Гибель Королевы

Если бы Настя Климова заглянула в Словарь иностранных слов или Энциклопедию, то она смогла бы прочитать, что «клептомания – это психическое заболевание, выражающееся в склонности к воровству». Но ей было всего двенадцать лет и откуда ей было знать про Словарь или Энциклопедию? В школьную библиотеку она не ходила, а в районную тем более. И это понятно, училась она в шестом классе, в старой школе, расположенной совсем рядом с их кварталом, библиотеки в ней не было. Что же касается склонности к воровству, то и это вполне объяснимо. Жила она с отцом в кибитке, слепленной из глины, на окраине Ташкента. Отец, вечно хмурый, небритый, одетый в поношенные брюки, выцветшую рубашку и ватную телогрейку, работал кочегаром на железной дороге. Платили мало, в тридцатые годы не многие роскошествовали, а уж рабочие тем более. Мать два года назад бросила их, заявила мужу, что ей надоело нищенствовать. И ушла она второй женой к Салохиддину, пожилому узбеку, который торговал сухофруктами. Закупал их у земляков и увозил в Новосибирск, где брали их охотно. Деньги у Салохиддина водились, выстроил добротный дом, дети его были сыты и обуты. Первая жена, худая и тихая, Марьям-апа, занималась детьми и хозяйством, а для души и прочего Салохиддин взял Дарью Климову. Женщина она была видная, светловолосая, голубоглазая, в меру полная, из тех, какие нравятся мужчинам. И уехала Дарья Климова с торгашом-узбеком в сибирские края, а Настя с отцом, Фёдором Климовым, остались одни. 
Ни словом не помянул Фёдор сбежавшую жену, только вздохнул. В таких случаях полагается запить, но этого не случилось. Не было у него тяги к спиртному. Продолжал работать, только однажды обмолвился: «Вот тебе и Ташкент». В те годы по России ходила присказка: «Ташкент – город хлебный». Поверил в неё Фёдор Климов и приехал с семьёй в Ташкент из Вологды. Ташкент оказался хлебным, но для тех, кто умел ловчить, а кому не было дано этого, те перебивались с хлеба на воду. 
Настя взяла домашнее хозяйство в свои руки, хотя особого хозяйства не было. Подметала земляной пол, в палисаднике сажала картошку, лук и зелень – петрушку, укроп, кинзу. Варила немудрёные супы, чтобы было отцу что поесть, когда приходил с работы.
Время текло медленно, серое и безрадостное. В школу Настя ходила неохотно. Смеялись над ней одноклассницы, попрекали бедностью. Квартал, или махалля, по-узбекски, примыкал к большому базару, и жили рядом с ним торгаши-перекупщики. Их дети и одевались добротно, и на большой перемене доставали из сумок свёртки с жареным мясом, лепёшками, фруктами. Ели, угощали друг друга, а вот Настю обходили вниманием. Она с собой брала ломтик чёрного хлеба, варёную картофелину или яблоко. Такой едой ни с кем не поделишься. Уходила за школу и там обедала, если такое можно назвать обедом. Смеялись над ней одноклассницы: «Наверное, плов ест или кебабы». Настя отмалчивалась, делала вид, что насмешки её не затрагивают, а сама глотала слёзы. Не понимала, что завидуют ей некоторые девчонки. Она пошла в мать. Была стройной, белокурой, с синими, как летнее небо, глазами. Учились с ней вместе узбечки, плосколицые, смуглые, раскосые. Понимали они свою неприглядность, а в таких случаях, только и злословить над теми, кто выглядел лучше.
Это только так говорится, что бедность – не порок. Порок, да ещё и какой. Вроде пут на ногах лошадей, из которых не вырвешься и далеко не уйдёшь. И мечтала девочка о везении. Вдруг увидит на дороге рублей пятьдесят, а то и сто. Вот было бы здорово! Тогда приготовила бы отцу сытный, мясной обед, с белыми лепёшками и колбасой-казы, пахнущей тмином. Шла со школы и внимательно смотрела под ноги. Но никто деньги не терял, надёжно прятали их за пазухой.
В школе тоже бывает своя мода. Модными были «вечные ручки», только появившиеся в продаже. Сделаны из разноцветной пластмассы, с отвинчивающимися колпачками. Откроешь с одной стороны, там золотистое перо. С другой стороны, тоже под колпачком, резиновый баллончик. Опустишь перо в чернила, нажмёшь несколько раз на баллончик, и он заполнится чернилами. Можно неделю писать, не макая в чернильницу. 

У многих одноклассниц появились такие «вечные ручки». Хвалились они друг перед другом, а Настя только отворачивалась. Недостижима была для неё такая ручка. Но случай пошёл ей навстречу. Правда, такой, о котором никому не расскажешь. Зашла она после школы в универмаг, и там, на витрине, лежала та самая «вечная ручка». Красивая, блестящая. Настя засмотрелась на неё. И тут заметила, что боковое стекло витрины составлено из двух половинок. Видно, разбили его, а целиком менять не стали.
Продавщица ушла в подсобку, Настя провела рукой по одной из половинок стекла, и та сдвинулась. Ещё раз, стекло ушло за стекло, и образовалась щель, в которую можно просунуть руку. Настя и просунула, взяла ручку, задвинула стекло и выбежала из магазина. Она даже не осознала, что сделала. Ей даже в голову не пришло, что она совершила кражу. Желание иметь красивую ручку, такую, как у одноклассниц, было сильнее всяких соображений.
Дома внимательно рассмотрела свою «добычу». Ручка показалась ещё красивее. Набрала в неё чернила, перо было мягким, строчки выходили ровными. Одно только портило радость: никому не покажешь ручку. Как объяснить, где взяла её? Отец увидит, обязательно спросит. Настя делала ручкой уроки, а потом прятала её среди учебников.
Через несколько дней снова зашла в универмаг. Стекло было тем же самым, но теперь на витрине лежали карандаши, перья-«лягушки» и резинки, стирать карандашные линии. Ничего привлекательного. Да и продавщица не уходила, присматривала за покупателями.
И открылась тогда девочке великая истина: если блага не даются тебе, значит, нужно их брать самой. По её разумению, мир устроен несправедливо. Почему одним всё, а ей, к примеру, даже крохи не достаются? Из этого следует, нужно самой о себе заботиться, брать то, что плохо лежит. И она стала брать. На школьных вечерах заходила в раздевалку и обшаривала карманы пальто и курток учеников. Если находила монеты, то забирала себе. Не обеднеют, – полагала она, – у них состоятельные родители. Когда собиралась нужная сумма, покупала колбасу получше, булочки, граммов сто сливочного масла. Отец ел и удивлялся: откуда такие деликатесы? Настя отговаривалась, сэкономила, мол, из тех денег, которые отец давал на хозяйство. Дальше больше, шли предвоенные годы, с продуктами была нехватка. Если она видела многолюдные очереди за хлебом, мукой или сахаром, то пристраивалась к ним. Теснота, люди толкали друг друга, и это было удобно, можно было в сумку кому-то залезть или в карман. Не часто, но деньги находились.
Занятия в школе Настя стала пропускать. Неинтересно было учиться, только время зря расходуется, за эти часы можно что-то раздобыть. С трудом окончила семь классов и перестала посещать школу. Ходила по городу, заглядывала в магазины, различные учреждения. Там тоже были раздевалки и попадались в карманах не только монеты, но и бумажные деньги. Припрятывала их и тратила бережливо, чтобы отец не заподозрил неладное.
Случай изменил её жизнь. Однажды шла дворами и увидела: на верёвке сушатся на солнце меховая шуба и такая же шапка. Стояла осень, желтела листва на деревьях и с шелестом осыпалась на землю, но холодов ещё не было. Солнце светило ярко и грело ощутимо. Хозяйки пользовались этим и перед зимой проветривали тёплую одежду. Настю как что-то толкнуло. Она схватила меховую шубу и шапку, свернула и побежала за дома. Боялась погони, но никто кражи не заметил. Потом, конечно, увидели, но, как говорится, ищи-свищи свои вещи.
Накинула шубу на плечи, она была ей велика, шапку зажала под мышкой, и шла быстрыми шагами, лихорадочно размышляя, где бы ей скрыться.

– А ну, погоди, – услышала она чей-то окрик. Оглянулась и обмерла. К ней подошёл мужчина, довольно высокий, худощавый, одет прилично. Новый, серый костюм сидел на нём хорошо, голубая рубашка, коричневый галстук, блестящие, чёрные туфли. Ни шляпы, ни фуражки, большие залысины, отчего лоб казался большим, волосы с проседью. Глаза тёмные, на верхней губе полоска усиков. Не русский, но и не узбек, по виду из кавказцев, их в Ташкенте было немало.
Девочка испуганно смотрела на мужчину и сжалась. Хотела сбросить шубу с плеч и убежать, но не успела. Он снял с неё шубу, шапка упала на землю. Он поднял её, осмотрел.
– Куда идёшь? – спросил он с заметным акцентом.
– Домой, – ни что другое не пришло девочке в голову.
– Где ты живёшь?
– На улице Нариманова, – пробормотала она.
Мужчина усмехнулся.
– Интересно получается. Живёшь на улице Нариманова, а идёшь в другую сторону.
– У меня бабушка там живёт, – сообразила Настя.
Но уловка не помогла.
– Пошли, посмотрим на твою бабушку. Хочу познакомиться с ней.
Настя не тронулась с места. На глазах выступили слёзы. Она поняла, что попалась и ждала для себя самого худшего.
– Не бойся, – сказал мужчина, – я давно заметил тебя. Наблюдал за тобой.
– Зачем? – спросила она еле слышно.
– Помочь тебе хочу. Украла шубу?
Она едва заметно кивнула.
– Молодец, – одобрил мужчина, – но глупая в то же время. Куда несла шубу?
Настя стояла, молча, склонив голову.
Мужчина наставительно поднял вверх указательный палец.
– Когда воруешь, нужно знать, где прятать. А ты не знаешь. Хорошо, я за тобой следил, а то бы попала в милицию. Сколько тебе лет?
– Четырнадцать, – еле слышно отозвалась она.
– Самый возраст для детской колонии, – одобрил мужчина. Он затолкал шапку в рукав шубы, свернул её подкладкой вверх и распорядился.
– Пошли со мной, тут недалеко.
Насте хотелось убежать, но мужчина угадал её намерение.
– Бежать не надо. Я знаю, где ты живёшь.

Они шли дворами, в стороне от больших улиц города. Поравнялись со старым, двухэтажным домом. Над входной дверью висела вывеска: «Скупка ювелирных изделий, старых вещей».
Поднялись по ступенькам, вошли в помещение. Комната была большой, но с одним окном, в которое проникал солнечный свет. Прилавок делил комнату на две половины. За прилавком сидел старик, лысый, с венчиком седых волос. Лицо жёлтое, морщинистое, глаза большие, выпуклые. Взгляд пристальный, цепкий.
– Науму Марковичу привет! – проговорил мужчина.
– Привет, Самсон! – отозвался тот. Привстал, обменялся с мужчиной рукопожатием. 
Настя рассматривала комнату. За спиной старика на полках виднелись вазы из толстого стекла, металлическая блестящая посуда, чаши, кубки, статуэтки. Девочка не разбиралась в таких изделиях, но выглядели они дорогими. В правом углу, за прилавком, высился большой сейф, выкрашенный голубой краской.
– С товаром к тебе. – Самсон развернул шубу, вытащил шапку из рукава и разложил всё это на прилавке.
Наум Маркович внимательно рассмотрел принесённые вещи. Подёргал ворс на шубе, зачем-то подул на него, распялил шубу на руках. Такой же проверке подверглась и шапка.
– Так, так, – сказал он. – Товар ходовой, хотя и не новый. Дело к зиме сбыть не трудно, но есть сложности. Я так понимаю, вещи краденые?
Самсон усмехнулся, коснулся рукой плеча девушки.
– Мы не успели с тобой познакомиться. Как тебя зовут?
– Надя, прошептала она.
– Отличное имя. Где обзавелась шубой? Украла? Я это для Наума Марковича спрашиваю.
– Украла, – как эхо, повторила она. – С верёвки сняла.
– Повезло, не поймали. Первый раз украла7
Девочка кивнула.
– Всё ясно. – Самсон потрепал её по плечу. – Дело за тобой, дорогой Наум Маркович.
– Понимаю, – ответил тот. – Давайте, пройдём в кабинет. Серьёзный разговор требует соответствующий обстановки.
Прошли во внутреннее помещение, темноватое от плотных штор. Сели на стулья, за столом. Шубу и шапку разложили на столе. 
Настю бросало то в жар, то в холод. Она впервые оказалась в такой ситуации и не знала, чего ждать.
Наум Маркович указал на шубу.
– Повторяю, товар неплохой, но узнаваемый. Я хорошо знаю тебя, Самсон, потому шубу возьму. Ты авторитетный человек, твоя рекомендация многого стоит. Я оцениваю всё это в тысячу рублей. Но так шубу и шапку не сбудешь, можно погореть. Надо отдать скорняку на переделку. Он возьмёт за это пятьсот рублей, значит, пятьсот минус с тысячи. Остаётся пятьсот. Триста беру себе за продажу, двести рублей нашей уважаемой хозяйке меховых изделий.
Вы согласны, мадемуазель?
Настю снова обдало жаром. Ей, двести рублей? О такой сумме она и помыслить не могла. Отец за месяц работы получал сто двадцать, а она за один раз получит больше его зарплаты. Она торопливо закивала, боясь, что Наум Маркович может передумать.
Самсон с улыбкой наблюдал за стариком и девушкой.
– Вот и отлично, – прокомментировал он сделку. – Только смотри, Настя, никому ни слова. Ты не знаешь нас, мы не знаем тебя.
Девочка опять кивнула.
Наум Маркович протянул ей две купюры по сто рублей.
Настя помедлила.
– А можно …
– Ты хочешь мелкими деньгами? – догадался старик. – Что ж разумно … Держи.
И Настя получила двести рублей десятками и пятёрками. 
– Хорошее начинание полагается обмыть, – предложил Самсон. – Но мы с тобой, Настя, люди серьёзные, обойдёмся без спиртного. Просто пообедаем. Тут рядом небольшая харчевня, хорошо готовят, тебе понравится.
Харчевня оказалась небольшим глинобитным строением, расположенным позади банка «Ориён», в тесном проулке. Вокруг полно было таких кибиток. Несмотря на неказистость харчевни, внутри было чисто, и запахи доносились с кухни аппетитные.

Хозяин, пожилой узбек, в национальной одежде, с бородой и усами, тепло поприветствовал посетителей.
В харчевне было пять столиков, два из них заняты обедающими мужчинами. Самсон с Настей устроились в углу.
Хозяин принёс тарелки с ароматной шурпой, две лепёшки и чайник с зелёным чаем. Немного погодя, на столе появились четыре палочки с шашлыком. На вопросительный взгляд хозяина Самсон отрицательно покачал головой. Это значило, спиртного не надо.
Настя ела жадно и торопливо. Так вкусно ей не приходилось обедать.
– Меня зовут Самсон Александрович, фамилия Гейвандов, – представился ей мужчина. – Так и обращайся ко мне.
– А вы кто? – спросила девочка.
– Я? – Он мгновение помедлил. – Я художник, у меня своя мастерская. Там пишу картины, плакаты.
– А почему помогли мне?
 – Почему? Да потому, что я тоже из небогатой семьи, знаю, что такое нужда. Жалко мне тебя стало. Если бы попалась, за воровство поместили бы тебя в детскую колонию. Не тюрьма, но и не лучше.
– А-а, – протянула Настя. Услышанное её устроило, вот только, что такое плакаты, её было неизвестно.
– Ну-ка, расскажи мне о себе?
И девочка изложила новому знакомому свою немудрёную биографию. Он помолчал, потом негромко заговорил
– Я так понимаю, что твой успех в деле присвоения шубы показал, что воровство – дело выгодное, хотя и опасное. Вряд ли ты откажешься от него. Горбатиться месяц за сто рублей, не по тебе. Ты симпатичная, и со временем станешь красавицей, а это уже профессия. Давай договоримся так. Если ещё что-то раздобудешь, прежде чем идти к Науму Марковичу, покажи мне. Без этого он у тебя товар брать не будет. Договорились?
Конечно же, договорились, хотя она не представляла, где возьмёт очередной товар с хорошей стоимостью, за который ей заплатят так же выгодно, как за шубу с шапкой. Но, поразмыслив, положилась на случай. Повезло один раз, повезёт и в другой.
С Гейвандовым договорились встречаться в этой харчевне в обеденное время, с часу до трёх он отдыхал тут, никуда особо не торопясь. 
«Заработанные деньги» Настя припрятала. Купила на них хорошие туфли, нарядную кофточку и юбку красивой расцветки. Отцу сказала, что заработала в школе, помогала уборщице. Он ласково погладил её по голове: «Вот умница ты у меня. Настоящая помощница».
Теперь Настя, проходя дворами, присматривалась к тому, что висит и сушится на верёвках, но ничего стоящего не попадалась. Правда, как-то раз сняла узорчатую скатерть и шерстяное одеяло. Дело было под вечер, уже темнело, и особого риска не было. Когда сказала Самсону Александровичу об этом, он поморщился.
– Мелковато, больше такое не бери. Подумаем, чем тебе заняться.
Скатерть и одеяло Наум Маркович взял, но дал за них пятьдесят рублей. Маловато, но Настя была довольна, всё-таки вклад в семейный бюджет.
Случай всегда идёт навстречу тому, кто в нём нуждается.
Настя ехала в автобусе, пассажиров было много, теснились, ругались друг с другом. Настя переступала из стороны в сторону и почувствовала под ногой какой-то камешек. Присела и подняла его. Взглянула и не поверила своим глазам: камешек оказался массивным золотым кольцом с голубоватым камешком. Торопливо сунула кольцо в карман и поспешила протиснуться к выходу из автобуса. Не дай Бог, заметит, кто потерю, хватится, начнёт отыскивать …
Зашла в проулок, где не было прохожих, и рядами тянулись заборы, достала кольцо из кармана и внимательно разглядела его. И, правда, золотое, проба есть на нём, и камешек красивый, поблёскивает гранями. 
Сгорая от нетерпения, дождалась встречи с Гейвандовым в харчевне. Пообедали вместе, а потом прошли в городской парк и там под завесой из ветвей плакучей ивы хорошенько рассмотрели кольцо.
– Однако, – проговорил Самсон Александрович и провёл платком по лоснящимся залысинам. – Вот это улов! Вот это везение тебе, Настасья! Грех жаловаться. Теперь я тоже на автобусах буду ездить, а то для здоровья пешком расхаживаю.
Наум Маркович схватил кольцо крючковатыми пальцами, долго любовался им через лупу, потом с любопытством взглянул на Настю и Гейвандова.

– Молодцы! Такое раз в жизни увидишь! Где добыли?
И узнав, где, долго качал головой.
– В жизни всегда так: кто-то теряет, кто-то находит. Так поётся. Наверное, в толкотне кольцо с пальца соскочило. Старинное украшение, но на любителя. В Ташкенте не продашь, владелец может объявиться, нужно в Москву переправлять, а ещё лучше, за границу. С учётом моего куртажа – две тысячи рублей. Переправка, поиск покупателя, ну, и риск немалый. Стало быть, половина моя. Тебе, Самсон, пятьсот рублей за комиссию, и столько же нашей симпатичной барышне.
Самсон Александрович помолчал, пошевелил бровями и согласился.
– Справедливо, у меня возражений нет. А ты что скажешь, уважаемая Настасья?
Девочка стояла, оглушённая цифрами. Ей пятьсот рублей, и за что? Только за то, что нагнулась и подняла кольцо? Но ведь это мог сделать и кто-то другой …
Она торопливо закивала, давая понять, что согласна на такой раздел прибыли. В самом деле, это четыре зарплаты отца! Это как же можно жить!
Жить они и, правда, стали лучше. Хорошо питались, Настя часто ходила в кино, ела мороженое, и обеды отцу готовила из свежего мяса. Он хвалил дочь, поскольку верил, что она прирабатывает в школе, помогая уборщице. Сама же Настя предпочитала обедать в харчевне вместе с Самсоном Александровичем. Во-первых, там отлично готовили национальные блюда, а, во-вторых, платил за еду Гейвандов. Настя была прижимистой хозяйкой. Привыкнув считать копейки, она не тратила деньги зря. Это сейчас они есть, а кто знает, завтра что будет?
Самсон Александрович относился к ней со вниманием, вникал в её жизнь, и его советы были всегда по делу.
Так, Настя сказала ему, что хочет бросить учёбу. «Какой в ней толк? – рассуждала она. – После школы надо ещё где-то учиться, чтобы приобрести специальность. Да и много ли заработаешь? А тут за кольцо сразу пятьсот рублей получила».
Гейвандов слушал её внимательно, пошевеливая бровями. Такая у него была привычка.
– Вот тут я с тобой не согласен, Настасья, – проговорил он рассудительно. – Нынче тебе повезло, нашла кольцо, а будет ли везти так дальше? Учиться нужно обязательно, без знаний человек слеп, как летучая мышь. Неграмотная ты мне не нужна. А у меня на тебя серьёзные виды.
И Настя продолжала ходить в школу, хотя и без особой охоты. Теперь, когда у неё завелись деньги, она держалась увереннее, и на одноклассниц поглядывала снисходительно. Сидят на шее родителей, а она сама себе зарабатывает на жизнь. Правда, понимала, что её успехи – явление непостоянное.
После школы домой ехала на автобусе. Поглядывала под ноги, но больше колец не находила. Как-то раз у одной зазевавшейся пассажирки вытащила из сумки кошелёк. Пустяковые были деньги – всего тридцать два рубля, и Самсон Александрович отругал её за кражу.
– Не дело это – воровство в автобусе и по карманам пассажиров лазить. Попадёшься, в милицию отведут, вот и засветилась. Потерпи, серьёзными делами займёмся.
Кем же был на самом деле Самсон Гейвандов? Действительно, был художником и неплохим. Окончил Ташкентское училище живописи и ваяния, писал картины, выполнял заказы на изготовление плакатов и транспарантов к праздникам. Как-то в молодости на спор с приятелем нарисовал две сторублёвки. Да так, что никто не мог отличить их от настоящих. Нет бы, порвать или сжечь, а он оставил их у приятеля. Тот отоварил фальшивые купюры в магазине. Подделка вскрылась, продавщица вспомнила, кто расплатился ими за продукты. Приятеля задержали, он заявил, что не знал о фальшивках, дескать, ему дал их Гейвандов, возвращая долг. Гейвандова арестовали и осудили на десять лет лишения свободы. Он отбыл их полностью. В лагере познакомился с авторитетными ворами и больше работать на государство не желал. После отбытия срока занимался спекуляцией, торговал антиквариатом, изготавливал фальшивые паспорта и удостоверения. Из малолеток создал группу, промышлявшую квартирными кражами. Для этого и нужна ему была Настя, хотя не спешил приобщать её к криминальному миру. Пусть подрастёт, наберётся ума. Пока занималась посредничеством: относила краденые вещи перекупщикам, а драгоценности к ювелирам и получала за это от Гейвандова плату. Кто подумает на симпатичную белокурую девочку, что она общается с ворами и взломщиками и помогает сбывать добытое неправедным путём? Преступников мы представляем с заросшими одутловатыми физиономиями, тяжёлым взглядом исподлобья и сигаретой в углу рта …

Было у Гейвандова, как говорится, «хобби». Он любил старинное холодное оружие, собрал неплохую коллекцию. Среди его редкостей были меч крестоносца, акинак, какими сражались скифы, меч японского самурая, боевой топор русского воина времён Александра Невского, кавказский кинжал, отделанный серебром, щит древнегреческого воина и другое.
Подлинный коллекционер не знает покоя. Добыв одну редкость, он стремится завладеть и другой, и, надо сказать, не всегда честным путём. Для этого и нужна была Самсону Александровичу Настя. И он стал готовить её к будущей деятельности наводчицы. Теперь она часто бывала у его дома. Он показывал ей свою коллекцию, рассказывал об истории холодного оружия. Конечно, девушку оно не увлекало, у неё были другие интересы, но стоимость дуэльных пистолетов, шпаг и арбалетов впечатляла. Она изучила различные виды оружия, примерное время их изготовления, узнала, в чём уникальность той или иной сабли или сицилийского стилета. 
Школьники часто ходили на экскурсии в краеведческие музеи или в Институт истории. Настя была активной участницей таких походов. И если там были экспозиции старинного оружия, а они там были, внимательно рассматривала их. Запоминала, в каком зале такая экспозиция, на каком этаже, какие подходы к таким стендам, а потом сообщала об этом Гейвандову. Он внимательно выслушивал девочку, рисовал планы залов, а затем вступала в действие «группа захвата», как называл он подростков постарше. Те проникали ночью в музей, и раритет оказывался в квартире Гейвандова.
Настя была непременной участницей встреч с видными деятелями культуры и искусства. Приходила с одноклассниками к ним домой, слушала рассказы об их достижениях и поглядывала на коллекции старинного оружия, развешенного на стенах, на подборки редких книг, посуду из китайского фарфора, и потом сообщала обо всё этом Самсону Гейвандову. Нужно ли говорить, что квартиры этих ветеранов обворовывались и редкие экземпляры продавались Гейвандовым доверенным коллекционерам. Себе он оставлял немногое, значительную часть переправлял в другие города, где украденное или продавалось или обменивалось на что-то не менее ценное. 
Коллекция раритетов у Гейвандова увеличивалась, но обвинить его в присвоении чужого было невозможно. Он был умён и осторожен. 
Настя окончила десятилетку, но дальше учиться не захотела. Ей нравилась её теневая деятельность, приносившая хорошие деньги, и потом риск будоражил кровь, давал ощущение собственной значимости. 
Наум Маркович научил её разбираться в драгоценностях, отличать оригиналы от подделок, и она, навещая с комсомольскими активистами заслуженных ветеранов, высматривала в их жилищах и такие украшения, которые также похищались.
Самсон Александрович свято чтил воровские законы. Через его руки проходили немалые деньги. Он щедро оплачивал труд своих подопечных, солидную долю оставлял себе и выделял часть средств в «общак», своего рода «чёрную кассу» для поддержки уголовных авторитетов, которые отбывали сроки в лагерях за совершённые преступления. Гейвандов высоко котировался в преступной среде и был коронован на звание «вора в законе».
Настю Гейвандов познакомил с черноволосым, стройным парнем лет двадцати. 
– Вот, Настя, тебе напарник, – сказал Семён Александрович. – Зовут его Анвар Хасанов, кличка «Боксёр». Будете работать вместе. Парень он толковый, всё умеет, а главное, не продаст и не предаст.
Настя присмотрелась к парню и поняла – почему «Боксёр»? Нос у него был слегка скошен набок и расплющен.
«Должно быть, на ринге разбили», – подумала она. Оказалось, действительно, Анвар с детства увлекался этим видом спорта и подавал большие надежды. Но в одном из поединков ему раздробили носовые хрящи, стало трудно дышать и пришлось оставить бокс. Жил Анвар неподалеку от Гейвандова, тот приметил его, оценил ладную, мускулистую фигуру парня, самостоятельность, и привлёк к себе. 
Настя с Анваром оказались неплохим криминальным дуэтом. Промышляли в дальних районах Ташкента, подальше от своих кварталов. Вместе выявляли зажиточных горожан, следили за ними, устанавливали, чем располагают, сколько человек проживает в частных домах, кто работает, а кто хозяйствует в доме. Как правило, это были пожилые женщины, уходившие в магазины и на базары. У Анвара был богатый набор отмычек, подбирал их к дверным замкам и отворял двери. Настя заходила в дом, а Анвар оставался поблизости на стрёме. В случае, если хозяйка возвращалась пораньше, подавал знак, и Настя благополучно покидала жильё. Уносила драгоценности, деньги, хорошие вещи, старалась брать самое стоящее …

Промышляли и в камерах хранения в аэропорту или на железнодорожном вокзале. Анвар заходил в камеру с большим чемоданом и сдавал его на хранение. Дня через три забирал его. Настя в это время отвлекала приёмщицу, расспрашивала о маршрутах поездов, о распорядке работы участков железнодорожного вокзала. Анвар тем временем вкладывал в свой пустой чемодан чей-то чужой чемодан или сумку поменьше, расплачивался и уходил. Подозрений они не вызывали, но такие «операции» проводили не часто, чтобы не запоминаться. Доход от «работы» в камере хранения случался разным. Иногда везло и вещи оказывались дорогими, а иногда это была поношенная одежда, и приходилось только удивляться, зачем люди таскают с собой такое старьё? 
Не забывала Настя и старинное оружие: кинжалы, пистолеты, сабли, казачьи шашки. Один кремнёвый пистолет начала восемнадцатого века заставил Гейвандова восторженно ахнуть.
«Ну, ребята, – проговорил он, любуясь редким оружием, – за эту вещицу я вам по гроб жизни буду обязан».
Хорошая пожива обнаруживалась в дорогих квартирах, но в них проникать было нелегко. Как правило, там всегда кто-то находился. Кроме того, серьёзной помехой служили собаки, потому в такие квартиры наведывались нечасто.
Самсон Александрович старался не привлекать к себе внимания. Жил просто, обстановка в квартире была самая непритязательная. Коллекция старинного оружия, та, которая висела на ковре, была скромной. Редкие экспонаты не держал на виду, прятал их в шкафу и любовался ими только тогда, когда не было посторонних. Доставал такое оружие, подносил к глазам, протирал мягкой промасленной тряпочкой.
Настя не скрывала удивления.
-Самсон Александрович, – говорила она, – не понимаю вас. Одно дело, когда большая коллекция всё время на глазах. Видите её, тешит она душу. А когда хранится где-то в тайнике, то какой в этом прок?
– Э, милая, – Гейвандов укоризненно взглянул на неё, – ты упускаешь главное: чувство собственника. Осознание того, что я, скажем, располагаю пистолетом, из которого был убит великий Пушкин, превращает меня в счастливейшего человека. Я не вижу этот пистолет день, два, месяц, достаю его и наслаждаюсь его видом. Это походит на свидание с любимым существом, когда испытываешь ни с чем не сравнимую радость. Погоди, и ты когда-нибудь будешь испытывать нечто подобное. 
Сколько человек работало на Гейвандова, Настя с Анваром даже не могли предположить. Он старался, чтобы его подопечные не сталкивались друг с другом. А если такое случалось, то старался быстрее выпроводить тех или других, или заводил в другую комнату, закрывал дверь и там вёл переговоры. Настя догадывалась, что каждая из групп имеет свою сферу действия, и такие группы действуют вне конкуренции. Как говорится, каждый сверчок знает свой шесток.
Да Настя с Анваром и не стремились особо вникать в секреты их наставника. Он определял их деятельность, давал конкретные задания, хорошо платил за их выполнение, а что, скажите, ещё нужно?
То, что они занимаются воровством, ни Настю, ни Анвара не смущало. Чем, скажите, их занятие хуже работы официанта, парикмахера или водителя автобуса? И уж, во всяком случае, лучше деятельности учителя. Деньги тот получает небольшие, а издержек профессии хоть отбавляй. По себе знают, старается учитель, мечет бисер перед свиньями, а те только втаптывают его в грязь копытами, да ещё донимают учителя своими выходками.
Один раз Самсон Александрович задержал Настю и Анвара.
– Ребята, есть серьёзный разговор, – сказал он, не сводя с них пристального взгляда, будто видел впервые. – Есть заказ одного очень богатого коллекционера из Москвы, большие деньги можем заработать. Но и потрудиться придётся. Едем в Душанбе, там уже будем говорить обстоятельнее.
Заказ оказался следующим. В Музее Института истории хранился кинжал Тамерлана. Помещался он витрине, под стеклом. Крышка закрывалась на ключ. Во время одного из посещений Гейвандов и его подручные внимательно осмотрели редкий экспонат. Сам клинок находился в чёрных, кожаных ножнах, был большим, рукоятка выточена из слоновой кости. Настю кинжал не впечатлил, даже странно, что эмир дорожил таким простым оружием. Она сказала об этом Гейвандову, тот улыбнулся. 
– Этот кинжал спас жизнь Тамерлану. Во время одной из битв его войско потерпело поражение. Прошёл сильный дождь, войско находилось в низине и утопало в грязи. Тюрки, с которыми сражался Тамерлан, обстреливали его воинов из луков, и вырваться из топи не было возможности. Сражение шло в лощине, у подножия высокого холма. Войску грозила неминуемая гибель. У Тамерлана было два кинжала, один индийской работы, булатной стали, украшенный драгоценными камнями. Другой простой, изготовленный истаравшанскими мастерами. Его эмир использовал, как говорится, для черновой работы. Чтобы спасти свою жизнь, Тамерлан бросил войско и стал взбираться на холм по глинистому склону. Предстояло перевалить через него и скрыться. Вонзал кинжалы в липкий грунт, подтягивался, и метр за метром приближался к вершине. У самого гребня индийский кинжал сломался, и эмир едва не скатился вниз. От падения удержал истаравшанский клинок. Он помог Тамерлану добраться до верха, и тем самым избежать гибели. С того дня эмир дорожил простым кинжалом, ценил его выше самого дорогого оружия, а мастера, изготовившего этот клинок, щедро наградил и не стал завоёвывать Истаравшан.
Вот такая история этого кинжала, – заключил Гейвандов. – Потому коллекционеры готовы заплатить за него большие деньги. Это стало для них вопросом престижа. 
– А почему вам не оставить этот кинжал у себя? – поинтересовалась Настя.
Самсон Александрович засмеялся.
– Во-первых, он ещё не у меня, а в Музее. Во-вторых, за него заплатят большие деньги, очень большие, которые на сегодняшний день для меня важнее редкостного оружия. Не пришло ещё время для дорогостоящего коллекционирования. Давай думать, как завладеть кинжалом.
Придумали следующее. Кинжал и золотые украшения, найденные археологами при раскопках стоянки армии Александра Македонского, хранились в особом зале. Он находился на втором этаже. Его оберегали бронированная дверь, массивные решётки на окнах и сигнализация. Средний зал не имел дверей, он отделялся от коридора высокой аркой. В этом зале находилась тридцатиметровая статуя Будды, лежащая на боку. Изваяние было уникально именно этим. Во всех остальных храмах и музеях мира Будда изображался сидящим в нирване, состоянии отрешённости от всего мирского. Статуя Будды была полой. Когда её открыли под земляным наносом, она была цельной и крайне тяжёлой. Тогда, прямо в траншее, из неё удалили глиняную сердцевину и стенки, образовавшейся полости, покрыли слоем эпоксидной смолы. Статуя обрела прочность, и тогда её можно было перевезти в Институт истории и оставить на хранение в Музее. Лежала она, прислонённая к стене. Между ногами и стеной оставалось небольшое пространство.
– Ты, Настя, – Самсон Александрович коснулся плеча девушки, – худенькая и сможешь протиснуться в эту щель перед закрытием Музея. Проведёшь там ночь. Утром, прежде чем открыть Музей, уборщица отпирает все залы, чтобы проветрить их. Открывает также и витрины, в них не должна скапливаться плесень. Затем, где-то часа через два, вновь закрывает витрины и залы.
Я съезжу в Истаравшан и закажу тамошним мастерам копию кинжала Тамерлана. Сделать её несложно. Нужны только ножны и рукоятка, лезвие без надобности. Снимки кинжала есть во многих журналах Института истории.
Когда уборщица перейдёт из зала, где хранится нужный нам кинжал, в другое помещение, ты, Настя, прокрадёшься в него, заменишь кинжал Тамерлана на его копию, и снова спрячешься в статуе Будды. Через два часа залы Музея откроются для посетителей, ты выберешься из своего укрытия, присоединишься к экскурсантам и вместе с ними покинешь Музей.

Как видишь, ничего сложного. Нужны только терпение и смелость, хотя особой опасности в этом деле я не вижу. Возьмёшь с собой бутерброд, чтобы перекусить, ведь ждать придётся целую ночь, и бутылку воды. Об этом я позабочусь. Наденешь резиновые хирургические перчатки, чтобы нигде не оставить отпечатков пальцев. Их потом спрячешь в карман.
Ну, вот, вроде и всё. Через неделю начнём операцию под кодовым названием «Кинжал Тамерлана», – пошутил Гейвандов, чтобы снять напряжение со своих подопечных.
– С Настей всё ясно, – сказал Анвар, – а моя задача какая?
– Тоже не сложная, – объяснил Гейвандов. – Ты должен будешь зайти в Музей сразу после его открытия. В это время в Музей приводят экскурсантов, присоединишься к ним и будешь высматривать Настю. Как только она появится, будешь держаться рядом, а затем, по одному, покинете Музей. И сразу же ко мне, я буду ждать вас в гостиничном номере.
Похищение кинжала прошло, как и было задумано, без сучка и задоринки. Настя с трудом протиснулась между стеной и ногами Будды и спряталась в его полости. Эпоксидная смола затвердела до крепости камня и казалась холодной на ощупь.
Девушка легла поудобнее и настроилась на долгое ожидание. До закрытия Музея оставалось недолго. Последние посетители ушли, и в залах воцарилась тишина. Послышались шаги смотрителей залов, скрежет замков закрываемых дверей, и снова тишина.
Настя старалась еле дышать, ей казалось, что пустота внутри статуи усиливает звуки. Может прослушиваться даже стук сердца, но это, конечно, только казалось …
Время тянулось медленно. Настя посматривала на наручные часы со светящимися стрелками и удивлялась тому, что они стоят на месте. Кажется, она давно спряталась в статуе, а прошёл всего час. И дальше, также. Она задыхалась в тесном пространстве. Было душно, запах эпоксидной смолы перехватывал дыхание, она вся покрылась липким потом. Наконец, не выдержала. Высунула голову в проём между Буддой и стеной и прислушалась. Тишина. Тогда выбралась из своего укрытия, сняла обувь и в одних носках пошла по коридору. Нигде не было света. На первом этаже, у входа, тоже темно и не видно охраны. «Наверное, они в будке, у главных ворот», – подумала девушка. Зашла в туалет, умылась, стало легче.
Вернулась в помещение, к статуе Будды, присела на его ноги. Достала свои припасы, поела. Потом привалилась к стене и задремала. Пробудилась, как от толчка. Где-то звякнуло ведро, послышались голоса. В окнах посветлело. Было утро, Настя проспала всю ночь. Она скрылась в своём убежище и затихла.
Спустя какое-то время уборщица появилась в зале. Она принялась протирать полы, часто споласкивала тряпку в ведре. Настя превратилась в ожидание. Но вот уборщица ушла, занялась уборкой в других помещениях. Настя выбралась из полости Будды, выглянула в коридор, никого. Шарканье швабры по полу доносилось из дальней комнаты. Дверь в соседнюю, где находился кинжал Тамерлана, была отворена настежь. 
Девушка на цыпочках прокралась в это помещение. Крышка витрины была поднята. Заменить подлинный кинжал на его копию, было делом нескольких секунд. Настя уложила пустые ножны, с костяной рукояткой, точно так же, как подлинник. Взглянула со стороны, никакой разницы. В соседней витрине призывно поблёскивали золотые украшения. Искушение было сильным, но Гейвандов предупреждал, чтобы, ни в коем случае, не брала их. И Настя не поддалась искушению. Снова забежала в зал с Буддой и снова спряталась в его полости.
Главное было сделано, оставалось ждать. И хотя вся операция по краже кинжала Тамерлана длилась считанные минуты, всё-таки переволновалась она основательно. Часто стучало сердце, и в горле пересохло от волнения. Пригодилась бутылка с водой.
Через два часа, а может и больше, снова послышались звяканье ведра и шаги. Уборка помещений на втором этаже закончилась. Опустились крышки витрин. Входные двери уборщица заперла на ключ. Настя облегчённо вздохнула. Порядок!
Музей открывался в десять часов утра. Но теперь ожидание давалось легче. 
Шарканье многих ног и голос женщины-экскурсовода.
– Статуя Будды, которую вы видите, уникальна не только своими размерами. В Кампучии есть больше. Наша интересна тем, что Просветлённый изображён лежащим. Таких статуй всего две в мире.
– Но ведь Таджикистан – мусульманская страна, откуда тут взялась статуя Будды? – послышался чей-то вопрос.
– Буддизм исповедовался в Средней Азии до прихода в неё арабов, – пояснила экскурсовод. – Арабы-мусульмане вытеснили приверженцев других религий, и статуя Будды – ныне свидетельство той давней поры. 
Давайте пройдём в другой зал, я покажу вам другие удивительные экспонаты.
Посетители ушли из зала. Настя торопливо покинула своё убежище, кинжал заткнула сзади, за пояс юбки и прикрыла его полой кофточки. Потом в коридоре догнала группу и протиснулась в середину.
Экскурсовод показала на лежащий в витрине кинжал Тамерлана и рассказала, в чём его ценность. Затем перешла к другой витрине, где хранились золотые украшения, относящиеся ко времени похода в Среднюю Азию Александра Македонского.

Настя осторожно осмотрелась и встретилась взглядом с Анваром, находившимся тут же. Он ободряюще, едва заметно кивнул ей. Она ответила тем же, давая понять, что задуманное успешно выполнено.
Вместе с экскурсантами они осмотрели экспозиции ещё в двух залах, и на этом посещение Музея в Институте истории завершилось. Распрощались с экскурсоводом, и вышли во двор Института, где группу ожидал автобус, но Анвару с Настей он был ни к чему. Они обошли его и через минуту оказались на улице. Неспешно прошли по ней и свернули в безлюдный проулок.
– Ну? – Анвар вопросительно посмотрел на Настю. Она огляделась и подала ему кинжал, он спрятал оружие во внутренний карман пиджака.
– Ты молодец, Настя, – Анвар восхищённо покрутил головой. – Я ночь не спал, беспокоился о тебе.
Недавние страхи теперь казались девушке нестоящими.
– Ничего особенного, – отозвалась она, – время вот только тянулось медленно. Представляешь, я даже уснула там.
Анвар искренне удивился.
– А я бы не смог. Стальные нервы у тебя. Пошли, Самсон Александрович ждёт нас. Тоже, наверное, переволновался.
Гейвандов снял номер в частной гостинице, в соседнем квартале Увидев Настю с Анваром, бросился им навстречу и буквально втащил в комнату.
– Есть? – шёпотом осведомился он.
Она засмеялась и кивнула. Он расцеловал её, похлопал Анвара по спине.
– Верил я в вас, родные мои. Ну, показывайте.
Гейвандов долго разглядывал кинжал Тамерлана, прищёлкивал языком от восхищения.
– Такую редкость кому-то придётся отдать. Ладно, наше время ещё придёт. Сейчас пойдём, позавтракаем, а потом отдохнёте. Вечером поездом вернёмся в Ташкент.
На другой день похищенная редкость была уже в руках Наума Марковича. Он тоже долго любовался кинжалом, правда, с меньшими эмоциями, нежели Гейвандов. Пробовал остроту лезвия на ноготь, разглядывал кинжал через увеличительное стекло.
– Поразительная работа, – сказал он в завершение. – Ведь эмир вонзал его в склон холма, а на металле никаких царапин. Умели делать оружие истаравшанцы.
Поздравляю тебя, Самсон, и вас, чертенята, великое дело сделали.
В порыве чувств Наум Маркович расцеловал Настю и Анвара.
– Ты, Настасья, настоящая королева воровского мира, – прочувствованно дополнил Наум Маркович. – Равных тебе не будет.
Гейвандов улыбнулся.
– А ведь верно, Наум Маркович, пусть Насте будет воровская кликуха «Королева», а то у неё такой не было. Анвар у нас «Боксёр», теперь и Настя имеет своё определение.
Наум Маркович согласился.
За кинжал Тамерлана Настя и Анвар получили по тысяче рублей. Это был самый большой их заработок за всё время занятия воровством.
О том, что было совершено самое настоящее воровство, никто из присутствующих даже не обмолвился. Теперь раритетный экспонат будет принадлежать богатому коллекционеру, и кроме него никто больше не увидит эту редкость. Это соображение тоже никому не пришло в голову. Верно сказано: бытие определяет сознание.
Настя погружалась в воровской мир, как утопающий в болотную жижу. С отцом она почти не общалась. Домой приходила поздно, а то и вообще не приходила. Поначалу он спрашивал, где она пропадает и чем занимается, а потом махнул рукой, и они стали жить каждый сам по себе.
Гейвандов купил на окраине Ташкента небольшой дом с садом, чтобы было где встречаться и хранить добытое. Настя и Анвар поселились в нём. Это было удобно, не на виду и сами себе хозяева.
Настя взрослела, ей шёл уже двадцатый год, и она сформировалась в красивую девушку, белокурую, со слегка вьющимися густыми волосами и синими глазами. Редкий мужчина не останавливал на ней взгляд. Анвар тоже стал ладным парнем, подвижным, мускулистым, правда, несколько мрачноватым.
У молодости свои правила. Всё время находясь вместе, Настя с Анваром ощущали друг к другу расположение, которое затем переросло в любовь. Самсон Александрович видел это и не возражал.
«Только смотрите, родные мои, – предупреждал он, – никакой семейственности. По нашему воровскому закону, этого не полагается. Мы, как вольные птицы, нынче здесь, а завтра там. Не стоит иметь на ногах путы».
Самсон Александрович умолчал о том, что может случиться и другое: сегодня здесь, а завтра за решёткой. Он не исключал подобного, поскольку сам имел три судимости за воровство и мошенничество. Конечно, он не желал своим подопечным подобного, но, как говорят в уголовной среде: судьба играет человеком, а прокурор статьями Кодекса.
Настя, ставшая «Королевой», прочно вошла в воровскую среду. Прежде она не представляла размеров банды, которую возглавлял Самсон Гейвандов, а банда насчитывала свыше пятидесяти человек. в основном, это были мужчины, от двадцати лет и старше. Женщин было немного, Самсон Александрович вовлекал их в банду лишь по необходимости, а так не жаловал. Нестойкие, с ними можно запросто погореть.
Настя промышляла воровством, групповыми грабежами; налетали на банки и сберкассы, для этого имелся солидный арсенал оружия. Она исполняла роль наводчицы, выявляла богатых «теневиков» и сообщала о них Гейвандову. Сама, за редким исключением, в налётах не участвовала. В конце тридцатых годов «теневиков» развелось немало, имели свои швейные и обувные мастерские, цехи по производству «палёной водки», табачных изделий, приторговывали наркотиками. Таких грабить было удобно, в милицию жаловаться не пойдут. Они охотно платили за «крышевание», только чтобы их не трогали.
Самсон Александрович был умным человеком, вникал в международную обстановку. Гитлер захватывал ближние к Германии страны, аппетит у него рос, и можно было предположить, что и Советская страна не останется в стороне. Значит, нужно осваивать и другие стороны деятельности.
Гейвандов опекал Настю, не позволял, чтобы блатные превратили её в общую «маруху». У него на неё были свои виды.
– Хватит тебе промышлять воровством и кражами, – сказал он девушке. – Господь не зря одарил тебя приметной внешностью.

Он устроил Настю секретарём к директору хлебопекарного комбината. Вот когда пригодилось её десятиклассное образование. Девушка она была грамотная, самостоятельная, могла постоять за себя. В ташкентской банде она приобрела необходимую сноровку.
Секретарь из неё получился хороший. Она добросовестно выполняла все поручения директора, была сообразительной, и, что немаловажно, ответственной. Директор. Эркин Хамидов, пожилой, грузный узбек, был доволен, обещал устроить в институт и продвигать по служебным ступеням.
Война грянула подобно затяжной грозе. Ташкент заполонили беженцы из России и других республик. Строились оборонные предприятия. Рабочие коллективы нужно было обеспечивать, а продовольствия не хватало. Хлебопекарный комбинат стал важнейшей организацией. Директор доверял Насте, он убедился в её исполнительности и умении держать язык за зубами, не знал только об её двойной жизни.
Часть хлебопродуктов утаивалась и продавалась по завышенным ценам. Хамидов и подобные ему предприниматели наживали большие деньги, скупали у переселенцев изделия из золота и серебра, редкие украшения, старинную посуду, картины известных мастеров. Настя всё это знала и сообщала о таких торговых операциях Гейвандову. Убивать ловкачей не стоило, Гейвандов говорил в таких случаях: чтобы получать яйца, вовсе не надо резать курицу. В ход шли шантаж и вымогательство.
Мошенников навещали бандиты Самсона Александровича, проявляли редкостную осведомлённость о делах, которые укладывались в формулу «товар-деньги-товар», предлагали поделиться приобретённым. Для убедительности приставляли револьвер к виску или прижигали грудь раскалённым утюгом. Кто в таких случаях будет упорствовать? Гейвандов продумывал такие операции во всех деталях, чтобы не «засветить» Настю, отвлечь от неё подозрения. Из секретаря она превратилась в референта директора, поступила учиться на экономический факультет Ташкентского университета. Карьера её, как говорится, складывалась удачно.
Гейвандов был доволен. «Надо гибко мыслить и продуманно действовать, – поучал он своих подручных. – Пользу образования никто не оспаривает, но не все его приобретают». Если кого из банды призывали в армию, то Гейвандов не скупился, выкупал. Слава Богу, в военкоматах служили понятливые люди. Отца Насти, несмотря на возраст, призвали на фронт. Гейвандов подключился, и Фёдора Климова направили в железнодорожные войска на Урал. Теперь он служил кочегаром на паровозе. Ясное дело, Урал – это не передовая, хотя в военных перевозках тоже ни дня, ни ночи.
Забрали в армию и Анвара Хасанова, ставшего фактическим мужем Насти. Он попался на улице патрулям, и тут уже Гейвандов был бессилен. Как уклоняющегося от призыва, Анвара едва не расстреляли. Он прошёл обучение на трёхмесячных курсах пехотных офицеров и был направлен на Сталинградский фронт.
1942 год стал знаковым для Насти Климовой. Её короновали авторитетные воры, специально для этого приехавшие в Ташкент. Выступивший на сходке Самсон Гейвандов рассказал о похищении Настей кинжала Тамерлана, что было названо большой удачей, и других этапах её воровской биографии. Всё это было признано стоящими делами, и авторитетные воры единодушно проголосовали за присвоение Климовой звания «Вора в законе». Она вошла в элиту воровского мира. До той поры лишь единицы из женщин удостаивалась столь высокого звания в криминальной среде.
Настя продолжала трудиться на Ташкентском хлебопекарном комбинате, и, благодаря её стараниям, воровской общак обогатился на многие тысячи рублей. Не говоря уже о том, что главари криминального сообщества, и она сама, тоже приобрели солидные средства. 
Война шла к концу, когда директора комбината Эркина Хамидова и руководящую верхушку предприятия арестовали за махинации. Началось следствие, Настя осталась в стороне, хотя в прокуратуру её вызывали неоднократно в качестве свидетеля. Самсон Гейвандов рассудил, что с комбинатом нужно расставаться. Один раз обошлось, а в другой раз можно загреметь на тюремные нары.
Настя подумывала, что пора «завязывать» с преступным промыслом, но как вору в законе, ей не позволили сделать это, свою судьбу она уже сама не решала. Самсон Александрович вновь перевёл её в группу, занимающуюся квартирными кражами. За годы войны многие дельцы обогатились. Имея деньги, они скупали редкие монеты, изделия из золота и серебра, старинные кубки и чаши, столовые приборы из фарфора, хрусталь, и многое другое. Большим спросом пользовались картины старинных мастеров кисти.
Группу, занимающуюся квартирными кражами, Гейвандов составил из опытных воров-домушников. Они могли открывать любые дверные замки и сейфы, находить тайники. Всё это было для них привычным делом. 
Гейвандов выявлял таких скрытых богачей, и группа тщательно готовилась к краже. Учитывали всё, в течение длительного времени неудач не было. 
Но, как говорится: сколько верёвочке ни виться, а конец всё равно будет.
Одна из квартир скрытых миллионеров была оборудована бронированной дверью с патентованными английскими замками. Пожилой «медвежатник» Иван Пахомов, по кличке «Шкаф», только усмехнулся, увидев такую дверь. Но, оказалось, усмехался рано. Провозился с нею он около часа, замки поочерёдно щёлкнули, и тяжёлая дверь отворилась. Справился он и с объёмистым сейфом.

Добыча оказалась богатой, три вместительные сумки набили антиквариатом до отказа, а вот уйти не смогли. С внутренней стороны замков на двери не было. Их открывало и закрывало электронное устройство, а где оно располагалось, и какой нужно было набрать код, не определили. Пришлось «дожидаться» хозяев …
Так все домушники получили различные сроки заключения. Насте, как самой молодой, присудили десять лет отсидки в лагере строгого режима. Отбывала она их в Кежме, в Красноярском крае. 
В женском лагере её встретили неприветливо. Заключённые знали, что она вор в законе и должны были считаться с тем, что воровки такого ранга имеют особые привилегии. Но там с её «титулом» не посчитались. Смотрящей по зоне считалась Верка Косуха, и уступать свою «должность» вновь прибывшей титулованной товарке она не собиралась. Настя сразу заявила, что на старшинство в зоне она не претендует, но Верка не поверила в это, сочла Настю «тихушницей». Дескать, поначалу будет сидеть, как все, а потом всё равно будет пытаться отобрать главенство. И Верка с первых же дней начала «прессовать» вновь прибывшую авторитетную воровку. Обзывала, забирала сахар из пайка, жаловалась администрации на то, что Климова не желает считаться с лагерным режимом и подбивает зечек к бунту. Настю сажали в карцер.
Женщины-заключённые сочувствовали Климовой. Верка надоела всем своими придирками, и все желали сместить её с места смотрящей. Но как это сделать? Одна старая зечка разговорилась с Настей. «Как ты терпишь унижения от этой сявки? – сказала она Насте ночью, во время откровенного разговора. – Ты же вор в законе и не можешь поставить её на место? Да она должна ноги тебе мыть и считать это за честь».
Настя пожала плечами. «Не хочется скандалов, и потом я не знаю вашего к ней отношения». «Так знай, – последовал ответ. – Верка прямо заявила, что ты в лагере ей, как кость в горле, и она всё равно прикончит тебя. Вот и не дожидайся этого. В случае чего, мы тебя поддержим». 
И случай не преминул представиться. За ужином Верка не додала Насте кашу и хлебную пайку. «Теперь так всегда будет», – заявила она. Настя затевать ссору в столовой не стала, дежурный надзиратель отправил бы её в карцер. Когда возвратились в барак, Настя подошла к Верке. «Ты долго будешь борзеть?» – спросила она. «А вот пришью тебя, тогда успокоюсь». С этими словами Верка вытащила из кармана бушлата нож и бросилась на Настю. Неизвестно, чем бы закончился этот выпад для Насти, но пожилая зечка Суркова подставила ногу Верке. Та споткнулась и упала на пол, нож выпал из её руки. Настя схватила его. Верка поднялась на ноги и бросилась на соперницу. Настя уклонилась и выставила нож, чтобы испугать Верку. Та наткнулась на него горлом, мешком повалилась на пол и захрипела, обливаясь кровью. С ножом в горле её оттащили в угол барака, а утром заявили дежурному надзирателю, что заключённая Косова покончила жизнь самоубийством. Такие случаи в лагере не были редкостью, расследовать самоубийство не стали, на том дело и закончилось.
Настя Климова единодушно была избрана в женском лагере смотрящей. Сходка авторитетных воров на воле утвердила это решение, и для Насти началась другая жизнь. Правила она в лагере справедливо. Не позволяла обирать слабых, не доносила администрации на нарушения режима, а разбиралась сама. Прекратила и «крысятничество», когда вскрывали посылки без хозяев и забирали из них, что получше. 
Сибирский лагерь в Кежмском районе был известен не только суровостью администрации, но и жёстким климатом. Зимой сорокаградусные морозы были обычным явлением, бараки отапливались слабо, не хватало дров, вместо угля выдавали угольную пыль, от которой хорошего тепла не получишь. Надевали на себя всё, что имели, и так и коротали ночь до утра. А не выспишься, какой потом с тебя будет прок на дневных работах?!
Летом одолевали гнус и мошка, от которых не было спасения. Расчёсывали места укусов до крови, и тем самым ещё больше привлекали насекомых. Скудное питание обессиливало, и смерть от истощения косила заключённых десятками.
Симпатичные зечки становились «товарками» надзирателей и администрации лагеря. На Настю сразу же положил глаз начальник медицинской части, майор Труфанов. Был он уже в возрасте и имел кличку «Козёл». Уж очень походил он на это животное худым лицом, выдающимися вперёд челюстями и торчащими изо рта жёлтыми зубами. Сходство увеличивали седая шевелюра и узкая бородка, как у главного чекиста Дзержинского. 
Настя не стала противиться домогательствам Козла, хотя и противен был он ей своим видом. Но уж лучше Козёл, чем грубые, мордатые надзиратели. Была от Козла и очевидная польза. Время от времени укладывал он свою пассию в лазарет, где она могла отойти от лагерного режима недельку-другую. 
А потом и вовсе пришло везение. Оформил майор Настю Климову медсестрой в свою медчасть. Сидела она в тепле, заполняла бумаги, раздавала таблетки и микстуры, и даже делала уколы. Наука нехитрая, быстро освоила. И с питанием особой нужды не было. С воли ей часто присылали «грев», посылки от воров с неплохими продуктами. В своё время она отдавала часть своей воровской доли в общак, и теперь на такие деньги поддерживали её в зоне. Часть отдала лагерному начальству, подкармливала и Козла, и срок свой «мотала» в довольстве, не в пример остальным зекам. И послабления в режиме, и отдельная комната в бараке, далеко не всем выпадает такое. И если бы не колючая проволока, ограждающая зону, не часовые на вышках, да караульные овчарки, так вообще бы было грех жаловаться.
Время на отсидке имеет своё измерение. Дни идут быстро, если удалось неплохо пристроиться, а сам срок, вроде, парашютной резины, как ни тяни, длина остаётся прежней.

По ночам Настю томила бессонница. Рядом храпел Козёл, от которого она отодвигалась подальше к краю деревянных нар. И одолевали тягостные мысли. Ей уже к третьему десятку, а что она видела в жизни? Занималась воровством, грабежами; что-то перепадало ей от добычи, но много ли это приносило радости? Семьи нет, да и не положено её иметь ворам в законе, а, значит, и детей тоже не заведёшь, а так хочется приласкать малыша, вдыхать его тёплый, молочный запах. Что ждёт её в старости? Кое-что из «товара» ей удалось припрятать на чёрный день, но сумеет ли она этим воспользоваться? 
После отсидки снова придётся включаться в прежнюю жизнь, ворам в законе не дозволяется «завязывать» с преступной деятельностью, за это можно жизнью заплатить. А снова заниматься воровством, значит, опять лагерный бушлат рано или поздно одеть. Это ей везло до сих пор, всё на свободе гуляла. Другие воровки по три-четыре ходки в зону имеют, в лучшем случае …
И ещё мечтала она о любви. Встретить бы настоящего мужчину, который бы дорожил ею, ограждал от всяких напастей. Уж как бы она была верна ему, какими бы чувствами платила! Но и это не для неё, её любовниками могут быть только урки, да вот-таки «козлы», вроде такого вот, который сопит и бормочет рядом.
Вызревала любовь с подельником Анваром Хасановым, по кличке «Боксёр», но не позволял им сблизиться Самсон Гейвандов. Потом Анвара забрали на войну, а ей вот срок на зоне выпал. И так горько стало на душе у Насти, что она стала подумывать о самоубийстве. Чего проще: распустить вафельное полотенце на ленты, скрутить из них верёвку, зацепить один конец за крепкий гвоздь у притолоки, другой петлёй на шею? Минута мучений и вечный покой. И так её впечатлило это представление, что она даже всхлипнула …
Должно быть, существует какая-то связь в жизни между представлениями и реальностью. Только подумала она о своей несостоявшейся любви – Анваре «Боксёре», и, пожалуйста, через неделю получила письмо от него. Наверное, адрес подсказал ему Самсон Александрович.
Писал Анвар, что его военная страда завершилась в Польше. Был тяжело ранен, с полгода провалялся в госпиталях, а потом комиссовали вчистую. Приехал в Ташкент, Гейвандов встретил его, как родного, поселил в их прежнем домишке в городском предместье. Пока даёт подлечиться и прийти в себя, но из намёков понял, что нужны люди для прежних дел. Война сократила число его подручных, но Анвар спокойно относится к этому. Профессии, которая его бы кормила, у него нет, здоровье тоже не прежнее, а воровство – дело знакомое.
«Жаль, тебя нет, Настюха, – писал Анвар, – мы бы с тобой закрутили прежнюю жизнь. И деньги есть, и надрываться не приходилось. И что-то похожее на семью складывалось, тоже не последнее дело. Самсон Александрович сказал, что тебе ещё пятерик отбывать надо. Не мало, что и говорить, но размотаем его потихоньку. Буду ждать, пиши по возможности.
Твой «Боксёр», только уже без прежних ударов».
Настя всхлипнула, читая это письмо. И потом, когда опять брала его в руки, влажнели глаза. Да, было время, что и говорить. И она зло толкнула притулившегося к ней Козла, да так, что отлетел он и ударился головой о поперечную перекладину нар и забормотал что-то невнятное …
И запала Насте мысль о свободе, настолько, что только ею она и жила. Можно начать хлопотать об условно-досрочном освобождении, больше половины срока она уже отбыла. Режим не нарушала, помогала администрации, будучи смотрящей в зоне. Вот только основание для этого серьёзное нужно. Но тут Козёл должен помочь. И Настя стала проявлять чувства к нему. Не скупилась на ласки, по ночам шептала ему о той поре, когда выйдет она на свободу, и уедут они из постылой Сибири куда-нибудь, в тёплые азиатские края. Деньги у неё есть, собрала кое-что, и он, майор Труфанов, как знающий врач, там без дела сидеть не будет. Выслуга у него есть, может уйти на пенсию.
Козёл размяк и предложил идею: вроде бы обнаружились у Насти признаки туберкулёза. В этом ничего удивительного, лютые холода, скудное питание, прихватило морозом лёгкие и вот результат … Поедут они на комиссию в Кежму, там есть у него знакомые врачи, получат заключение ВКК, Высшей Квалификационной Комиссии, и вот она, свобода! Уедет она в солнечные края, напишет, где и как устроилась, и тогда он начнёт хлопотать об увольнении.
Так оно и вышло. Через полгода открылись перед ней лагерные ворота. С Анваром она списалась до этого, деньги он ей прислал и встретил в Красноярске. Добрались до Ташкента. Но, к её удивлению, Самсон Александрович отнёсся к ней без прежней сердечности. Настя не знала, что и думать, а думать было нечего, и так всё ясно. Сообщил ему кто-то «малявой», запиской из Кежмы, чтобы не привлекал Климову к прежним делам, не стоит ей доверять. В лагере жила она с начальником медчасти, работала там же, а всё это расценивается как сотрудничество с администрацией, что ворам в законе строжайше запрещено.

Понятное дело, Козёл письма от Насти не дождался.
Сам Гейвандов не брался решить этот вопрос. Обратился он к ворам в законе, промышлявшим в Средней Азии, так, мол, и так, как поступить в данном случае? Собрались уголовные авторитеты в Ташкенте, выслушали своего сообщение своего собрата, а заодно и объяснение Насти Климовой, почему она нарушила воровской закон. И постановили: лишить Климову звания «Вора в законе» и покончить с ней. Иначе нельзя, если оставить в живых, то с другими ворами сложности будут. Проникнутся уверенностью, если одной это дело сошло с рук, то и другим обойдётся также.
«Проверни, Самсон, это дело по-быстрому», – посоветовал ему старый уголовник по кличке Парфёныч.
«Но как-то самому …» – замялся Гейвандов.
«А кто говорит, самому? – возразил Парфёныч. – Ты говорил, что у неё симпатия с Боксёром была. Вот пусть он её и проводит на тот свет. Заодно и проверишь, не ссучился ли он за годы службы в армии? Служить ему тоже западло было, но тут он не волен, такой ему расклад вышел».
Вот так решилась судьба Насти Климовой. О том, что она лишена звания «вора в законе», Гейвандов ей сказал. Но добавил, что это временно, должна загладить свою вину. А о том, что срок жизни ей отмерили короткий, тут уж он умолчал. Зачем расстраивать молодую женщину?!
Анвар, когда узнал, какое поручение дала ему сходка уголовных авторитетов, то даже оторопел. «Как же так, Самсон Александрович, – проговорил он в замешательстве, – столько лет она своей была, а теперь мы же должны учинить ей «мокруху»?
«Нельзя иначе, – сожалеюще вздохнул Гейвандов. – Это тот случай, когда нельзя идти на попятную. И потом расклад такой: откажешься выполнить поручение авторитетов, сам вместе с ней отправишься в заоблачные края. Специалисты по таким делам у нас имеются».
Вечером Анвар с Настей были одни в своём домике на окраине Ташкента. Разговор у них шёл задушевный. Анвар расспрашивал Настю об отсидке в лагере, сочувствовал, вот только упрекнул её за связь с Козлом.
Она пожала плечами: «А что я могла поделать? Не он, так с надзирателями нужно было ложиться на нары. А то с охранниками, что ещё хуже. Недотрогой в зоне не останешься».
«Это верно», – вздохнул Анвар.
Настя сидела за столом, пила чай. Он подошёл к ней, положил руки на плечи, вроде пожалел. Потом схватил за подбородок, рванул её голову вверх и повернул вбок. Хрустнули и сломались шейные позвонки, Настя умерла без мучений, повалилась на пол.
Конечно, было жаль её, но что поделаешь, когда на кону стояла собственная жизнь.
С похоронами проблемы не было. Самсон Александрович переговорил с нужными людьми на дальнем ташкентском кладбище. Когда рабочие копали очередную могилу, то сделали её поглубже на полметра. Уложили туда тело Насти, засыпали землёй и старательно утрамбовали. Такое на кладбище делалось часто. Затем сверху опустили гроб с уже законным владельцем могилы.
О Насте Климовой, одной из немногих в Советской стране удостоенной, надо сказать, вполне заслуженно, звания «вора в законе», помнили недолго. Да и как запоминать: где её похоронили – неизвестно, а надгробной плиты с надписью в таких случаях не полагалась…