«Счастливые стихов не пишут...»

***

Слушал бешеную вьюгу.
Окна отворял.
Убежал с женою друга –
друга потерял.

Всё нескладно, всё неладно,
пустота вокруг...
Друг, возьми жену обратно.
Возвращайся, друг.

 

***

Славы я избежал
(это минус иль плюс?)
и в дому моём
щедрая бедность.
Я сижу над стихами,
я стихами травлюсь –
молоко мне давайте
за вредность.
До вторых и до третьих
не сплю петухов,
пред нелёгкой строкой
не пасуя.
Но когда проложу
километры стихов, –
хоть кого-то
стихами
спасу я?..

 

Requiem

Дымами стали девочки в Литве,
и в Киеве, и в Гомеле, и в Польше.
С любимыми не свидеться им больше.
Одной росинкой больше на траве.

Уже не встретить юношам невест.
Те девочки давно дымами стали.
Поют на идиш девочки с небес.
Дымами стали – звать не перестали.

Ночное пенье слышишь ли вдали?
Как можно спать, смежив блаженно веки?
Нам не простят те девочки вовеки
того, что песню мы не сберегли.

 

Шлимазл

Трусил прыгать с вышки,
из винтовки мазал.
Какой там сокол сталинский –
есть как есть шлимазл.

Но в боях под Ельней
пал он в поле чистом –
не шлимазл вовсе,
а герой отчизны.

Там и утрамбован
в общей яме братской.
Кто шлимазл, кто сокол –
где тут разобраться…

 

Поэт 

Жить не умел. Пил соки да крюшон,
а водку иль коньяк раз в год, не чаще.
Жить не умел, и многим был смешон
его апломб и взор его горящий. 

Но по ночам нетленное творил,
когда пером к бумаге прикасался.
Жить не умел. Он, собственно, парил
над жизнью – и ещё смешней казался. 

Правительственных званий не имел.
Да и других. Зачем, скажи на милость?
Жить не умел. Зато любить умел,
как мало кто. Увы, не пригодилось.

 

Любой торжественный дурак...

Любой торжественный дурак
у нас начальник над поэтами.
В отчизне беспросветный мрак,
и обречён поэт поэтому.
Все перебиты соловьи,
давно их трель вождям наскучила.
Вожди народной ждут любви
и требуют вранья трескучего.
Одни поэты пали ниц,
другие, в ком побольше мужества,
сбежали в заумь без границ
иль в истеричное кликушество.
Но я обычные пишу
стихи. Ни с теми я, ни с этими.
С провидцами я не дружу,
с девицами дружу отпетыми.

 

Сосед

Через стенку я был соседом
кроткой пары немолодой.
От меня доставалось им крепко,
я ведь парень-то холостой.

Вечно музыка, вечно танцы,
коромыслом дым до утра.
Иногда лишь они роптали:
закругляйся, мол, друг, пора!..

Я, конечно, не закруглялся,
я себе цену знал сполна:
я поэтом был комсомольским –
наивысшая мне цена.

Я в фаворе был у издательств,
у журналов. Стихи – текли.
И обратно ко мне стекались
привилегии и рубли.

Мой сосед на машинке тюкал
и стишата свои кропал,
а когда уставал он тюкать,
то жену свою заставлял.

Душу ранил он, графоманил
и жену терзал много лет.
Не считал я его поэтом.
Твёрдо знал я, что я – поэт!

И тем более доказательств
у меня-то хоть пруд пруди:
моё имя во всех журналах,
а его – поищи, найди!

Не здоровался с ним я даже,
не входил он в мой близкий круг.
Хоть Ахматова с ним дружила,
мне-то что? Мне Фадеев друг.

Я своим пепелящим взором
охмурял ненасытных дам.
Он смотрел на меня с укором,
нищий, маленький Мандельштам...

Нет соседа давно на свете,
в лагерях пропал навсегда.
Только нынче вдруг оказалось:
он – Поэт. Кто же я тогда?.. 

 

Вариация с реминисценциями

Разбитые сердца не починить -
не пробуй, не пытайся, не колдуй.
Удача, я твой худший ученик,
оболтус, второгодник, обалдуй.

Нет, я не плачу не твоём плече.
Осколки смоет вешняя вода.
Кто был никем, с годами стал ничем
и с этим примирился навсегда.

Никто не хочет жить своим умом.
А где взять ум? Сплошной неурожай.
Удача, я прошу лишь об одном:
детей моих лелей, не обижай.

Детей мне жаль: им взрослость предстоит –
унылая, обидная стезя.
Разлука-разлученье нам грозит
и – вечный бой. Без этого нельзя.

Как материнства ввек не отменить,
так и погибель прёт со всех сторон.
Отцы и дети: рвущаяся нить,
жестокая нелепость всех времён.

Поговорим о странностях любви,
она одна прекрасна без прикрас.
Коль нет любви – то в клочья душу рви,
коль есть любовь – сгорай ненапоказ.

Хотя порою след её кровав,
понятен он тому, кто прегрешил.
Она – любовь – всегда во всём права:
в осколки сердце? – значит, заслужил.

Разбитые сердца не починить –
не пробуй, не пытайся, не колдуй.
Удача, я твой худший ученик,
оболтус, второгодник, обалдуй.

 

***

Мама джем клубничный
ест. Ей очень нравится.

Полумрак больничный.
Мне с тоской бы справиться.

Слёзы проглочу,
невпопад шучу.

...Винтовая лестница
среди терний тянется,
устремляясь вверх.

Не пройдёт и месяца,
с мамой мы расстанемся.
Навсегда.
Навек.

 

***

Жил в каморке, ел в обжорке,
пил всё то, что люди пьют...
А теперь живу в Нью-Йорке,
здесь последний мой приют.

Раньше верилось и пелось,
нынче всё оборвалось:
что хотелось – расхотелось,
что мечталось – не сбылось.

Век скулит, как пёс, надсадно,
вязнет в собственной крови.
Не зови меня обратно,
душу мне перекрои.

 

Кто подскажет мне

Кто подскажет мне простые
безыскусные слова?
Никого вокруг. Пустыня.
Называется Москва.

Надо рвать, крушить и мчаться
в те края, где ждут меня.
Прощевайте, домочадцы,
покатил судьбу менять!..

Отчего же сердце стынет?
Почему душой продрог?
Никого вокруг. Пустыня.
Называется Нью-Йорк.

 

Полиглот

В Нью-Йорке мне всё чаще
грозит душевный срыв,
не англоговорящ я,
я англомолчалив.

К ликбезам не привычен,
в Нью-Йорке сник совсем,
не столь англоязычен,
сколь англоглухонем.

 

Мой читатель

Ни для кого стихи пишу,
ни для кого бренчу на лире.
О милосердьи не прошу –
прозренья давят, словно гири.

Читателя ни одного
нет у стихов, и не найдётся.
Стихи пишу ни для кого,
и чахнет лира от сиротства.

Поэзии отринув прах,
в сердца впечатав боль и страх,
цикуту свежую пригубим.
В постыдных наших временах,
на войнах, зонах и кострах
навек читатель мой погублен.

А мне-то как же без него?
Безумье душу мне кромсает.
Стихи пишу ни для кого.
Спасал когда-то алкоголь –
теперь он больше не спасает.

Тоске я глотку прокушу –
все так же неуютно в мире.
Ни для кого бренчу на лире,
ни для кого стихи пишу.

 

Живём бездарно и коряво

Живём бездарно и коряво,
в сердцах смятение несём,
во всём заведомо неправы,
заведомо грешны во всём.
Небесный полог гладью вышит,
отрада в странствиях ночных.
Счастливые стихов не пишут
и даже не читают их.

 

Р. Л.    

Давай в края запретные рванём,
и заново откроем эту землю.
Шучу с огнём, с огнём шучу, шучу с огнём,
другие шутки отвергаю, не приемлю.

Любовь – как раз пожар, как раз огонь,
стократно на её кострах сгорали.
Про счастье ты мне больше не долдонь:
довольно, хватит, нет его, украли.

Над прошлыми восторгами всплакнём.
Ещё одна любовь пылает жарко.
Шучу с огнём, с огнём шучу, шучу с огнём,
сходи с ума – нет лучшего подарка.

 

***

Разлука нянчит нас обоих,
как мать, любя.
Всю жизнь живу одной тобою,
но –
 без тебя.

Смеются люди за спиною,
поют во мгле.
А ты всё плачешь...
Не со мною.
Не обо мне.

 

***

Как ты день прожила без меня?
Был всё так же раскован твой смех?
Любят все, только любят – не всех.
Как ты день прожила без меня?

Как ты год прожила без меня?
Вдосталь было соблазнов, утех?
Любят все, только любят – не всех.
Как ты год прожила без меня?

Как ты жизнь прожила без меня?
Позабыла? Но это не грех.
Любят все, только любят – не всех.
Вот и жизнь пронеслась без меня.

 

Э.Т.

Однажды любовь прищучит,
спросит: «Не ждал подарка?»
Кому-то любовь – блаженство,
кому-то любовь – удавка.

Один будет славить Небо,
другой будет харкать кровью,
но оба они не смогут
никак совладать с любовью.

Об этом я и талдычу,
воздушных замков не строю.
Любовь беспощадней смерти
бывает, мой друг, порою.

 

В пределах нашей солнечной системы

В пределах нашей солнечной системы,
где правят мертвецы и подлецы,
где молнии летят во все концы,
где певчие погублены птенцы, –
в пределах нашей солнечной системы
любовь – мертва, увяли хризантемы,
но знатно засолились огурцы.

Теперь под водку, самогон и чачу
мы враз решим заветную задачу:
жуй да хрусти, да глотку не порви.
А молнии – пустяк, пускай летают,
они ведь только трезвых убивают,
не задевая тех, кто выпивает.
Кайфуй, дружок! Во рту огурчик тает.
А вот любовь?.. Так нет ее, любви…

 

***

Я был рождён слагать симфонии,
дарить волшебную идиллию.
Меня не приняли, не поняли,
велели поменять фамилию.
Но прочь сомнения напрасные,
долой преграды, те ли, эти ли!..
Хотел со всеми петь и праздновать.
Пришёл. Назвался. Не заметили.

 

***

Пылает кровь, как лава в кратере.
О, времена, о, нравы подлые!
Ушла любовь к бубновой матери,
а с ней стихи, восторги, подвиги.

Я не желаю быть посмешищем
и к смертной казни не готов ещё.
Любовь – негодное прибежище,
любовь – бездушное чудовище.

Ей посылаю вслед проклятия.
Вновь закипает кровь горячая…
Зачем не ведал о расплате я?
Зачем всё плачу, плачу, плачу я?..