Конец света

Камеры

Эти камеры безобидны на вид, и представляют собой всего лишь небольшой глазок, притаившийся где-то под потолком заведения. Но они пострашнее камер тюремных, ибо безо всяких решеток и каменных стен, без бдительных надзирателей и профессиональных истязателей, оснащенных страшными «орудиями пыток», способны неволить не только тело, но и душу. К примеру, вынуждая работников всякого рода «продвинутых» торговых или иных заведений выскакивать из-за своих прилавков навстречу посетителям и всем своим видом выражать готовность их обслужить… 
При помощи камеры за работником подсматривает хозяин. Не постоянно, конечно, подсматривает, ибо у хозяев, как правило, дел по горло. Правда, это именно их дела. Это они в свое время воспламенились амбициозной идеей завести лучший магазин в городе по продаже, допустим, сантехники. И искренне переживают за успех дела. И до глубины души страдают, если их обходят более удачливые конкуренты. Может быть ночей не спят… В общем, вряд ли у них достаточно времени для подсматривания за своими работниками. Особенно, если работников много.
У тех же, кто работают на хозяина – интересы другие, свои. Какие – хозяин не знает: ему до этого дела нет. Поэтому, если зарплата от количества посетителей не зависит – то для работника лучше, если бы этих посетителей было поменьше. А если зависит, то пусть, конечно, приходят – будем рады! – но не до такой степени, чтобы чувствовать к каждому пришедшему неподдельное душевное расположение. Поэтому приходится притворяться.     
Конечно, следить за персоналом в постоянном режиме у хозяина времени нет. Но, в случае возникшей проблемы он может прокрутить видеозапись в обратную сторону, найти нужный эпизод – и, если работник оказался не на высоте, ему не поздоровится. Или может поручить жене, матери или теще, либо кому-то еще, у кого природная страсть к подобного рода занятиям. А может и сам, во время вечернего чая, случайно включить видео – и вдруг узреть что-либо неподобающее. Один знакомый предприниматель рассказывал, как посмотрев подобное видео, неожиданно обнаружил, что персонал, который по его распоряжению, должен был сообщать каждому посетителю информацию о новой услуге – цинично проигнорировал это распоряжение, оставив посетителей в неведении о новом решительном шаге на пути к их всестороннему обслуживанию. Изумлению его не было предела. Он искренне возмущался, как человек жестоко обманутый. И предвкушал грядущую расправу…
Поэтому персонал старается… Помню, как служащая в одном заведении, в котором намечалось сокращение персонала, стоя перед камерой, очень убедительно рассказывала, какой хороший у них хозяин, как он самоотверженно трудится, как старается во всем угодить посетителям… Несчастная, наверное, полагала, что камера у нее над головой и звуки записывает…
Но и это еще не предел. Бывает хуже. К примеру, на мосту, по которому перемещается народ, выходящий из электрички, мне некоторое время назад каждый день на протяжении примерно месяца попадался молодой человек, что называется «в полном расцвете сил», восторженно кричавший проходящим: «Ура! Мы открылись! Суши-бар (название я забыл – допустим, какая-нибудь «Япона канава») – «Япона канава»! Гармония вкуса! Незабываемые ощущения! Лучшие цены!..»
Его тоже, конечно, контролируют. Камер над ним нет, но у поручившего подобную работу много возможностей для контроля. И горестно подумалось, что вряд ли этот парень когда-либо по личному поводу, в самые радостные моменты своей жизни, употреблял столько восклицаний.
Иногда все эти «прогрессивные тенденции» подвигают меня на жалкий протест. Когда, например, в выходной день, в полупустом утреннем метро работник явно из-за контролирующих его камер задерживает меня, спешащего, начиная «зондировать» мой невинный рюкзак, – бывает, не выдерживаю и язвительно говорю что-нибудь вроде: «Нас, террористов, ругают, если мы подходим к своему заданию формально, и делаем свое черное дело в пустых вагонах, лишь бы отчитаться перед начальством». Однако сильно не увлекаюсь подпусканием таких шпилек,  понимая, что за подобные речи могут подвергнуть более тщательной проверке, которая отнимет время и помешает успеть туда, куда спешу.
Тем более, что дело не в конкретных неразумных исполнителях. Все это перекладывание наших проблем на «плечи видеокамер» и прочих технических ухищрений, вроде детекторов лжи – не что иное как неизбежные издержки того пути, который выбрал современный мир. Ведь если мы, вместо «рая», устраиваем «джунгли», в которых позволительно обижать, обманывать или обкрадывать ближних, то неудивительно, что обидчики, обманщики и грабители после своих деяний, терзаются манией преследования и бояться, что обиженные, обманутые и ограбленные станут мстить или захотят награбленное вернуть.  И – чтобы сохранить свое нестабильное благополучие в условиях «джунглей», предпринимают жалкие попытки защититься при помощи камер. А следующим, наверное, этапом будет вживление всем нам чипов, которые со временем «усовершенствуются» до того, что будут в автоматическом режиме следить за поведением каждого, и в любой момент смогут остановить «жизнедеятельность» «непослушного»…  

Нет, лучше уже когда, допустим, продавец не обращает внимания на покупателя, занятый чем-то своим. И даже выказывает раздражение тем, что его отвлекли от его занятия.
Потому что лучше непритворное безразличие, чем притворное радушие. И можно порадоваться за человека: он пока что не раб… Пусть даже – как это частенько бывало в советские годы – от души нахамит покупателю…
Так, конечно, намного лучше. Для полного же «совершенства» не хватает лишь осознания им того, что прибывший в его заведение посетитель – тоже образ и подобие Божье, и что сам он, торгующий, – не «истина в последней инстанции», а грешный и несовершенный человек.

«Менеджеры»

Если бы не иметь представления о том, кто у известной загулявшей «нэнькы»  увел Крым, и знать только, что это сделали какие-то «вежливые люди», то попав в Москву можно сразу понять, что речь идет именно о здешних обитателях. Вежливость – чуть ли не первое, что бросается тут в глаза. Поначалу, особенно на фоне дикой украинской непосредственности, переходящей в разнузданность, это умиляло и даже восхищало, но осмотревшись, начинаешь понимать, что вся эта вежливость, в первую очередь в устах тех, кто командуют здесь «парадом» – всего лишь рабочий инструмент «менеджеров», желающих добиться успеха. И что тут запросто могут обобрать и даже отправить на тот свет, не теряя при этом вежливости в обращении.
И постепенно, после того как обо всем начинаешь судить «по плодам», вежливость эту перестаешь уже замечать, и ощущаешь лишь проступающий сквозь нее какой-то общий «цыганский» настрой. Уберечься от здешнего вездесущего «менеджмента» чрезвычайно трудно, даже тем, кто не выходит из дома. Чуток расслабишься – выскочит из смартфона как из подворотни какой-нибудь очередной шустрый «менеджер» и, обезоруживая вежливостью, начинает обещать «небо в алмазах», в надежде обчистить на солидную сумму. Прямо как Высоцкий пел: 

Ходишь, озираешься, 
Ловишь каждый взгляд, 
Малость зазеваешься –
Тебя уже едят…

Именно такие «вежливые менеджеры» теперь тут при власти. Притом – на всех уровнях: и сверху, и снизу, и сбоку…
Вот, к примеру, выступает министр иностранных дел по поводу того, что зарубежные «партнеры» сделали нам какую-то дежурную гадость, и выражает в вежливых тонах свою пресловутую «озабоченность». И слушая его, не поймешь – то ли сам по себе вежливый он такой, то ли гадость эта для него не чувствительна, то ли он, вообще, не на нашей стороне…
Неудивительно, что простоватый Донбасс и прочая доверчивая Украина восприняли в свое время весь звучащий из Москвы антимайданный букет «озабоченностей», а тем более крымские события, как намек и побуждение к действию, и откликнулись всей душой… А оказалось – все это была не более чем вежливость и соблюдение приличий… Вообще же речи российских должностных лиц, обращенные к населению Украины в ту пору чем-то напоминали риторику какого-нибудь опытного соблазнителя, который не прочь, чтобы дело сладилось, но не желает нести ответственность, и потому избегает говорить прямо…

Тех, кто восприняли тогда эту вежливость за нечто большее, оказалось немало… Многие из них осели в Москве – в качестве эмигрантов, изгнанных с исконной русской земли, брошенной теми, кто мог бы ее защитить и стремительно теперь утрачивающей свою русскость. Сложно сказать, лучше ли жилось сто лет назад по берлинам и парижам нашим соотечественникам, бежавшим от большевиков. Тоже, конечно, непросто… Чужой народ, чужой язык. Хотя и значительная часть тех наших беженцев языками владели. Но все же. Даже генералы вынуждены были становиться грузчиками, таксистами, поварами, кур разводить и прочее… Но тогдашние французы хоть не выселяли наших эмигрантов обратно к большевикам. А нынешние, московские, «французы» – бывает, что и выселяют. Правда, теперь многих может спасти то, если в Москве обнаружатся родственники, могущие зарегистрировать. А еще лучше, если, допустим, какой-нибудь бежавший от украинских нацистов специалист по Пушкину или по «серебряному веку» окажется заодно хорошим строителем или сантехником…
В общем же положение таково, что смотря по случаю тут, в Москве, известный советский фильм «Бег» по Булгакову, в котором в одном из эпизодов наши эмигранты с турецкого берега с тоской смотрят в сторону России, приходится ловить себя на том, что пребывая теперь в Москве, тоже, как и они, хочешь в ту любимую нами Россию, которую и в нынешней Москве уже не так-то просто найти…

Впрочем, при том, что в здешней жизни, на ее поверхности, уверенно «командуют парадом» те, кто запросто могут обмануть и обобрать, и при всем, казалось бы, поглотившем уже эту жизнь всепроникающем «менеджменте», даже и тут, в Москве, где-нибудь в городских глубинах, время от времени попадаешь на каких-нибудь добрых людей, «менеджментом» не затронутых…

Конец света

Недопонимание между теми, кто сегодня живут в России и теми, кто приехали в Россию с Украины возникает и по причине того, что на Украине «конец света» уже наступил, а в России еще нет.
И потому в России, несмотря на обглоданность ее по краям, в условиях, когда все еще, как говорил гоголевский персонаж, «хоть полгода скачи, ни до какой державы не доскачешь», продолжают жить прежней жизнью: зарабатывать деньги, делать карьеры и надеяться на лучшее… Правительство продолжает работать, военные маршируют, писатели пишут книги, пропагандисты пропагандируют… – и все верят в лучшее, и надеются, что если что – «броня крепка и танки наши быстры» и так далее. Что же касается недобрых симптомов и общей «прогрессирующей деградации» – то все это, ради душевного спокойствия, стараются не замечать. Кстати, с наличием все еще существующего в России государства, связан и бюрократизм, поражающий всякого прибывшего с Украины, – который объясняется тем, что в России потребности государства продолжают воспринимать всерьез. Тогда как на Украине то, что называется государством, занято, в основном, продвижением антироссийских проектов (с подачи Запада и в собственных интересах его «колониальной администрации»); остальные же вопросы, которые надлежит решать государству, решаются тут неформально: или за взятки, или – если речь идет о нормальных людях – по совести.
На Украине жизнь уже проходит на той апокалиптической стадии, когда на этой некогда русской земле «России уже нет», и даже церковные люди, под напором наседающих на них украинских «шариковых», вынуждены «страха ради иудейска» утверждать, что их церковь ни в коем случае не русская…
И потому многим выходцам с Украины, житейская суета, поглощающая россиян, на фоне и их затухающей жизни, кажется чем-то безумным…
Наверное, примерно такими глазами воскресший Лазарь смотрел на своих земляков…

Месть

Иногда услужливое воображение рисует мне времена, когда в мои родные края, на Украину, снова вернется Россия. И мысли мои при этом всякий раз невольно сползают на некоторых будущих ее граждан, а нынешних моих благополучно фашиствующих земляков, которые по такому случаю с «легкостью необыкновенной», как говорил гоголевский Хлестаков, наверняка поменяют свою политическую ориентацию и спрячут до поры присущую им русофобию глубоко в карман, как держали они ее там до украинской самостийности, в советские годы, когда, кстати сказать, вовсе не бедствовали и своего, как говорится, нисколько не упускали… Тем более, что местность, где я прежде жил – Центральная Украина, северный предел исторической Новороссии, – известна своей «многовекторностью», и примечательна, кстати, тем, что именно тут базировался в свое время известный атаман Григорьев, прототип кинематографического пана-атамана Грициана Таврического.

Среди прежних моих знакомых – в большинстве своем политически безразличных или нормально относящихся к России – было несколько активно «украинствующих» персонажей. Все они были довольно уже приличного возраста, советского еще «разлива», и все, подцепив где-то свое «украинство», активно его разносили. Если разговор с собеседником переходил на политику, то непременно ругали Россию и ее власти, все украинские проблемы склонны были объяснять российскими кознями; а если разговор затягивался, то старались вдобавок втиснуть в него какой-нибудь поучительный исторический экскурс, который опять же сводился к злодействам России, – воспроизводя своими словами наработки новейших украинских историков. Думаю, все это у них началось с какой-нибудь бесплатной русофобской газетенки, которые во множестве распространяют украинствующие партии, особенно перед выборами. Все эти персонажи, как правило, были друг с другом знакомы, тесно между собой общались, кем-то организуемые и поощряемые; в нужный момент все они, как по команде, дружно вливались в перспективные антироссийские партии, в паруса которых начинал дуть западный ветер… Этим они разительно отличались от своих «пророссийских» оппонентов, – разрозненных,  всеми оставленных и лишенных всякой поддержки, – опорой которых служили только их души, противившиеся гнусной украинской ереси. И вполне возможно, что кто-то из моих украинствующих знакомых или из их «побратимов», в пору их наивысшего торжества, наступившего после «евромайдана», донес на меня «органам». Тем более, что «органы» очень о том всех просили, развесив повсеместно информацию о необходимости выявлять «бытовых сепаратистов», то есть тех, кто симпатизируют России, и указав номера телефонов, по которым, в случае выявления, можно сигнализировать. В общем, кто-то из этих персонажей, скорее всего, деятельно поспособствовал моему изгнанию за пределы их почти что европейской державы, а остальные наверняка этому сильно сочувствовали.               

Когда, надеюсь, я смогу вернуться домой, то ведь придется со всеми ними встречаться, здороваться, разговаривать… По-христиански, конечно, все полагается прощать. Это само собой. 
Однако, прощая, не мешало бы в воспитательных целях хоть как-нибудь их взбодрить, заставить подумать о содеянном. Ведь согнали с места массу народа и вынудили скитаться по чужим краям. А многих и на тот свет отправили… А то ведь душевно по этому поводу даже не пошевелятся. Придумают себе какую-нибудь успокоительную, самооправдательную версию, ею все объяснят – и спокойно будут жить дальше. А обо мне решат: погнался в Россию за длинным рублем или еще за чем-то… Нет, даже если по-христиански рассуждать, то это им не полезно…
Надо бы хоть как-нибудь пошутить с ними по этому поводу…
Впрочем, мое неуемное воображение обычно не долго задерживается на благостной картине будущей Украины, развернувшейся лицом к России и населенной мирными «добродиями», держащими в одной руке поднос с хлебом-солью, а другую руку, с неизменной фигой, прячущими в кармане, что делает их похожими на официантов или лакеев… Ибо с воображением начинает спорить трезвый рассудок, и, судя по тому, куда у нас пока что все клонится (если не сказать – катится), украинские декорации в ближайшее время сильно не поменяются, разве что челюсти тамошнего режима немного ослабнут, лишенные внешней подпитки, – что, может быть, позволит мне возвратиться домой хотя бы на птичьих правах. И разговаривать со мной будут, скорее всего, с позиции силы и морального права, тогда как мне, наученному горьким опытом, придется помалкивать или юродствовать.
– Слава Украйини! – поздоровается со мной провокационно какой-нибудь из моих украинствующих знакомых.
– И Вам не болеть! – отвечу ему приветливо, но по-русски (если ситуация с языком не поменяется, буду назло им всем всегда отвечать по-русски).
– Так чый Крым?! – достанет мой собеседник откуда-то из недр своих шаровар второй заготовленный разящий предмет.
– Крымчан, – уклончиво отвечу я, – ну и ваш, конечно, и мой; и Москва с Петербургом, Урал, Сибирь, Дальний Восток – тоже наши; и Киев, Волынь, Одесса – все это наше, единое и неделимое… Но если вам очень уж хочется разделиться – тогда Крым, конечно, российский…
Ну а дальше мы, скорее всего, поругаемся, желательно чтобы лишь на словах и без юридических последствий…
Правда, если бы нынешние наши поколения, мнящие себя наследниками великой державы, были бы духовно готовы к тому, чтобы принять помощь Божью, то мы могли бы надеяться на то, что в дело вмешается Бог, дав нам еще возможность продолжить наше историческое бытие в национальной полноте и единстве. Тогда и настроение у моих украинствующих собеседников было бы, конечно, не столь победное, и были бы они настроены больше к тому, чтобы все забыть и замять. В таком случае  можно было бы и пошутить над кем-то из этих «добродийив», для его же вразумления и пользы.
Тогда бы я поздоровался первым.
Сказал бы, например:
– Здрастуйтэ! – если языковая ситуация возвратиться к нормальному состоянию, то почему бы не вспомнить о правилах приличия и, из вежливости, не подстроиться под язык собеседника…
А он, кто-нибудь из них, мне ответит:
– Доброго дня! – Все они до скончания века будут принципиально разговаривать по-украински, стараясь, по возможности, придерживаться того, что им подсунули в качестве их литературного языка, со всеми новоизобретенными его вариациями.
– Як здоровъя? – спрошу я, допустим, дальше…
– Та ничого… – а, может быть, станет рассказывать о здоровье, если со здоровьем какие-то проблемы.
– А я оцэ побачыв вас, та й вспомныв, що вы мэни на днях снылысь.
– Да?! И шо я робыв?
– А застолье якэсь було… Вси про щось пъянэньки говорять… А вы сыдытэ такый задумчывый, и ни з того ни з сього – як заспиваетэ : «Я люблю тебя Россия, дорогая наша Русь…» – колысь писня така була, по телевизору постоянно крутылы, Зыкина спивала, помнытэ?
Он, словами или кивком подтвердит, что помнит.
А я продолжу:
– А тут коло вас хтось рядом сыдыть, и кажэ: «Не-е! Давай щось  другэ!» – и хочэ вас остановыты. А вы так розспивалысь, що рукою його так виддвыгаетэ, а потим тою ж рукою його губы аж зжалы – щоб нэ мишав, дав доспиваты… Сам нэ знаю, чого такэ прыснылось…