Рассказы

Погружение в память

Сидя на полу полицейского отделения, деревенский участковый Василий Викентьев молча смотрел на Воронцова, силясь понять: в уме они оба или стоит вызвать из райцентра санитаров. Воронцов же, как и положено главе сельского поселения, вёл себя сдержанно, сидел напротив участкового ровно, ожидая его реакции. В руках мужчина держал аккуратный серебристый свёрток со спящим младенцем. 
– Ку-ку, – исполнили свой долг настенные часы. 
Воронцов сказал:
– Вась, скажи хоть что-нибудь, а?
Викентьев молчал и пытался думать, получалось плохо. Мысли не слушались, воспоминания отказывались казаться бредом и настырно лезли в голову. Василий закрыл глаза.
Вот они с главой поселения обсуждают последние новости; слышно, как часовая кукушка прокричала полдень. Вот он вышел из-за стола, чтобы взять из сейфа чекушку и стопки. Вот от изумления разжались его пальцы, когда, повернувшись, увидел, как закадычный друг, Петруха Воронцов, с которым они знались почитай четыре десятка лет, переливается всеми цветами радуги, распространяя вокруг себя сверкающую пыль. В ушах зазвенело разбивающееся об пол стекло, вспомнился смущённый Петькин «Упс!». Вот в глазах его потемнело, а когда зрение вернулось, оказались они с Петрухой не пойми где. 
Кругом стояли радостные люди в обтягивающих разноцветных одеждах и с очень высокими причёсками. В небе, над головами толпы от бирюзового солнца кругами, как по воде, исходили световые волны. Друг Петруха по-свойски обнимался с туземцами, а самого Василия плотным кругом обступили любопытные ребятишки неведомой расы, норовили потрогать, пощупать. «Что тут происходит?!» – вопил Викентьев. Воронцов виновато улыбнулся ему и зашагал в противоположном направлении, к океану.
Пётр подошёл к кромке воды, толпа стихла. Он поднял руки вверх, а ногами стал отплясывать странные па. Из толпы отделился какой-то дед, в точно таком же танце подошёл к Воронцову и заключил его в объятия. С минуту они стояли, соприкасаясь лбами, а затем, взявшись за руки, вошли в воду и шли до тех пор, пока не скрылись в ней. Толпа начала раскачиваться и петь. 
Тут уж участковый не выдержал и побежал спасать друга, но замер, потому что Воронцов вынырнул недалеко от берега. В руках он держал младенца. 
Пётр поднял ребёнка над головой. Люди на берегу хором что-то выкрикнули и склонились перед ним в поклоне, а потом развернулись и побрели прочь. Маленькая девочка подбежала к Викентьеву, повязала жёлтую ленточку ему на запястье и отправилась догонять свой народ. Затем к нему подошёл Воронцов с ребёнком на руках, и метаморфоза, приведшая их сюда, повторилась. 
– Точно! – заорал Викентьев, и открыл глаза.
Он закатал рукава и обнаружил на левом запястье жёлтую ленточку. Посмотрел на друга, Пётр выглядел радостным и уставшим. Младенец спал уже в кресле.
– Теперь спрашивай, – сказал Воронцов.
– Считай, что спросил! – С вызовом отозвался Викентьев и сел за стол, косясь на серебристый свёрток. 
Воронцов сел напротив и положил локти на стол.
– Понимаешь, дружище, – тихим уверенным голосом сказал он, – Вселенная населена кучами и тучами разумных видов жизни, отличных от человечества. Я представитель одного из них. Мы не размножаемся, а обновляемся. Сознание же наше имеет не одно тело, а два: старшее и младшее. 
Когда старшее тело изнашивается, мы совершаем ритуал обновления. Ты это видел, потому что попал в поле действия силы, которая выдёргивает межпланетных мигрантов, таких как я, для совершения ритуала на родную планету отовсюду, и возвращает обратно, когда дело сделано.
– То есть старик тот…
– Это я, точнее тоже я, как и он, – Воронцов ткнул пальцем в сторону кресла.
– И что теперь? – закуривая, спросил участковый. Потом спохватился, замахал рукой, разгоняя табачный дым, и потушил сигарету.
– Теперь всё, как у людей: растить буду, воспитывать.
– Дичь какая! – выдохнул участковый. 
– Ну отчего же дичь? – Искренне удивился инопланетянин Воронцов. – Вы ведь делаете то же самое, только в примитивном виде. Связь поколений, преемственность. А у нас целый океан видовой памяти, погружаясь в него, мы обновляем себя. Соображай, Вась!
Соображать Викентьев умел, потому в голове его возникло много новых вопросов. Он было открыл рот, чтобы задать их, но тут заплакал ребёнок.
– Сейчас нам всем надо отдохнуть, – твёрдо сказал Воронцов и взял плачущий свёрток. – Приходи утром в гости, поговорим. 
– Да уж будь уверен, приду, – Викентьев встал из-за стола и подошёл к другу. – Смотри, похож-то как! – заметил он, глядя на малыша.
– Родня, – пожал плечами глава поселения.
Участковый почесал затылок и решил:
– Ладно, Петь, утро вечера мудренее. Так у нас на Земле говорят. 
– Будто я не знаю, – усмехнулся Воронцов.
На пороге он обернулся и предупредил друга:
– Наталье моей гляди не сболтни лишка. Я её хоть и люблю, но баба она истеричная.
– Что есть, то есть, – согласился Василий, – но и добрая, этого тоже не отнять.
– А как же! Без доброты, Вась, никуда. Скажу, что тебе в участок подкидыша кто-то принёс, а я забрать решил. Она ведь всю жизнь ребятёнка хотела. Обрадуется!

Письмо бабушке, о Любви

Здравствуй, бабочка моя! 
Давно я тебе не писала. Радостью поделиться охота. Расскажу тебе историю, которая многое изменила в моей жизни. Попробую сделать это так, как ты мне сказки в детстве в блокнотик записывала. А потом дарила мне его, когда я в город от тебя возвращалась. Как же я любила эти сказки! Мы называли их попутными сказками для взрослых девочек. Помнишь?
Бабуль, я столкнулась с Любовью. Сначала меня это «раздробило на кусочки, а потом научило летать» – так ты написала в одной из своих сказок. Я в очередной раз поняла, как это. Но нынешнее понимание совсем иное, ранее мне незнакомое. И произошедшее открытие легко, будто в насмешку над моими полуторагодовалыми страданиями, избавило меня от них. Одним разом. И сделало счастливой в ситуации, когда, казалось бы, это невозможно. Странное ощущение, я ещё не привыкла, но мне нравится. 
Всё началось с того, что мой приятель со своим приятелем попросили свозить их безлошадных в кузницу на другом конце города, что-то там им обговорить надо было с кузнецами, по личному. Я согласилась с тем условием, что мне удастся попасть внутрь и посмотреть на процесс, в кузнице я ещё не бывала, интересно же. 
Приехали мы, зашли в какую-то дверь и очутились в подсобке. Там мужики пили чай с «ушками», с печеньем в смысле. Нас тоже угостили. Потом кто захотел, пошёл в кузню. Главный кузнец, как я его успела обозвать за наше короткое знакомство, принялся экскурсию проводить. 
Кузница, скажу я тебе, – место особенное, сам процесс это предполагает. А так как кузнецы оказались художниками, то кузня, которая являла собой каменный цех со вторым светом и кран-балкой под потолком, тут и там была заставлена разными диковинными штуковинами. Само помещение оказалось больше, чем я ожидала, точнее выше. Около дальней стены, примерно посередине и немного поодаль от неё стоял горн, который я так жаждала увидеть поближе, а метрах в двух от него пара наковален. В очаге догорал огонь. Кругом стояли верстаки, размещались кузнечные инструменты, уголь, приспособы, готовые изделия или их части, лежал металл.
Лавируя между всем этим, мы встретились с Главным кузнецом и прошли мимо друг друга, на миг зацепившись взглядом левых глаз. В прямом смысле: мой левый глаз посмотрел в его левый глаз. Вот с этого всё и началось.

Я увидела там бесконечность. Увидела и увидела, мало ли чего я могу увидеть, недаром сказочница. На заметку этот момент взяла, подумала: «Пригодится в какую-нибудь сказку», и айда любопытство своё удовлетворять в новой обстановке.
По пути к горну я, конечно, ринулась проситься в кузнецы, попробовать очень хотелось, чтобы процесс почувствовать. На что художник, один из кузнецов, весьма колоритный экземпляр, – с бородой и трубкой, при подтяжках, с тихим спокойным голосом и с хитрой улыбкой, – предложил мне для начала на пластилине потренироваться. Взял с полки небольшой кусок фиолетового, с разноцветными – жёлтыми, голубыми, красными, розовыми, коричневыми, зелёными – прожилками пластилина и протянул его мне. Потом взял ещё один, другого цвета, и вручил моему приятелю, который тоже попробовал ковать проситься. А я ж заслуженный декоратор да нянька, что мне пластилин полепить?! Ладно, думаю, слеплю что-нибудь, пусть посмотрят. Может, в другой раз и выковать чего дадут, научат инструмент в руках держать. Стала машинально тискать пальцами податливую массу, а по пути рассматривать всё и расспрашивать. 
Экскурсовод охотно отвечал на вопросы и радовался нашему интересу, много улыбался. В то время, когда нам демонстрировали собственно процесс ковки, он куда-то смылся. Наблюдая за огнём и железом, я почувствовала, что позади меня кто-то прошёл, и краем глаза увидела, что он направился к лестнице. Не обратив на это особого внимания, я вернулась к созерцанию превращения металла в металл. А через несколько секунд почувствовала, ощутила затылком, спиной и прочими частями организма как сзади что-то очень большое, гораздо больше, чем я сама, осторожно касается меня по всей поверхности тела. Я повернулась на сто восемьдесят градусов, но никого не увидела. Только хозяин кузни маячил на верхнем ярусе. А это нечто, похожее не невидимую волну, прошло насквозь и поглотило меня, вобрало внутрь, распространяясь дальше. Будто качество пространства в кузнице изменилось, энергетика, если тебе так будет понятней. Со мной порой происходят странности, поэтому удивление произошедшему вытеснилось любопытством, и быстро меня покинуло.
К тому времени все экспонаты кузнечной работы внизу были обласканы вниманием, дошла очередь тех, которые обитали наверху. 

На основательный настил, деливший собой помещение на два уровня и прикрывавший примерно треть кузни, вела широкая металлическая лестница. Мы поднялись по ней и увидели там несколько интересных кованых изделий. Среди них были изящные, замысловатые в исполнении вещи, но моё внимание привлекло внушительных размеров сердце на вертикальной подставке. Не анатомическое сердце, символическое, такое, каким люди привыкли его изображать, только объёмное. Смотрю я на него, ничего вроде особенного – множество узких металлических лент рядами и зигзагами уложено подобно черепице. «Хорошая броня» – подумала я, вспомнив о собственном искалеченном органе. В этот момент главный кузнец легко коснулся металлического сердца, и оно распахнулось пополам на манер шкатулки. Это случилось так внезапно, неожиданно, что я подскочила, слегка вскинула руки и ахнула в изумлении. Мне очень понравилось полученное впечатление. Экскурсовод широко улыбнулся и прикрыл верхнюю створку металлического сердца, вернув ему неприступность. Подумалось: «Как вариант в открытое сердце можно посадить цветы», размеры для небольшого вазона изделие имело вполне подходящие. 
Позже, примерно через год, я вспоминала этот момент и задавалась вопросами. Неужели его сердце действительно настолько пустое? Отчего я тогда так обрадовалась этой пустоте, и почему внутри ничего не было? Ведь такого не может быть, если добрый человек творит красоту. Или может? 
Побыв ещё немного в кузнице, мы вернулись в подсобку, чтобы попить чая, прежде чем покинуть это волшебное место. Пока главный кузнец запирал ворота кузни, мы успели разлить чай по разномастным кружкам.
Художник протянул мне руку, и я поняла, что он хочет ближе взглянуть на моё пластилиновое произведение. Отдала и стала ждать вердикта. Он повертел вылепленную мной фигурку и предположил: «Шляпа?». Меня позабавил ход его мысли, потому что сама я видела в безделушке вовсе не шляпу, а музыкальный инструмент. Поделка представляла собой длинную колбаску, скрученную вокруг своей оси и завернутую несколько раз в плавные повороты, какие бывают, когда вяжут сложный узел. С одной стороны пластилиновая колбаска была узкой, с едва заметным кантиком-мундштуком, а с другой стороны раскатана в широкий раструб, как у валторны. 
В подсобку вошёл наш экскурсовод и сел за стол напротив меня.
– Это духовой инструмент, – сказала я ему и пояснила, – труба, инопланетная или сказочная, как вам удобней.
Но художник упорно обзывал поделку шляпой, я не расстроилась и пошутила:
– Сказочная шляпа!
Главный кузнец улыбнулся каламбуру, а я, к своему удивлению, высказалась на тему того, что чувствую себя, попавшей внутрь чуда. Художник этому совсем не удивился, меня же собственное поведение почему-то смутило. 

Потом я не раз думала, что же всё-таки тогда у меня получилось: духовой инструмент или шляпа? А если шляпа, то в какую стороны «сказочная»?
Мы с экскурсоводом стали часто видеться, общаться. Сначала по-приятельски, потом ближе. Он подпускал меня к себе очень близко, хотя ему это было несвойственно. Как и мне, с некоторых пор, но я сделала то же самое. Мы наслаждались обществом друг друга, будучи каждый самим собой. Он показал мне кусочек себя, и тот мир, который я в нём увидела, был настолько прекрасен и велик, что я бы не могла придумать лучше. До сих пор не могу. Это было восхитительно. 
Израненные души подобное стечение обстоятельств настораживает. Мы начинаем рассуждать, насколько этот мир, который мы видим в объекте непреодолимого влечения, иллюзорен. Не поторопились ли мы в суждениях о человеке, перед которым рискнули отключить внутреннюю защиту? 
Очень внезапно кузнец ушёл в глухую несознанку, и я принялась рушить. Но мои иллюзии получились сверхпрочными, сколько я их не раскачивала логикой, опытом, глупостью своей, стояли намертво. Я не понимала, почему он так резко ограничил мне доступ к себе, в свой мир.
Потом вспомнила Цезаря, если ему верить, мысль об опасности ослабляет отвагу и быстроту. От покалеченных нелюбовью, любовь требует отваги. Кто знает, какую опасность увидел во мне мой кузнец. Мне было неизвестно, возможно, в прошлом люди ранили его даже сильнее, чем меня.
Вариантов мотиваций для такого поведения я могу найти множество, не исключая самые худшие и самые лучшие. Расчёт был на то, что если я в нём, как в человеке, не ошиблась, один из вариантов его самоустранения: для того, чтобы я к нему не привязывалась, потому что мои чувства не взаимны. Значит, он наполнен добротой и любовью, но она не для меня. И это восхитительно, потому что объясняет моё любование им. Я сама так поступала с другими, когда понимала, что не смогу дать им столько любви, сколько они хотят. С той лишь разницей, что прямо им об этом говорила. А с ним я... Это невозможно объяснить.

Меня мучил вопрос: почему он мне не скажет прямо? Это же так просто и стопроцентный вариант вырвать иллюзиям корень. На себя злилась. Пыталась себя убедить, что проморгала явные предупреждения Вселенной: в глазах пустота, в сердце пустота, а она, видите ли, его любит… Действительно, сказочная шляпа выходит. Не понимала сама себя, убеждала: «Всё ведь очевидно, просто ты боишься взглянуть правде в глаза».
Долго старалась на логику опираться и к голосу разума прислушиваться. Как только себя не уговаривала, как только не пыталась выкорчевать его из души. Даже просила гадость мне какую-нибудь сделать подлую, знала, что это безотказный способ обличить иллюзии насчёт человека и избавиться от боли. А боль была бездонная. Ничего не помогло. Даже то, что уже когда-то помогало.
А потом со мной аппендицит случился. То есть это позже выяснилось, что аппендицит. Изначально врачи диагноз поставили неутешительный. Будем, говорят, в срочном порядке кишки у тебя вынимать, мыть-полоскать, а потом обратно укладывать. Мужайтесь, дамочка, надейтесь на лучшее и молитесь, потому как вероятность летального исхода даже при идеальной операции составляет аж двадцать процентов. 
С моей удачливостью да мнительностью я не на шутку струхнула. Всё, думаю, приплыли. В общем, подготовилась я морально к варианту не вернуться живой из операционной, а когда медсестра с каталкой за мной пожаловала, меня как переклинило. Схватила телефон и написала ему, мол, так и так, еду на операцию, могу не вернуться, на всякий случай знай, что я тебя любила. И что-то ещё, от страха позабыла что. Но не суть, главное, что «перед смертью» ринулась писать ему. 
Очнулась в другой палате, живая, чувствую себя лучше, чем ожидала. Мама с тёткой на меня смотрят, улыбаются. Оказалось, всего лишь аппендицит был и ещё в брюхе лимфа-узлы воспалились. Ошибку свою врачи обнаружили только, когда меня разрезали. 

Каждая женщина знает, нельзя за мужиками бегать, звонками и посланиями их закидывать, не любят они назойливых. Не звонить – это проще простого, а вот не писать… Я старалась не писать. У меня плохо получалось. Желание разобраться в ситуации было сильнее меня. Накатывали на меня периодически приступы письменности. А как я могла ему не писать? С кем, кроме него, мне ещё обсуждать интересующие вопросы? От этих писем в одну сторону легчало, как от психотерапии. Так ему и написала из больницы: читай, не читай, хоть в сеть выложи, хоть на смех подними, я не против. Главное, чтобы я не плакала. Осточертеет – заблокируй. Но он ничего не делал, только читал. Зачем, спрашивается?
Знаешь, бабушка, в период тесного общения мы много разговаривали, но о главном только молча. А когда он пропал, изолировался, я боялась, что всё себе просто напридумывала. Рассматривала этот вариант целый год, как наиболее очевидный. Но в нашу последнюю перед очередным долгим периодом безмолвия встречу... Он так жалел меня, как жалеют только любимых. Без слов, притяжением ладоней, касаниями моей буйной головушки, молчанием долгих объятий. Меня ослабили страх и разум, а он очень устал. Мы оба ещё не ответили себе на все вопросы, нам это ещё предстояло.
А потом, уже после аппендицита, через полгода с момента нашей с ним последней встречи, со мной вдруг случилось нечто неописуемое. Глубоко индивидуальное переживание, сильно похожее на прозрение, на преображение, на открытие… Я чувствовала безграничную радость! Меня это сначала поболтало в эйфории, а потом умиротворило, исцелило, наполнило силой. Уверена, ты бы меня поняла.

Тут недавно одна старая знакомая, с которой мы списываемся раз в полгода, спросила меня о любви. Не знаю, почему спросила и не знаю, почему меня, но состоялся у нас с ней такой разговор. 
Она мне написала: «Я всё чаще стала думать, а что вообще такое эта любовь?.. Ну, мать – дитя, понятно. Даже к животному понятно. А вот к другому абсолютно чужому человеку, которого ты вообще не знал и не ведал о его существовании, и вдруг жить без него не можешь. Ерунда какая-то полная! А ты говоришь, поняла. Объясни в двух словах, раз поняла».
Я ей ответила, что Любовь – это Бог. Что теперь я понимаю людей, которые уходят в монастырь. Что в одной из моих сказок есть утверждение, что Любовь между Жизнью и Смертью рождает Мир. Предложила посмотреть на это, как на математическое выражение. Наверное, потому что на тот момент сама я словами свои ощущения ещё не формулировала, и, по большому счёту, сомневаюсь, что это возможно сделать, по крайней мере, без сказочной упаковки – слишком необычное меня посетило переживание. 
Её мой ответ не устроил, и она перефразировала вопрос: «Лучше скажи, как это вообще жизнь твою изменило? Вот то, что ты всё это поняла. Лично тебе, что это дало?». Я сказала: «Лично мне Любовь дала неописуемую радость и простор, умиротворение. И страх прижал хвост». «Офигеть!» – прилетело мне в ответ. Прости, бабуль, за «офигеть», но слово подходяще, позволь его из песни не выкидывать. Я ответила: «Ну да, собственно, я и офигела, когда нашла радость ни где-нибудь, а внутри себя. Оказывается, мне было больно оттого, что я убивала Любовь. Но она меня победила, и я сдалась, признала её превосходство. Разжала руки на её глотке, перестала душить. И вдруг она развернулась во все стороны, огнём изнутри разорвала мой кокон и разметалась повсюду вихрями, и позволила мне парить внутри себя». Об остальном, говорю, позже в сказке почитаешь. 
За всю жизнь я встретила только трёх женщин, которых могу назвать подругами, и все они говорили мне: «Хватит ждать, пора забыть и жить начать дальше, замуж выйти, пока зовут». 

А я не хочу забывать. И это не мешает мне жить. Не понимаю, почему люди так думают. То, что я испытала благодаря ему, благодаря нашей встрече, ни на что не променяю. Это прекрасно! Любовь позволяет касаться друг друга сквозь пространство и время. Потому что Любовь – это самое сильное намерение. Всё зависит от того, на чём оно основано. 
Моя Любовь основана на Вере, что в нём я видела не пустоту, а Дух. В этом случае всё встаёт на свои места. Именно это послужило импульсом для моего понимания Любви. Могу и ошибаться, но вряд ли. 
Когда я объяснила это одной из подруг, она спросила, что я теперь буду делать с этой своей любовью. А я об этом и не задумывалась. Как бы пафосно ни звучало, решила, что подарю её людям. Великолепное впечатление, почему бы и не поделиться. Те, кто был испытан Любовью, часто так поступают. Иногда это помогает следующим пройти испытание. Мне помогло, они мне помогли, те, кто вышел победителем из схватки с Нею. Как-то так, бабулечка. Теперь вот роман пишу, детективно-комедийный, со второстепенной любовной линией. Будет хорошая, большая, красивая сказка со счастливым концом. 
Пока что, это был мой самый удивительный опыт. И, я тебе скажу, оно того стоило! Не знаю, какие ещё открытия мне позволит совершить Жизнь, но об этом я точно не жалею. Жалею только, что в нарды с ним так и не сыграла.
Хорошо, что ты меня понимаешь, понимала. Часто тебя вспоминаю, бабочка моя. Скучаю по тебе и прошу за меня порадоваться. Может, когда и свидимся, поболтаем. Кто знает, как на самом деле устроен этот Мир?

Хочу носить другую фамилию

Оля работала в ЗАГСе: принимала заявления, выдавала документы. К ней сегодня был записан только один человек, а осенняя непогода поспособствовала тому, что за весь день в кабинет никто из граждан даже не заглядывал. Коллектив, воспользовавшись тем, что день был предпраздничный, а их начальник откомандирован в окружной центр, отмечал непогоду за накрытым столом в архиве. Ольгу оставили «за главного». Самой ей такое распределение казалось несправедливым, но кто-то должен был присутствовать на рабочем месте. Привыкшая к общению девушка затосковала и потому обрадовалась, когда за пять минут до назначенного времени в двери вошёл припорошенный мокрым снегом посетитель.
Пётр Степанович Кукушкин, тысяча девятьсот пятидесятого года рождения, пенсионер, зарегистрированный по адресу: город Тюмень, улица Южная, дом восемь, квартира четырнадцать. Пришёл он за Свидетельством о смене фамилии. Указанная в заявлении причина: «Хочу носить другую фамилию». От нечего делать Оля машинально запомнила эту информацию, несколько раз предварительно проверив документы запланированного посетителя. И теперь у неё к нему был вопрос, над которым раньше она не задумывалась. 
Они поздоровались, соблюли в бумагах все формальности, и Ольга спросила: 
– Скажите, Пётр Степанович, мне интересно, почему вы решили сменить фамилию? Чем быть Лосевым лучше, чем Кукушкиным?
– Так ведь дело не в том, какая фамилия лучше, а в том, какая больше подходит, – неторопливо и уклончиво ответил ей Пётр Степанович. 
Ольга смотрела на собеседника молча и внимательно, из чего он сделал вывод, что интерес её неподдельный и стал рассказывать.
– Работал я тогда на промысле, по пятидневке. Квартировал в ближайшей деревне. Машины не имел, ездил вахтовками. Деревня наша от остановки недалеко была, километров восемь через лес. Народу там ещё порядочно проживало, и все одной тропой ходили, притоптали. Звери, понятное дело, об этом прочуяли и старались не соваться на дорогу. В общем, всем такой уклад стал привычен и пути этого никто из деревенских не боялся. 
И вот как-то в конце апреля задержался я после работы с мужиками, у одного из них сын родился, неудобно было отказаться. Уехал последним рейсом, когда темнеть начинало. Мне не в первой, да и вечер был лунный. Иду, значит, песню какую-то напеваю. Примерно полпути прошёл, как из кустов передо мной здоровенный лось выскакивает. И хмель, и веселье с меня мигом спали. А лось совсем близко встал, метрах в двух и смотрит. Я тоже на него смотрю, пытаюсь намерения понять, да не выходит. И тут он шею вытянул да как замычит на меня! Я с перепугу бежать от него бросился, лось за мной. Только не следом, а с боку по лесу обошёл и на перехват. Дорогу мне преградил и встал как вкопанный. Я развернулся и обратно бежать. Лось за мной и манёвр свой повторил. Смотрю я, а у него глаза слезятся, прямо текут. Тут он башкой своей мотнул и глядит на меня, молчит. Потом ещё раз мотнул в ту же сторону и сделал шаг назад. Понятно, что зовёт. Непонятно куда, зачем? Шагнул я навстречу, а он ещё отступил и застонал, но не обычным лосиным стоном, а тихонько так, жалостливо, по-человечески.

«Ладно, – думаю, – твоя взяла!». Пошёл за ним в лес. Прямо через ельник, след в след. Скоро к оврагу вышли, остановился он. Стемнело уж почти, плохо было видно, но в выемке под поваленной сосной разглядел я лосиху. Точнее сперва расслышал, пыхтела громко. Подошёл, смотрю, она бока надувает, а голова безвольно на земле лежит. Видно, что животина обессилела, разродиться не может.
Посмотрел я на сохатого и руками развёл. Так, мол, и так, ничем помочь не могу – не умею. Стал он тогда пофыркивать и мордой своей лосиху под хвост тыкать. «Нет, – говорю, – не ветеринар я, сварщик». И тут он как взвоет на весь лес, и ноги его передние словно подкосились. У меня слёзы из глаз так и брызнули. Не смог уйти, не попробовав. Подумал ещё минутку, а потом закатал рукава и полез доставать. 
– Как же это вы, не умеючи? – удивилась Оля. 
– Как, как? Вот так! Глаза закрыл и вперёд, – усмехнулся Пётр Степанович. – Чувствую, телёнок спиной лежит, стал его тихонько поворачивать. Долго возился, не просто это, а я даже не до конца понимал, что делать следует. Голову нащупал и с большим трудом к выходу развернул. Потом одну ногу выправил, да видать лосихе больно сделал. Взбрыкнула она. Встать не смогла, а меня немножечко лягнула. Упал я на спину и думаю: «Оно мне надо?!» Потом гляжу, небо такое звёздное-звёздное и пар от моего да от лосиного дыхания рывками к нему поднимается, сплетаясь. Вдруг звезда упала. И так она долго летела, что успел я решиться закончить начатое. 
Мужчина замолчал и задумался. 
– Получилось? – нетерпеливо спросила Оля. 
– Бог знает как, но получилось, – улыбнулся пенсионер, выныривая из воспоминаний. 
– Может, Миру этот лосёнок зачем-то нужен был, – предположила девушка.
– Может, и так, только история на этом не закончилась, – сказал Пётр Степанович. – На том промысле я ещё три месяца отработал, а потом поближе к городу перевёлся. Так вот вплоть до того лоси эти меня каждый день вдоль тропы провожали: сперва один сохатый, а после, через недельку, через две, поодаль от него я стал и остальное семейство замечать. Такая вот животная благодарность.
– Хорошая история, – шмыгая носом, высказалась Оля. 
Рассказчик расплылся в улыбке, поднялся со стула и добавил: 
– Сам-то я детдомовский подкидыш, потому и Кукушкиным записали. А давечь лежал, «Поле Чудес» смотрел, жизнь вспоминал и думаю: «Да какой я Кукушкин, если я по всему выходит Лосев?!». Вот и сподобился. 
– Ну и правильно! – поддержала его Ольга и они попрощались. 
Пётр Степанович Лосев, по прозвищу «Акушер», вышел из ЗАГСа и направился по адресу: город Тюмень, улица Южная, дом восемь, квартира четырнадцать, домой.