«Папа» Хоттабыча – жить «по-своему»

Юбилеи смерти не отмечают. Поминки-то и то вещь странная. Все сидят, едят, пьют, после второй (а между первой и второй перерывчик – небольшой) уже особо и не помнят, по какому поводу застолье, изредка кто-то что-то вспоминает об «усопшем», и то, чисто потому, что так принято, «поднабравшись» кричат: «пусть земля ему будет пухом», даже не задумываясь над смыслом сказанного, и только для близких это всё происходит, как в тумане, и, может, поэтому близкие потом этот день плохо помнят – «лишь урывками».
Но, тем не менее, даты смерти существуют. И поэтому сорок лет спустя после кончины очень умного и самобытного писателя Лазаря Лагина (Гинзбурга) («папы» Хоттабыча) хочется несколько слов сказать о нём, «замолвить» словечко перед нынешним поколением, любящим Бузову и Собчак. 
Хотя, конечно, дело не в поколении. Просто не хочется, чтобы наш мир превращался в мир «клонов», когда на шоу «Голос» известные музыканты и композиторы на песню Талькова («Чистые пруды – застенчивые ивы, как девчонки, смолкли у воды…», кстати, замечательнейший образ) говорят, что в 21-м веке всего этого нет, в лучшем случае горят «фонари», а вокалиста с прекрасным голосом, исполняющего песню, которую пел Муслим Магомаев – «Твои следы», обвиняют в том, что он «заморозился» лет на тридцать (ну, действительно, какие «твои следы», когда есть виагра).
Впрочем, объективности ради, стоит сказать, что и в Советском Союзе Лазаря Лагина как писателя знали, мягко говоря, далеко не все, однако, все любили и знали его Хоттабыча (пусть по известному фильму, и всё-таки…), а ныне и Хоттабыча мало кто знает. По ТВ фильм показывают редко (там пионеры и пионерские галстуки), а о том, что это – мудрейшая сказка, как-то не очень думается.
Между тем, Лазарь Иосифович Гинзбург (Лагин) – «папа» Хоттабыча и автор советской сатирической, фантастической и детской литературы достоин того, чтобы о нём знали. 

Итак…
Псевдоним Лагин явился объединением начальных букв имени и фамилии.
Есть люди, которые независимо оттого, чем они занимаются в жизни, живут не «потому», а «вопреки». Они всё делают по-своему. И это совершенно не совпадает с тем, что, казалось бы, логично было бы от них ждать на данный момент жизни. А Лагин так жил постоянно.

Выбор
Родился он 4 декабря 1903 года в Витебске в еврейской семье. Говорят, что место рождения влияет не только на гороскоп и судьбу, но и обладает «определённой энергетикой». К слову сказать, в их местности жили Шагал, Малевич, другие талантливейшие люди.
У его родителей – Иосифа Файвелевича (Иоселя Файбышевича) Гинзбурга, уроженца Невеля, и Ханы Лазаревны (Ханы-Двойры Лейзеровны) Гинзбург было пятеро детей, Лазарь Иосифович стал первенцем.
Отец его перегонял плоты по реке. На следующий год после рождения первенца (Лазаря) семья, скопив денег, переехала в Минск, где отец открыл скобяную лавку. Конечно, родители надеялись, что их старший сын продолжит семейный бизнес. 
Однако у него оказались другие интересы, другие жизненные позиции, и потому, как это иной раз бывает в таких семьях, их сына ждала иная судьба, и он сделал в судьбе свой Выбор.
После окончания школы и получения аттестата в 1919 году пятнадцатилетний Лазарь добровольцем уходит на фронт воевать за «красных». Шла жестокая бойня, гражданская война. В 1920 г. он вступает в ВКП(б), а уже потом и в комсомол. И здесь всё было, не как у всех. Обычно люди вступали сначала в комсомол, потом в партию.
Позже он занимается организацией комсомола на территории Белоруссии и одновременно в 1922 г. начинает выступать на страницах газет со стихами и заметками. 
Конечно, в строчках биографии трудно передать ту жизнь, которой жил молодой совсем парень.
Разве расскажешь в скупых биографических данных о том, что означало уйти на фронт в пятнадцать лет? Это не выступать с высоких трибун. Там пули свистят, летят над твоей головой. И «сабли наголо»… Смерть и жизнь стоят рядом на одном перешейке. И кто знает, что тебе уготовила судьба? И если уж суждено умереть, все хотят, чтобы смерть была мгновенной.
А комсомол? Там тоже не было в то время «наших» или «не наших». Кругом – враги.
Не зря писал Эдуард Багрицкий: «…Нас водила молодость в сабельный поход».
При этом люди искренне верили, что уйдя от самодержавия, от материального и социального неравенства, они обретут «Рай» и небесные блага на земле. Кто же знал, что всё окажется не так. Человеку свойственно верить в обещания, массами легко манипулировать тем, кто освоил это «умение».

Творчество
Писатель Лагин не только верил, он участвовал в боях за «светлое будущее» человечества.
Однако, когда он начал заниматься журналистикой, публицистикой, писать прозу, в отличие от других (не всех, но многих), не стал, что называется, агитировать за «советскую власть». Его прозой стала фантастика с элементами тонкой иронии, порой сатиры, написанная в хорошем стиле.
Из-под его пера вышло немало книг. В 1934 году была опубликована первая книжка начинающего писателя «153 самоубийцы». Вскоре после выхода этого сатирического сборника Лагина приняли в Союз писателей. В этой же книжке впервые увидел свет и памфлет «Элексир сатаны», из которого после войны получился замечательный фантастический роман «Патент АВ» (1947). 
Примерно в эти же годы увидели свет такие книги писателя, как «Броненосец “Анюта”» (1945); «Мои друзья черноморцы» (1947), написанная на идиш и посвященная героям-евреям Черноморского флота; «Остров разочарования» (1951). 
За роман «Остров Разочарования» в 1953 году Лазарю Иосифовичу была присуждена Сталинская премия, однако, спустя некоторое время присуждение это было отменено.
Примером замечательной иронии и лёгкой сатиры в книгах Лагина может служить окончание в романе «Остров Разочарования».

«…В понедельник, двенадцатого июня, в начале восьмого часа утра, два отряда, составленных из воинов Нового Вифлеема и Доброй Надежды, ворвались со стороны суши и с моря в Эльсинор. В деревне царила зловещая тишина селения, покинутого обитателями. Все люди Эльсинора укрылись в пещере. Вход в неё был завален камнями. Безмятежное, ясное и солнечное утро стояло над островом Разочарования…»

Из других произведений наиболее известны памфлеты «Атавия Проксима» (1956), «Съеденный архипелаг» и «Белокурая бестия» (оба – 1963), повесть «Майор Велл Эндью» (1962), сделанная, как некая вариация на тему «Войны миров» Г. Уэллса. 
Не слишком удачным оказался роман «Голубой человек», писавшийся писателем с 1957 по 1964 г. и повествующий о путешествии из СССР пятидесятых годов в царскую Россию, хотя сам Лагин ценил и любил его больше всего. Пример того, как часто собственное мнение не совпадает с мнением окружающих. 
Кстати, в «Голубом человеке» писатель описал соседа по коммуналке, сделав его агентом охранки. И тот до конца своей жизни звонил Лазарю Иосифовичу по телефону ночами и спрашивал, когда тот уберётся в свой Израиль. На что Лагин отвечал, что убраться не может, потому что у него мать была белорусской.
Перечисленный выше список публикаций Лазаря Иосифовича далеко не полный. Впрочем, стоит заметить, что занимался он не только писательской, но и журналистской деятельностью, работая сначала в газете «Правда», позже в журнале «Крокодил», где был заместителем главного редактора, а последние годы корреспондентом.

Могли и арестовать
Жизнь Лагина в СССР и в Союзе писателей СССР была далеко не безоблачной. 
В 1938 году был арестован Михаил Кольцов – главный редактор «Крокодила». Лазарю Иосифовичу тоже грозил арест. Спас председатель Союза писателей Фадеев, отправив его и карикатуриста Бориса Ефимова – брата Кольцова в длительную командировку на архипелаг Шпицберген. 
Дочь Лагина вспоминала, что её мать рассказывала, как во время отсутствия отца в квартиру несколько раз приходили с ордером на его арест. К счастью, бумага на арест действовала всего один день. Поэтому арестовать Лазаря Иосифовича не удалось. После же его возвращения НКВД не проявляло к нему интереса. Фадеев отплатил фантасту добром за добро.
В принципе, у Лазаря Иосифовича, вследствие его честного характера, были хорошие отношения с писательским миром. Он не участвовал в интригах, свойственных тому времени, не участвовал в «дворцовых» переворотах. Более того, Лагин открыл для страны и литературы Стругацких, которые впоследствии к нему очень хорошо относились. 
Вот какой очерк написал Аркадий Стругацкий о Лазаре Иосифовиче после его смерти.

Стругацкий о Лагине
«…Мы познакомились года за два до его безвременной кончины. Мне посчастливилось провести не один вечер в его гостиной за чаем (гостю доставалось и кое-что покрепче) в прелюбопытнейших беседах на разнообразные темы – от литературных анекдотов до тайн высокой политики, – и я никогда не забуду его, тогдашнего: вот он сидит боком к столу, посасывает пустую трубочку и снисходительно-внимательно слушает меня, а затем принимается говорить сам сипловато-хриплым, ещё в довоенные времена, наверное, севшим голосом...
Что касается знакомства “книжного”, то оно у меня состоялось, как и у миллионов моих сверстников, четырьмя десятилетиями раньше, когда я с изумлением и восторгом читал и перечитывал поразительную сказку о похождениях пионера Вольки и старого доброго джинна Хоттабыча. Сказку, украшенную непревзойдёнными иллюстрациями Рогова, печатал из номера в номер превосходный в те времена детский журнал “Пионер”, и с тех пор вот уже половину столетия странствует по всему нашему миру созданный талантом писателя Лазаря Иосифовича Лагина образ современного Дон-Кихота в шляпе-канотье и короткой курточке, с этаким вот носом и многострадальной бородой, странствует, поражая молодое воображение, по страницам бесчисленных наших и зарубежных изданий, по экранам кино и театральным подмосткам и, надо полагать, будет странствовать, пока сохраняется в человеке надежда, вера в добро и чувство юмора.
В сороковом году “Старик Хоттабыч” вышел отдельной книгой. Так началась писательская слава. Но в следующем году разразилась Война.
С первых же дней войны Лазарь Лагин на фронте.
С Дунайской военной флотилией прошёл весь её боевой путь от Измаила до Днестровского лимана.
Воевал в Одессе, Николаеве, Херсоне.
Затем – Севастополь, Политуправление Черноморского флота. Писатель политуправления – была такая должность. Участвовал в обороне Севастополя, в боях за Кавказ, в десантных операциях под Новороссийском, ходил в морских конвоях... и делал всё, что положено было делать писателю на фронте: писал листовки, рассказы, фельетоны, выступал перед бойцами и офицерами по политическим и военным вопросам, читал им свои произведения, писал истории кораблей и частей морской пехоты... Он сочинил даже несколько песен, которые, по его выражению, “краснофлотцы пели, потому что лучших тогда не было”.
После увольнения в запас Лагин целиком отдался творческой работе. Трудился, не щадя ни времени, ни сил. Работал на радио, в издательствах, за своим письменным столом.
Разумеется, жизнь его не была безоблачной. У писателей ни в какие времена не бывает безоблачной жизни. Но в те времена... и у писателей с таким именем-отчеством... Впрочем, хорошо уже то, что не пришлось Лазарю Лагину испить из горькой чаши, которая не минула многих других мастеров культуры. Но всё же имели место инциденты.
Так в 1952 году в “Комсомольской правде” была опубликована статья-фельетон, в которой некто Гаврутто обвинил Лагина в том, что его роман “Патент АВ” является плагиатом повести А. Беляева “Человек, нашедший своё лицо”. Не застенок, не лесоповал, конечно, но обвинение это стоило Лагину немало нервов и здоровья. (Впрочем, специальная комиссия Союза писателей под руководствстом Бориса Полевого доказала, что как раз А. Беляев мог заимствовать идею своего произведения из конспекта романа Л. Лагина “Эликсир сатаны”, опубликованного ещё в тридцать четвертом году. Странно, право: случись это сейчас, я бы в два счёта показал с книгами в руках, что эти два произведения не имеют между собой ничего общего.)
В 1953 году Лагина официально уведомили, что за роман “Остров Разочарования” ему присуждена Сталинская премия, а спустя какое-то время присуждение это было отменено. Тоже нервы и здоровье.
Уже в семьдесят первом году Госкино СССР запрещает съёмки мультфильмов “Диогенбочкоремонт” и “Наше вам прочтение!” по сценариям Лагина, сочтя их “идейно порочными и клевещущими на советский строй”...
Много было пакостей помельче, хотя тоже очень болезненных.
Но Лазарь Иосифович работу не прерывал.
Набирала ход машина холодной войны. На весь мир прогремели, докатившись до нас из гестаповских застенков, слова великого мученика: “Люди – будьте бдительны!”
Писатель Лагин не мог не откликнуться на этот призыв. И, пожалуй, нет у нас теперь столь мощного мастера политического гротеска, антивоенного, антифашистского, антиимпериалистического романа-памфлета. Одна за другой выходили из-под его пера, выскакивали, как из обоймы, по выражению Леонида Леонова, крепкие книги, в которых острый, захватывающий сюжет удивительным образом сочетался с остротой политической: “Патент АВ”, “Остров Разочарования”, “Атавия Проксима”, “Съеденный архипелаг”... 
И над калейдоскопом ярких фигур учёных и пролетариев, убийц в мундирах и убийц во фраках, борцов и обывателей вырос вдруг, словно в противоположность милому и доброму Хоттабычу, жуткий, почти сатанинский в своей обнажённой пошлости чемпион предателей майор Велл Эндъю – воплощение всей гнусности человеческой истории от античных времен до наших дней, мастерски вылепленный Лазарем Лагиным образ человека, предавшего само человечество...
Вероятно, эти фантастические романы-памфлеты после “Хоттабыча” наиболее известны нашему читателю. Гораздо менее известна – не по вине автора, конечно, – его серия коротких и острых сатирических притчей, объединённых в своеобразный цикл “Обидные сказки”. Сатирическое жало этих сказок направлено, если можно так выразиться, вовнутрь, что и объясняет, в известной мере, крайнюю их непопулярность у издателей доперестроечного периода. Над “Обидными сказками” Лагин работал с начала тридцатых годов и едва ли не до самой своей кончины. Наконец, был у Лагина и своеобразный цикл рассказов автобиографического толка, названный им “Жизнь тому назад”. Лишь один рассказ этого цикла увидел свет до выхода настоящей книжки.
Умер Лазарь Иосифович в 1979 году.
Как младший его коллега я решаюсь добавить к сказанному, что всегда восхищался работой Лагина – и не только смелостью его фантазии, не только сюжетным мастерством, но и превосходной стилистикой, умением пользоваться словом, своеобразной интонацией, по которой узнавал автора с первых же строк, что, как известно, можно сказать далеко не о каждом писателе…»

Рассказать о Лагине, о его жизни и творчестве, лучше, чем Стругацкий, трудно. В его строчках звучит «не перепевка» известных фактов биографии, в его строчках история человека, которого Стругацкий знал лично, с которым жил в одно время.
И ещё одно не менее интересное знакомство Лазаря Иосифовича – знакомство с Маяковским. 
Из воспоминаний Лагина об известном поэте.

Встреча с Маяковским (Жизнь тому назад) 
«Впервые я увидел Маяковского и разговаривал с ним, точнее – задал ему несколько вопросов, в Центральной литературной студии ЛИТО (то есть Литературного отдела) Наркомпроса. Была такая студия в тысяча девятьсот двадцатом – двадцать первом учебном году: первая попытка молодого Советского государства наладить организованную подготовку литераторов. Создана она была, как и сам ЛИТО, попечением Валерия Яковлевича Брюсова.
Занимались мы несколько раз в неделю, по вечерам (все мы были люди весьма занятые). Обычно присутствовало человек десять-пятнадцать, поэтому каждый новый человек примечался сразу.
На одном из занятий я заметил двух неизвестных. Это определенно не были студийцы. Студийцев я знал в лицо. Это, тем более, не были лекторы. Для нашей профессуры они были слишком молоды. Почти одногодки, лет по двадцать шесть – двадцать семь. Они сидели в стороне от большого, крытого зелёным сукном, длиннющего стола, за которым проходили наши занятия, на маленьком дамском письменном столике, беззаботно свесив ноги. Сидели, слушали лектора, сдержанно веселились, по-мальчишески болтая ногами, и изредка обменивались явно ехидными репликами, нашёптывая их друг другу на ухо.
Один из них – высокий, стриженный под машинку, с энергично выступающим подбородком, другой – ростом пониже, подвижный как ртуть, с изрядной, не по возрасту, лысиной.
Судя по их лицам, им было что возразить лектору.
А лектором в этот вечер был Михаил Осипович Гершензон. Перед ним белел на сукне листок бумаги с планом лекции, но он на листок не смотрел – во-первых, потому, что он прекрасно помнил и план и материал лекции, но главным образом потому, что он смотрел, и со всё возрастающим раздражением, на перешептывающихся незнакомцев. Нет, они, упаси боже, нисколько не шумели. Они перешёптывались совершенно бесшумно, но было нетрудно догадаться, что на его счёт.
Говорят (лично я ни тогда, ни впоследствии этим вопросом не занимался), что у Гершензона было что сказать нового и интересного насчёт творчества Тургенева, о котором в тот вечер шла речь. Но его зачастую весьма ценные наблюдения и выводы обычно бывали сдобрены такой лошадиной дозой мистики, что вызывали живейшее желание возразить лектору у каждого, кто смотрел на мир без потребности немедленного выколупывания из него волнующих зёрен иррационального и потустороннего.
Гершензон, это мы все видели, весь напружинился, глаза его свирепо сузились, но он сделал над собой усилие и, стараясь не смотреть на дерзких нарушителей спокойствия, продолжал свою лекцию. Так всё шло внешне вполне благополучно, пока Гершензон во всеоружии мистической терминологии не заговорил о роли вдохновения в творчестве Тургенева.
И тут незнакомец, который повыше, не выдержал и громким, хорошо поставленным басом подал реплику:
– А, по-моему, никакого вдохновенья нет.
Гершензон высоко поднял брови, словно только теперь заметил присутствие посторонних, и ещё более ровным голосом быстро возразил:
– Вы бы этого не сказали, если бы занимались искусством.
Незнакомцы ещё больше развеселились, и тот, который подал первую реплику, подал и вторую:
– Не скажите. Пописываю.
– Значит, неважно пописываете.
– Не могу пожаловаться.
– Не знаю, не знаю, – с учтивой улыбочкой отвечал Гершензон.
– Литературу надо знать, – назидательно, как маленькому, сказал незнакомец.
Тут второй незнакомец, который пониже, совсем развеселился, от полноты чувств хлопнул своего товарища по коленке и торжествующе воскликнул:
– Разрешите представить: Владимир Владимирович Маяковский.
Маяковский в свою очередь хлопнул его по коленке:
– А это Виктор Борисович Шкловский!
Вот это была сенсация! Чувствуя, что всё наше внимание обращено на гостей, Гершензон самолюбиво закруглил свою лекцию. Но он слишком был литератором, чтобы обидеться, и смиренно остался за столом уже на правах простого слушателя.
Не помню уже, почему Маяковский решительно отказался читать нам стихи, – кажется, из-за только что перенесённой болезни. А может быть, потому, что не смог превозмочь своей обиды на ЛИТО. Недаром в одной из анкет, заполненных им в том же двадцатом году, он сделал приписку: «Одиннадцать лет пишу и ругаюсь с глупыми. Признан за поэта всеми, кроме ЛИТО, печатать хотят все, кроме Госиздата».
Словом, Маяковский наотрез отказался. Зато мы уговорили Шкловского, и он прочёл нам небольшой доклад о том, как построен «Тристрам Шенди». Не знаю, как другие студийцы, но что до меня, то я ни о «Тристраме Шенди», ни о его авторе Стерне тогда ещё и слыхом не слыхивал. А слушать Шкловского было всё же чертовски интересно. Это был совершенно новый для меня технологический, что ли, разбор произведения. Я был тогда ещё очень молод, мне ещё не было и семнадцати лет. Мне тогда казалось, что стоит только хорошенечко вникнуть в несколько подобных разборов, и тебе откроется тайна сочинения вполне приличной прозы.
В кабинет Брюсова, где велись наши занятия, мы ходили через большое помещение, в котором дореволюционные хозяева особняка, вероятно, устраивали званые вечера с танцами. На дощатой эстраде стоял большой концертный рояль. Со стены, с картины Репина, опершись на толстую трость, неодобрительно смотрел на пустынный зал писатель Писемский. Не то в конце апреля, не то в первых числах ноября тысяча девятьсот двадцать первого года я в этом зале впервые слушал Маяковского. Он прочёл два тогда ещё не опубликованных стихотворения.
«Необычайное приключение, бывшее с Владимиром Маяковским летом на даче (Пушкино, Акулова гора, дача Румянцева, 27 вёрст по Ярославской железной дороге)», – строго объявил он, утвердившись перед роялем, на самой кромке эстрады, и сразу начал:

В сто сорок солнц закат
пылал,
в июль катилось лето…

Не буду врать, меньше всего я в те минуты интересовался тем, как зал реагирует на стихи моего любимого поэта, но могу засвидетельствовать – были долгие и дружные аплодисменты, значительно более долгие и дружные, чем это можно было ожидать в ЛИТО, где к Маяковскому относились довольно прохладно, чтобы не сказать больше.
– А теперь, – сказал Маяковский, с каменным лицом переждав аплодисменты, – я прочту совсем недавно написанное «Стихотворение о Мясницкой, о бабе и о всероссийском масштабе».
Рядом со мной стоял (стульев было чертовски мало) мужчина лет под пятьдесят, с подчёркнутой, но уже здорово траченной молью респектабельностью, в изрядно пожелтевшем стоячем воротничке с загнутыми уголками, в пенсне с золотой оправой. Он его снял, своё пенсне, как только Маяковский вышел на эстраду, и тщательно, чуть ли не до дыр протирал замшевым лоскутком, пока Маяковский читал первое своё стихотворение, протирал и во время второго стихотворения, всем своим видом давая понять, что считает себя выше подобной поэзии, что он её попросту не замечает.
Теперь я следил за лицами слушателей и видел, как даже люди, долго крепившиеся, вдруг помимо своей воли заулыбались.
Маяковский кончил читать, грянули рукоплескания. Мой сосед, напялив наконец на свой точёный носик пенсне, тоже совсем уж было собрался поаплодировать, уже он и руки надлежащим манером изготовил, но в последнюю секунду передумал, вынул из кармана носовой платок и довольно звучно для респектабельного человека высморкался…»

Любопытно, что в это время Лазарь Иосифович тоже писал стихи, и свои «пробы пера» он показал Маяковскому. Позже в семье писателя рассказывали, что Маяковскому стихи понравились и при новой встрече он спросил: «Дорогой Лазарь, что же вы мне не приносите свои новые стихи?» На что Лагин ответил: «Как вы, Владимир Владимирович, не могу. А хуже не хочется».

Из поэмы Лагина «Ночь в контрразведке» 

Наверно, в небесах погром,
Познанцы-вьюги рвут перины снега.
И город полон стоном от набега.
Теперь, наверно, в небесах погром. 

Метель качает дуговые фонари,
Как там, за городом, верхушки сосен в роще,
И смотрит хмуро сонным глазом площадь,
Как наверху метель качает фонари. 

И снег на вывески и на карниз окон
Всё падает и засыпает кровли,
И медленно растут, растут седые брови
Над вывесками и карнизами окон.
Плетутся тротуары к площадям,
Туда, где тайное собрание дорог,
Как давшие безмолвия зарок,
Они плетутся каждой ночью к площадям. 

Чего ж метель шуршит о кирпичи?
И гложет их, и просится за стенку?
Начнётся день, и нас опять в застенок.
Чего ж она шуршит о кирпичи? 

Наверно, в небесах погром,
Познанцы-вьюги рвут перины снега.
И город полон стоном от набега…
Теперь, наверно, в небесах погром…

Как-то по прошествии ряда лет в одной из своих книг Лазарь Иосифович напишет: «Говоря откровенно, у меня имеется немалая заслуга перед отечественной литературой: я вовремя и навеки перестал писать стихи». 
Лагин был очень остроумен. Некоторые его цитаты современны и актуальны даже сегодня.

«Одни строят, другие пристраиваются, третьи устраиваются».
«Лакеи не уважают тех, кто их уважает».
«Червяки орлов не боятся. Они боятся кур».

Хотя на вкус и на цвет… Когда люди узнавали в сказанном писателем себя, им это не слишком нравилось. 

Хоттабыч
Говорить о Лагине и не сказать ничего о его «Старике Хоттабыче», себя не уважать.
Начать стоит с авторского предисловия. 

«Ах, как мечтают те люди хоть о самом завалящем джинне из старинной сказки, который явился бы к ним со своими дворцами, сокровищами! Конечно, думают они, любой джинн, проведший две тысячи лет в заточении, поневоле отстал бы от жизни. И возможно, что дворец, который он преподнесёт в подарок, будет не совсем благоустроен с точки зрения современных достижений техники. Ведь архитектура со времён калифа Гарун аль Рашида так шагнула вперёд! Появились ванные комнаты, лифты, большие, светлые окна, паровое отопление, электрическое освещение... Да ладно уж, стоит ли придираться! Пусть дарит такие дворцы, какие ему заблагорассудится. Были бы только сундуки с золотом и бриллиантами, а остальное приложится: и почёт, и власть, и яства, и блаженная, праздная жизнь богатого “цивилизованного” бездельника, презирающего всех тех, кто живёт плодами своих трудов. От такого джинна можно и любое огорчение стерпеть. И не беда, если он не знает многих правил современного общежития и светских манер и если он иногда и поставит тебя в скандальное положение. Чародею, швыряющемуся сундуками с драгоценностями, эти люди всё простят. Ну, а что, если бы такой джинн да вдруг попал в нашу страну, где совсем другие представления о счастье и справедливости, где власть богачей давно и навсегда уничтожена и где только честный труд приносит человеку счастье, почёт и славу? Я старался вообразить, что получилось бы, если бы джинна спас из заточения в сосуде самый обыкновенный советский мальчик, такой, каких миллионы в нашей счастливой социалистической стране…»

Считают, что Лазарь Иосифович написал сказку, прочитав труд Томаса Энсти Гатри «Медный кувшин», находясь под впечатлением от этой книги. 
Сначала повесть-сказка была опубликована в газете «Пионерская правда» и журнале «Пионер». Отдельной книгой она вышла в свет через два года, в 1940 году. 
При этом первая редакция сильно отличалась от последующей, которую читатели смогли приобрести только в 1951 году. За 11 лет изменялись персонажи, эпизоды книги, появились новые интересные страницы. Сценарий фильма был написан автором на основании второй редакции сказки. Лазарь Лагин внимательно относился к политической ситуации в стране, которая постоянно менялась. 
Весьма любопытно мнение одного из исследователей об этой сказке.

«Дотошно вчитываясь в текст “Хоттабыча”, мы обнаружим удивительные вещи. Старик из бутылки, точнее – джинн из глиняного кувшина, хоть и одет изначально в арабские одежды, бормочет свои заклинания на еврейском языке! 
Читаем далее первый вариант книги.
“Вместо ответа Хоттабыч, кряхтя, вырвал из бороды тринадцать волосков, мелко их изорвал, выкрикнул какое-то странное слово лехододиликраскало”...
Меня удивляет, почему это пропустила цензура! И почему Лагина не посадили в 38-ом, когда была опубликована эта сказка? Вы не знаете значения этого заклинания? Неудивительно.
Это же известнейший еврейский гимн, который ортодоксальные иудеи поют перед каждой субботой! “Лехо доди ликрас кало, пней шабес некабело”.
Что означает “иди, мой друг, навстречу невесте, встретим лик Субботы”. Это вам не какой-то там «трах-тибидох-тах-тах», которого, кстати, нет в тексте...»

Возможно, что Лазарь Иосифич, не очень владея сакральными знаниями Ислама, использовал где-то иудейские традиции, которые были знакомы ему с детства.
Заканчивая разговор о Хоттабыче (лебединой песне писателя), но не заканчивая разговор об этом удивительном человеке, приведём в заключение примеры некоторых воспоминаний о нём.

Из воспоминаний дочери
Наталья Лагина (дочь писателя) вспоминала, что отец больше всего любил музыку и конфеты. Это был «ужасный сладкоежка и чудовищный лентяй». Положив перед собой килограмм шоколада, он садился писать «Хоттабыча».
Родные закрывали входную дверь на замок, чтобы писатель не сбежал погулять.
Он был «добрый и сумасбродный». Характер у него был взрывной, многое зависело от настроения.
«Папа мог быть милым, а затем – как вихрь на него налетал – брал, например, со стола тяжёлую тарелку и швырял мне в голову в припадке плохого настроения. Я, обиженная, закрывалась в своей комнате, а он, тут же остыв, подсовывал мне под дверь шоколадку: “Прости, был не прав”. Он хотел, чтобы я сама умела себя защищать, не была изнеженной, поэтому и казался иногда таким грубым», – вспоминала Наталья Лагина. 

О личной жизни
Лазарь Иосифович был непубличным человеком. Мало общался с журналистами, считая, что писатель должен писать книги, а не давать интервью.
О его личной жизни известно только, что она не состоялась. Андрей Кончаловский как-то вспоминал, что на всю Москву было три признанных красавицы, одна из них была Татьяна Васильева, жена Лагина. Дочь писателя в дополнение рассказывала, что её мама была «вылитая Любовь Орлова в её лучшие годы» и даже дублировала звезду на крупных планах в фильме «Весна». 
Однако семья распалась, вскоре после Великой Отечественной войны. Жена Татьяна ушла от Лазаря Лагина к пресс-атташе юго¬славского посольства. Произошло это в 1946 году. 
Отчим относился к Наташе хорошо, хотел взять её в Югославию. Лазарь Иосифович дочь не отпускал. Когда же его бывшая жена всё-таки уехала, её нового мужа там арестовали. Эта грозило и ей. Спас Татьяну любимец Сталина писатель Николай Вирта, предложив руку и сердце.
Второй отчим часто по утрам обзывал дочь Лагина: «жидовское отродье», и Наталья вернулась к отцу.
Лазарь Иосифович до конца своих дней любил свою жену, и когда та в конце жизни осталась одна, говорил дочке: «Зайди к ней, маме нелегко». 

Как это нередко бывает, несложившаяся личная жизнь не помешала сложиться творческой судьбе.
До последнего времени писатель работал в журнале «Крокодил», став там просто корреспондентом.
Лазарь Лагин умер в 1979-м в возрасте 75 лет. В его квартире многое напоминает о нём: стопки старых газет, книг, журналов. Словно писатель продолжает жить...