность, даже нищету. Но сына она вырастила; стало быть, со своей задачей справилась достойно, и вот теперь обратилась за помощью к брату.
– Где же мой племянник?
– Он скоро будет, – отвечала женщина. – Ближе к обеду будет. Егорка, представляешь, такой большой вымахал. Все на велосипедах катался... награды получал. Он тебе сразу понравится. – Говоря это, Алевтина Сергеевна вспомнила о некой серебряной медали, которую Егорка получил, будучи еще школьником, кинулась искать ее, разворошила весь буфет, но так и не нашла.
– А я ведь не узнал нашего города, Алевтина, – сказал гость, подходя к сестре. – Думал проведать наш старый дом – помнишь, какие виноградники там росли? – но нет уж его и в помине. Хотел было съездить на кладбище, навестить могилу родителей, но я даже не знаю, где они похоронены.
– Дом давно сломали... Мы его продали, когда не стало отца, чтобы расплатиться с долгами. Нам некому было помочь, сам знаешь… – вздохнула Алевтина Сергеевна. – А родителей навестить все же надо, братец. Завтра вместе и отправимся.
– Увы, не получится. Рейс сегодня вечером. Да я и к вам, собственно, заехал между дел, так только… чтобы с племянником поговорить по твоему же ходатайству. Ты говоришь, что парень он толковый. Если так, то найдём ему место. А уж о переезде я сам позабочусь, да и с жильём ему подсоблю.

Так, за тихой беседой незаметно подошел час обеда, и на кухонном столе друг за другом появились: ляган с жареной рыбой, большая миска, полная фруктов, и бутылка вина местного разлива. Судя по всему, даже эти скромные угощения обошлись хозяйке дорого, но ничего не было жалко во имя того, ради чего это всё было приготовлено.
– И всё-таки, где же мой долгожданный племянник? – спросил гость, по старой привычке перебирая в пальцах часы. – Вот уже и стол готов. Уж не забыл ли он про нас?
В ответ на это хозяйка тихо улыбнулась: «Будет тебе, придёт с минуты на минуту». Однако с едва скрываемой тревогой отвернулась к окну. – Я хотела тебе сказать, что в Москве ему, наверное, будет трудно. Ты, пожалуйста, не бросай его одного. 
– Ну, что ты… 
Женщина разлила чай и завела длинный разговор о своей жизни, затем плавно перешла на сына, вновь хвалила его, говорила о дарованиях и талантах Егорки, после вспомнила молодость, рассказала о своей болезни, о трудном быте. Речь ее была тороплива, сбивчива, слова наваливались друг на друга, и под их тяжёлым грузом трудно было понять, где следовало поддержать её, выразить понимание, а где хватило бы одобрительной улыбки.
Гость не притрагивался к чаю, по его скучающему выражению лица было заметно, что он давно потерял суть разговора, да и, казалось, вовсе не слушал, о чём говорит сестра. 
Поэтому когда в прихожей раздался звонок, он оживился и, надев на запястье часы, приготовился к долгожданной встрече. Последний раз он видел племянника еще младенцем, но со слов сестры знал, что из него вырос талантливый юноша, обладающий недюжинными способностями в самых разных областях человеческой деятельности. И если для гостя эта встреча была не более чем семейным воссоединением, то Алевтина Сергеевна возлагала на неё самые большие надежды. Приезд брата стал для нее редкой возможностью, которая даётся только раз в жизни.
Но хозяйка вернулась одна.
– Это опять соседка! – сказала она. – Такая взбалмошная женщина. Представляешь, ходит по квартирам и спрашивает своего мужа. Он умер два года назад, а она теперь его ищет. Совсем из ума выжила на старости лет. Никакой жизни не дает.
– Весело у вас тут, – угрюмо ответил гость, усаживаясь на прежнее место. 
Тем временем теплый свет, доселе наполнявший кухню, сменился бледным послеобеденным матовым разливом, и прохладный ветер, распахнувший окно, ворвался в дом вместе с шумом столетних чинар. Послышалось, как на улице что-то упало, как залаяла дворовая собака. Хозяйка закрыла окна.
– Почему он не идёт? – твёрдым голосом спросил гость. – Не случилось ли чего?
– Он обещал прийти к обеду, – начала оправдываться женщина, – но… погоди, я ему позвоню. – Она быстрым шагом удалилась в прихожую. – Ты пока ешь! – крикнула она брату из другой комнаты.

Гость встал, прошёлся несколько раз по комнате, подошёл к столу, брезгливо посмотрел на жареную рыбу и последовал за сестрой.
– Не отвечает, – сказала она, вешая трубку, – ничего не понимаю. Ведь договаривались... – опустила голову хозяйка. – А хочешь, я покажу тебе наш альбом? – немного погодя спросила она, не зная, чем занять брата. 
Пробираясь по тесному коридору, за неприкрытой дверью чулана гость увидел спортивный велосипед. С разбитой фарой, покрытый каким-то тряпьем и пылью, так что нельзя было разобрать цвета, он неподступно стоял в самом дальнем углу кладовой, окружённый неимоверным количеством бутылок. Заметив взгляд гостя, Алевтина Сергеевна поспешила толкнуть дверь, – ой, у нас такой кавардак дома. Всё никак не дойдут руки вынести хлам. Здоровье уже не то.
Фотографий оказалось на удивление много, но почти все они были сделаны давно, и понять по ним, как выглядит племянник теперь, не представлялось возможным. Каждый снимок с изображением сына Алевтины Сергеевны был любовно подписан её же рукой на обороте: тут он идёт в школу, здесь его награждают памятной медалью, а это уже выпускной; куда повернула его дальнейшая судьба – альбом упрямо умалчивал.
– Однако рано у вас начинает темнеть, – сказал гость, откладывая очередную фотографию. – Не опоздать бы.
– Я и сама не знаю, что думать, – вздохнула женщина. Чувствуя в голосе брата упрек, она неловко переложила все снимки на диван и вновь направилась звонить сыну. – Ведь договаривались, что же это такое, – причитала она по дороге. Но и на этот раз звонок оказался безответным. – Ты подожди ещё немного, он должен прийти, – сказала она гостю, вернувшись.

Скоро в комнате без света уже трудно стало разбирать лица; но, то ли не было лампы, то ли хозяйка забылась другими мыслями. Встревоженно она ходила по комнате, садилась в кресло, внезапно вставала, снова начинала расхаживать, пока, наконец, не замерла у окна. 
– Тишина, даже ветка не хрустнет, – задумчиво сказала она, глядя в темноту.
Так в полном безмолвии прошла целая вечность. Молчали даже большие настенные часы. И в молчании этом было не понять, не уловить скорости времени: если хозяйке казалось, что оно тянется медленно, останавливаясь и замирая, то для гостя оно теперь помчалось на всех парах, как поезд, на который можно не успеть. 
– Мне пора, Алевтина. Уже пора! – говорит он, поднимаясь с места.
– Но обещал же, обещал! – снова бросается к телефону женщина, звонит, – и снова безуспешно. – Подождём еще немного, прошу тебя! Он скоро будет, он скоро будет! – умоляюще смотрит она на гостя, но не получив никакого ответа, срывает с себя платок и падает в кресло.
Старая мать, конечно, уже обо всём догадывается. Но как быть? Что сказать брату? Какой позор, боже, какой позор! Глухой звонок раздается, как сквозь сон. Женщина, нащупывая стены в тусклой прихожей, пробирается к двери. Но прежде чем успевает подойти к ней, видит, как на пороге показывается сын.
– Закрыв-в-вать надо! Д-дверь открытая… сов-в-всем того… – невнятно проговаривает он каждое слово и, не разуваясь, вваливается в квартиру.
– Егорушка, ты опять за своё!
– Молччччи! – отталкивает он мать и направляется к себе.
– Там дядя твой приехал, Егор.
– Молч-ч-чи! Я сказал!.. Я спать хочу, – хрипит он, отмахиваясь от рук матери. Сам при этом путается в собственных ногах и, кажется, вот-вот упадёт. 
– Егор, ты слышишь меня? Егор! Господи, ну что же это такое… – чуть ли не плача говорит женщина, следуя за сыном. Но вдруг останавливается, выжидающе наблюдает за его неуклюжими движениями, за безобразными повадками, которые раньше не замечала или не обращала на них внимания, и как только он укладывается в кровати, бросается на него в истерике, тормошит, причитает. – Какое чудовище!.. Господи, какое чудовище я вырастила!
– А ты, нищ-щенка… – басит сын срывающимся голосом – ты кого хотела вырастить? Ц-царя Соломона? При такой-то жизни. На кой ч-ч-чёрт ты меня родила?
Эти слова резко осаждают старую мать. В испуге, растерянности она на мгновение замирает с немым вопросом в глазах, затем медленно встаёт, хочет что-то сказать, но не находит слов, пятится, точно от дикого зверя. – Что же это ты такое говоришь? А? Сынок?.. – полушепотом произносит женщина. – Что же мне делать? Как же так? – повторяет она, беспомощно указывая руками на сына. Но ответа так и не следует. В долгом молчании стоит она посреди черной комнаты, и чудится ей, что стены дома сейчас рухнут, и пол провалится под ней.

Внезапная мысль о брате возвращает Алевтину Сергеевну к жизни. Выйдя в прихожую, она обнаруживает, что гостя там нет. Не оказывается его ни в кухне, ни в гостиной. Она ещё раз обходит весь дом, возвращается в спальню, где беспробудно спит сын, что-то кричит, не помня себя, и только когда понимает, что в квартире нет ни брата, ни его вещей, падает на колени и начинает безудержно рыдать.
Поздняя ночь. Приготовленный обед давно остыл. Старая мать лежит на кровати. Руки ее скрещены на груди, а губы изогнуты во вздрагивающем плаче. Уже который час она не находит в себе никаких сил подняться. Лежа в сумрачной комнате, женщина вспоминает об умерших родителях, о бедной юности и неудачном замужестве, думает о своем непутевом сыне, о трудной работе, тяжелом недуге и беспросветной нужде. Много еще мыслей проносится в её голове, по большей части неприятных, пугающих. Наконец, на исходе ночи она глубоко вздыхает и, едва улыбнувшись, говорит: «Ничего, вот уже скоро я умру». И в улыбке этой виднеется улыбка юной барышни, которая в ночь перед бракосочетанием глядится в зеркало: со страхом, брезгливостью и надеждой.