Соня и Засоня

Мне позвонили из редакции и попросили написать рассказ. О детях или про детей. Срочно! И чтобы рассказ был не очень длинный. И не совсем короткий. А главное – правдивый.
– Как, знаешь, на снимке, когда очевидно, что фотографу не позировали, – туманно пояснили мне задачу. – Какие они есть, дети, на самом деле, о таких и напиши…
– Ясно, – вздохнул я и сел писать о детях, какие они есть, или про детей, какие они на самом деле. Только вот не писалось. Не потому, что я писать рассказы разучился, а по уважительной причине, отвлекающей меня от написания рассказа.
Уважительная причина, отвлекающая меня, как раз и была в детях, разыгравшихся под окнами квартиры. А живу я, надо сказать, на первом этаже высотного дома. И окон, не выходящих во двор, в квартире нет, а значит, и от детей, играющих под окнами, спрятаться негде. Хотя резвиться они могли бы и не под моими окнами. Дом-то огромный, как и двор. Правда, двор пока не приспособлен для ребячьих игр – весь перекопан, поскольку напротив нашего дома строится другой. А когда выстроили наш, строители бросили зачем-то внушительных размеров железобетонную плиту только под моими окнами. Она ровная и сухая, даже после дождя. Поэтому дети давно используют плиту, как площадку для игр. Но прежде мне ничуть не мешали их игры, потому что я писал рассказы не о детях и не про детей. Да ещё, к тому же, чтобы они не знали, что их собрались фотографировать…
Тьфу ты, совсем зарапортовался! Фотографировать я никого не собираюсь, да и не умею фотографировать. И, чтобы собраться, наконец, с мыслями, я стал слушать, как дети играют.

Судя по голосам, играли двое. Мальчик и девочка. Девочку звали Соней, а мальчика – Засоней. Конечно, догадался я, Засоня – это прозвище мальчика, а Соня – уменьшительное от Софьи, что с древнегреческого переводится как Мудрая.
– Соня, – нудно просил мальчик, – ну дай поскакать!
– Отстань, Засоня! У тебя своя скакалка есть, – мудро отвечала Соня. Действительно, если есть своё, зачем просить чужое?
– Она короткая-а-а, – нудел Засоня. – А твоя длинная-а-а…
– Вот потому и скачи через свою – в моей запутаешься, – разумно отбивалась от его притязаний девочка.
– Дай-ай-ай! – не понимал мальчик.
– Отстань, Засоня, а то маме пожалуюсь…
Должно быть, они были брат и сестра. Иначе бы мудрая Соня пригрозила по-другому. К примеру: твоей маме пожалуюсь. А просто маме – значит, нашей, общей, родной.
– Ябеда! – отстал на мгновение брат от сестры, но тут же, наверное, вспомнил: – А мама на работе! – и заканючил вновь: – Дай, Со-о-ня-а…
– Ладно, на! – не выдержала сестра. – Я лучше порисую, раз ты такой настырный, Засоня…
Мальчик засопел, довольный победой, а затем, судя по звуку, шлепнулся мягким местом на плиту. Запутался, конечно же, в длинной скакалке. Но не заплакал, что мне понравилось. Я тоже не плакал в детстве. А если и плакал, то чаще про себя, а не вслух.
– Больно? – послышался встревоженный голос Сони.
Но Засоня заныл о другом:
– Соня, я тоже рисовать хочу-у-у!..
– Рисуй, пожалуйста, – мелков вон сколько! – обрадовалась девочка, что брат не ушибся.
– Нет, я твоими хочу-у-у…
"Господи, – подумал я, жалея девочку, – какой настырный!"
И, забыв о рассказе, распахнул створки окна и свесился с подоконника. Дети тотчас меня заметили, но ничуть не удивились.
– Здравствуйте, – сказала Соня, а мальчик ничего не сказал, заступив за спину сестры. Он, наверное, испугался, что я начну ругаться за их игру под моими окнами. На зануду, между прочим, внешне он нисколько не походил. Обыкновенный мальчик лет пяти, веснушчатый и синеглазый. Соня была года на два постарше брата. Аккуратная такая девочка с зелёными бантиками в косицах и тоже с веснушками на задорно вздёрнутом носике. И глаза её, как и бантики, тоже были зелёными, как и положено мудрой Софье.
– Здравствуйте, – отозвался я и спросил у Сони: – А ты почему не в школе? Или занятия во вторую смену?
– Ха! – подал тут голос мальчик, выступив вперёд, но на всякий случай держась за платье сестры. – Она не учится. А в школе сейчас каникулы!

И правда, я совсем забыл, что в разгаре лето, когда школы закрыты, а что в возрасте девочки ошибся – не беда. Девочки в детстве выглядят всегда старше, чем на самом деле, а мальчики, помню по себе, младше. А потом всё наоборот, когда они закончат школу.
– Извиняюсь, – сказал я, всё же несколько смутившись. – А ты, наверное, в детский сад ходишь? – спросил я мальчика.
– За Соней! – прижался тот к сестре.
– Нет, – сказала она, – не ходит. Я с ним вожусь, пока мама и папа на работе. А в школу после этого лета пойду – осенью.
– В первый класс! – с гордостью за сестру сказал мальчик. – И я с ней! – сказал он с надеждой и вызовом.
– Тебя со мной не пустят, – рассудительно сказала Соня. И попыталась незаметно оторвать руку брата от своего платья. Но тот вцепился ещё крепче. Губы его надулись.
– Нет, я за Соней! – почти заплакал он.
– За мной, за мной! – поспешила согласиться она. – Через две осени, – сказала затем потише и как бы в сторону. – А пока с бабушкой посидишь, – глянула уже строго на брата сверху. – Мама с папой бабушку вызовут, как я в школу пойду, – пояснила она мне.
– Откуда вызовут? – не понял я.
– Из деревни, – опередил ответ сестры Засоня. – Бабушка в деревне живёт, а держать корову и хозяйство у неё уже нет сил, а на меня достанет, – протараторил он, явно повторяя слова взрослых. Должно быть, родителей, а может, и самой бабушки. Из её письма, скажем, прочитанного родителями вслух.
– Засоня! – шлёпнула Соня брата по макушке. Она уже понимала, что с незнакомыми людьми не стоит особо откровенничать. А может, просто одёргивала брата, чтобы он не высовывался вперёд, когда спрашивают не его. Хотя, спрашивая, я не обращался определённо к кому-то из них. Мальчик хныкнул. Соня снова испугалась:
Больно?
– Больно, – сказал он, но по глазам было видно, что ему нисколечко не больно. Просто Засоне хотелось, чтобы на него обратили больше внимания или пожалели. И теперь Соня погладила его макушку.
– Вот ещё! – дёрнулся он, явно довольный.
– А у меня нет бабушки, – вдруг сказал я. Помимо воли. Точно и я захотел, чтобы меня пожалели. Как когда-то, когда и я был маленьким. И чтобы приехала баба Маня, навезя гостинцев, и загнала меня, чумазого, в корыто, а отмывая, читала стихи собственного сочинения или неведомого мне по сей день поэта: "Вся Россия выросла в корыте – деревянном или жестяном…" У меня в детстве была необыкновенная бабушка – читающая стихи, предпочитающая ванне – корыто, курившая махорку. Только без сабли, как у дедушки-казака, который погиб на войне с фашистами, и я его, понятно, не знал. И бабушка будто встала за спиной, потому что пахнуло дымом самокрутки. Но на мгновение… Это был, определил я почти тотчас, не запах махорки. Наверное, дунуло ветерком со стройки, рабочие которой не столько строили, сколько перекуривали…
– У взрослых бабушек не бывает, – назидательно сказала Соня, покосившись на брата, уже удивившегося, судя по его глазам, почему это у меня нет бабушки. Слова сестры объяснили ему – почему, поэтому спрашивать вслух уже не было смысла. А я ещё раз убедился в недетской мудрости Сони и молча повинился перед ней за сказанное не к месту. Соня, очевидно, уже знала, что такое смерть, но совсем маленьким знать о ней до срока не следует.

Повисло неловкое молчание. Потом я сказал, словно меня за язык кто неведомый дёрнул:
–  А давайте, ребята, я напишу о вас рассказ…
Сказал просто так, чтобы прервать молчание. Что уж на неведомую силу ссылаться? А может, и не просто так, потому что писать рассказ мне надо было всё равно. И почему бы не написать о Соне и Засоне, если они дети, о которых я так много уже знаю?
Мальчик молчал, вытаращив на меня глазёнки, а Соня спросила:
– Как это?
– Обыкновенно. На бумаге. Буквами, – сказал я и взял, потянувшись, с письменного стола лист бумаги. И ещё раз потянулся – за ручкой. – Вот. Взял. И пишу…
– Что? – шёпотом, опять прячась за спину сестры, спросил Засоня.
– Что ты, например, очень-очень любишь поспать, – сказал я ему, по-свойски подмигнув.
Мальчик неожиданно скорчил плаксивую гримасу.
– Он не любит поспать, – теперь уже сама прижала к себе брата Соня. – Он вообще может не спать, если не захочет, – сказала она с вызовом.
– Не захочу-у-у! – заныл Засоня.
– Вот видите! – торжествующе сказала Соня.
– Вижу, – растерялся я. – Но что-то не пойму. Ведь я сам слышал, как ты называла брата Засоней. И не раз. А засоня – это как раз тот, кто любит поспать. Даже днём. Разве не так?
– Не так-ак-ак! – плакал уже почти по-настоящему мальчик.
– Тогда как твоё имя? – и вовсе зашёл я в тупик, смахнув с подоконника на пол лист бумаги и ручку. Какой уж тут рассказ, если рядом ударились в слёзы, и ты – виновник этих слёз… Не до рассказа. – Как же тебя зовут?
– Никак-ак-ак! – плакал мальчик.
– Сашей, – соизволила всё же назвать имя брата Соня, неодобрительно на меня глядя.
– А почему же Саша ещё и Засоня? – Я всё же хотел выяснить истину несмотря ни на что.
– А я за Соней всегда бегаю, как хвостик, – перестал вдруг плакать Саша. – И ещё я за ней, как нитка за иголкой, – пояснил он следом по-взрослому.
– Вот почему! – выпалила за ним и Соня, даже притопнув ножкой.
И правда, не мог я не согласиться, пусть и молча, с прозвищем такого необычного происхождения. Если бегает ЗА СОНЕЙ – значит, Засоня и есть. Если кто-нибудь, к примеру, бегал всегда за мной, его, следуя этому принципу имяобразования, можно было бы прозвать ЗАКОЛЕЙ…Но за мной никто так никогда не бегал, чтобы хвостиком или ниткой.
– Извините, – сказал я, страдая. Мне было стыдно за свои поспешные, а потому и опрометчивые выводы. Поспешишь, и впрямь, – людей насмешишь. Иногда до слёз. – Простите, ради Бога, – сказал я. – Но я постараюсь оправдаться. Уж с твоим именем, Соня, не промахнусь, – посмотрел я, как экстрасенс, на девочку.
Она дёрнулась, как недавно её брат, желая, наверное, мне возразить, но меня уже понесло, уверенного в успехе:
– Тебя, Соня, уж точно, если полностью, – Софьей зовут, – провозгласил я, уже чувствуя себя реабилитированным перед детьми, с которыми, казалось мне, так сдружился – и водой не разлить.
– Вот ещё! – Соня смотрела на меня исподлобья и сердито. – И вовсе я не Соня!
– Соня, Соня, Соня! – запрыгал, не отпуская, впрочем, платья сестры, Саша. – Это она любит поспать, а не я! – кричал радостно он. – Без задних ног, – сказал вдруг басом, как, наверное, говорил порой о дочке, любящей поспать, его отец. Как, всплыло в памяти давнее, говорила мне бабушка: "Дрыхнешь без задних ног, а кто рано встаёт – тому Бог даёт!"
– Ябеда! – шмыгнула носом сестра. Но не заплакала. И сказала мне, вздёрнув и без того задорно вздёрнутый носик: – Не Софья я, дядя, – Надя. Вот!
– Соня, Соня, Соня! – прыгал, радуясь, Саша.
– Пойдём! – дёрнула его за руку Соня, оказавшаяся Надей. – Нам пора.
– Ну вас, – сказал мальчик мне, тотчас успокоившись. – Нам пора, – повторил он, подражая сестре.
И подобрал длинную скакалку. А Надя – короткую. И ещё коробку с мелками.
– Мы пойдём, – сказала девочка вместо принятого "до свидания". Не потому, что забыла слова вежливого прощания, а, наверное, просто не желая больше со мной встречаться. Я на её месте, если честно, поступил бы точно также. Поэтому ответил без обиды, но виновато:
– Идите.

И они ушли, взявшись за руки. Маленький мальчик и девочка, чуть повыше мальчика. Ушли, не оглядываясь. И пропали, скрывшись за углом дома, – сначала Соня, а за ней и Засоня. Наверное, они жили в одном доме со мной, но дом такой огромный…
Я вздохнул, распрощавшись с ними навсегда, но тут же понял, что поторопился. И обрадовался. Они оставили мне надежду на новую встречу. Потому что не собрали мелки, рассыпанные по плите. А ведь видели, уходя, что они рассыпаны, но не собрали их в коробку. И я, перемахнув через подоконник, собрал мелки в свою ладонь. 
Два синих и два зелёных. 
Как глаза Саши и глаза Нади. 
Цвета счастья и надежды. 
Ещё был белый. 
Белый цвет, утверждают, – цвет непорочности. А дети совершенно непорочны, пока не переймут, взрослея, пороки взрослых. Пиши рассказы или не пиши. Но рассказ я всё-таки написал. Такой, какой получился.
Читайте, пожалуйста.