Аванс в Крыму (одиссея)

Люди любят задавать мне вопросы... Человек, заскочивший в автобус, непременно меня спросит, не другого: «Какой это номер?!» Или на улице: «Часы перевели?..» Как-то в парке женщина в красной лохматой шубе поинтересовалась, знаю ли я в чём смысл жизни. Я знал. Но я абсолютно забыл, что и на границе задают вопросы, часто неожиданно и как бы между прочим. Зайдя вдруг в купе – про оружие, наркотики, запрещённую литературу. Или про валюту, наличность. Некоторые в подобных случаях припоминает анекдот: «Не надо, у меня есть». Но кого-то, как говорят психологи, вопрос пришпиливает, как игла бабочку.

Однажды на этом самом месте, на крымском пешем переходе «Чонгар», спросив про запрещённую литературу (я промямлил в ответ что-то, покраснев), погоны велели открыть сумку, пошерудили, отгребли слой вещей… Так ладонями с воды убирают верхний слой листьев и тины, чтобы золото родника увидеть. На самом дне открылся толстый том с золотыми орлом и названием: «За Веру, Царя, Отечество»… Был тот момент, когда украинские начальники яростно воевали с проявлениями «пропаганды» русского мира. «Блин! – подумал я. – Сейчас начнётся вздор». Паренёк в голубых погонах, обнаружив золотого орла, похоже, промыслил то же самое, поэтому не возликовал, а торопливо закрыл дно вещами, кивнул: проходите!.. Потом эту книгу, в апреле 2019 года, внимательно изучал капитан в штатском, проводя в моём доме, как говорится, шмон. Капитан вчитывался в летучую дарственную надпись о. Георгия, настоятеля храма на Братском кладбище, автора этой книги о первой обороне Севастополя. После обыска я и решил получить аванс за книжку сказок «Глеброн просыпается» не через банк, а иным способом, от издателя. А то – мало ли, скажут, за шпионаж, деньги заберут, а самого в кутузку. Сказка начинается так: «Глеброн съел волшебный орех и оказался в волшебной стране. Там каждый день просыпаются в новой местности. Жить там интересно, но опасно». В эти годы на правоохранительных сайтах полюбили рассказывать о «русских шпионах», иллюстрируя обыски фотоснимками коврами и вееров красных купюр – с красным мостом в виде бумеранга и красным же памятником Муравьеву-Амурскому, в эполетах. 

Лермонтов где-то бросил в том роде, что если описать один день человека, его впечатления, выйдет невероятная повесть. Переиначив слова другого странного писателя, можно сказать: день, как и самый маленький атом, неисчерпаем. Солженицын в свой «Один день Ивана Денисовича» уместил широкое пространство скорбных лет. Это большая литература. Большие тиражи. Большие гонорары. А тут – пустяк. Но какой ни есть – гонорар не только тешит самолюбие литератора, но и… Нет, деньги не нуждаются в том, чтобы объяснять их смысл. При этом они – то, о чём люди думают даже чаще, чем о смерти.

Решено совместить необходимое с познавательным. Сын пока ни разу не видывал, как пространство жёлтых облезлых холмов преобразуется у кромки лилового моря в чёрные скалы, переходящие в горы усилием одного кварцево-базальтового феномена, имеющего чубатый профиль поэта Максимилиана Волошина.
Да, мы едем в Коктебель! Там издатели и литераторы. Андрей Коровин, главный по Волошину, душевно бросил в ФэБэ: приезжай. Впрочем, он всем так говорит.

Нас тормознули на границе. Из окошечка пограничной будки взгляд молодых цепких мышиных глаз. Документы забрал. Велел: отойдите в сторонку, ждите, к вам выйдут. Ого! Что за дела такие? Мы не можем понять. Но вот проясняется: Крым – это Украина! А вы предъявляете разрешение на выезд с ребёнком в Российскую Федерацию… А! Я наконец понял и подсказываю им: пустите тогда без бумаги: паспорта и метрика на отрока есть… 
Именно для этого, чтобы он могла бывать в Крыму, мы ему и сделали иностранный паспорт: пока нет 12-ти – даётся без биометрии. Бумага, подписанная его мамой и заверенная где надо, разрешающая нам вдвоём пересекать границу, имеется. По этому документу мы уже ездили – и в Абхазию, и в Москву…
Возникший из-за сетчатого забора военный, говорит: не то, нужна специальная бумага, тоже нотариально заверенная, что один родитель не возражает, чтобы другой родитель с ребёнком ехал на временно оккупированную территорию, в Крым.

Мы не растерялись, хотя и огорчились. Сели в белое такси и укатили на соседнее море – на Азовское, на Арабатскую Стрелку. Въезд на этот куцый хвостик Крыма не требует отпечатков «носов и лап», сказал я.
Если Крым – бриллиант, то Арабатка – отсвет бриллианта, блик на воде. Он остался под флагом жёлто-синим – песчаная полоса, зажатая между пресолёным Сивашём и Азовом. Внутри блика есть миленькое местечко Счастливцево, а в нём – уютная комнатка в бревенчатом доме и двор с пушистыми зелёными растениями.

Следующий день – праздничные ворота в грядущую неделю – воскресение. Мы уже знали, как из Счастливцева быстро добраться в посёлок Геничекая Горка, где церковь – на высоком холме, бардовая, с пятью золотыми куполами. Вышли на трассу, вымощенную серыми аэродромными плитами, и замахали руками. И полетели.
Поднимаясь по холму к высокой иконе святого Георгия Победоносца, перекрестились на морское артиллерийское орудие, памятник защитникам 1941-го.

После креста, выйдя из церкви, Глеб угнездился в качели и принялся измерять доступную глубину неба, а я приткнулся на скамейку в тень, пощипывая просфору. Тут меня и окликнула восхитительная женщина... Не прелестная, а именно как сказалось: намоленные серые глаза, улыбается кротко, но как бы и с умилением.
– Олег! Как вы здесь?!
Проблема с памятью на лица.
– Мы знакомы?
– Конечно! – она немножко смутилась от того, что я её не узнал. – Мы ездили в Киев на крестный ход… А когда-то вы мне подарили книжку и вы для меня с тех пор как родной… Я смотрю – ваш Глеб на качелях. Ещё в церкви увидела, думаю, он или не он?..
Со мной подобное было! Незнакомый человек жил со мной в памяти как с родным. В Стеблёвском монастыре, в котором прежде я не бывал, незнакомый мне иеромонах вдруг раскинул руки, глядя на меня как на самого дорого человека своими белёсо-синими глазами. Обнял, прижал к себе и объяснился. У него есть фотография с Афона, кто-то ему подарил, в группе паломников был и я. Вот о. Алексий со мной почему-то и сроднился. 
Умильная улыбка не пропадала с её симпатичного лица. В Счастливцево её отправили дети – давно не отдыхала… Я подумал и спросил, не побудет ли она с Глебом день-два, мне отлучиться надо. Мгновенно согласилась, просияв тихой улыбкой. С радостью приедет…
Отлично!.. У нас двор хороший, растения нежно-зелёные неведомой породы, ракушечный берег, впрочем, там шторм, пена, волны, чайки, всё в движении, есть где весло погулять…

Я отправился в путь ранним утром. В пограничной будке знакомые мышиные глаза. Быстро жуёт пирожок. Извините, сказал, минутку, спасибо за понимание, я вас узнал. Я вас тоже. 
С дитём не пропустил – одного, пожалуйста. Почти в полном одиночестве, шагая длинными сетчатыми коридорами, минут за сорок пересёк границу, мост через пролив Чонгар, промчался на бусике и перешёл ещё одну границу, с российскими пограничниками.
Разнообразные автомобили подхватывали меня и переносили, куда мне надо. Солнечный день. Просторы сияли южной зеленью, небо – синевой, золотистой в каждой точке. 

Ровно в 16 часов я входил в Коктебеле тенистый дворик дома Максимилиана Волошина…

Когда-то… Очень давно (в 2002?) я написал ностальгическую статью «Коктебельский бастион», описав катастрофу, вершина которой: «Коктебельская набережная разлинована в клетку, масляной краской пронумерован каждый метр, номер – торговая точка, это лоток золотоискателя, на котором промывается людская масса, всё это чувственно чмокающая, всасывающая деньги воронка; я дважды прошел мимо и не заметил дома Волошина», – примерно так я тогда написал. Теперь всё иначе. Давно всё иначе. Перед Домом на набережной – площадь с фонтаном и удивительно несуразным памятником. Но ведь лучше, чем каждый метр – чувственно чмокающая воронка? 
Наталия Мирошниченко, которую я знаю сто лет, как раз в эту минуту, когда я входил во дворик, объявляла об открытии Волошинского фестиваля. На подиуме завертелось представление, почему-то застучали кастаньеты (тут же напомнили, есть у Волошина такое стихотворение), заплясали испанцы, а я отправился искать ночлег.
Со всех сторон, чуть ли не из-под каждого куста потянулись ко мне осторожные руки, зазывая. Зашёл на разведку в гостиницу «Галион» – с местами туго, только люкс – 5 тысяч. 

Вся наша компания в 2006 году, увидев в «Галионе» через окна ресторана над ночным морем вблизи Карадага огненные шары, высыпала на балкон. Со стороны мыса Хамелеон быстро летел ещё один шар (тарелка?) и встал в строй, образовав правильный треугольник. Потом стали думать, что это были учения или что всё это померещилось. Но об учениях ничего слышно не было, а фотографии остались. 

Хромоногий дядька подхватил меня на улице Десантников, отвёл на Мичурина 12а. Во дворе несколько разнообразных домиков на разных уровнях покатого холма и полно зелени; всевозможные лесенки, переходы, террасы; под навесом пара есть шашлык и пьёт вино из огромных бокалов, ниже опрятная старушка читает «Детство Никиты». Комната – стены в больших красных цветах, кровать излишне огромная, зелень под окном, в отдалении – купол церкви. Замечательно!

Море дыбилось штормом. Стемнело. На подиум приглашён неизвестный мне писатель. Фамилию услышал и забыл. Лицо обожжёно работой непростой мысли и, возможно, алкоголем (или болезнью?). Рассказывает невероятное: за три года издал девять книг! Захотел тут же уйти – пройтись по сверкающей набережной, где семь огней, как в песне, когда-то сияли в воде «для нас с тобою», на длинный ветреный пирс выйти… Да вдруг интересным показалось: Максим Гуреев стал рассказывать о различных концепция трёх своих книг в серии «Эпоха великих людей».
В последние годы мне совершенно не с кем говорить о литературе. О политике и быте – навалом. А о том, что люблю – нет. Зацепило про книжку «Арсений и Андрей» – пришпилило к скамейке. Взаимоотношения отец-сын, то есть жизнь. Я ведь тоже брошенный сын и тоже отец. Арсений оставил Андрея ребёнком, к его талантам относился со скепсисом; кино искусством не считал, что, по-моему, правильно; и даже презирал, что, по-моему, чрезмерно. Первая книжка Тарковского-отца вышла в свет в тот, когда младший получил на кинофестивале в Венеции гран-при, слёту войдя в мировую художественную элиту. Занятным показалось, что Гуреев в 2007 году снял в Коктебеле фильм о Саше Соколове. В том же году я с автором «Школы для дураков» сделал интервью, которое мне и поныне симпатично. 

Пройдясь по ночной набережной до нового мостика-дуги (как много понастроили за последние годы! «пропал Коктебель!»), глядя без одобрения на сверкающие коллекциями гроздья развлечений, столкнулся с Гуреевы. Поговорили мельком и о Соколове, и о Пригове, о котором у него книжка, которого я мельком знал – выпивали на белом пароходе. 

В Счастливцево нет комаров. В Коктебеле – разгулялись, атака за атакой камикадзе. Вышел в четыре ночи. Слышен грохот шторма. А рядом, подо мной, в кромешной тьме за джунглями чёрного куста возникли совершенно пьяные голоса. Судя по всему, сидят за столом, разойтись не в силах. Абсолютно невменяемо, но убеждённо: «Так они вместо того, чтобы сделать один выходной, сделали половину дня выходного! А я говорю: лучше сделайте целый день выходной, потому что целый день лучше, чем половина, потому что!» И человек-невидимка умолк, поставленный в тупик своей логикой. Другой, выдержав паузу, пожелал ознакомиться с аргументацией: «Почему?» – «Что?» – «Почему половина хуже?» – «Хуже».

Кипящие волны к утру стали выше, пена – грязнее. С силой налетая на бетон, волны разлетались на тонкие нити, уносясь в зелёное небо. Так и не искупался. Монетка нырнула с оконечности пирса – в море, как в детстве. 
В столовой на раздаче и кассе девушки очень похожие друг на друга. Лица почти детские, чёрнявые, неславянские. Фигуры у всех квадратно-толстоватые. Почему-то нагрубили. Попросил рыбу без перца, сказали: чёрное – не перец. А что? Подошла вторая: чуть подгорело. – А можно не горелое? Слово вставила кассирша: чёрное – не горелое. – А что же? Она не знала, что это может быть. Сердито взглянула на меня. 
Ну, чем это не вариация на подслушанный ночью разговор?!
Не хотите, ешьте в другом месте! – сверкнула она мрачно своими чёрными брызгами. Совет отличный, не сразу воспринял с благодарностью, потому что не вмиг сообразил, что сегодня не просто среда, а 11 сентября, день особый, строгий пост.

Около автостанции купил четыре больших пирожка с ягодами, уже мысленно устремившись в Счастливцево. 
План немудрён: сначала – в Джанкой, оттуда – на Чонгар, далее всё просто. Вариант в голове: выйти на развилке перед въездом в Феодосию, там есть автобусная остановка. В Коктебель так и ехал, не заезжая в Феодосию. Водитель пазика «Биостанция-Феодосия» посоветовал ехать до Айвазовской: на Джанкой оттуда автобусы. Но маленький пучеглазый человек, сочувственно помогавший водителю продавать билеты, порадовал: не надо на Айвазовскую, в 10:40 с ж.д. вокзала электричка до Владиславовки, там без ожиданий пересадка на другую электричку, два часа – и вы в Джанкое! Он сам так раньше часто ездил.
Прекрасно!
Но слово «раньше» кольнуло неким предостережением. 
Ели б прислушался – вышел бы на развилке.

Феодосию – роскошный курортный город. Красивые улицы вблизи моря, замечательные дома, каждый со своим выражением лица. Указатели напоминают исторические и коммунистические названия: Свердлова – Русская, проспект Ленина – Айвазовського, он же Екатерининский. На площади железнодорожного вокзала – памятник вождю, неподалёку – ресторан «Деникинъ»; на фасаде гостиницы доска в память о генерале Деникине, рядом – о Гагарине: живая история, всё здесь рядом, как и во мне, даже теснее. 
На море шторм, море чёрное как пиратский флаг, пляж в грязной тине и мусоре, на камнях множество птиц, одна чайка садистски долбит клювом изуродованного голубя. 

Оказалось, зря сказал «прекрасно»: быстрой электрички в 10:40 не будет, отменена из-за строительства путей от Крымского моста. Следующая в 15:00. К этому времени я уже буду в Счасливцево, самонадеянно подумал я. Итак: на маршрутке до восточной окраины Феодосии, на станцию Айвазовская. Оттуда – на первом же автобусе – на Чонгар или в Джанкой. 

Здесь и начинается одиссея.
Автобусы на Джанкой с Айвазовской в иные времена шли один за одним, как волна за волной, 130 км – в пути пара часов. 
А море недалеко, стон шторма. Было бы круто рвануть в Счастливцево по Арабатской стрелке с этой, южной её стороны, как в 1825 году уехал из Крыма в Таганрог Александр Первый. Тогда не было на Арабарской стрелке пограничного перехода. Как и сейчас. Но есть пограничники. И думать нечего. 

«Джанкой – Феодосия», оказывается, никому не нужный маршрут: под финиш 2014-го Джанкой перестал быть узловой станцией. Ближайший автобус в 13:15 часов. Ждать четыре часа?.. 
Что с такси? Сытого вида молодой чернявый мужичок в шортах и майке в полосочку тут как тут: «Такси, Джанкой…». 
– Почём нынче? – 500 рублей, едем? – Да, едем. – Сейчас будет машина. Но надо подождать. Уже едет сюда. Через полчаса будет чёрная тачка, там «пухленкий в чёрном».
Частный пограничный извоз – армянский бизнес. По станции бродят ещё два водилы, стараются, как оказалось, для «пухленького», который в пути, чтобы потом самим побыстрее найти своих клиентов. У них очередность. 
Отправляюсь в Екатеринискую церковь – красивый храм, бирюзовое с белым. В воздухе запах ладана. Приложился к иконам. Набрал воды в пластиковую бутылку. Вышел во дворик – солнце раскалённое. Хорошо бы передохнуть. Нашёл тень – скамейка у стены храма – за молодой айвой с тремя зреющими плодами. Выпил чаю, съел коктебельский пирожок. 
Не подъехал ли пухленький в чёрном? Поговорил с пожилым армянином-таксистом – о том о сём, о порядках. Нет, говорит, у нас не мафия, а самоорганизация. Самому смешно – улыбается, прикуривая от красивой зажигалки тонкую дамскую сигарету. 
Хочешь и не можешь бросить? – спрашиваю. – Да, бросал, охотно отвечает, год не курил и ровно день в день, 21 сентября, опять закурил… – Могу научить, предлагаю, если хочешь бросить железно. – Как? – Главное малыми дозами начать сбивать зависимость. Дым в рот набрал – ломки наркотической уже не будет…

Подкатил пухленький в чёрном. Да, говорит, едем. Ставь рюкзак в багажник. Возьму ещё двух человек – и вперёд. 
Да где же ты их возьмёшь? – говорю, а рюкзачок оставляю при себе и начинаю внутренне готовиться к выходу на трассу и поиску попутки. Но вот действительно появляются двое, им далеко за сорок, видно, они счастливы, держатся за руки. Им на Чонгар. Великолепно! Только поезд после 22 часов. Они не спешат. Это плохо. Хотят часок погулять по Феодосии. Я одобряю: есть на что посмотреть. Но что же мне делать? Пухленький обещает час их ждать и уверяет, что и мне придётся. Экий наглец, думаю. Но и распорядитель в полосочку тоже не сомневается, никуда я не денусь. Денусь, говорю я. Он не верит: Солидный человек, на голосовку пойдёшь? – Ещё как пойду.

Но как же выбраться из Феодосии? Подсказали: проехать на маршрутке пару остановок. Водитель маршрутки подучил: проситесь до Владиславовского поворота. Вышел, сложная развязка – железная дорога, объездная трасса, бензозаправка.
Подкинь, брат, – говорю парню, стоящему на заправке, – тут километра четыре. Сильное слово срабатывает. На переднем сидении молодая женщина с капризным лицом, задний диван забит курортным: ласты, надутый круг, сумка. 
Парень сдвигает всё. Едем. Прощай, Феодосия!
Куда? – В Коктебель. 
Я им нарисовал картину: шторм как от взрыва, грязь, вода с камнями – и так до Ялты по всему побережью, но есть одно место, вчера слышал, тишь да гладь, голубая вода, Золотая балка называется…

Кирпичный павильончик с козырьком. Пристраиваю рюкзачок на траву, выхожу на раскалённое солнце. Поля вокруг. Машины из Феодосии заходят на поворот с двух сторон, выворачивают и резво проносятся мимо.
Закон дороги знаю с детства, колымского: тормозить всё, что на колёсах приближается. 
Останавливается здоровенный грузовик.
На Джанкой? – с надеждой, глядя вверх. Голова водителя в небесах. И почему-то голова эта блаженно улыбается: Нет, мне сейчас направо…
Надо было хоть сколько-то проехать, – думаю с запозданием, провожая тихим словом очередную, наверное, десятую машину, просвистывающую мимо с горячим ветерком. А машины не так и часты.
Водители и водительницы невозмутимы. А кто-то вдруг, как бы сочувствуя, показывает, мол, я тут по месту, сейчас, увы, быстро назад, а так бы конечно… Но прочие ничего не показывают. Точнее есть в иных лицах надменное презрение. Так мне кажется. Вот если бы собака на дороге сидела или даже козёл у обочины пасся, то скорее бы обратили внимание: о, какой пёсик! о, какой козёл! И я провожаю некоторые авто с недобрыми присказками, вроде, не дави так, а то колёса оторвутся, или: куда жмёшь, из штанов вылетишь! Это я развлекаюсь, не зная, что делать. Но тут понимаю, молиться надо! Надо сосредоточиться. Это трудно. Уже внутренне разболтан глупыми собственными шутками. Труднее всего на свете, говаривал наш владыка, детей растить, родителей досматривать и Богу молиться. 
И я вдруг взмолился. И физически ощутил перемену в пространстве! Словно б на миг воздух кристаллическим сделался! 
И тут же остановилась большая серебристая машина. Парень лет тридцати: Садитесь. Отсюда на Джанкой сложно уехать. Я вас на джанкойский поворот вывезу… Мне в Кировское.
Слава Богу!
Пью воду. Спрашиваю, как живётся, нравится ли в Крыму?
Кировский человек серьёзен, говорит свободно, каждое слово взвешено: Конечно, нравится. Сейчас ещё больше нравится, после Четырнадцатого. Например, никаких придурков из правого сектора. Татары тоже попритихли. Десять тысяч уехало на Украину. Других, кто воевал в Чечне, всех вычистили. Без лишних разговоров: был в Чечне – иди сюда. Спокойно стало. И начальники пока не беспредельничают. Денег стало больше. Машину можно легко купить.
Проехали гигантскую развязку строящейся трассы «Таврида».
С нового года вообще всё оживёт. И Владиславовка и Джанкой. Поезда из Тамани пойдут, узловая станция во Владиславовке будет… Конечно, нравится.
Сколько вам должен? – я полез в карман.
Нисколько. Едьте дальше благополучно.

Проехал с кировским человеком минут тридцать? Значит… Не могу понять, сколько километров осталось. Трасса средь ровных полей на Кировское идёт прямо, мне – налево. На перекрёстке заправочная станция, из окошка выглядывает татарин со странно перепуганным лицом. 
Джанкой – туда? – Туда Джанкой.
Машин почти нет. На часах 13.00. Проехал ли половину пути или больше? Кажется, больше. Но нет ни карты, ни телефона с картой. Проносятся машины. Стало их ещё заметно меньше: чем ближе к Джанкою – селению души, так переводится, тем страшнее дорога, выбоин больше, машин меньше. Не дошёл сюда ещё ремонт. 
Каждое авто – с загадкой внутри, как под могильной плитой: ничего не узнать, ни о чём не спросить. 
И вновь словно подзуживает кто-то, прибаутки рождая в праздном мозгу в адрес не замечающих меня водителей. Опять с усилием призываю себя к смирению.

Притормаживает полуразбитое авто, стекло в трещинах. Военный в мятом полевом камуфляже.
Куда-нибудь поближе к Джанкою, – говорю. – Немного подвезу, – до поворота на Надежду.
Юное лицо. Почти детское. Внутренняя ярость в нём. Мне она непонятна. 
Со службы? – Со службы.
Дорога убитая, ремонта не было лет сорок, колдобины, выбоины. Живёте здесь? – Жена, дура, купила… Детям в школу – проблема. Да и ничего! Я с ней развожусь… Как вышла замуж за военного – говнистой стала! Всё время говном исходит… Развожусь… 
Это он проговорил с холодной яростью, готовясь к встрече с женой после дежурства.
Ему – налево, на угрюмый указатель «Надежда». Я прошёл от развилки метров сто вперёд, за поворот, здесь дорога стала лучше.
Из чёрно-зелёных полей – бешеный ветер, не холодный, но, показалось, мозг в силах выдуть. Пристроился за одинокий куст, тот был выше меня и шире, защитил, дрожа зелёнью своей, словно б обнять стесняясь. Но и в укрытии на месте средь шума ветра тяжело стоять. Что з ветер! Упругий, мощный, это ведь он разбивает волны о берег в Коктебеле, а просвистев мимо меня, торопится в Счастливцево лазоревые воды вздымать. И не позвонить – крымской карточкой не обзавёлся. То стоял за кустом, глядя в солнечное небо, то прохаживался шагов по пятьдесят в обе стороны от рюкзака, оставленного под куста. Я старался молиться, но мысль всё время перехватывает молитву в своё русло. Достал финансовую бумагу про деньги, порвал мелко, пустил по ветру – через дорогу. Три-четыре авто – и пауза на пять-десять минут. Чем вызваны паузы и как образуется кучкование? Одиночных машин почти нет, они редкость. Рассчитывать на то, что одиночный остановится – не надо. Кому охота судьбу испытывать средь безлюдных полей. А кучкующийся – не захочет отстать от стаи. Да и дорога после колдобин здесь хороша, как ни надавить на газ! Я понимаю, простоять тут могу год и даже вечность. Топчусь у Надежды уже больше часа.
И вдруг некую силу молитва дала, оглянулся – несётся машина, как и многие до этого, – по плавной дуге от поворота, не собираясь притормаживать. Я выставил перед собой руку и крикнул зачем-то: Стой!! 
И авто вдруг присело на задние колёса, скрипнули тормоза…

Парень кивнул. Он был поглощён чем-то своим, и мысли его не были ни праздны, ни веселы. 
Спасибо, что остановились… Джанкой?
Кивнул. 
Я не мог поверил в удачу, но переспрашивать не стал. По километровым столбиками понял, – ехать ещё более половины пути!

Парень говорить не расположен. Молчал. Да и я был опустошён. Молчун о чём-то думал, вероятно, перед его взором вертелось что-то невесёлое, вот ему захотелось избавиться от этого, и он включил радио. Негр пел джаз. Но и слушать он не мог, не помог ему негр ни в чём. Песня отвлекала пустотой. Выключил. Я задремал. 

Он меня высадил на окраине, где я попросил – около магазина ПУД. Сеть магазинов АТБ, оказавшись вне Украины, сменила название, оставив прежней дизайн и все свои маркетинговые фишки. 
Сколько я должен? – Дайте сколько-нибудь, – молчун проговорил равнодушно.

Я двинулся по направлению к заправочной станции – по трассе на Чонгар. Первая машина, которой я махнул, остановилась. За рулём длинношеий парень с лицом прощелыги. 
На Чонгар 150. – Сто. 
Он сразу согласился. Я уже знал тариф. 
Могу в Новоалексеевку подбросить. На отметку? – Не надо. Пешком быстрее.
Музыка у него была без мелодии и ритма – электронный хаос и скрип как если бы воздушный шар скручивали, доводя до взрыва. Такое, говорят, вставляет наркоманам.
Я махнул ему на границе сомбреро и двинулся по сетчатым коридорам.
На российской стороне – зелёные решётки. Шёл безостановочно, граница безлюдна. Старик – водитель бусика с прищуристой усмешкой: полчасика постоим! 
Я хмыкнул, оценив его весёлый настрой. Он улыбнулся: Что пуста граница? – Пуста. – Ладно, одного отвезу.
Он домчал меня до моста за пару минут. На Сиваше бардовые и золотые ковры трав, вода дрожащая от ветра. С километр пешком и вот пограничная будка. На этот раз не с мышиными глазами. Минута – и я уже иду к выходу по длинному коридору из шифера и верчёной проволоки, проржавевшей понизу. Как из воздуха передо мной возник таможенник. Погончики голубые, взгляд ясный – рентген. 
Рюкзак – на стол. Вот оно!
Какова наличность российских денег? 
Я полез в нагрудный карман рубашки, вытащил пять бумажек. 
Без декларации разрешено провозить в эквиваленте до 10 тысяч гривен. Вы должны посчитать и сообщить, сколько у вас налички. – Ну вот, сказал я, испытывая чувство унижения и пытаясь быстро сообразить, доставать ли мне портмоне из кармана рюкзачка с авансом и точно ли 10 тысяч гривен, а не евро? Оговорился он или что-то мутит? Если мутит и сейчас учинит обыск … Представил картинку: разложенные красные бумажки веером – с мостом через Амур и эполеты… 
Да вроде не больше, – сухо ответил я.
Он глубоко посмотрел мне в глаза. – Да, не больше, согласился он, не дождавшись, что я назову число 3350.
А лекарственные препараты?
Я приподнял и опустил плечо, решив, что он обойдётся без знания о скучных таблетках гипертоника. 

На площадке у выхода из коридора – армяне, которых все принимают за крымских татар, несколько легковых машин и бус. Тут и главный – толстяк как борец сумо со свирепым лицом. 
В Новоалексеевку? – В неё! – Садитесь в бусик. Сейчас подберём шесть человек – и едем. 
Граница пустая, – говорю. – Я один на всех пяти километрах. Долго ждать придётся.
Он разводит широко руками – что делать, надо ждать.

Не надо. Меня подхватил скоростной микровэн. 
Я позвонил своим. Думал, Наташа с моим Глебом волнуются, ждут. Оказывается, ничуть: надумали они ехать на термальный источник и Солёное озеро. А тут я.
Мы думали, вы завтра приедете, – вздохнула Наташа. А вы уже.
Глеб прозвенел в ухо: Папа, ты «доширак» привёз!? – Привёз, жертва рекламы. – Ура! – Так и я с вами на Солёное, – успеваю вставить я, скрывая разочарованность. Мне-то хотелось, чтобы меня ждал, на часы поглядывая. А тут озеро и корейская лапша. 
Хорошо, хорошо, сказала Наташа, но совсем без радости. Будем вас ждать в центре Счастливцева, на остановке. А потом я к себе поеду.

Художник: Геннадий Майстренко