Голоса Кармадона (отрывок)

Сергей Бодров-младший вместе со своей съемочной группой бесследно исчез в Кармадонском ущелье при сходе ледника Колка. Режиссер, талантливый актер и сценарист остался в наших сердцах живым символом, героем из прошлого, а героев не принято забывать.
«Голоса Кармадона» – вольная интерпретация тех событий, смелый ответ на вопрос миллионов людей: «А что, если Бодров еще какое-то время боролся за жизнь под толщей льда, камня и грязи?» Была же у него хоть какая-то вероятность спастись? 
Эта книга – своего рода посвящение светлому жизнерадостному человеку, малая дань за все, что он для нас сделал. 

ПОБЕГ ОТ ДЬЯВОЛОВ КАРМАДОНА

На кавказско-российской границе у бетонных блоков двухэтажной постройки, вросшей в рассеченную трещинами белую от извести землю, переминались с ноги на ногу сотрудники правопорядка, без особого интереса вглядываясь в широкоформатную полосу дороги. Ранее сентябрьское утро 2002 года не предвещало ничего хорошего – все пути в свете военных событий в Чечне были наглухо перекрыты, строгий пропускной режим создавал колоссальные автомобильные пробки. Исключением являлся промежуток между четырьмя и шестью утра, именно тогда и показалась процессия с московскими номерами. От поста отлепился один из гаишников и, придерживая за узду автомат, направился к шлагбауму, у которого остановился мини-автобус, а следом – четыре массивных, возможно даже бронированных, джипа.
Капитан, поигрывая полосатой выщербленной палкой, наверняка, его ровесницей, устало и чуточку лениво, что, видимо, полагалось по статусу службы, поинтересовался:
– Куда направляетесь? 
– В колонию, – отозвался водитель автобуса, выбивая из пачки худую длинную сигарету. Его спутник в спортивном костюме что-то с энтузиазмом черкал, не обращая внимания на постового. 
Гаишник заглянул в салон и присвистнул от вида полусотни коробок, сумок и чемоданов с раздутыми животами.
– Оружие, наркотики есть? – и, не дожидаясь ответа, повел автоматом,– на выход давай. И дружка своего прихвати. Чего он там копошится с бумажками? Поэму кропает?
– Вообще-то, сценарий, – признался смущенно голубоглазый мужчина, отправляя рукопись в раскрытое жерло сумки с испуганно вздернутым, как перископ, объективом видеокамеры. – Бобров Сергей Викторович, – представился он, одаривая капитана очень доброй и светлой улыбкой, от которой тому даже стало как-то неловко и совестно – шутка ли, всенародного любимца едва за преступника не признал. – Вас должны были предупредить о нашем визите. Мы действительно держим путь в сторону женской колонии. Первый день съемок запланирован именно там.
В тренировочном костюме, кепке и темных очках режиссер с оптикой походил немного на киллера. Неудивительно, что и в колонии, расположенной на окраине Владикавказа, его не сразу признали.

Встреча происходила в колоссальном скоплении охраны и милиции. Заключенных, от которых их охраняли, не было видно, тем не менее, напряжение гуляло по плотным рядам. Даже автоматчики на вышках – и те нервничали, меряя шагами неуютные гнезда. Может, им открывалось то, что ускользало от остальных? Или это чутье, острая коллективная мысль, развеянная в сумрачной выси? Бобров, оглядывая негостеприимные окрестности, терялся в догадках. Котельная, бараки, какие нигде не увидишь, броские плакаты и транспаранты у ворот КПП, старые афиши, в том числе и с его первыми фильмами у вдавленного в землю здания с выцветшей от времени надписью «кино», – все это завораживало и одновременно пугало. Стойкая атмосфера девяностых как нельзя лучше подходила к запланированным на сегодня съемкам. 
Кинематографисты прошествовали к главному корпусу, и только там были тепло приняты администрацией. И хотя они не разобрали ни слова из вступительной речи начальника отряда Светланы, глава исправительного учреждения, лысоватый мужчина при галстуке, проводя гостей по мрачным коридорам строения, пояснил причину всеобщего напряжения:
– В последние годы у нас все больше молодежи – 20-30-летних девушек. Еще одна тенденция – рост числа осужденных за невыплату алиментов в пользу детей. Эта категория не задерживается – сроки их нахождения в неволе от двух до четырех месяцев, изредка – шесть. Многие, освободившись, вновь попадают к нам. Эта группа является самой опасной, – оглядываясь на женщину с обезображенным лицом, заметил «мистер галантность», как его мягко окрестила, пряча глаза, все та же утонченная «Золушка» в скромном, почти монашеском одеянии. Они пускают в ход когти, когда их доводят до крайности. За каждую такую выходку нарушителя ждет ШИЗО, но девушек с малыми сроками это не останавливает. Мы вынуждены проводить политику запугивания, чтобы избежать беспорядков и бунтов. К счастью, к вашему визиту мы усилили охрану и полностью расчистили северный блок, с которого вы, скорей всего, и приступите к съемкам.

Несмотря на все старания администрации, работа шла тяжело. Режиссер заставлял переснимать одно и то же шесть раз, заверяя, что «сейчас точно получится, как я планировал». К вечеру почти половина отснятого материала покоилась в сырых картонных коробках. «Все брак, выносите на улицу» – подливал масла в огонь помощник Боброва Лыков, но наружу никто не спешил, опасаясь огромных облаков, отравленных чернильными кляксами. Молнии, пронзая обильно повалившую изморось, все ближе подбирались к баракам, превращая производственные зоны в полигон для демонстрации силы. Актеры, выйдя на дымовые процедуры, щупали взорами неказистые крыши строений и брошенные участки земли, исполосованные колючей проволокой. Вдалеке, за пределами колонии, едва угадывались неказистые короба склепов и редкие великаны-кресты, покорно склоненные к ограждению кладбища.
– Ну и панорама здесь. Ужасы только снимать, – раздался низкий голос одной из актрис в грубой тюремной робе, пошитой специально для съемок. 
Запалив сигарету, к ней вышел Бобров.
– Скоро закончим, – успокоил он, морщась от дыма. 
Невидимая сила пропорола пространство божьим гвоздем, образовав страшные трещины, они принялись кроить губительную мрачную синь на осколки, грозящие вот-вот посыпаться на людей. 
– Видите? – с энтузиазмом воззвал режиссер к испуганным грохотом дамам, – с этой сцены и начнем экскурсию по тюрьме.

После так называемой экскурсии, когда камера, словно призрак, пронеслась через ворота КПП над залитыми дождем дощатыми переходами к центральному сооружению из красного, местами обугленного кирпича, поднялась, следуя за Светланой к заключенным, и притворилась одной из них, приступили к ключевому эпизоду.
«Что вы можете сказать о Елене?» – допытывался у смуглолицей тихони мужчина с задатками начинающего режиссера. По сюжету он влюбился в наркокурьерку. Сокамерницы о ней отзывались с неохотой, поэтому «режиссер», подозревая неладное, едва справлялся с видеокамерой, на которую снимал серых, как мыши девиц. «Да ничего особенного, в первый же месяц узнала, что в коллективе верховодит Иуда. Она сдавала нас с потрохами, но ее отчего-то побаивались, я думаю, ее покровителей или богатеньких клиентов. Терпение лопнуло в прошлую пятницу, когда мы решили устроить ей «темную». «И в тот же день она бесследно исчезла?» Холодный взгляд мулатки обжег дознавателя: «Ее выкрали, потравив сонным зельем половину охраны». 
– Все, стоп, – проговорил не слишком удовлетворенно Бобров. – Исчезновение этой дамочки не получится снять. В аренде вертолета, что мы хотели задействовать, отказали. Я планирую воспользоваться рядом псевдодокументальных кадров. У кого-нибудь есть возражения?
Светотехники, выждав минуту, потушили белые полотна экранов и приступили к сматыванию змеевидных кабелей. Глядя на их усердную работу, вся творческая группа вместе с актерами потянулась на выход. Переступая через ползучих гадов, к Боброву направился мнимый режиссер с пустышкой-камерой. Выглядел он болезненно. 
– Нездоровится? – поинтересовался Бобров.
– Ерунда. На меня плохо действуют тюремные стены. Как-то здесь душно, тоскливо, знаешь ли…
– Не привирай и не льсти себе, Слава, на тебе же лица нет! Доберемся до гостиницы, прими антибиотиков и ложись спать. У тебя завтра – заслуженный выходной.
– Я что, один там останусь?
– Почему же один? Тебе составит компанию Леночка. Можешь не волноваться, – поспешил успокоить Бобров, – с ней все в порядке: отделалась парой царапин и синяков. 
В погоне за натуралистичностью Лыков выгнал реальных девушек-заключенных под проливной дождь, заставил их избивать наркокурьерку, и той это едва не стоило жизни. «Она не тянет на них! – объяснял свои действия второй режиссер, обводя пальцем обитательниц исправительного учреждения и останавливая его на торговке наркотиками. – Ее сокамерницы встали на путь исправления, а наша актриса все еще остается убийцей с воли. И потом, ее выходки смиренно терпят, опасаясь каких-то там покровителей, да ее давно раскрутили бы на правду или прижали к ногтю! В тюрьме себя так не ведут! Вспомните ее надменный вид до этой сцены и сравните с теперешним…». На Елену было больно смотреть: спутанные грязные волосы, блеклое лицо с рассеченной губой и угли-глаза с немым вопросом: «За что?». Ее заступник выглядел не лучше – извалявшись в грязи, он походил на бомжеватого ветерана войны. «Мне кажется, ты слишком увлекся достоверными кадрами» – говорил, утираясь, Бобров. «Я лишь хотел показать тебе разницу, чтобы было с чем сравнивать» – пожимая плечами, ушел от ответа его теска, Сергей.

***

Будильник запнулся при первом трезвоне от того, что Бобров отправил его кувыркаться под стол. Загнав резкое словцо под подушку, он с неохотой поднялся. Не найдя тапочек, босой прошлепал к телефону, хрипло пробурчал что-то в трубку. Вместо привычного «собирайтесь» вышло растянутое по слогам «убирайтесь». На другом конце провода спорить не стали и повесили трубку. «Надо доверять второму режиссеру, это единственный человек, который видит картинку в целом. У него такая профессия: он должен уметь выжимать из людей все без остатка».
– Скверное, но необходимое качество, – проворчал, зевая Бобров.
«С другой стороны, чтобы снять первоклассный фильм, душительство необходимо. Это лучше, чем просто орать». «Да что ты знаешь об этом? Ты ведь не превышаешь на помощников голоса», – вступил с собой в спор режиссер. «Ну и что, зато на съемках тишина и покой, почти семейная идиллия». Кстати, о семье…

Бобров спустился в холл к администратору и попросил найти способ связаться с Москвой. 
– Простите, но у нас только местная связь, – дежурно улыбнулась женщина в накрахмаленном переднике. – Как совет, найдите солдатиков, что подрядили обеспечивать вас всем необходимым. 
На их поиски ушла уйма времени. Лучше бы он кофе попил или помог собраться коллегам. Они сейчас стаскивали вещи на первый этаж. Он же мерил шагами площадку около входа, впиваясь взглядом в залитый солнцем горный пейзаж, хорошо просматриваемый через стеклянные двери. На его фоне траурного цвета джипы, буханки-уазики, мини-автобус и даже увешенный антеннами военный КамАЗ выглядели почти что игрушечными. Колонна полнилась все новыми автомобилями, в основном, легковушками с местными жителями, согласившимися сниматься в массовке. Предстояло запечатлеть всего одну сцену, так что кинодеятели рассчитывали вернуться часам к четырем и отпраздновать день рождения Потапова – актера второго плана, который вместе с солдатами еще рано утром укатил в ближайший аул. «Неужели, чтобы накрыть чертов стол, он решил сорвать все, что мы запланировали?» – переживал режиссер. К нынешним съемкам Бобров готовился тщательно. Знал, что либо это будет победа, либо полное поражение. Сниматься не хотел в принципе – собственное существование в кадре казалось фальшивым. Но отец – видный кинорежиссер уговорил его не зарывать талант в землю. «Ты можешь оставаться автором сценария, режиссером и одновременно играть одну из ролей». «То есть как кофе в пакетике – три в одном?». «Ты взялся за серьезное кино, – продолжал невозмутимо отец. – Философско-мистическая притча о жизни двух друзей. Романтики, путешественники, авантюристы… Прекрасно! На таких всегда клюет зритель. Только прошу, убери мистику, если не хочешь испортить картину». «Вы собираетесь снимать “другое кино”? – выспрашивали в тот же день у Сергея корреспонденты. – Ваш отец…» «Я его уважаю и очень люблю, но у меня собственный взгляд на вещи, и да – я не артист, так что эта роль, надеюсь, последняя». 
– Сережа, идешь? – поторапливала его кудрявая девушка с выразительным, очень красивым лицом, словно пересаженным в тело мужчины. Она никогда не носила платья, предпочитая недорогую одежду из секонд-хенда. Возможно, поэтому ее не воспринимали всерьез, даже звали не по имени, а просто Хлопушкой. Собственно, работа у нее состояла в том, чтобы щелкать нехитрым крокодилоподобным приспособлением и называть номер дубля. По совместительству она выполняла мелкие поручения, вроде «подай-принеси».
Бобров, поглощенный размышлениями о фильме, отце и дотошных корреспондентах, не реагировал на вопросы, стараясь выйти на связь с любимой женой Оксаной. Телефон, похожий на военную рацию, работал с переменным успехом и напрашивался на то, чтобы его сбросили с какой-нибудь верхотуры. 
– Все ждут только тебя.
– На самом деле нас троих, – поправил ее один из техников, вынося перекормленные чемоданы и делая знак начальнику, что все, хотя и с запозданием, выполнено. 
Бобров еще раз проверил обвес военных штанов: ножик, компас, фонарик и куча всяческой мелочевки забивали карманы. «Оделся, как на военные сборы», – укорил себя режиссер, чувствуя необъяснимую тревогу.

***

В пути сценарий изрядно распух, приняв разлинованных собратьев с расширенными диалогами. Тетрадные листы чувствовали себя неуютно в гостях у машинописных страниц – все время падали под ноги водителю. Неотрывно глядя на дорогу, он штамповал их канцелярской пятой и сокрушался по всякому, даже самому незначительному, поводу:
– Представляешь, на выезде со стоянки повис на бугре. А глушитель видел? Чуть с корнем не вырвал! Пришлось искать новые хомуты. Хорошо, что вы четыре часа собирались – успел сгонять в магазин и обратно. Заодно сварочный аппарат у них одолжил – вдруг чего приключится. От Москвы ехали без поломок, но кто его знает, как поведет наша развалюха на бездорожье. У нее малый клиренс, на кой она вообще здесь нужна? Я понимаю – вместительность, да, но на буераках автобус может перевернуться, и что тогда – МЧС вызывать?
Бородач, осознав, что режиссеру все это неинтересно, воззрился на машины сопровождения. Они шли впереди, бросая красно-синие блики на лобовое стекло. Легкая дымка тумана стелилась вдоль дороги, в пойме, и напоминала перину. Испуганная мелкая живность со страху сигала в низину и бесследно исчезала в тумане. 
– Чего они тащатся, как улитки?! – не выдержал бородач и нажал на клаксон, мстительно добавив, – я их протараню к чертям!
– Вот так говорят люди с малым словарным запасом – заметил, отрываясь от записей Бобров. – Необходимо его расширять, выходить за рамки водительской темы. У меня вот в «Братишке» есть сцена…
– Уж больно кудрявая! – заметил водила, грозя прострелить шины гаишникам. – Другой бы остановился и высадил парня с обрезом на обочине мертвой дороги. 
– На войне понятия «друг» и «враг» четко очерчены, известна цена человеческой жизни, а в мирное время за одно бранное слово могут покалечить или убить. И водитель в тельняшке, скорей всего, это знал. Он чувствовал, что перед ним человек со словом закона, справедливости что ли… 
– А сам-то служил?
– Только в кино, – пожал плечами Бобров.

По прибытии на место съемок решили сделать несколько кадров со склонов, где ютились жилища местных жителей. Кинематографисты, не привыкшие к перепадам температуры, давления и ощутимым физическим нагрузкам, то и дело останавливались и бросали баулы с техникой на каменистые проплешины гор. Бобров в такие минуты кругами ходил вокруг перекурщиков и поглядывал на окрестности, одобрительно кивая в такт музыкальным аранжировкам для фильма, беспрестанно крутившимся в миниатюрных наушниках. Кармадонское ущелье выглядело даже лучше, чем ему обещали. Нетронутая человеком земля завораживала живописными долинами, горбатыми сопками и целебными водами. 
Набредая на тугие струи, мощные, как сжатый кулак, и холодные, будто промороженная сталь, группа пила из них жадно, не в силах оторваться. 
– Смотри, еще один ключ, – обрадовано воскликнул тучный мужчина и, удивительно быстро перебирая ногами, направился к крохотному фонтанчику. 
– Тебе, Василий, везет, идешь почти налегке, – заметил Бобров, стаскивая с ремня пустую армейскую флягу.
На восхождение, помимо Боброва отправилось четверо: второй режиссер Сергей Лыков, оператор-постановщик Петр Ильин, директор картины Василий Денисов и Хлопушка. От навязчивого омоновского сопровождения отказались, хотя это было непросто.
– Вечно путаются под ногами, – сетовал Ильин. 
– В горах всякое может случиться, – нагнетала страху Хлопушка. – Люди бесследно исчезают или их находят, но уже мертвыми…
– Молчи, женщина! – прикрикнул на нее толстяк. По его грозному виду нетрудно было догадаться, что все его недовольство – лишь ширма, камуфляж, за которым прятался пугливый и всем недовольный человек. 
– Ты с ней помягче, – попросил в приказном тоне Бобров, с двойным усердием закручивая колпачок фляжки.
– А что я такого сказал? – удивился Денисов.
– Не слова приносят беду, а направленная, как острие ножа, мысль. Ты на нее так посмотрел – будто проклял. Что до сопровождения, – Бобров повернулся к Ильину, – ты забываешь о технике безопасности, об элементарных вещах, которыми полны горы. Не хочу читать лекцию – не для того собрались, но запомните – горы не прощают ошибок.
– Это каких же? – удивился директор.
– Да хотя бы того, что мы не взяли воды, – режиссер потряс только что наполненной фляжкой и, подхватив увесистую сумку, отправился к облюбованной точке на гребне холма.

Перед ними развернулась эпохальная картина ярко-зеленого ущелья с еле заметной дорогой внизу, где рысцой бегали кони и суетились киношники. Гаишники и омоновцы бродили вокруг – благо твердь прогулкам способствовала. А вот наверху скудная растительность, щедро разбавленная мелкими и вполне себе увесистыми булыжниками, мешала уверенно стоять на ногах. Боброву приходилось продвигаться небольшими шажками и следить за тем, чтобы не сорваться вниз, прямиком к Потапову. Его машина, пугая четвероногих скакунов, остановилась возле артистов конного театра. Поторапливая коллег, то и дело хлебавших воду из мини-бутылочек, Потапов сыпал указаниями или советами – разобрать его речь не представлялось возможным. 
– Чего он там панику наводит? Потап! – голос Боброва, непривычно громкий и раскатистый, разнесся над ущельем и некоторое время висел над их головами, точно пришпиленный к облакам.
– Не слышит он тебя, – буркнул Лыков и вонзил в каменистое крошево треногу-камеру, – давай снимать, пока погода потворствует.
Бобров наладил колеблемое ветром светоотражающее полотно, похожее на уменьшенный парус самодельного судна. Повел рукой в сторону буйных коней:
– Животных зритель должен услышать, почувствовать, прежде чем увидеть в первозданной красе. – Он развернулся к солнцу, зажмурился и добавил: – Поехали… 
Один из актеров внизу как по команде заголосил.
– Ну как тут работать? – протянул раздраженно директор, поведя щекой так, будто пытался преодолеть судорогу. – Выгоним его из фильма? – предложил он с надеждой.
– Ты что, Василий… – подал голос оператор.
– Снимай! – настоял грозно Бобров.

Работа шла тяжело. Небо укрылось серыми тучами. Так что, когда спустились, успели отснять всего одну сцену, где из армии в аул возвращался Ильдар – тот самый голосистый актер в нарядной форме, в орденах и медалях. Сцена получилась живой и вызвала у директора картины теплые чувства. В знак примирения он предложил Ильдару Потаповского коньячку, но тот отказался. 
– Как знаешь, – фыркнул директор и отправился к имениннику. Тот перебирал содержимое багажника, бережно укутывая глиняные бутылки в одеяло, словно реликвии. 
– На всех хватит! – обрадовал поддатый актер, демонстрируя запасы спиртного. – Ну что, я – к себе, все подготовлю? 
– Погодь! 
Потапов, заметив суровое лицо директора, захлопнул багажник.
– Я просто хвастался.
– И шут с ним! Все равно съемкам – конец. С тобой двинем. И это – Хлопушку нашу бери. 
Где-то в горах прогремел выстрел. Черные кудряшки выпали из-под вязаной шапочки Хлопушки. Она обернулась к директору с немым вопросом: «Что это было?». Денисов, пожав плечами, услужливо открыл для нее дверь. Спустился взглядом до отворота короткого пальто, когда она садилась в машину. Из-под него выглядывал безразмерный мужской свитер. «Ты его у нашего режиссера одолжила?» – хотел схохмить развязный после выпитого мужчина, но промолчал, встретив грозный взгляд Сергея Боброва.

– Поехали, – скомандовал зло Денисов.
– Постойте, а я…
С минуту режиссер стоял, раскрыв рот и жадно дыша, провожал взглядом машину. А, ведь, мог ворваться в один из грузовиков размером с пожарную каланчу и двинуть следом, начхав на погрузку. Подрезать легковушку, выбросить из нее директора и объяснить, что подобные выкрутасы в дальнейшем будут наказываться. Наверное, так мог бы сделать его персонаж, Саша, ради встречи с Ильдаром, который прострелил ему обе ноги и бросил подыхать в яму. Бобров впервые использовал в этой сцене псевдодокументальные кадры. Другой возможности объяснить зрителю, каким образом мальчик-бродяжка вытаскивает из ямы взрослого человека, не нашлось. В привычную канву Бобров вплетал новые для себя элементы – фантастические, сказочные, философские, не зная, что в итоге получится – притянутая за уши мистика, которую можно будет крутить только дома на белой простынке или шедевр, доступный для понимания избранным. «В таком случае простыня, не выдержав метаний световых пятен, порвется» – хмыкнул Бобров и знобко поежился. 
– Давайте уже паковаться и ехать в гостиницу, – ворчливо потребовал режиссер, поворачиваясь к Лыкову. – Я не собираюсь здесь ночевать. Отправь кого-нибудь в горы за аппаратурой. Да скажи, чтобы не тянули резину – дождь собирается.
– Сергей Викторович, – обратилась к режиссеру одна из актрис. – Там кони, – она указала пальцем в сторону низины, – будто сбесились! 
В пойме, меся грязь копытами, действительно шарахались жеребцы. Взмыленные наездники тщетно старались успокоить животных, но те с диким храпом вставали на дыбы, грозя их затоптать.
– И ведь только что были спокойные, – сокрушался осетин в прокопченной то ли дымом, то ли порохом черкеске с богатым меховым отворотом.
– Что-то чувствуют, то, что нам знать не дано, – резюмировал режиссер и ласково позвал к себе ближайшего скакуна. Жеребец то ли устав от нападок актеров, то ли смирившись с тем, что все его усилия тщетны, прошествовал к Боброву с таким видом, будто признал в нем истинного хозяина.
– Вот те на! – удивленно хохотнул осетин в редкую клочкообразную бороду. – Может, вы и у нас согласитесь работать?
– Смотря сколько предложите, – уклончиво ответил Бобров.

***

На сборы ушло менее часа. Первые машины, большие и неповоротливые, тронулись с места незадолго до первых капель дождя, принесенных резкими порывами ветра. Следом за ними увязался автобус, с которого Бобров спрыгнул в последний момент, увидев, как из багажного отделения Лыковского джипа высыпается съемочное оборудование. 
– Помощь нужна, командир? – предложил, делясь позитивом, Бобров, помня, что второй режиссер проходил службу в Афганистане. Лыков угодил в бригаду спецназа, в которую входил «мусульманский батальон», что в 1979 году брал дворец Амина – в нем служили в основном таджики и узбеки. «Захватить дворец и ликвидировать афганского диктатора было непросто – вспоминал как-то Лыков, – до сих пор некоторые участники тех событий считают операцию чистой воды авантюрой. И я, кстати, тоже, хотя в ней не участвовал. На вопрос «страшно ли было?» признаюсь, – из кабины машины войны не видно. Только слышен рев мотора и пули, что щекочут доспехи, развешенные на броне. А вот когда выходишь наружу и топчешь чужую песчаную землю с риском подорваться на минах – ловушках, при каждом шорохе залегаешь пластом, прячась за камни, разбиваемые врагом из крупнокалиберных орудий, быстро осознаешь, что живыми вернутся не все».
Лыков – рослый, немного сутулый крепыш с привычкой прятать сигарету в кулак и при этом сворачиваться над ней как эмбрион, словно боясь схлопотать шальную пулю или получить нагоняй от начальства, встретился Сергею Боброву после премьеры «Военнопленного» на так называемой ветеранской алее, где кучковались такие, как он – брошенные и всеми забытые осколки войны. Что-то в его поведении и мимике показалось знакомым. Нет, он никогда не вел полуголодную жизнь и курил не таясь. Да и комплекцией явно уступал командиру с грубым шрамом на все лицо. Тем не менее, Бобров увидел себя, точнее какую-то часть себя, что не позволила отцу развестись, наперекор его уговорам пошла служить в армию и обрела то, чего ему всю жизнь не хватало, а не хватало многого, ведь его воспитывать было некому. Отец месяцами пропадал на работе, оставляя несовершеннолетнего сына на попечение бабушки. Та, понимая, что не в силах заменить Сергею родителей, советовала найти ему человека со схожим внутренним миром, и Лыков оказался как раз таким – совершенно простым, понятным и, главное, надежным. Проработав какое-то время у Боброва начальником безопасности, Лыков бесследно исчез. Но через год появился –счастливый, цветущий, в компании молоденькой девушки. «Не знал, что ты обучался крутить кинокамерой», – удивился Бобров, проверяя портфолио, с которым он и пожаловал к старому другу. «А ты думал, я только головы мастер откручивать?» – ухмыльнулся Лыков, сторонясь своей пассии – видимо, чтобы не напугать своими армейскими подвигами. «Возьмешь меня снова к себе? Только на этот раз режиссером?» У Лыкова отлично получались военные кадры, так что они быстро сработались. 
Вот и сейчас они отлично справлялись, перекладывая тяжелые или габаритные пожитки вниз, а легкие, соответственно, наверх, по возможности ставя их плотно – так, чтобы вся конструкция была монолитной.
– По пути в Кармадонское ущелье ты обмолвился, что хотел посетить Грозный, зачем? Это как-то связано со сбитым в августе Ми-26? – спросил, растворяя улыбку, Бобров. Он не мог отвести глаз от раскрасневшегося лица командира. Багряный рубец, исчезающий за воротом куртки, поразительно напоминал ту самую молнию, что расколола небо на подступах в женскую колонию.
– В Чечне служат ребята из моего отделения – те, кто уцелел в Афганистане. Когда я узнал о сбитой вертушке, сразу прикинул – а не было ли в ней моих пацанов?
– А если и были? 
Тяжелый взгляд обжег Боброва.

И тут раздался оглушительный грохот. Словно гигантский спрут, он охватил ущелье со стороны ледника Колка и нахраписто двинулся к ним, сдавливая перепонки, будоража сердца и мозги, что отказывались верить в происходящее. Лыков, грубо запихнув водителя в кабину, приказал запускать двигатель. Машина, тряся боками, с пробуксовкой тронулась с места, теряя через открытые двери все, что с таким трудом загружали. Второй режиссер раньше других сообразил, что их жизни угрожает смертельная опасность. Техники, словно полевые манекены с ногами, вросшими в камень и руками – ветками таращились на источник шума. Работа их встала. Коробки, ящики, прожектора, лестницы остались лежать на закругленном грязно-сером участке земли. Этот пятак с заходом солнца окончательно потерял краски, потух, как прожектор под ногами одного из «манекенов». «Это война? Испытания? Река, слышится шум воды», – говорили они, перебивая друг друга. Происходящее казалось грандиозным шоу, неким вариантом телепередачи «Последний герой», где алчный расчет пожрать лучших участников разбивался об жесткие, наполненные драматизмом слова ведущего: «Вы все здесь умрете, если не начнете держаться друг за дружку». Но, как и в случае с «героем», единения не было и в помине: кто-то пытался растормошить оболваненных техников, кто-то заводил двигатель автомобиля и призывал всех ехать за Лыковым, а кто-то просто метался среди съемочного реквизита.
Бобров вовремя нагнал джип. Влетел внутрь, едва не попав под колеса, и сразу же повалился на сдвоенное пассажирское сидение. Лыков пизанской башней высился над водителем и что-то ему объяснял, тот отмахивался и орал как резанный. Транспорт нещадно трясло и раскачивало, так что Боброва подкидывало почти под самую крышу. «Пизанская башня», наполучав тумаков, опасно накренилась, но все еще продолжала стоять, заваленная со всех сторон железками, чемоданами и коробками. «За борт все лишнее», – горячился Бобров, изображая из себя экскаватор. 
Перед ними галопом промчались кони, едва не наскочив на капот, – комья грязи полетели в лобовое стекло, горячее ржание можно было почувствовать на расстоянии. Последним выскочил поджарый рысак с полуживым Ильдаром. Мужчину кидало из стороны в сторону. От ужаса и боли, он вопил, не в силах освободиться от поводьев. 
– Ильдар! – выкрикнул, едва не вылетев из машины, Бобров.
– Не ори, догоним, – пообещал водитель, активно орудуя ручкой переключения передач с набалдашником в виде черепа.
Но когда они прибавили газу, рысак взял правее в сторону штольни, куда бежало пятеро кинематографистов. Встав на дыбы, конь уперся в крутой каменистый подъем. Ильдар мешком повалился на землю. Киношники, что бежали к штольне, остановились.
– Захотели спасти его, дурни! – сокрушался водитель, круто выворачивая баранку. – Эти пещеры не имеют выхода наружу. Дохлый номер там прятаться. Но с другой стороны… 
– Даже не думай! К воротам рули, к туннелю! – почти рычал Лыков, чутко реагируя на малейший крен их четырехколесной посудины, которую несло, бурным потоком навстречу мини-автобусу, – правее давай! Осторожнее! Смотри, сейчас врежемся!
Снежный буран выбил задние стекла, стянул с людей головные уборы и отхлестал хороводом одежды, ошибочно принятой за людей. Перехватив у пассажиров дыхание, лишив их тепла и обездвижив, он, наваливаясь то слева, то справа, столкнул джип с теми автомобилями, что еще стремились добраться до спасительного туннеля. Тяжеловесный гигант, протаранив их, чудом удержался на плаву, чем вызвал у бури очередной приступ ярости. Теперь в ход пошли миниатюрные, почти игрушечные, машины ГАИ, всепролазные монстры ОМОНа, а на закуску груженый под завязку автобус, который вдруг встал на дыбы и перевернулся, преградив им дорогу. 
«Это конец», – только и успел подумать Бобров.