Жизнь такая короткая

Поднимаясь по лестнице на четвёртый этаж, Фёдоров с недоумением рассматривал конверт. Письмо было из Самары, почерк чужой, ни о чем не говорящий. Нахлынуло необъяснимое беспокойство. Войдя в квартиру, Владимир Иванович сразу распечатал письмо и принялся читать.
– Ух ты! – вырвалось у него так громко, что Анна Николаевна на восклицание мужа вышла из другой комнаты.
– Что, Володя, случилось? – спросила она.
– Венька Лома́кин умер! – ответил потрясённый Владимир Иванович. 
– Да ты что!? – изумилась она.
– Вот письмо пришло от его жены.
Вениамин Ломакин – самый близкий фронтовой друг Владимира Фёдорова. С 41-го и по 46-й были неразлучны. Всю войну прошли вместе. Звания одинаковые, награды одинаковые, оба были командирами расчёта. Когда закончилась война, договорились в шутку, что женятся через два года после демобилизации, что дети появятся через год, и у обоих будет по сыну и по дочери. Так всё и вышло...
Нет больше Вени Ломакина. «Володя, берегите друг друга, жизнь такая короткая, – писала Нина, его вдова, – и как тяжело остаться одной в старости. Это не объяснишь. Очень тяжело».
У Владимира Ивановича сдавило сердце: Нина дважды повторяла в письме пронзительные слова – «жизнь такая короткая». В эту минуту он ощутил истинность этих обжигающих слов, даже трепет мистический прошёл по телу.
– Мы с Веней были, как родные братья! – проговорил скорбно Фёдоров. – Надо сегодня же отослать деньги на венок. Пусть Нина купит и от нас повесит на памятник. «Сегодня же», эти слова он произнёс настойчиво и безапелляционно, будто кто-то посмел бы ему в такой ситуации возразить.
Он достал водку, налил сто граммов, сколько давали им в боевой обстановке знаменитых «наркомовских», помянул друга.
Бывает, что худо, мрачно станет на душе, и тогда Владимир Иванович берёт неказистый фронтовой альбомчик с пожелтевшими тонкими листками и начинает рассматривать фотографии, и отмякает душа от воспоминаний, в которые уносит его память. Эта трофейная тетрадка с непонятным готическим словом, вытисненным на толстых корках, попалась Фёдорову в немецком городе Ратиборе. С бумагой на фронте было так трудно, что на письма шла серая прокладочная бумага из ящиков с крупнокалиберными патронами.
Но за войну появилось у него несколько фотографий, число которых стало быстро множиться после победы. Снимались на память трофейными фотоаппаратами. И, сделав в листках тетрадки прорези, он вставил в них эти фотокарточки. Так начался альбом, который за 45-й, 46-й годы заполнился снимками фронтовых друзей и подробными подписями к ним.
Он достал фотоальбом, раскрыл его.
Вот они с Веней Ломакиным возле своего крупнокалиберного зенитного пулемёта. Сколько Фёдоров за войну выпустил из него пуль по самолётам врага и по разным наземным целям, если от Сталинграда до Праги сменил два ствола, износившихся в боях, а с третьим довоевал до Победы. Не достанут ли до Луны все его очереди, если вытянуть их в одну трассу?
Перелистывая альбом, Фёдоров перебирал в памяти события войны. Он помнил все подробности более чем полувековой давности. Да и как их забыть, если в окопах войны остались его самые цветущие годы! Сколько они, солдаты, вынесли и вытерпели всего, сколько хлебнули на фронте страданий, разве забудешь! Война его, пацана, попавшего на неё со школьной скамьи, вылепила на свой лад. Шесть лет, считая с 1941-го, отдал он армии. Но дело даже не в годах, как начал он понимать через много-много лет, а в том, что происходило там с их душами молодыми. Приобретая опыт, который был страшен своей противоестественностью, переходящей в обыденность, душа очень незаметно ломалась. Всё, что он видел, чувствовал, думал, всё это и сформировало в его восприимчивой натуре особый механизм памяти человека, видящего смерть и сеющего смерть.

***

В Тамбовской губернии был уездный город Коз¬лов, который в 1932-м году переименовали в Мичуринск. В нём-то 10 ноября 1923 года и увидел Фёдоров свет. Здесь он был крещён, рос, учился. Семья состояла из пяти человек: отца с матерью и трёх детей. Володя был старшим, за ним шли Алексей и Октябрина.

В те годы самой престижной считалась профессия лётчика. Легендарные авиаторы Чкалов, Громов, Леваневский, Гризодубова, Осипенко и многие другие были кумирами молодёжи, создавали атмосферу заразительного энтузиазма. Недаром Володя Фёдоров и трое его товарищей, учась в 10-м, параллельно поступили в аэроклуб.
В их классе было 7 парней и 19 девушек. Выпускной от¬праздновали 17 июня. Война началась через четыре дня, а уже 8 августа четверо вчерашних школьников из их класса оказались в армии. 
На базе аэроклуба была создана военно-авиационная школа пилотов с дислокацией в городе Кирсанове. И вскоре недавние одноклассники Володя Фёдоров и Юра Кочергин повели туда самостоятельно свои аэроклубовские машины. В Кирсанове и познакомился Фёдоров с Веней Ломакиным. 
В октябре 41-го ребята очутились в Шадринске, оттуда их перебросили в Бугуруслан. Здесь в мае 42-го они и закончили авиашколу первоначального обучения и были направлены в школу истребителей в город Нововязники Владимирской области, где полтора месяца летали на учебно-тренировочных самолетах УТ-2…
Но началось наступление немцев на Сталинград, и группа самых отчаянных курсантов числом около полусотни попала в Тесницкие лагеря под Москвой, где они были зачислены в 198-й отдельный зенитно-артиллерийский дивизион. «Ну что ж, не удалось летать, будем сбивать!» – шутили курсанты-лётчики. В первых числах сентября 42-го 198-й дивизион, вооруженный лишь трёхлинейными винтовками, оказался в составе 95-й стрелковой дивизии под Сталинградом.
Здесь молодым бойцам выдали разом двойную норму «наркомовской» водки, а ребята прежде её и не пивали. Впервые Фёдоров попробовал 100 граммов этого зелья с разрешения отца в день проводов на войну. А тут получили, считай, по целому стакану, и не выпить стыдно, солдат всё же. Да многовато оказалось для парня, всю ночь его мутило с этой водки… 
После были такие бои, жизнь в таких нечеловеческих условиях, когда без водки про-сто невозможно было выжить. Научились пить… 
Богата война непредсказуемыми событиями. Под Калачом-на-Дону немцы разбили 223-й зенитно-артиллерийский полк Красной Армии, он потерял материальную часть и почти весь личный состав, однако честь свою – знамя – полк сберёг. И под Сталинградом срочно приступил к формированию, получив зенитные пушки калибра 37 мм и крупнокалиберные зенитные пулеметы ДШК 12,7 мм. Проблема теперь была только с личным составом, требующим обучения.
Всё решил случай. Один из комбатов 223-го полка оказался в расположении дивизиона зенитчиков, вооруженных винтовками. Увидев петлицы авиаторов, он удивился, а как узнал, что парни разбираются в зенитном прицеле, обрадовался находке. Через несколько часов приказом по фронту ребята были зачислены в зенитно-артиллерийский полк. И рядовой Фёдоров стал наводчиком пулемёта ДШК. 
Первое время полк охранял штаб фронта в районе Ахтубы, а через месяц был передислоцирован за Волгу. Зенитно-пулеметная рота, в которой находился Фёдоров, заняла позиции в пригороде Сталинграда, на станции Сарепта. Патронов с трассирующими пулями не было. Стрельбу по самолётам пулеметчики вели прицельно, однако невозможно было определить без трассеров, куда идут пули: в полёте они не оставляли след. Эффективность такого огня была невысока. Тем более что трехмоторные «Юнкерсы» таскались на большой высоте, снабжая окружённую группировку Паулюса боеприпасами, продуктами, медикаментами и вывозя раненых.
На станции Сарепта наводчик Фёдоров в декабре 42-го сбил первый самолет. Только что получили, наконец-то, патроны с трассирующими пулями, снарядили ими ленты, каждый третий патрон с трассером. 
В тот сумрачный и тусклый день стояла плотная и низкая облачность. Послышался гул «Юнкерса», идёт невысоко, но в облаках его не видать. Фёдоров припал к прицелу, повёл ствол по звуку, ожидая, не покажется ли самолёт в разрывах туч. Вынырнула цель из-за тучи буквально в 300-350 метрах и, на счастье, оказалась точно в прицеле. Фёдоров дал длинную очередь и увидел, как трасса прошила левый и цен¬тральный моторы. «Юнкерс» задымил и потянул к земле… За этот самолёт наводчик Фёдоров получил первую медаль «За отвагу».
Памятным было стояние в Сарепте, памятным. Морозы доходили до 25 градусов, да ещё с ветерком, а у солдат на ногах сапоги, на теле ватники, шинели. Спали в щели, прикрытой сверху от снега. Скрюченной цепочкой улягутся головами друг к другу на задницы, пытаясь согреться. Здесь Фёдоров обморозил руки, и ноги.
Зато жаркими выдались для зенитчиков бои весной 43-го под Ростовом-на-Дону, в городе Батайске. Немцы были заинтересованы в уничтожении этой узловой железнодорожной станции, и полк поставили на её охрану. 
Боевая специфика зенитчиков такова, что при налётах авиации они не могут, как другие, прятаться в укрытия, но обязаны биться с самолётами врага, которые осыпают их бомбами. Налёты на Батайск длились по нескольку часов: за это время станцию обрабатывали от 100 до 300 самолётов, которые накатывались волна¬ми. От частых взрывов земля ходила ходуном. Стволы от непрерывной стрельбы раскалялись до такой степени, что пулемёт терял боевые свойства, начинал «плеваться». Напряжение нервов страшное. 
Одного такого налёта достаточно, чтоб сотню раз убитым быть, да, знать, родился Фёдоров в рубашке, если только в Батайске он пережил их шесть. Кто в этом аду оставался живым, тот после боя был закопчён, как чёрт в адской кочегарке. 
В таком бою Владимир Иванович не только не думал о смерти, но и себя не помнил. Когда крикнут «Воздух!», вспоминает он, всех как ветром сдувало. И пока бежишь к своему пулемёту, успеваешь оценить обстановку, и нет даже мысли, что убьют, а когда упоры пулемёта на плечах, тут уже про всё на свете забываешь. 
Здесь Фёдоров сбил второй самолёт, который упал и взорвался. «Какой ты молодец!» – похвалил он свой пулемёт и в порыве благодарности решил погладить его по стволу. Но перекалившийся «молодец» так припёк кожу, что на руке остался след ожога. 
Расчёт пулемета ДШК – три человека: командир, наводчик (первый номер) и заряжающий. Но нередко бывала в расчёте по двое. А чтобы оборудовать пулемётную точку и щель к ней, требуется вырыть два куба земли. Зимой, кроме того, надо за ночь выдолбить землянку, одну на два расчета, а иногда одну на четыре расчета. К примеру, под Мелитополем в октябре 43-го за десять дней боёв без продвижения вперёд сменили позиции раз восемь. Копали землю каждую ночь. День отстреляли, и снова на другое место. В Батайске, правда, точки были неглубокие, вода близко. И когда ахала бомба, то земля качалась под ногами. 
27 марта немецкие самолеты долбили Батайск часа четыре. Отстреляв очередную ленту, Фёдоров перевёл ствол пулемёта в горизонтальное положение, перезарядили ленту и только направил ствол обратно в небо, как получил удар в голову такой силы, что даже сел. Правый глаз мгновенно залило кровью. К счастью, осколочное ранение оказалось лёгким. Товарищи по расчёту тут же сделали перевязку, и уже минут через десять Фёдоров, придя в себя, снова встал за пулемёт.
Около 16 часов дали отбой.
Но нельзя сказать, что всё затихло: возбуждение после такой драки держится ещё несколько часов. Бойцам привез¬ли обед и почту. Фёдорову вручили письмо из дома, от мамы. Как не обрадуешься весточке в такой момент. Но стал читать, а родительница пишет, что умерла бабушка (мать отца), умер дядя Николай (брат отца) и другой дядя Николай (муж отцовой сестры). Пережив сильное потрясение в бою, когда соседний расчёт погиб от прямого попадания, когда сам едва не залетел на тот свет, Володя нервно разорвал письмо в клочки и бросил. 
Не было желания есть, не лез кусок в рот при таком состоянии. Болела голова, тошнило. Когда немного отошёл, опомнился, успокоился, принялся искать обрывки материнского письма, но где там соберёшь их. Так и не удалось то письмо прочесть полностью.
О вражеских налётах узнавали обычно заранее. Какими-то таинственными каналами, что интересно, информация доходила до передовой по «линии связи», как её называли солдаты, ОБС (одна баба сказала) и почти всегда бывала безошибочной. Если сообщала ОБС, что 20-го будет налёт, то действительно он приходился на этот день. 
С 27 по 30 марта налётов не было. Чистили оружие, готовили патроны: слегка-слегка протирали их масляной тряпочкой и набивали ленты. Первого апреля должны были сниматься на новое место дислокации. ОБС ничего не доносила, налётов не ожидалось, и 31-го под вечер комбат отпустил бойцов прогуляться по… городу. Остался только дежурный расчёт: командир Щербина и наводчик Фёдоров. Надвигались сумерки, но небо ещё оставалось светлым. И вдруг идут самолёты на высоте более тысячи метров, и не понять сразу: то ли немецкие «хейнкели», то ли наши «пешки».
Фёдоров дал пару трасс. Самолёты «молчат», свои ответили бы опознавательной ракетой. Для уверенности дал ещё длинную очередь – «молчат». Всю ленту выпустил. Зарядил новую и принялся поливать теперь по самолётам. Тут по ним ударила уже вся зенитная артиллерия. Первая волна зашла бомбить. Те, кто был в отлучке, мгновенно сбежались. Комбат и сам был в городе. Прихватил где-то велосипед да влетел на нём в колючую проволоку, кувыркнулся через неё, ввалился на «точку» с пистолетом в руке, сам не свой, и кричит: «Огонь! Огонь!»
Немцы понавешали «фонарей», штук шесть, а они минут по пятнадцать каждый горят так, что хоть книжку читай, к тому же – ослепляют расчёты, цели не видно. Этот бой длился часа четыре с половиной и кончился за полночь. Но все расчёты остались живыми. 
После отбоя Костя Михайлов взялся за баян. Жителей местных собралось человек около сотни, и часов до трёх ночи, впотьмах, солдаты давали им концерт, пели песни. А утром полк снялся. Перебросили его на охрану аэродрома истребителей.
С середины 43-го Фёдоров стал командиром расчёта, но стрелять самому приходилось по-прежнему часто. Хотели было направить его в офицерское училище, да он уходить с передовой от товарищей не пожелал, сроднились. 

***

Боевой путь 223-го зенитно-артиллерийского полка не был прямым и лёгким, и 23 февраля 1944 года, в самый день рождения Красной Армии, полк вторично оказался под Перекопом, на знаменитом Крымском перешейке. 

К этому месту немцы пристрелялись отлично и каждые пять минут клали снаряд прямо в ворота Турецкого вала, через которые полку надобно было переправиться, пока не рассеялась ночная тьма. 
Но на немецкую педантичность нашлась русская смекалка. За четыре с половиной минуты солдаты успевали заровнять воронку так, чтоб прогнать какую-то часть техники, людей. За полминуты до разрыва очередного снаряда движение перекрывалось, а после разрыва возобновлялось.
Позиции полку определили сразу за Турецким валом, не¬далеко от ворот: тут же принялись их оборудовать. Здесь из четырёх полков зенитной артиллерии была сформирована 76-я зенитно-артиллерийская дивизия.
К той поре на счету Фёдорова было уже три сбитых самолёта и уничтоженный экипаж немецких мотоциклистов.
Наши части готовились к наступлению, и перед городом Армянском, хорошо укреплённым немцами, было сконцентрировано большое количество артиллерийских стволов. Поэтому авиация врага при¬летала сюда с бомбовой нагрузкой регулярно в одни и те же часы, и, отбомбившись, улетала безнаказанно. 
С появлением зенитчиков ситуация изменилась. Так, 24 февраля в 10 часов утра прилетели шесть «Фокке-Вульфов-190», а восвояси убралось на одного меньше. За два дня зенитчики «уронили» на землю четыре немецких истребителя: по одному в каждый налёт. Но двух оставшихся асов сбить никак не удавалось, и они портили нервы вплоть до освобождения Севастополя, два с половиной месяца. 
После эффективной работы зенитчиков немецкая артиллерия засекла их и сразу нанесла массированный артналёт. На небольшой пятачок минут за 15 было обрушено сотни четыре снарядов. Расчёты укрылись в щелях, их забрасывало землёй от разрывов, солдаты выгребались из засыпи, а щель всё более мелела, лица людей были серыми, и не только от земли... Но есть бойцы, которые даже в такой невероятной ситуации не теряют самообладания.
Казах Шейкен Мустагелянов в момент разрыва бросал комки земли в Попова Ивана. Дважды попадал в туловище, Попов хватался панически за это место, смотрел, не ранило ли его. В третий раз Шейкен угодил Попову, прямо в лоб, и тут уж боец Иван благим матом заорал, что его убило. Долго потом солдаты потешались над этой шуткой Мустагелянова. Как говорится, и смех, и грех...
Таких артналётов довелось взводу пережить несколько, но потерь, к счастью, не было. Лишь в первой батарее разбило вдребезги пушку. Жили в землянке. Однажды после налёта вернулись бойцы в свою фронтовую квартиру, а в потолке зияет дыра: снаряд пробил перекрытие и ушёл в землю, не разорвавшись. Несколько дней боялись в землян¬ку войти, но потом вернулись и жили в ней до 8 апреля, пока не началось наступление...
Первый день наши орудия молотили по обороне врага часа четыре. Только после этого пошла пехота. Мощной была оборона у немцев перед Армянском. Какой-то десяток километров до Ишуни войска преодолевали с боями пять дней.
Но за Ишунью немцам было уже не за что зацепиться. Да и со стороны Сиваша наши войска начали обходить врага, и он был вынужден отступать. «Хлыстанул аж до самого Севастополя!» – говорит Фёдоров.
Под Ишунью пулемётчики-зенитчики сели на свои машины-полуторки и тоже до самого Севастополя продвигались уже без боёв. Путь лежал через Крымскую степь, безводье. А колодцы оказались отравленными. Несколько человек умерли от этой воды. Был отдан приказ, запрещающий пить воду из колодцев. Люди изнемогали от жажды, повара не могли приготовить пищу, пока не привезли, наконец-то, воду аж из-под Перекопа…
Начались тяжёлые бои за Севастополь. Позиции зенитчиков находились над долиной Бельбек. Задача была одна: «срубать» немецкие самолёты с хвостов наших «илюх». Когда наши штурмовики Ил-2, обработав вражеские позиции, уходили домой, «фоккеры» атаковали их сзади. Здесь-то и обнаружились вновь те два немецких самолёта, которых не удалось сбить под Перекопом. Зенитчики узнали их по почерку. Достать их так и не смогли. Однажды ждали самолёт на обратном курсе, охотились, а он прошёл по долине у самой земли на огромной скорости, по нему и стрелять-то невозможно.
Вызывала почтение под Севастополем и точность немецких артиллеристов. Небольшая халатность опытного уже вояки Владимира Фёдорова едва не стоила ему тогда жизни. Рассматривал немецкие позиции в бинокль против солнца, нарушив правила маскировки. Немецкий наблюдатель засёк блики оптики, и тут же на позицию расчёта прилетели три снаряда.
Иван Попов как-то ночью, завернув самокрутку, толстенную, как гильза, сидел на позиции и беспечно курил. Предупредили ведь, что немец засечёт его по огоньку цигарки. Не поверил вятский парень. А немец тут же, как по заказу, влепил три снаряда. Осколком сорвало с Попова пилотку вместе с куском кожи на голове. Чуть на тот свет не отправился вятич. Война не прощает оплошностей и ротозейства ни солдату, ни генералу. Но и риск на войне становится делом привычным.
Что мы ленивы и нелюбопытны, А.С. Пушкин воскликнул, конечно же, в запальчивости. Но вот закрепилась с той поры за русским человеком, что ты будешь делать,  несправедливая эта характеристика.
Именно из любопытства решил Фёдоров в третий день наступления под Армянском побывать в немецких окопах, откуда пехота уже выбила врага. Хотелось поглядеть, как немцы жили. Перед окопами, на поверхности земли лежали мины, между собою они были соединены проводками. Стоит задеть такой проводок и – взрыв. В солдатском обиходе мины эти называли «лягушками». Фёдоров не захотел искать проходы в минном поле, а, повесив автомат на грудь, отправился прямиком. Рисковым был парнем.
Осторожно (это здесь главное!) ступая между проводками, он благополучно миновал роковое место, вышел к оборонительным сооружениям. И тут из немецкого крытого окопа послышался стон. Фёдоров изготовился к встрече с врагом, но оказалось, что в окоп заполз наш пехотинец, раненый в бою. У него была перебита нога выше колена. Он изнемог от жажды и просил пить, но воды у Фёдорова не было. Он выволок раненого солдата на бруствер, взвалил себе на спину и потащил. Донёс до минного поля. Одному да с осторожностью пройти здесь днём пара пустяков, а вдвоём… Малейшая оплошность – оба отправятся на тот свет. Солдат замолчал.
Каких-то десять саженей переступал с тяжёлой живой ношей Фёдоров между проводками, а пот холодный катился со лба, как горох.
Пехота оставляла убитых либо позади, либо впереди, когда атака бывала неудачной. Фёдоров вышел с бойцом прямёхонько на солдат из похоронной команды, которые подбирали трупы. Просит их: «Спасайте, братья славяне, раненого!» Похоронщики положили того на волокушу и повезли в санбат…
Довелось Фёдорову на фронте повидать немало смертей, даже к этому привыкает человек. Но невыносимо тяжело и горько бывало на душе, когда случалось после боя увидеть мёртвых девушек. Валяется на земле убитая, перепачканная, иногда истерзанная и изуродованная русская девушка с рассыпавшимися волосами: чья-то дочь, невеста, которой не суждено стать ни женой, ни матерью… Как такое забыть?! А вспомнишь, и – мороз по коже ходит.
На войне смерть вот уж точно ближе рубашки. Может, потому и:

Жить без пищи можно сутки,
Можно больше, но порой
На войне одной минутки
Не прожить без прибаутки,
Шутки самой немудрой…

Поэмой А. Твардовского «Василий Тёркин» зачитывались, знали её наизусть. Тёркин очень помогал воевать, а его автор имел среди солдат огромнейшее уважение. Вообще о литературе на войне можно сказать, что это был особый род войск, незаметно распределявшийся среди всех других родов, подпитывающий души солдат, без чего победа была бы, пожалуй, невозможна.
Взводу зенитчиков повезло ещё в том, что всю войну был свой гармонист Костя Михайлов, который игрой и песнями снимал напряжение и усталость, разгонял тоску и дух уныния, поднимал бойцам настроение.
5 мая 1944 года под Севастополем началась артподготовка. Первый день по обороне противника сыпали «катюши». На второй день пошла авиация. Тут и Фёдорову с товарищами пришлось поработать: 36 лент расстрелял он по «Фокке-Вульфам», атакующим наши «илы».
7 мая «угощать» немцев принялась артиллерия и била до полудня. Казалось, за три дня от разрывов снарядов и бомб живого места не должно остаться. Но едва поднялись батальоны нашей пехоты, обречённые немцы оказали яростное и жестокое сопротивление. Особенно много полегло наших бойцов у Сапун-Горы. Но остановить войска было уже невозможно.
Очистили Севастополь быстро, немцев сбросили на Херсонесскую косу. И ни одной их барже не дали приблизиться к косе. Нашим командованием был предъявлен ультиматум врагу, и фашисты сдались со множеством вооружения и техники.
В освобождённом городе дали такой салют, который, вспоминает Фёдоров, не может он сравнить даже с победным. Всю ночь над Севастополем висела огненная шапка. Это был солдатский салют. Свой автомат Фёдоров берёг, но из немецкой винтовки за ночь, признаётся, рассобачил целый ящик трофейных трассирующих патронов.
Из Севастополя передислоцировались в Бахчисарай, на охрану железнодорожной станции, командование опасалось ночных налётов. Но их не было. После полного освобождения Крыма солдаты сразу оказались в глубоком тылу, и месяц жили, как на курорте. Впервые за войну Фёдоров разделся до нижнего белья и в постель лёг спать по-человечески. Ведь на войне выматывались так, что порой на битых кирпичах спали, как на перине. А тут... блаженство такое, что словами не выразить.
В Крыму бойцы получили вместо махорки листовой табак Дюбек. Резали его и курили. После махры – душа отрывается, признаётся ветеран.
Брились солдаты и зимой и тем более летом. У Владимира Фёдорова имелась опасная бритва, подарок отца. Он пронёс её через всю войну. Многих солдат она побрила и до сих пор хранится как дорогая память о тех днях.
В Бахчисарае состоялся даже культпоход в ханский дворец-музей, сотрудники которого сумели во время немецкой оккупации попрятать и сохранить экспонаты…
После освобождения Крыма началось, по приказу Сталина, массовое выселение татар. Сейчас депортация крымских татар расценивается как преступление тоталитарного режима. Судить прошлое очень легко, труднее в нём разобраться. В те дни солдаты акцию по выселению татар за их пособничество немцам воспринимали как меру законную и необходимую. Конечно, бойцы не знали агентурных данных, послуживших основанием для выселения, но отравление воды местным населением при наступлении наших войск – испытали на себе.
Занимались выселением оперативные группы НКГБ, к которым была привлечена и некоторая часть бойцов зенитного полка, использовался автотранспорт зенитчиков. Переселенцев свозили на сборные пункты, здесь грузили в товарняки и отправляли за пределы Крыма.

***

Из Бахчисарая полк перебросили в Житомир, где в течение месяца он пополнялся, отдыхал, обучался. А затем в составе 4-го Украинского фронта воевал в Западной Украине, Венгрии, Польше, Германии, Чехословакии. Позиционные действия по прикрытию объектов сменились на непосредственное сопровождение наступающих войск, теперь полк постоянно находился на острие удара пехоты или танковых ударных группировок.
За бои по освобождению польского города Горлице полку было присвоено наименование Горлицкого; за освобождение города Бельско полк награждён орденом Боевого Красного Знамени. За овладение городами Богумин, Фриштадт, Скочув, Чадца, Великая Битча полк награждён орденом Кутузова III степени. Трижды 76-я Перекопская зенитно-артиллерийская дивизия с боями пересекала Карпатский хребет. Самолётов теперь сбивали мало, немецкая авиация всё реже появлялась в воздухе, помогали пехоте, танкам, артиллерии.
Недалеко от Бельско пехоту остановил сильный артиллерийский огонь. В небольшом селении на деревянной колокольне засел немецкий корректировщик. Как его уничтожить? Полевой артиллерии нет. По лощине подтянули к селению пару малокалиберных зенитных пушек и два расчета установленных на машинах крупнокалиберных пулемётов, командирами которых были друзья Вениамин Ломакин и Владимир Фёдоров. 
Теперь надо было из зарослей стремительно выдвинуться на открытое место, сделать разворот и в течение 40-45 секунд уничтожить наблюдателя огнём пулеметов и пушек, не отцепляя их от машин. Операция удалась. Колокольню срезали, она загорелась. А без корректировщика батарея становится «слепой» и ничего не может.
Под польским городом Струминем немцы, собрав небольшой бронированный кулак, 12 февраля 1945 года ударили во фланг наступающей колонны, которую зенитчики прикрывали. Когда «Фердинанды» обстреляли колонну, командир пулемётного расчёта Фёдоров выскочил из машины, отбежал метров полсотни вперед, чтоб глянуть, что там происходит, разобраться в обстановке. Именно в этот момент в его машину и угодил снаряд, взрывом снесло боковой и задний борта, Шайкену Мустагелянову оторвало ногу возле бедра. В полевой госпиталь его доставили быстро, но спасти не удалось, умер, не приходя в сознание. Тогда вспомнилось Фёдорову, как три месяца назад, в ноябре 44-го, Шайкен сказал, что ему приснились часы. И проговорил с обреченностью, что не дожить ему до конца войны, сон нехороший, к смерти. И вот нашла она его за три месяца до Победы. Горевал взвод по этому спокойному, обстоятельному и хозяйственному человеку. На 27 году оборвалась его жизнь.
В том бою ранило шофёра, ранило осколком и Вениамина Ломаки¬на. А незадолго перед тем, 21 января 45-го, под Кросно, в Фёдорова едва не угодила пуля снайпера, спас комок мерзлой земли на бруствере, от которого пуля срикошетила. Этот же снайпер ранил командира взвода Александра Куликова, к счастью, легко.
Сколько раз костлявая рука смерти тянулась к Фёдорову. Но везло ему – уворачивался из-под косы «Старухи в саване». В Крыму, под Ишунью, поручили донесение отнести в полк. Пошёл Фёдоров и в дороге слышит, как «заржал» по–ишачинному шести¬ствольный немецкий миномёт. Навострил слух: на него, вроде, идут мины, навесные «гостинцы». Упал на бугорок, где был. В такой ситуации, говорит Владимир Иванович, солдату надо тысячную долю секунды, чтобы оценить обстановку. Первый разрыв произошёл метрах в двадцати. В эту воронку Фёдоров и юркнул по-пластунски быстрее ящерицы. Взрывы слева, взрывы справа сыплются... Из воронки оглянулся, а бугорка того и в помине нет.
Был случай, когда жизнь спас мешок с трофейной кожей. Разгромили немецкий обоз. А у Фёдорова сапог не было. Он и прихватил этот мешок, надеясь заказать полковому сапожнику обутку пошить. И тут сзади разорвались две мины. Крупный осколок сбил Фёдорова с ног, но застрял в мешке с кожей.
А закончилась война для Фёдорова в Праге. Самым памятным днём великой кампании стал для него 8 мая 1945 года. Находились в 30-40 километрах от Праги. Сопровождали танкистов. На полуторке с закреплённым пулемётом ДШК приехали с замначштаба Батушанским в штаб танкистов. Картина такая: все люки у танков распахнуты, и в них набились солдаты, как блохи в собаку, только задницы торчат, Фёдоров дивится, непонятно, что происходит. Но тут капитан Батушанский выскочил из штаба, как пуля из ствола, и говорит, что по рации открытым текстом переда¬ли: завтра немцы подпишут капитуляцию, и будет объявлена победа.
Шофёр Иван Гугочкин, сибиряк, погнал свою машину обратно в полк. Сообщили радостную весть. Что тут началось… Невообразимое… Дожили до победы! Победа! Живы!
А на другой день около полудня вошли в освобождённую Прагу. Чехи встречали освободителей, как дорогих родственников, приходилось буквально продираться через ликующие толпы людей. Радости, объятиям и поцелуям, угощению не было никакого предела…
В 17 часов 9 мая полк выстроился на берегу Влтавы и дал залп из всех огневых средств. Салютовали Победе. Это был последний боевой залп. По смертельным дорогам войны 76-я Перекопская зенитно-артиллерийская дивизия отмахала 3287 км, начав боевой путь в Крыму, а с 223-м полком Фёдоров прошёл от Сталинграда. 
В конце дня расчёты Владимира Фёдорова и Вениамина Ломакина затащил к себе в гости немолодой чех. Он поднёс победителям по рюмке-другой водки, сам выпил и неожиданно запел: «Ревела буря, дождь шумел, во мраке молнии летали...» Бойцы изумились, откуда чех знает песню о Ермаке. Оказалось, что в Первую мировую этот человек был в русском плену. Солдаты подпели ему с удовольствием. 

***

За боевые заслуги в Великой Отечественной вой¬не Владимир Фёдоров был награждён двумя медалями «За отвагу», орденом Славы III степени, орденом Великой Отечественной войны I степени, медалями «За оборону Сталинграда», «За освобождение Праги», чехословацкой «Дукельской памятной медалью», «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941 – 1945 гг.», значком «Отличник ПВО» и как комсорг роты – грамотой ЦК ВЛКСМ.
Но самой для него почётной наградой стало то, что старший сержант Фёдоров в составе трёх человек от дивизии был направлен в Москву для участия в Параде Победы на Красной площади, который состоялся 24 июня 1945 года.
Параду предшествовали дней двадцать муштры, в знойной Москве, ноги в сапогах горели. За это время каждому участнику индивидуально пошили парадную форму. 24 июня подняли в 4 часа утра и в касках с карабинами отправились пешком до Красной площади. Шёл дождь, но улицы были запружены народом. Девчата, как с ума посходили – бросались к победителям целоваться. На¬верное, не одна из них в тот день порассекала себе брови об острые кромки солдатских касок.
По прибытии войска построились на Красной площади. Ровно в 10 часов из ворот Спасской башни выехал на белом коне легендарный маршал Г.К. Жуков. Трепет восхищения, гордости и уважения пробежал лёгким ветерком по солдатским рядам. Командовал парадом маршал К.К. Рокоссовский, тоже на коне, но тёмной масти. 
Встретились они на середине площади. После доклада К.К. Рокоссовского, объехав войска, Г.К. Жуков спешился и поднялся на трибуну Мавзолея. Подали команду на прохождение. Видел Фёдоров на трибуне и Сталина. Но что там разглядишь, шагая в столь ответственном строю, когда надо видеть грудь четвертого человека, чтоб держать равнение. Запомнилась только седина сталинских волос. 
Следующий день участники Парада получили для отдыха. И к Фёдорову пришла его одноклассница Лелька Лоцман, с которой переписывались всю войну, она училась в Москве в нефтяном институте. Этот день они гуляли по столице и говорили, говорили, вспоминали.
Когда началась война, Володя Фёдоров был уверен, что дальше Смоленска немец не пройдёт, не пустят. А что победа будет скорой, думал не он один. Их школьный класс оказался счастливым: из семи парней только Кочергин Юрий погиб, будучи лётчиком; двое вернулись инвалидами, трое здоровыми. Один лишь одноклассник не был на фронте из-за слабого зрения. 
Фёдорову, считает он, безумно повезло: прошёл такую войну, побывал можно сказать в преисподней и вышел из неё живым. Кто знает, как бы всё обернулось, не угоди он в зенитчики? Ведь 95-я стрелковая дивизия, в которой он был поначалу, почитай, вся полегла под Сталинградом. Что интересно, в нём постоянно гнездилась какая-то мистическая уверенность, что его не убьют. Уже в Польше одна старушка, в хате которой остановились на ночлег, напророчила ему, что будет он жить до 90 лет... Враньё, конечно, считал он, но психологически такое «пророчество» чем-то грело и поддерживало.
В 23 часа 25 июня участники Парада сели в поезд и отправились обратно в свои части. Демобилизовали старшину Фёдорова лишь в апреле 1947 года.

***

Паровозоремонтный завод, на котором работал отец Фёдорова, был в начале войны из Мичуринска эвакуирован в Пермь. Сюда и приехал демобилизованный солдат.
Семья занимала комнату в общежитии паровозоремонтного завода. Владимир Иванович оказался в этой комнате пятым. Совсем тесно стало, пришлось ютиться, как на передовой. А у него, 23-летнего парня, энергии было хоть отбавляй. В косогоре, по соседству, он вырыл землянку, оборудовал, обустроил и всё лето жил в ней…
Если б судьбу, какая выпала в войну людям всех возрастов и профессий, сложить в одну зримую и охватную для человека картину жизни, то увидевший эту картину, наверное, сошёл бы с ума от ужаса. Цена победы оказалась невероятной для народа, для страны – миллионы убитых отборных парней со всей России. Представить невозможно, как гибель их подорвала потенциал нации.
В 1948 году Владимира Фёдорова пригласили в управление МГБ, побеседовали, предложили работу в розыске. Согласился. Работа оказалась продолжением войны, ибо занимался Владимир Иванович розыском изменников Родины, лиц, прошедших обучение в разведшколах немецкой армии, военных преступников: старост, полицаев, расстрельщиков в немецких лагерях для военнопленных. В нашем Пермском крае после войны немало осело таких людей: поменяв фамилии, придумав новые биографии, чтоб уйти от возмездия, они пытались затеряться в леспромхозах, работали среди шахтёров, вели самый неприметный образ жизни.
Из числа наших военнопленных немцы вербовали кадры в разведшколы, готовили диверсионно-разведывательные тройки, забрасывали их на советскую территорию. Зачастую эти ребята сдавались с надеждой на помилование, иногда убивая в тройке того, кто сдаваться совсем не хотел.
На сдавшихся диверсантов заводили следственные дела, подробно допрашивая. Где, в какой разведшколе учился, с кем, когда и куда был заброшен, что знает о других. Фиксировались все полученные от них сведения.
Но и в разведшколах курсанты обучались не под своими фамилиями, именами, а только под кличками. От заброшенных и сдавшихся контрразведка узнавала клички других готовящихся к заброске, их приметы, особенности, по которым их можно было опознать, вычислить…
Те, кого контрразведка не нашла, числились и после войны в розыске по всему Советскому Союзу. Вот таких семь дел и дали Фёдорову. Икать предстояло, зацепившись за минимум данных. Это была кропотливая, нелёгкая и нудная работа, вести которую приходилось попутно с основной оперативно-розыскной деятельностью. А «сверху», как водится, требовали результатов. Владимир Иванович «перелопатил» много дел, составляя картотеку установочных данных на каждого упоминаемого в делах агента, выискивая своих. Его картотека содержала сведения на 300-400 человек, к нему обращались с запросами даже из других областей. Нередко бывало так, что на поиски агента по кличке затрачивали годы, находили, а он, оказывается, сдался сразу после заброски, дело было заведено на его подлинную фамилию, он отбыл наказание и чист. Владимир Иванович тоже слал запросы в другие области. Разыскал пятерых бывших агентов, живых и здравствующих, но отбывших наказание. 
В те годы довелось Фёдорову поколесить по районам области, особенно когда в 1954 году были ликвидированы районные органы госбезопасности. Дай бог, десяток суток проводил в семье и вновь отправлялся то в Добрянку, то в Чёрмоз, Ильинское, Карагай, Осу, Елово, Барду...
«За последние годы много вылито помоев на работников госбезопасности», – сетует с горечью Владимир Иванович. 
Но лично его никогда никто не принуждал врать в делах, заниматься фабрикациями. Ответчик ли он и ему подобные за дела НКВД – исполнителя репрессивной воли партбольшевистской верхушки? От него требовали одного – безукоризненной работы. Присяге он был верен, с делами разбирался тщательно и всегда действовал так, чтоб и государству не был нанесён ущерб, и человек чтоб не пострадал невинно, он восстанавливал справедливость...
Порой приходилось заниматься делами мелочными и неприятными. Сколько раз довелось разгребать такую грязь, как ложные доносы, оговоры. Бывали просто курьезные случаи. К примеру, такой вот помнится. Поступило анонимное письмо, в котором сообщалось, что бухгалтер одного леспромхоза занимается шпионажем, а в прошлом был активным белогвардейцем. Поручили Фёдорову провести розыск, который вывел его на автора письма – жительницу Кировской области. Глубоко уязвленная тем, что её возлюбленный выбрал в жены другую, молодую, – женщина хотела таким образом отомстить ему, никак не ожидая, что её разыщут. Ну, вызвали перепуганную грамотную интриганку в органы, побеседовали, да тем и дело кончилось. А случись подобное в злополучные 30-е годы, может, автора письма никто искать не стал, а бедному бухгалтеру, наверное, не посчастливилось бы. На что она, человек времени, видимо, и рассчитывала.

***

Майор в отставке Владимир Иванович Фёдоров разменял в 1993 году восьмой десяток лет, но, к счастью, бодр, энергичен. Хотя ранение в голову напомнило о себе через много лет инвалидностью второй группы. В домашнем хозяйстве Владимир Иванович – мастер на все руки. С супругой Анной Николаевной – человеком прекрасной души – они всю жизнь прожили в двухкомнатной квартире на улице Лебедева, в доме, на первом этаже которого располагался кинотеатр «Молот»… 
Когда въехали в квартиру, на кухне стояла дровяная печь. На четвёртый этаж дрова таскали, чтобы пищу приготовить, титан с водой в ванной нагреть. Позже обзавелись примусом, керогазом, а в 1968 году в доме установили газовые плиты. Теперь дом состарился вместе со своими обитателями и его, как и людей, мучают недомогания и хвори.
Летом супруги Фёдоровы живут в деревне, занимаются огородом. Владимир Иванович страстно любит порыбачить, покопаться в земле. К ней у него отношение особое, земля для него больше, чем кормилица. Полвека прошло, а живы в его памяти слова военного старшины Аношкина: «Учтите, славяне, земля вас спасает! Если вы будете к ней варварски относиться, она вас предаст!» 
Фёдоров знает, что это истина, выверенная кровавым, окопным опытом войны, и потому не переносит, если кто-то обращается с землёй небрежно, безжалостно. А сейчас таких людей полно развелось в матушке-России даже среди крестьян.
Если Владимир Иванович увидит в небе клин пролетающих журавлей, то переживает трепетное состояние. И тогда в его душе всплывает и звучит песня:

Летит, летит по небу клин усталый,
Летит, в тумане на исходе дня,
И в том строю есть промежуток малый,
Быть может, это место для меня...

Фёдоров считает, что это не просто удачная песня, это реквием, который надо исполнять над каждым уходящим из жизни ветераном Великой Отечественной. Слова-то какие, только вдуматься, так с благоговением и входят в сердце – Великая Отечественная!
Всего два слова, а какого беспредельного масштаба вместили в себя эти слова и трагедию невыразимую народа, и беспримерный его подвиг!

Художник Александр Зибаровский. «Ветеран». 2012.