Тайная жизнь литераторов

История первая
ТЫ МНЕ ДРУГ?

Они сидели в кафе и говорили о том, что дружбой называют в нынешнее время нечто иное.
«Напечатали меня в октябрьском номере столичного журнала, – делился худощавый, взлохмаченный поэт, сверкая глазами. – Нежданно-негаданно стали звонить те, с кем я не только друзьями не был, но и в литературную тусовку не входил. И давай предлагать: “Встретимся. Расскажешь о себе. Какие планы? Когда сборник подаришь?” И прочее. Я намекаю, мол, некогда. Творю денно и нощно. Думаешь, хоть кто-то понял?»
«Как же, – добродушно хохотнул прозаик. – Такие себя только слышат, остальных мимо ушей пропускают».
«Вот-вот, – грациозно взмахнул поэт, словно невидимым пером в воздухе расписался под вышесказанным. – Поболтали обо всём: о переменчивости погоды, лунном затмении, пятнице тринадцатого. Подивились, что денег не хватает, но все как-то умудряются питаться, одеваться, издаваться».
«Очевидное невероятное, если задуматься, на каждом шагу, – вымолвил прозаик. – Стоит сказать в компании, что не пью, тут же оживляются и радостно наливают. Да так, что на скатерть проливают! Говорю – на диете. Начинают накладывать в тарелку куски пожирнее. Но попробуй намекнуть, что с деньгами туго… Вроде и голос у меня зычный. И слух у собеседников хороший. А ни ответа, ни привета».
«Когда надо перехватить до получки копеечку, всех словно ветром выдувает, – согласился поэт и фальцетом пропел: Опять финансы поют романсы. А никому и дела нет».
Прозаик иронично поинтересовался: «А, вообще, бывают лишние деньги?»
«Оксюморон, – сообщил поэт. – Лишние деньги – понятие нелепое в нынешнем обществе».
«О, да! – кивнул прозаик и пошутил: – Ода лишним деньгам. Это по твоей части»
«Ты тоже можешь поучаствовать, – дружески похлопал приятеля по плечу поэт. – Напиши эссе. Или рассказ на злобу дня».
Писатель усмехнулся и поинтересовался: «На злобу дня, говоришь? Это кстати. Но “revenons a nos moutons” – вернёмся к нашим баранам».
«Что касаемо “баранов”, поработать у меня так и не получилось, – ответил поэт. – Не дали. Зато долго и настойчиво грузили по полной. Даже мобильный нагрелся. Ну, хоть бы что новое, необычное, интересное, полезное. Всё то же. Всё те же. Вечные темы: слава, успех, зависть. Кто и кого подсидел. Что, где и сколько экземпляров издал. И во сколько вылилось? Словоблудили часа три. Я уже взмок. Посплетничали обо всех. Знакомых и незнакомых. И вот чувствую, сейчас рычать начну: “Какого ты мне рассказываешь о тех, кого я в жизни не видел? Или, наоборот, каждый день встречаю”. Но взял себя в руки. Хоть кому-то следует проявить дружелюбие, вежливость и выдержку. Самое обидное, что время выделил для дел! А тут слова, одни слова…
Звонят, когда только настроился на стихи. Образ возник. Слова правильные нашлись. Рифма сложилась. Ура! Пишу. Муза прилетела!
И вдруг звонят эти назойливые, приставучие, надоедливые “moutons”. Настойчиво так, угрожающе, напористо названивают по телефону или в дверь. Им, видите ли, надо срочно! А мне? Что делать? И пеняешь после: зачем ответил на “дружеский” звонок?»

Прозаик согласился: «У меня ещё веселее. Звонят незнакомые и просят рассказ прочитать. До них, мол, никто так не писал! Или о подобном даже не знал. Прочитать, отредактировать и протекцию составить. Удивляюсь, мол, куда протекцию? “В СП, – отвечают. – Вы же там”. Я в первый раз чуть со стула не упал. У меня около трёх десятков книг в известных издательствах! Я работаю с утра до вечера. Ночами пишу! А этот винегрет из пяти слов накропал и в большую литературу пропуск требует? “Но я же, – настаивает очередной служитель Муз. – От Всеволода Карловича Бубенчикова”. “ФИО сие мне незнакомо”, – вежливо сообщаю. “Как же так? Вы же с ним друзья! – прибавляет заговорщицки. – Это мой троюродный дядя. Значит, и мы в некотором роде …” “Родня? – недовольно подсказываю ему. – Друзья? Может, мне вас ещё в гости пригласить?” “А можно? – радостно восклицает племянник неизвестного мне троюродного дяди. – Я готов!” “Я не готов!” – ору. После подобных перипетий отключил телефон. Сижу. В себя прихожу. А ведь я до кульминации дошёл! А этот влез и даже не поинтересовался, могу ли с ним разговаривать в данный момент и вообще хочу ли. Даже не задумался, не отвлекает ли меня? И так сотни раз на день»
«Да, – согласился поэт. – Не имей сто рублей…»
«…поимеют сто друзей, – хмуро изрёк прозаик. – А ведь дружба – святое! У меня никогда не было сто друзей. Настоящий друг может быть один».
«Точно, – кивнул поэт. – В крайнем случае, два, три. Но не больше. Тогда это коллектив, толпа, сборище, группа лиц. А тут то и дело слышишь: “Денег займи! Ты ж мне друг?” или “Давай хлопнем по рюмашке. Не станешь? Ты мне друг или как?”»
Прозаик вздохнул. Ему это было знакомо не понаслышке.
«А помнишь у Омара Хайяма, – вздохнул поэт. – Знайся с достойными дружбы людьми. С подлецами не знайся, себя не срами. Если подлый лекарство нальёт тебе – вылей. Если мудрый подаст тебе яду – прими».
«Если б всё так просто, – согласился прозаик. – Чаще получается, как у Евтушенко: “ … ко мне мой старый друг не ходит. А ходят в праздной суете разнообразные…” Прозаик хмыкнул, а приятель-поэт прибавил: «… не те». «Вот-вот, – кивнул прозаик. – И наш раздор необъясним. Мы оба мучаемся с ним».
Не успел он закончить фразу, вмешалась дама, сидевшая за соседним столиком. Она медленно смаковала чай с лепестками розы из фарфоровой чашки с золотым вензельком. Один пальчик дама держала золотым ноготком в сторону говоривших. 
«Не пальчик, – подумал прозаик. – Золотой ключик. Гляди-ка тычет в нас, словно говоря: “чик-чик, вот и открылась заветная дверца. Встречайте!”»
«Вы нас не ждали, а мы припёрлися», – подумал поэт и вздохнул.
Откуда и когда дама возникла в кафе, приятели не видели. Оба сбежали из дому, где им не дали поработать. Им требовалось успокоиться. А заодно выпить кофе и поговорить по душам. Созвонились. «Как обычно?» – поинтересовался поэт. «Давай, – согласился прозаик. – Около двенадцати. Кафе “Парнас”.

Понедельник выдался пасмурным, но тёплым. На бульваре было сонно и тихо. В кафе свободных мест хватало. Это ближе к обеду все столики окажутся заняты. А пока всё шло своим чередом.
Прозаик пришёл на пять минут раньше. Поэт опоздал на пять минут. Приятели поприветствовали друг друга. Удобно устроились за одним из столов.
Официантка подбежала сразу. Пока девушка выполняла заказ, приятели мирно разговаривали. Всё было чинно, прилично. Оба так увлеклись, что не смотрели по сторонам. Настроение вскоре должно было коснуться отметки «отлично».
И тут появилась дама! С порога заметила знаменитостей и уселась поближе. Она наблюдала и слушала. А главное, ждала. Ждала, чтоб вклиниться в разговор. И выразить своё мнение.
Вскоре случай представился. «В нынешнее время дружба большая редкость», – заверила дама, поднимаясь и направляясь к их столику. Поэт вздрогнул и поморщился. Прозаик терпеливо ждал продолжения «банкета», незаметно разглядывая даму. Он всегда так делал. Вдруг пригодится для нового рассказа или даже романа? Необычная деталь. Сюжет? Реплика. Описание внешности, обстановки. Ну, мало ли чего! «Чтобы хорошо писать, – считал прозаик. – Надо заметить такое, на что не обратили внимания другие. И преподнести это метко, ёмко, филигранно. И главное – в тему!» В данный момент «тема наклёвывалась» острая, насущная, животрепещущая. 
Не знаю, как послушать, а посмотреть было на что! Дама словно материализовалась из «мыльной оперы». Из тех, что неотрывно смотрят домохозяйки, позабыв обо всём, кроме бушующих там страстей. Смотрят, затаив дыхание, а в перерывах на рекламу «клубничного мыла», успевают приготовить обед, пропылесосить комнаты, загрузить в стиральную машинку бельё, отругать чадо за «двойку». Смотрят, мечтая из будней попасть в сериальный рай бушующих страстей, галантных кавалеров и дам, которые, даже отходя ко сну – накрашены, при бриллиантах, а ещё в таких кружевных сорочках, в которых на бал не стыдно пойти».
Внешность у новой знакомой была примечательная. Локоны медного цвета извивались змеиным клубком. Взгляд – Медуза Горгона! Костюм цвета спелой сливы. На груди пылала брошь-сердце. Шею обхватывал шёлковый шарф. 
«Я слышала ваш разговор, – пухлые губы пытались резиново растянуться в улыбке.
«Подслушивала», – мысленно «отредактировал» прозаик.
«Какое нам дело до неё, – внутренне сжался поэт. – А ей до нас? Хорошо, если на час задержит эта дама нас».
«Мыльная героиня» бесцеремонно двинула стул к их столику, но замешкалась…
Всё дело в том, что столик в кафе был рассчитан на двоих! Таких столиков в этом зале было пять. Стояли они у панорамных окон. В них виден был бульвар, а также боковая часть театра. С другой (внутренней) стороны столов был проход в соседний зал, и находилась барная стойка с витриной, на которой выставлены были всевозможные сладости.
Усесться, как ей было удобно, дама не могла. Она бы перегородила проход. Оставалось подвинуть сидевших за столом. Либо примоститься на углу. Лучший вариант был оставить мужчин в покое и вернуться на место. 
«Интересно, – подумал прозаик. – Какой вариант она выберет? Попробую угадать! Перегородить проход? Этот вариант отпадает сразу. Сядет на угол? Вряд ли. Сидеть на углу женщины не любят. Даже замужние! Примета у них такая. Мужчинам “плевать”. Они обременять себя узами Гименея не рвутся. Тем более во времена “контрактных браков и договоров”».
Поэт думал о том же. Приятели переглянулись: на угол она не сядет. Тогда кого из них решится «подвинуть»? Проявлять галантность ни тот, ни другой не желали. Они привыкли, что в кафе можно выпить кофе, поговорить по-приятельски. Без посторонних глаз и ушей! Но даме такт присущ не был. Скорее всего, она даже не знала значение этого слова, поэтому так нагло влезла в чужой разговор. 
Жребий пал на худощавого поэта. Дама презрительно взглянула «на угол» стола и ловко «вдавила» поэта в витрину. Тот даже «не пикнул». А прозаик решил повременить с диетой. Все эти жидкие каши, овощи на пару, двадцать стаканов воды в день – выдержать непросто. К тому же, опыт показывал, что у двух-трёх лишних килограммов, проявлявших периодически из-за сидячего образа жизни, иногда бывают «плюсы». Вот и сейчас новая знакомая рядом с ним «не вписалась». Она имела формы пышные, соблазнительные. Вместе с резким, похожим на заострённый карандаш поэтом они составили довольно комичную пару. Это заметила не только официантка, но и другие посетители кафе. Некоторые из них стали переглядываться и шептаться.
Поэт насупился. Прозаик хмыкнул: повезло! Он был сложения крепкого. Широкоплеч. Добродушен и медлителен. Каждое действие обдумывал тщательно. Во всём был основателен и надёжен. Прозаик не любил назойливых людей. И теперь внутренне торжествовал. Мысленно рисовал он героиню нового рассказа: «С виду ванильная булочка, но с … огромной изюминкой внутри». А ещё прозаик отметил про себя, что, усевшись рядом с поэтом, ванильная дама перекрыла приятелю путь к отступлению. Поэта было немного жаль. Зато прозаик в любую минуту мог распрощаться, сославшись на неотложные дела. И всё же он остался. Из любопытства. Да и поддержать поэта не мешало. Поэтому давний приятель задержался ровно настолько, насколько сможет выдержать этот фарс.
Дама приосанилась. Обвела собеседников твёрдым взглядом. «Словно лассо набросила, – напрягся поэт. – Как я устал от всего этого! От всех этих незапланированных встреч. И монологов ни о чём». Не успел он закончить мысль, дама заговорила. Это был театр одного актёра! Моноспектакль ни о чём, но всё же в тему. Незнакомка – назовём её так. Ибо никто из присутствующих не счёл должным представиться. Незнакомка болтала без умолку. О подругах, которые и не подруги вовсе. Одна пыталась мужа сманить. И чем! Текилой и домашним стриптизом. И повод выискала довольно «старомодный». Пока дама на курорте отдыхала, приятельница чужого мужа ублажала. Не успел прозаик поинтересоваться: «кто у нас муж?», дама пояснила: «чиновник средней руки». То есть «на дворец и личный остров в океане вряд ли насобирает», но «квартира, дача, счёт в банке, авто и роскошное манто уже не в перспективе, а реальность». И подобное бла-бла-бла…

Время шло, а приятелям даже слова вставить не удавалось. Поэт с очерёдностью в пять минут закатывал глаза. Так он молил о пощаде! Прозаик слушал хмуро, но не перебивая. 
Время шло. Была выпита пятая чашка кофе. Съедены заварные пирожные. Настроение у слушателей не улучшалось, потому что представление продолжалось. И вот добряк прозаик не выдержал и в одну из пауз поинтересовался: «Любезная, почему вы к нам подошли?»
«Ну, вы ж люди публичные! – заявила дама. – С вами всё можно».
Поэт тихо застонал. Прозаик вскинул брови.
«И как вы понимаете публичность?» – внезапно репейником вцепился в даму поэт.
«К вам всегда можно подойти, – просияла дама. – Поговорить обо всём!» 
«Подружиться», – ехидно подсказал прозаик.
«Подружиться!» – обрадовалась дама.
«Попросить автограф, – вскипел поэт. – Оторвать кусок одежды. Загрузить по полной программе ненужной информацией. Что ещё?»
Дама недоумевала.
«Он обиделся?» – уточнила она у прозаика.
Тот кивнул.
«Как вы догадливы!» – театрально вскинул руки поэт. И чуть не смахнул чашку.
«Да, – гордо сообщила дама. – Я такая! И даже пишу …» Она сделала паузу. 
«Стихи, – поспешно подсказал прозаик и прибавил. – Лирические. Про любовь! Это к нему. А мне пора. Друг мой, увидимся в среду на квартирнике?»
Поэт ответить не успел. Схватив плащ, прозаик помчался к выходу. Скорее! В дождь, грозу, к лужам и бушующим стихиям. Главное, вон отсюда. И поскорее.
Впрочем, при его солидности «мчаться» не совсем точное выражение. Это был побег настолько явный, что в кафе захихикали. Все. Кроме дамы. Она достала из сумочки мобильный и приготовилась к долгому общению.
«Друг называется», – подумал поэт. Нервно взглянул на даму. Та была непреклонна. Поэт потёр виски, вздохнул и шепнул: «Чего уж там. Читайте».

История вторая
ДЕЛИКАТНОСТЬ ИЛИ ДЕЛИКАТЕС?

Новый год на пороге. Прозаик и поэт привычно встретились в литературном кафе «Парнас». Поздоровались. Кивнули знакомым, сидевшим за столиками. Сняли пальто и головные уборы.
…Публичные люди знают, как важно первое впечатление. И сегодня прозаик выбрал для себя одежду в стиле старого доброго английского ретро. В стиле интеллектуального мужского шика, джентльменских манер, нераскрытых тайн, утончённой интриги.
Скажу вам по секрету, добродушному прозаику всегда нравился герой Артура Конан Дойла – знаменитый сыщик Шерлок Холмс. Его смелость, решительность, рационализм, дедукция и скептицизм.
«Встречают по одёжке, провожают по уму» – частенько говорил прозаик. Его приятель кивал. Оба считали, что в человека важно всё: и форма, и содержание.
Поэтому на сегодняшнюю встречу прозаик облачился в пальто из добротного ирландского шерстяного твида, щеголеватый клетчатый костюм-тройку и…
О головном уборе нашего героя поговорим отдельно! Знаменитое кепи Шерлока Холмса в викторианскую эпоху называлось deerstalker hat – «шапка охотника за оленями». Это был популярный головной убор аристократов всех мастей, выезжавших в заповедные леса поохотиться. Со временем охотничью кепку стали носить представители среднего класса – врачи, юристы, сыщики.

Поэт не желал отступать от принятых в литературной тусовке правил, но и придерживаться их буквально не собирался. Он выглядел не так, как все, но так, как ему нравилось. С утра поэту «не творилось», поэтому он хандрил. Это сказалось на его внутреннем и внешнем содержании. Прозаик даже встревожился, встретив приятеля у входа на «Парнас» (так называлось кафе).
Выглядел поэт отстранённо, мрачно и загадочно. Настроению нашего героя соответствовала одежда. Как соответствовала? Пугающе. Чуть не до пола пальто с серебряными пуговицами. Цвет? Гм, как бы так поэтично сказать. Вот! Цвет «дна самой тёмной и глубокой пропасти в горах».
Если прозаик ценил добротность и практичность. Поэт предпочёл удобство и …вызов! А именно – свитер в крупную вязку, кожаные штаны, высокие ботинки на фиолетовых шнурках. Фетровую шляпу оттенял длинный в крупную вязку шарф цвета маренго.
Приятели уселись за столик у окна. Таких столиков у панорамных окон было пять. Один оказался свободен.
Прозаик достал из кармана трубку, но курить не стал. Повертел в руках и положил на стол. Трубка, скорее, была символом аналитического ума, холодной рассудительности, цепкой наблюдательности, изрядной доли здравомыслия. А ещё того, что сложностей много, но все они решаемы. «Задачка ровно на одну трубку!» – добродушно шутил прозаик. Окружающие восхищённо замирали.

…Не успели приятели начать разговор, подошла молоденькая официантка. «Добрый день, – произнесла она. – Вам, как обычно?» Прозаик кивнул. Поэт посмотрел в окно и пробормотал: «Укрыл туман усталый город серебром». – И что-то застрочил на салфетке.
«Давненько вас не было», – сказала официантка, кокетливо поглядывая на поэта. Тот поднял голову, приосанился и заявил: «Творил». «Теперь без сил, – подыграл приятелю прозаик. – Нам бы покрепче да погорячей». «Изумрудного чайку, – решил уточнить поэт. – Да с ликёром кофейку?» Девушка кивнула. Помедлила и заявила: «Скоро праздники. У нас полным ходом заказывают столики на 31-е». Прозаик хитро прищурился. Намёк он понял. «Будем», – кивнул поэт. «Значит, – просияла официантка. – Столик вам оставить?» «Всенепременно», – подтвердил прозаик.
Словоохотливая девушка помчалась выполнять заказ, задорно цокая каблучками по плиточному полу. 
«Постарались, – заметил прозаик. – Пол, как во дворце».
«Керамика, – уточнил поэт. – Не паркет. Но красиво. И ножки у неё такие …музыкальные. Ловка!»
Прозаик пожал плечами. Оглядел зал. Поморщился и пробурчал: «Посетителей что-то многовато».
Поэт кивнул.
Народ в кафе приходил разный. По большей части амбициозный, а потому вели себя бесцеремонно – непредсказуемо, азартно, вызывающе.
В залах было шумно от словесных баталий, едких острот, дерзких ораторских выступлений, запальчивых дискуссий, жарких обсуждений «за глаза» и «в глаза». 
Посетители ярко жестикулировали, кокетливо щурились, чванливо расправляли плечи и говорили… Говорили обо всём и ни о чём!
Такова уж атмосфера кафе «Парнас» – мира искусства. Там соперничали всевозможные чувства: наивность и притворство, искренность и коварство, гордость и предубеждение, честолюбие и высокомерие. Тут всё было игрой. И все носили маски. Каждый свою. Но маски эти были не постоянным атрибутом образа. Их меняли часто. Так уж заведено у людей, чьи профессии связаны с литературой, музыкой, театром, журналистикой, кино. А в кафе «Парнас» собирались именно такие люди. 

Праздничные гирлянды весело подмигивали всем. Без исключения! Они создавали предновогоднее настроение. Обещали чудеса. Народ общался и «согревался» напитками покрепче. Шутил не в тему и хохотал до упаду. Завидовал чужой славе и критиковал мастеров. Выставлял себя напоказ и воровал идеи. Разочаровывался и влюблялся. Сплетничал, посвящая других в чужие секреты. Тихо творил, наблюдая за происходящим. Не умолкая говорил и рьяно жестикулировал.
Кто-то предпочитал компанию. Некто искал уединения. Те ЖАдно ЖДАЛИ новых знакомств и ощущений. Эти просто всё замечали. Как тот солидный господин с пышными усами, внешне напоминавший Марка Твена. Он задумчиво глядел в окно. Наверное, зарождался в великом уме замысел нового романа. 
А за тем столиком черноволосый смуглый мужчина средних лет, потягивая мате, изучал толстенный литературный альманах. На столе лежала целая пачка литературных журналов и газетных статей, разных по содержанию и толщине. Можно было предположить, что мужчина – литературный редактор. Слишком вдумчиво читал он материал. И даже делал заметки красным маркером на страницах. 
Неподалёку налегали на коньяк трое деятелей культуры, чередуя приличные тосты с неприличными анекдотами.
Возле дамы-вамп собрались поклонники. Дама читала! Что-то из своего. Раннего! Читала, закатив глаза, пуская сигаретный дым с ментолом. «Аспириновые облака. В твоей руке моя рука, – выводила она, уносясь мыслями к маленькому острову с одинокой пальмой. – Хромая скамейка в парке. Даже в пургу мне душно и жарко. Чернильная лента в моих волосах. Прозрачная слеза в чужих теперь глазах». Поклонники аплодировали. Дама жеманилась и читала, читала, читала. Откуда в неё умещалось столько стихов? Кофейная публика требовала ещё! На бис.
«Что за массовый гипноз? – удивился поэт. – Слова необъяснимые, непонятные, несочетаемые. Может, поэтому притягательны? Поэтесса распиаренная. Слушатели внимают, хоть и не понимают. Просто не хотят показать, “что не в теме”. А смысл? Зачем смысл, когда такое представление! Знакомые незнакомые лица. Взять хотя бы Краеугольникова. Надутый, как индюк. И стихи читает так же. Подумать только: недавно провозгласил себя непревзойденным новатором в области большой литературы. Что под этим подразумевается, Краеугольников не объясняет. Новатор и всё! Без комментариев».
Поэт вздохнул. Взглянул на прозаика. Тот хмыкнул: вижу. Чего уж там!
 В данную минуту литератор с большой буквы ловко управлялся с планшетом и текилой.
«По-другому ему не пишется, – проговорил прозаик. – Раньше перо, чернильница и … вдохновение. Сейчас виртуальная сеть, соль, текила, лимон…» 
«Лайм, – уточнил поэт. – Всё, что требуется таким вот краеугольниковым для написания очередного шедеврального продукта». 
«Жуть», – поморщился прозаик.
«Он в поэзию из рекламщиков пришёл. Хорошо, что не наоборот, – сообщил поэт. – Представляешь, у него, что ни строчка, то слоган!»
«Не представляю, – отрезал прозаик. – Из поэтов в рекламщики – тоже не представляю. “Поэзия – музыка Души”, – писал Вольтер. Музыка Души, а не игра в рифмы».
«Самовлюблённая посредственность и поэзия несовместимы, – пробурчал приятель. – Только послушай этот краеугольниковский слоган: “Суши? Не гляди, а кушай!” А вот ещё: “Отмороженный бройлер – без гормонов и стероидов”».
«Хватит, – взмолился прозаик. – Пощади! Этот Краеугольников недавно сборник стихов презентовал. Я послушал…» 
«…и чуть в обморок не упал», – предположил поэт.
«Не угадал, – обиженно заявил прозаик. – Я наслушался и депресснул. И до конца творческого вечера не досидел. Тихо так вышел. Но Краеугольников всё равно узрел и обиделся. Теперь не здоровается. Отворачивается при встрече!»
«Знакомая ситуация, – сказал поэт. – Это ещё что! Ковальчикова эпиграммы строчит на тех, кто на неё косо смотрит. А Бабуров за басни принялся. Рифмы нет. Ударения ставит, как ему заблагорассудится. И слова! Что с ними вытворяет, слушать невмочь. Недавно пригласили на литературный кружок, так он там декламировал: “Летним утром какадуха шлягер пел мне прямо в ухо”. Или вот ещё: “Привередливый мусью дарит дамам монпансью”. А это из сборника приятеля его Коконашвилькина: “На пьедестал с трудом я встал. От рифм устал”. Или вот: “Я давно не ерундю. Так чудю, что всех затмю”.
«Видел я эти перлы в пять экземпляров за счёт автора, – поморщился прозаик: – Хоть бы изредка словарь открывали».
«Это что! – заявил поэт. – Я уже в фб выходить боюсь. Целая лента новостей из поэтов всех мастей».
«М-да, – задумчиво произнёс прозаик. – Выкладывают перлы в интернете, на столбах, в жёлтой газете».
«Как думаешь, – спросил поэт. – Если в спам их отправить, обидятся?»
Приятель задумался и выдал: «И пусть. Больше присылать не будут».
«Так и сделаю! – обрадовался поэт. – Выбрасывают в Италии под новый год весь хлам. И у нас можно некоторых особенно доставучих “в корзину почистить”. Как думаешь, с кого начать?»
Прозаик погрустнел: «Легче сказать, кого взять в новый год, чем перечислить всех, кого оставить»
«Это да, – хмыкнул поэт. – Многовато придётся спамить».
«Заметь, – изрёк прозаик. – Соотношение качества и количество, не в пользу качества. И кто виноват?»
«И что делать? – посетовал поэт. – Времена не те? Так вроде всегда “есть в жизни плохое и хорошее”. Народ обмельчал? Не сказал бы. В плане физическом и материальном выглядят приличными людьми».
«А толку, – признался прозаик. – Богатство душевное где? Деликатность, интеллигентность, доброта, щедрость, отзывчивость».
«Эк, хватил! – замахал руками поэт. – Устаревшая лексика. Де-фи-цит!»
Появилась официантка: «Ваш чай. Кофе с ликёром».
«Деликатность, – мечтательно пропел поэт. – Какое красивое слово».
«Деликатес? – заинтересованно переспросила девушка. – Могу принести дульче-де-лече. Или мазаринер. Болу рей? Тирамису». 
«Благодарю, – взглянул на неё прозаик. – Я это даже не выговорю, не то, что вкушать. Мне зелёный чай с мятой, как раз по погоде».
«А мне кофе с коньяком в самый раз, – усмехнулся поэт. – И согреться, и взбодриться!»
Девушка пожала плечами. Ей было непонятно, почему такие уважаемые посетители отказались от деликатесов. «Чудаки, – подумала официантка. – Деликатность им подавай! Откуда я им её возьму?»

История третья
МЫ НУЖНЫ ДРУГ ДРУГУ

Сегодня город не в настроении. Под стать февральская погода. Тончайший лёд украсил лужи. Грязь под ногами бурой кашей. Небо словно давно не мытые стёкла.
Маршрутка, поскрипывая и ворча, торопится из одного конца города в другой. Водитель предупредил, что многие остановки будут «по требованию», так как ему надо «уложиться в график».
Приятели – поэт и прозаик – подпрыгивают где-то на заднем сидении. Поэт ещё не пришёл в себя после простуды, поэтому хандрит и отмалчивается. Уткнулся в шерстяной сиреневый шарф, надышал там тёплую норку, прикрыл глаза – отгородился от всего мира. Всего? Ну, не всего. Крепкое плечо приятеля-прозаика поддерживает, словно каменная стена. «Если что, – утешает себя поэт. – Отобьёмся».
От кого собирается отбиться поэт? От грубости, невежества, хамства. От погоды, в которую остаётся только «достать чернил и плакать». В общем, от негатива. Разного. Противного и безобразного. Не думайте, что поэт неврастеник. Просто настроение наше зависит от многих факторов. А тут и погода, и простуда, и незапланированная поездка. Навалилось много такого, что поэту нашему не по нраву. Понятно, есть слово «долг и обязательства», но «хочу и могу» звучат гораздо лучше. Что ещё остаётся бедняге, как терпеть эту поездку, погоду, визгливую маршрутку, неуравновешенного водителя, чужих пассажиров. Но есть и приятное. Всегда есть отдушина, если поискать. И эта отдушина – давний друг прозаик. Он надёжен и крепок. Но никто в этом мире не совершенен. И приятелю тоже не сладко. Прозаик углубился в переживания. «Полоса чёрная, – мысленно сетует прозаик. – Полоса белая. Может, у других так? А тут мчу вдоль серой полосы. В неизвестность. Не сворачивая. Вокруг стена! Стена непонимания, безнадёги, грусти. Даже на солнечный остров в океане сбежать не хочу. Но чего-то же я хочу? Чего? Дом свой хочу за городом! Чтоб шашлыки с друзьями по выходным. Домашняя наливка. Надо представить всё поярче! Вдруг полегчает?»
И прозаик представляет такую картину: «Вечереет. Звук гитары разносится по округе щемяще, нежно. Эхом вторит ему соловей в роще. Как здорово сидеть на крылечке, вдыхая медовый запах фиалок! Какие мысли рождает время, проведённое наедине с природой! Вдали от городской суеты и спешки. От вечерней зари до предрассветного тумана слушаешь тишину и наблюдаешь, как размеренно, упорядоченно, безмятежно вокруг. И рождается в тебе гармония и единение со всем и всеми.
Приходит новый день. И какую бы не принёс погоду, можно забраться в увитую плющом беседку или усесться с ногами в плетёное кресло рядом с камином – и работать. Самозабвенно! Над великим и жизненно необходимым всему человечеству и кому-то единственному! Твоему. Особенному и родному.
Ну почему писателю для того, чтобы всё это осуществить, надо стать не писателем, а банкиром, депутатом, ювелиром, наркобароном и торговцем оружием, киллером на худой конец. Хотя, нет. Наркобароном и торговцем оружием – перебор. И киллером не хочу. Их во всех детективах, после того, как они выполнят заказ, непременно убирают. О чём это я? О чём? Это всё непредсказуемая погода. Но не только. Как снег на голову свалилось приглашение выступить в ДК. Пришлось планы поменять. Отложить важное. И что у меня за характер? Вроде твержу: “Учись отказывать!” Так нет. Еду. Им для “галочки” в плане. А мне? Трясись через весь город в битком набитой маршрутке кашляющих, обозлённых пассажиров. А водитель вообще маньяк какой-то. Одному ногу зажал и давай давить … на газ! Бабульке дверь не открыл. Не увидел, как она палкой ему машет. Не услышал, что по стеклу стучит? Слепой и глухой водитель – это что-то новенькое! Надо запомнить. В общем, не сошлись характерами водитель и пассажиры. Вот он и привередничает. “По требованию” орать надо. Попробовала одна орать. Так он её послал. Да ещё так далеко и … нецензурно. Если б я эту поездку в рассказе описывал, из речи водителя столько слов пришлось бы выкинуть».

Пока прозаик вздыхал да корил себя за слабохарактерность, поэт страдальчески морщился и клевал носом. Путь в ДК неблизкий. На окраину города. «Как занять себя в дороге людям интеллигентным и воспитанным, – сквозь дрёму думал поэт. – Можно почитать интересную книгу. Но читать предстоит в ДК. Другу моему – прозу. Мне – стихи. Можно ещё покопаться в мобильнике? Поиграть в шахматы или балду? Но лучше поберечь зрение. Из-за “новых продвинутых технологий” скорость написания текстов хоть и увеличилась, но глаза от постоянного вглядывания в монитор побаливали. И спина тоже. Мне б кресло массажное! Хорошее кресло стоит дорого. Если рассудить, мне многое не по карману. Поэт ведь здесь не профессия. Хобби.
Это в США и Великобритании писатели могут не только заниматься любимым делом, но и зарабатывать. Взять этот их список участников хит-парадов! Богатейшие литераторы мира: Стивен Кинг, Джоан Роулинг, Джеймс Паттерсон, Джефф Кинни, Джон Гришэм, Нора Робертс, Пола Хокинс, Э.Л. Джеймс, Рик Риордан, Сьюзен Коллинз, Джордж Мартин. Их там даже называют королями жанров: ужасов, детектива, фэнтези. Короли – в смысле: мастера и богачи. А что? Писателям тоже хочется чувствовать себя людьми, а не компьютерной программой, которой есть, пить, спать не надо. Хотя и такое уже придумали. Читал недавно, что взяли за основу “Анну Каренину» Льва Толстого. Компьютер изучил композицию, сюжет, персонажей, речь и много ещё чего. А после выдал около трёхсот страниц текста. Назвал это «Реальная любовь». Ну, в смысле «настоящая». И в печать! А теперь роман, сгенерированный искусственным разумом, вышел тиражом 10 тысяч экземпляров по цене 150 рублей. И не надо автору трепетать над каждой фразой. Переделывать сотни раз. Перечитывать и править. Всё – проблема решена. Зачем писатели, когда есть компьютер? И это в Санкт-Петербурге, где жители читающие, пишущие, думающие! Что говорить о глубинке? 
Зато в Норвегии с Германией к нашему брату относятся с заботой и вниманием. В Норвегии государство выкупает 1 000 экземпляров каждой книги, чтобы распространить по библиотекам всех городов. Поэтому, выпустив книгу, писатели могут не думать о том, как заработать на жизнь, и продолжают творить дальше. Заодно издатели могут не волноваться, что произведение некоммерческое. За электронные книги там платят столько же, сколько за печатные!» Поэт так размечтался, что произнёс: «ДК – это вам не Дома литературы».
Прозаик прислушался и поддержал: «А хорошо бы не только в Германии, но и у нас были такие. С залами для выступлений; кабинетами, где можно поработать; рестораном, в котором подают бразильский кофе».
«Да, – прошептал поэт. – А здесь шоу и взносы. Просил со сборником рассказов помочь, а “воз и ныне там”. Побегал. Выпустил сам. Даже презентацию провёл. По библиотекам раздал. Друзьям подарил. И что! Один хлыщ обвинил меня в бахвальстве. А значения слов не понимает. Слов, которыми говорит. Я ему пояснять не стал, что бахвалятся те, кто ничего не делает».
«Знаю, о ком ты, – кивнул прозаик. – Стра-а-а-нный тип. Выкладывает периодически коллажи, где изображает руководство – императорами, генералиссимусами, президентами других планет. И представь, что удумал! Головы начальству отрезает и лепит к чужим телам».
«Лепит и ждёт, когда новый прогиб засчитают, – хмыкнул поэт. – Подхалим-сатирик! С одной стороны, руководству головы рубит в Adobe Photoshop. Вроде груши для битья использует. Мол, его не продвигают, так получите сполна. С другой, вроде как льстит. Не придерёшься! Сказал бы – оригинал. Если б не презирал таких. На лице улыбка. За спиной нож. Знаем. Проходили».
«Зачем писать, на встречи с читателями мотаться, в журналах печататься, книги выпускать, – пожал плечами прозаик. – Главное правильно согнуться и…»
«…и этого хлыщ не умеет, – развёл руками поэт. – Картонную медальку ему так и не дали! Не за что. Поклоны бить тоже надо умеючи». 
«Я пытался по личной инициативе мастер-классы при СП организовать, – признался прозаик. – Так знаешь, чем закончилось? Приходят поболтать и своё прочитать. А учиться. Обсуждать. Зачем? Они и так всё знают. И журнал не дали открыть … литературный. Не привык я к односторонним отношениям!» 
«Точно сказано, – встрепенулся поэт. – Односторонние. С лозунгом “против кого сегодня дружим?” Сборники планово выпускают. Как можно узнать поэта по одному стихотворению? Да ещё выкупи этот сборник. А чтоб электронный вариант сделать – не дождётесь! Вместо делового подхода одни обещания что-то изменить и для рядовых членов СП в том числе. Для рядовых – когда-нибудь, после дождичка в четверг. А ещё интересуются: “Почему не ходите на собрания?” Хожу. Слушаю. Предлагаю. Наблюдаю. Руку поднимаю. Или не голосую. Но ни-че-го не меняю. Зато чувствую! Ощущаю себя мебелью.
Ушёл в другое СП. Там хоть почувствовал человеческое отношение. Презентации проводят в библиотеке, где каждому дают слово. Чтения возле памятника А.С. Пушкина, заодно общение с народом. Журналы, газеты, альманахи выпускают. Новых проектов много: “Номисма”, “Автография”. Да всё и не перечислишь. Ценят каждого по делам. По работе проделанной, а не по обещаниям».
«Зато я, – признался прозаик. – Вляпался недавно … в пиковую даму. С виду активная, позитивная, горит на работе. Кружок у неё прозы. Был. Решили мы его в журнал литературный превратить. Хотели дать возможность выступить писательской братии. Так самопровозглашённая редакторша настояла, что будет сама решать, кого публиковать. В итоге, вышли “розовые ля-ля-фа”. Ни гражданской лирики, ни философской, ни художественной публицистики, эссе, эпиграмм. Попса и есть попса. Две ноты. Одиноко. Жду кого-то. У ворот. Я! В эдаком ключе весь журнал. А жаль. Задумка была хорошая».
Поэт похлопал приятеля по плечу.
«Была и прошла, – продолжил прозаик. – А то, что мы тоже люди, забывают. Хочется издаваться. Собираться по делу. Общаться в удовольствие. Нести в массы доброе, человечное, вечное. Работать вдумчиво. А тут спешка! Звонок в полночь. Завтра надо туда и туда. А подготовиться? Настроиться? В пути настроишься, подготовишься, обдумаешь. Ведь ехать на край света! Успеешь. И неважно, что “штормовое предупреждение” на мобильный прислали. Ехать надо. Надо ехать! В метель и пургу. В мороз и гололёд. В шквальный ветер и слякоть.
Поинтересуйтесь сначала, как я? Могу ли? Пригласите вежливо. А то Краеугольников с Бабуровым и Ковальчиковой на встречу ехать отказались. Кто может? Никто. Разве что Коконашвилькин ездит всюду и везде! Даже туда, куда не звали. И читает там: “На пьедестал с трудом я встал. От рифм устал”. Его уже от СП посылать боятся».
«Послать, куда подальше, его бы рады, – грустно пошутил поэт. – Да не идёт он».

Маршрутка хихикнула тормозами. Недовольно стала. Скрежетнули двери. «Конечная», – сообщил водитель.
– Приехали, – хмыкнул прозаик. – Приехали во всех смыслах сразу.
– Пора, – кивнул поэт. – Пора выходить, а заодно пора что-то в нашей жизни менять.
Приятели переглянулись. Им ещё предстояло километра три добираться по грязи, слякоти, пронизывающем ветре в ДК.
…Преодолевая лабиринт улиц, где обветшалые домишки укрыты были от посторонних глаз покосившимися некрашеными заборами, герои наши тихо переговаривались.
«Не уважаем, – бормотал поэт, стараясь обходить грязевые придорожные ванны. – Мы себя…»
«Зато других уважить рады», – произнёс прозаик.
«А кто, если не мы?» – попытался ободрить приятель.

Через полчаса посёлок остался позади. Справа – голое поле. Слева – посадка. Впереди дорога в рытвинах, коричневой жиже, местами глинистая, местами песчаная.
«Трудно нашему брату приходится», – жаловался поэт.
«Служить Музам всегда нелегко, – констатировал прозаик. – Особенно в нашем Отечестве, где хороший писатель чуть ли не пророк. При этом нищ и гол как сокол».
«И какой негодяй удумал, что творческий человек должен быть голодным, сирым, убогим? – едко заметил поэт. – Писательство огромный труд, напряжение всех сил – физических и духовных. Если б не упорство, верность любимому делу, даже не знаю…»
«Хорошую повесть, очерк, рассказ, роман не высидишь. Их выстрадать надо. В поте лица пахать! Встречаться с профессионалами. Узнать подноготную тех, о ком пишешь. Путешествовать, наблюдать, записывать. Изыскивать необходимый материал, “рыть” в справочниках, библиотеках, специальной литературе. Чтобы понять важное. Прочувствовать необходимое. Ощутить перипетии жизненного пути героя, испытать с ним беды и трудности, меняться вместе, радоваться и огорчаться. Тогда покажется правда жизни».
«Творчество колоссальная затрата сил, энергии, времени, – подтвердил поэт. – А мы тут. В грязи. Одни. На разбитой дороге. Идём. Куда? Зачем? Кому это надо?» Он обвёл рукой неприглядный пейзаж.
«Хотя бы машину прислали, – кивнул прозаик. – Как же далеко ещё шагать. Опять ноги промочу. Насморк подхвачу. И две недели будет рукопись ждать … вдохновения».
«Ну, и кому от этого лучше? – пожал плечами поэт. – Я только вылез из простуды. Упаси меня от повтора! Может, вернёмся?»
«А люди? – растерянно спросил прозаик. – Встреча с читателями как же?»
«Пообщаемся в другой раз, – предложил поэт. – Можно в скайпе, фб, телеграмм».
«Но ведь они ждут нас!» – вскричал прозаик.
«Сколько? Трое, пятеро, семеро, – с сомнением в голосе произнёс поэт. – Кто придёт по такой погоде на встречу с писателями?»
«Придут, – ответил прозаик. – Вот увидишь. Мы нужны им! Нашим читателям. Как они нужны нам! Поверь. Я знаю».

История четвёртая
МУЗА

«По ходу своей деятельности нам частенько приходится бывать на различных литературных тусовках, – загадочно произнёс прозаик. – В каждой непременно есть … гид!»
«Тот, который якобы всё обо всех знает. На каждого имеет своё мнение и досье», – подтвердил поэт.
…Приятели сидели в библиотеке. Пили чай с заведующей и персоналом.
Ну, а перед этим привычно выступали перед читателями. Народ внимательно слушал. После задавали вопросы: «Когда начали писать?», «Как относитесь к критике?», «Откуда берёте вдохновение?», «Любимый писатель, книга, жанр?», «Где берёте сюжет?», «Где приобрести вашу книгу?», «Как стать популярным писателем?» Такие вопросы писатели слышат на каждой встрече с читателями. 
Впрочем, были вопросы заковыристые: «Много ли вы зарабатываете на книгах?», «Когда долго пишешь, страдаешь от мигреней или появляются мозоли на пальцах?», «А про нас напишете?», «Персонажи – это ваши знакомые или вымысел?», «К вам прилетала Муза? Как она выглядит?». 
Отвечая на такие вопросы, прозаик шутил. Поэт был серьёзен и дотошен. В конце встречи гости подписали книги. 
Встреча получилась настолько душевной, что персонал библиотеки уговорил приятелей остаться ещё на чуть-чуть. Прозаик развёл руками. Поэт кивнул. 
В кабинете заведующей быстро накрыли «сладкий стол». Весь свободный персонал расселся по кругу. Прозаик усмехнулся, отметив про себя, что стол для заседаний такой формы. Атмосфера в библиотеке была соответствующей. Никто не указывал, что и как делать. Пока заведующая заваривала чай, сотрудницы расставили посуду, принесли печенье, конфеты, нарезали лимон. И даже чай приготовили, учитывая предпочтения всех: от зелёного до чёрного байхового, от мате до каркаде.
Вначале говорили о книгах. Эта тема волновала всех! И библиотекарей, которые книги хранили, классифицировали, составляли библиографические справочники и каталоги, общались с читателями, консультировали их, помогали в выборе необходимой литературы. Близка тема была и гостям. Востребованность тех или иных жанров, тематические предпочтения, кто герои нашего времени, какая ведётся работа с читателями, о книжных марафонах и свиданиях с книгой вслепую и многом другом.
Разговор получился интересным, хоть поначалу немного грустным. «Цены на книги растут, – жаловалась заведующая. – Финансирование библиотек стоит на месте. Разве что авторы подарят экземпляры! Мы лучшее сразу помещаем на выставочный стенд «Литература родного края». Туда преподаватели заглядывают, старшеклассники, студенты-гуманитарии, коллеги наши посматривают с завистью. Вздыхают, как и где умудряемся доставать. Поясняю, что на встречах с писателями». 
Прозаик с поэтом переглянулись. Их сборники стихов и рассказов уже красовались на стенде, подписанные, с наилучшими пожеланиями читателям.
«Классику берут постоянно, – перечислила одна из сотрудниц. – Профессиональную, научную и научно-популярную, прикладную и справочную литературу. А ещё детективы, приключения, фантастику, фэнтези, мистику, женские романы. Стихи тоже часто спрашивают».
Гости слушали, кивали, делали выводы. Как всегда бывает с не очень знакомым людьми, разговор вращался вокруг общих тем.
Но ситуация изменилась, когда в дверь заглянула миловидная девушка и проинформировала: «Без пятнадцати шесть» «Читателей много?» – спросила заведующая. «Почти все разошлись», – ответила девушка. Было понятно, что ей хотелось быть не в зале, а тут, со всеми. Заведующая призадумалась, затем попросила: «Лидочка, подмени Ниночку. А в 18:00 закроешь». Полненькая сорокапятилетняя Лидочка кивнула. С удовольствием она осталась бы, но слово заведующей – закон.
Ниночка просияла и скоренько уселась на место коллеги. С её приходом разговор переключился в иное русло. Ниночке было лет двадцать с хвостиком. На ней был тёмно-зелёный брючный костюм, белая блузка. Тёмные волосы стянуты в тугой хвост. Носить классические костюмы и строгие причёски, было в библиотеке принято. Заведующая считала библиотеку Храмом Знаний, поэтому «просила» сотрудниц соответствовать.
Прозаик догадался, что важен ей был не столько дресс-код, сколько воспитание чувства гордости за профессию, хоть и малооплачиваемую, но почётную. «Профессии библиотекарь более четырёх с половиной тысяч лет, – пояснила заведующая. – Представители этой профессии начинали с писцов, а впоследствии становились учёными, писателями, философами. Они прикасались ежедневно к истории, культуре, знаниям, искусствам». 
Коллеги кивали. Они всё понимали. Библиотечным дамам нравилось быть на высоте! А может быть, они просто любили свою работу?
«За порогом библиотеки, – подумал прозаик, – заведующая остаётся строгой, но справедливой. Продолжает носить элегантные костюмы, белоснежные блузки, высокие причёски. Это ей так идёт!
Лидочка, скорее всего, облачается в трикотажные юбки, удобные кофты, платья спокойных расцветок. Такие женщины любят детали, символы, совпадения – и во всём искать смысл. Их умиляют сумочки ягодных расцветок. Широкие накидки, клетчатые пончо, вязаные шали, вобравшие краски сентября! А в летнее время Лидочка шьёт (непременно шьёт сама или заказывает у знакомой портнихи) платья в горошек, блузы с рюшами, сарафаны в цветочек. И кудри непременно подвязывает розовой или голубой атласной лентой. Лидочка предпочитает отдых на даче, где разводит цветы, варит варенье, мечтает вечерами о капитане Грее, парусах, далёких островах, куда её когда-нибудь позовут. Ждёт и надеется. Читает романтическую литературу, любит лирические стихотворения. Грустит, когда идёт дождь. Наверное, даже сама пишет стихи …о любви. Один день сменяет другой. А Лидочка всё надеется и ждёт. Скорее всего, ей комфортно в придуманном мире. Комфортно, безопасно, уютно. И никто больше не разобьёт ей сердце. Как было в далёкой юности. Такие тихие девочки тоже влюбляются в 16 лет. Идеализирую своего героя. Страдают, осознав, насколько тот далёк от совершенства. Обвиняют его, себя. И дают слово: больше не ошибаться. И некому им объяснить, что трудности формируют характер. Поэтому такие вот «девочки» остаются в придуманном мире надолго. И даже в сорок пять ждут того, кто вызволит их из высокой башни. Башни без окон и дверей, куда они себя добровольно заточили.
Ниночка в нерабочее время предпочитает рваные джинсы и пуловеры с глубоким вырезом. И роскошные длинные волосы не собирает в хвост, а позволяет им струиться по плечам. Скорее всего, у её приятеля есть байк. Ниночке нравится мчать вдвоём по дороге в неизвестность. Она любит риск и смелых людей. Ей хочется всё попробовать, всё изведать. А библиотека? Для неё это загадочный мир, который предстоит понять. Или работа здесь – это пожелание дедушки профессора или бабушки учителя литературы. Их пугает, что единственная внучка ведёт себя по-мальчишески необузданно и своенравно. Или работа библиотекарем для Ниночки новая роль? В библиотеке она – пай-девочка. За пределами Храма Знаний – бесстрашный воин и исследователь. 
Эх, хороши героини для нового рассказа! Дома обязательно запишу впечатления. И сюжет почти готов. А ведь здорово, что среди городской суеты есть место, где всё спокойно, важно и чинно. Размеренно и предсказуемо. Где ценят достойное поведение и королевские манеры. Надо будет сюда ещё прийти. Понаблюдать. Поработать. Сегодняшний день на удивление приятный и полезный для всех!» 
Прозаик был прав. Их приход обрадовал и читателей, и сотрудников библиотеки. 
«Хорошо, что в обществе, где во главу угла ставят деньги, связи, чины, – рассудил прозаик. – Есть ещё те, кому интересно творчество и творческие люди».
Читатели – писатели – библиотекари. Всем было интересно со всеми. То ли день выдался удачным? То ли нашлось много общих точек соприкосновения? Но сегодня в библиотеке всем было комфортно, уютно, интересно. 
Прозаик умел расположить к себе. Открывались ему даже самые закрытые люди. Поэт, когда дело касалось поэзии, был неподражаем! Приятели оставались собой. Не строили из себя гениев. Не кичились. Не манерничали. Вели себя просто и с достоинством, поэтому очаровали присутствующих до такой степени, что те не хотели отпускать их.
Но вернёмся к новенькой! Ниночка была смешлива, говорлива, любознательна. Даже поделилась историей из библиотечных будней. «Вчера, – сказала Ниночка. – Посетительница попросила книгу «Как стать идеальной женщиной», а наш Мефодий Кириллович ответил, чтоб она посмотрела в разделе «Фантастика». Хозяева и гости рассмеялись. «Теперь мужчин сюда не заманишь, – вздохнула одна из дам. – У нас один мужчина библиотекарь. И тому скоро на пенсию». «А раньше в библиотеках работали только мужчины!» – сообщила Ниночка. Приятели переглянулись. «Раньше всё было по-другому, – глубокомысленно заметил поэт. – И библиотеки, и библиотекари, и книги, и те, кто их пишет». «А не побаловаться ли нам кофейком с коньячком?– предложила вдруг заведующая. – Раз всё течёт и меняется. И рабочий день на исходе». «Что ж, – кивнул прозаик. – Можно не только побаловаться, но и не разбавлять…» «Не разбавлять, – задумалась заведующая. – Коньячок кофейком? Можно». Все снова засмеялись. Сказано – сделано.

…Не удивительно, что вскоре разговор приобрёл некую расслабленность и откровенность. Библиотечные дамы завели «старую пластинку» об отсутствии в современном обществе романтики, вечной Любви, верности, рыцарства. Мужчины приободрились. Начали заверять, что всё намного лучше, чем кажется. И добродушный прозаик решил порадовать дам историей из жизни. А так как библиотечные дамы очень уж интересовались тайной жизнью литераторов …родного края, да и не только, пришлось приоткрыть завесу.
«По ходу своей деятельности нам частенько приходится бывать на различных литературных тусовках, – загадочно произнёс прозаик. – В каждой непременно есть гид!»
«Тот, который якобы всё обо всех знает. На каждого имеет своё мнение и досье», – подтвердил поэт.
«Собираемся мы в кафе с поэтичным названием “Парнас”, – продолжил прозаик. – Это на бульваре. Там ещё рядом театр. Заходит в кафе народ творческий, шумный, непредсказуемый. Зато чай и кофе там отменные».
«И сладости фирменные, – подтвердил поэт. – Приходите. Вам понравится».
Присутствующие закивали. Приглашение всех обрадовало. Ещё бы! Всегда интересно не только послушать, но и поприсутствовать.
«В тот раз собрались мы на встречу с заморским гостем, – сообщил прозаик. – Пьём чай. Слушаем писателя. Из наших, но уехавших. Теперь он как бы гость. Ему положен особый приём». 
«Если б свой кто, – буркнул поэт. – Местный. Пришли бы. Но только себя показать и своё почитать. И чтоб временем не ограничивали. Да слушали, открыв рты. А слушать-то нечего. И сказать ничего нового не могут. Зато гонор показать. Амбиции! Это да. Это могут».
Прозаик укоризненно покачал головой, подумав: «Надо было всё же коньяк разбавлять. Хотя бы тем же кофе».
Хлебнув лишнего, поэт очень любил говорить правду. Всем без исключения. При этом в глаза! Поэтому, скорее, из предосторожности, прозаик шепнул заведующей: «Приятелю моему хватит наливать. Нам ещё в литобъединение надо зайти. Рукописи новичков захватить. Для рецензий». Заведующая предусмотрительно подвинула коньяк в сторону и придвинула на свободное место чайник с зелёным чаем. И разговор продолжился…
«Я по профессии – журналист. Писатель по призванию, – сообщил прозаик. – Не могу в стороне стоять, когда несправедливость. Наверное, воспитание такое, как сейчас говорят: “Родом из СССР”. Да и в семье все так поступали. Сейчас время другое. В фаворе пробивные, наглые, амбициозные, предприимчивые, чёрствые. Понимаю порой, что не стоит лезть, а поделать ничего не могу».
Присутствующие закивали.
«Многим интеллигентным людям знакома такая ситуация, – мысленно согласился поэт. – Встречаешь подлеца. Говоришь себе: “Стой. Не лезь! Себе дороже”, но…»
«Не получается пройти мимо, – подтвердил прозаик. – Я пошёл в юности в журналистику, веря, что справедливости там добиться можно. Рассказы, повести, эссе стал писать одновременно с очерками, репортажами, статьями в газеты и журналы, интервью».
«Да, – согласился поэт. – Журналистика для писателя хорошая школа жизни».
«Поездки, знакомство с новыми людьми, профессионалами своего дела, – кивнул прозаик. – Интересные мнения, проекты. Необычные хобби. Увлечения. Находить всё это и показывать остальным очень важно. Мы так мало знает друг о друге, об этом мире, его тайнах и загадках. Но вернёмся к нашей истории. В кафе зашёл я по двум причинам. О них рассказывать не стану. Не столь это важно. Мероприятие назначено было на 17:00. Я с утра набегался по неотложным делам. Даже подустал».
«Поэтому сразу плюхнулся на свободное место, – прибавил поэт. – От которого я с полчаса отгонял желающих. И заказал чай с лимоном. А ещё огромный кусок сливового пирога! Скажу вам по секрету, приятель мой ещё тот сладкоежка».

Библиотечные дамы зашептались. Прозаик насупился. Но заведующая произнесла: «Это замечательно, когда у мужчин хороший аппетит!» Прозаик поблагодарил её взглядом. Заведующая поняла и просияла. 
Поэт исподволь наблюдал за ними. «Эти двое симпатизируют друг другу с нашего появления в библиотеке, – решил он. – Бывает, что вроде человек не знаком, но что-то родственное к нему чувствуешь сразу. И хорошо, если в дальнейшем он тебя не разочарует». Поэт вздохнул и продолжил: «Приятель мой с аппетитом вкушает пирог, поэтому слушает вполуха. Я рассматриваю посетителей. И тут подсаживается к нам … гид по литературным тусовкам и с места в карьер спрашивает: “Видите того импозантного мужчину?” “Не здрасьте вам, ни разрешите составить компанию, – мысленно досадую, вслух уточняю: – Который? Тут этих импозантных и самовлюблённых хоть пруд пруди”. “Э-э-э”, – отвечает собеседница. Я припоминаю, что часто вижу её на всевозможных мероприятиях. И постоянно при деле: обсуждает, фотографируется, просит автограф, сидит в первых рядах, машет знакомым, кивает незнакомым. В общем, энергичная дама. Выглядит эффектно!»
«Но не вызывающе, – буркнул прозаик и пояснил: – При таком хобби – коллекционирование людей – надо соблюдать осторожность. Чтоб заметили, но внимание не акцентировали».
«И вот это “э-э-э” вместо пояснений, – сообщил поэт, – меня тогда так разозлило. “Деятели от литературы! – возмутился я. – Можно подумать, это “э-э-э” что-то объясняет”. Новая старая знакомая выжидает. Не увидев должной реакции, поясняет: “Казимир Берестов! Мужчина положительный. Поэт. А вот жена у него…” “Что? – заинтересованно спрашиваю. – Жена не поэт? Или не положительная?..”. “Да как сказать, – интригует собеседница. – Я всегда думала, что с такими жёнами великими не становятся!”»
Библиотечные дамы зашушукались. Интрига нарастала! А хитрый поэт умолк. Позволил слушателям додумывать самим. Но библиотечных дам не так просто было оставить в неведении. Ведь они библиотечные дамы! Взгляды их устремились на добродушного прозаика. Они даже привстали со стульев, наклонившись в его сторону. Прозаик хмыкнул. Изображать из себя удава, гипнотизирующего добычу, не стал, но начал издалека: «Заморский гость с речью выступил, стихи “дочитал”. Ему похлопали. На сцену вышел тот, на кого нам указали. Гид по литературным тусовкам притихла. Импозантный мужчина стал читать стихи. Очень, скажу вам, хорошие! В зале тишина. Даже какая-то умиротворённость, расслабленность, мечтательность».
«Стихи хорошие, – подтвердил поэт и вздохнул: – Бывают среди нас, у кого стихи льются плавно и легко. Строки образны. Понятия символичны. Построение строф гармонично, размеренно. Такие сразу замечают необходимую деталь, находя ей место и…»
«…вот уже пазл складывается в чудесную картину, – подытожил прозаик. – Найти, оформить должным образом и донести. Всё просто! И сложно».
«Как понятно и красиво вы говорите!» – восхитилась Ниночка.
«Просто и сложно, – согласился поэт. – Но не всем дано! Черпать вдохновение можно во всём. Было бы желание, подходящий настрой, умение, знания, чувствование».
«Это как хороший день, – улыбнулся прозаик. – Он складывается из мгновений. Солнечный луч, постучавший утром в окно. Не опоздавшая маршрутка. Водитель, поднимающий всем настроение, шутками и вежливым обхождением. “Остановок “тута” и “тама” нет”, – говорит он. И пассажиры начинают усиленно вспоминать названия улиц и площадей города, в котором живут с рождения. И вспоминают! И удивляются! Каких только название не придумали: Ветка, улица Баренца, Бирюзова, Шекспира, Маяковского, Куприна. И ничего, что великий английский драматург здесь никогда не был. Его любят, знают, цитируют!»
За столом зашумели. Стали переглядываться. История с улицами задела за живое. Прозаик дал время слушателям всё обдумать хорошенько. Поэт выждал немного и буркнул: «Жаль, не все такие романтики!» Поэт терпеть не мог тех, кто бессовестно пользуется дарами, предназначенными не им. Слушатели насторожились. Притихли. Все ждали пояснений. «Вот и тогда, – сообщил поэт. – Стоило заморскому гостю выступить, выскочила издатель. Дама. Из местных. Назвалась: “Издательский дом Эва”. И началось! Мы такие, мы крутые, приходите, “издадим всё и всех за ваши же “денюжки”. Проиллюстрируем. “Распиарим”. Кто заказывает банкет, тот и танцует”.
Дама так вопила и жестикулировала, что внимание присутствующих, пусть и ненадолго, было приковано к ней».
«Приковано! Хорошее слово», – хмыкнул прозаик. Поэт кивнул и продолжил: «Дама-издатель нам сразу не понравилась. Мы с недоумением взглянули на гида. Она махнула рукой, словно отгоняя назойливую муху, и процедила: “Так. Не стоит внимания. Ничего особенного. Шапочное знакомство”. Было понятно, что-то у них когда-то не сложилось…»

«Пока мой друг наблюдал за потугами издателя, – загадочно проговорил прозаик. – Меня занимало другое. Вот я и решил уточнить у дамы-гида: “С какими жёнами становятся великими?” “Со знающими себе цену, неотразимыми, состоятельными, состоявшимися, – перечисляет дама, не моргнув глазом. И прибавляет: – Спутницами жизни”. Я почувствовал, что до моего вопроса обо мне были лучшего мнения. Но это ничего не меняло. Любопытство взяло верх. “Рассказывайте, – предложил я. – Не томите”. “Я людей насквозь вижу, – сообщила дама. – Казимир Берестов – истинный поэт! Его признавали со студенческих лет. Печатали не только в факультетских изданиях, но и в городских газетах и журналах. Сокурсницы мечтали стать его Музами. Так поначалу и было” “Одной из сокурсниц были вы?” – догадалась я. “Не скрою, – приосанилась она. – Мы даже встречались. Недолго”. Собеседница вздохнула и продолжила: “С этой он познакомился случайно. Шёл с поэтического квартирника. В переулке на него напали. Трое. Старший вытащил нож. А наш поэт спрашивает: “Мне выбирать? Кошелёк или жизнь?” Те оторопели. Тут она навстречу. Невзрачная, простенькая, ни-ка-кая, в общем! Но не растерялась. Не убежала. Пыталась урезонить хулиганьё! Куда там! Двое накинулись на Казимира. Один обернулся к ней. Любой бы перепугался, но только не эта! Даже на помощь звать не стала. Замахнулась сумкой и говорит: “Не подходи!” Бандит сжал кулаки: “Вали отсюдова!” Но та просит: “Парня отпустите. Нельзя так! Трое на одного”. “Заткнись”, – взревел верзила, подскочил к ней и замахнулся. Девушка сжалась. Зажмурилась. Но не отступила.
Казимир рассвирепел и от мирных переговоров, приступил к военным действиям. Берестов с виду денди. По гороскопу Телец, а этих лучше не дразнить. Казимир взревел и так наподдал двоим, что те за минуту оказались на земле. Причём в разных сторонах друг от друга. Один, выронив нож, потирал скулу. Второй держался за живот. Казимир помчал к девушке и вовремя! Руку нападавшего перехватил. Честь дамы защитил». В голосе дамы смешались такое сожаление, разочарование и восхищение, что я насторожился. “Сокурсник мой человек неординарный, – процедила дама. – Одни считали его странным. Другие гениальным. Мне он нравился. “В девятнадцать лет живёшь чувствами, а не разумом”, – поддержал я разговор. “Казимиру мало было их раскидать. Ему надо было воспитательную работу провести! Этот чудак такую тираду выдал, что хулиганы решили ретироваться. А один даже проорал из-за угла: “Совсем того. Лечись…” “Чего?! – взревел Казик. – Догоню, прибью. Полетят клочки по закоулочкам”. Театр! Парни покрутили у виска и сбежала от греха подальше. А наш романтик отправился незнакомку провожать. Шли рядом. Разговаривали. После распрощались у подъезда. Да! Имя у новой знакомой оказалось подходящее – Маруся Синичкина”. 
Пока дама рассказывала, я пытался понять: откуда такая осведомлённость?»
«Точно, – слушатели стали переглядываться. – Откуда?» 
«И как вы всё замечаете?» – удивилась Лидочка. 
«Профессия наша такая», – похвастал поэт, многозначительно взглянув на приятеля. 
Тот пожал плечами: «Могу предположить, что нападение было спланировано заранее. Даже кем, понятно».
«Однокурсница хотела вернуть бывшего! – догадалась Ниночка. – Вот стерва! Они же могли покалечить Казимира и девушку…» 
«На что не пойдёшь ради любви», – посочувствовала Лидочка.
«Любви? – удивилась заведующая. – Сомневаюсь. Эгоизм. Хитрость. Коварство. Придумала такое! Точно подговорила старшего брата. Или очередного ухажёра. Ещё бы! Вцепилась в мальчишку – талантливого, интеллигентного, с будущим». 
«Теперь можно только гадать, – согласился поэт, мысленно сетуя, как это не сообразил он тогда, что нападение подстроено: – Наверное, вместо той девушки должна была выбежать бывшая? Всех спасти. Помирить? Или позволить Казимиру защитить себя?»
«Вариантов развития сюжета много, – согласился прозаик. – Говорить даме, что догадался обо всём, я не стал. Но по поводу имени незнакомки поспорил: «Хорошее имя. Птичье-невеличье». 
«Выходит, – прыснула Ниночка. – Как в пословице! Не рой другому яму. Эта бывшая попалась в капкан, расставленный для Казимира. Пряталась, наверное, злилась, наблюдала. А тут Синичкина Маруся!»
Дверь в кабинет заведующей приоткрылась. Дамы подскочили от неожиданности. Только заведующая осталась невозмутимой и представила гостям вошедшего: «Это Мефодий Кириллович. Старейший сотрудник библиотеки». «Ну, не настолько старейший, – вежливо поправил тот и укорил: – Дамы, как же так? Иду. Свет в окошке. Что за посиделки?» «У вас же выходной», – напомнила Ниночка. «Это кто так решил, – пожаловался библиотекарь. – Супруга с дочерьми меня так загрузили, что…» «Вы сбежали, – усмехнулась заведующая. – Присаживайтесь. Знакомьтесь с нашими дорогими гостями».

«Надо же, как напоминает внешне Чарльза Диккенса со старинной фотографии, – подумал поэт. – Интересная тогда была эпоха! В Великобритании правила королева Виктория. Сколько открытий, реформ, великих людей! Телеграф, телефон, железная дорога, отмена рабства. Труды Чарльза Дарвина!»
Пока поэт предавался воспоминания о великих событиях истории, все перезнакомились. Кто по второму кругу. Кто по новой.
Мефодий Кириллович оказался дамским угодником. И даже немного приревновал библиотечных дам к гостям. Но его быстро успокоили. Гости – это праздник. Тот, который раз в году. А он, Мефодий Кириллович, величина постоянная. С ним советуются. Его уважают.
Отдав должное новоприбывшему, компания вернулась к прерванному разговору.
«Знакомство Казимира и Маруси имело продолжение», – предположила заведующая.
Приятели кивнули.
«Вот бывшая отчебучила, – прыснула Ниночка. – Вместо отомстить, познакомила своего парня с другой».
«Это вы о чём?» – не понял Мефодий Кириллович.
Ему вкратце пересказали, что пропустил он из-за выходного. Библиотекарь внимательно слушал. Кивал, вздыхал и вынес вердикт: «О женщины, вам имя вероломство!» Дамы обиделись. Мужчины хмыкнули. «Ну, Мефодий Кириллович, – покачала головой Лидочка. – Не переносите семейные неурядицы на всех. То, что домашним требуется ваша помощь, говорит о том, что вас ценят. И вероломство не причём. Некоторые мужчины…» Лидочка обиженно смолкла. «Мужчины, женщины, – пожала плечами Ниночка. – Все хороши». «Такая взрослая мысль», – поддел Мефодий Кириллович. «Как вас дома терпят? – вспылила Ниночка, но тут же смягчилась: – Бука вы эдакий!» «Хорошо хоть не бяка», – проворчал Мефодий Кириллович.
«Единственный библиотекарь привык, что всё внимание здесь и дома достаётся ему», – подумал поэт.
«И всё же, – голос заведующей звучал почти грозно. – Могу я дослушать историю?»
Подчинённые притихли. Прозаик кивнул и продолжил: «”Вы только вслушайтесь: Казимир Берестов! Звучит? – вопрошала дама-гид. – А Маруся Синичкина вовсе не поэтично”. Спорить о фамилиях и псевдонимах не хотелось. Рассказчица продолжила: “Эта самая Маруся влюбилась в Казимира сразу. Намертво. Ходила на все выступления. Поддерживала все задумки. Помогала в организации вечеров и встреч, оформлении публикаций. Даже стала первой, кому Казимир читал новое!”»
Прозаик усмехнулся: «В тот раз увидел я в действии выражение: “скрипеть зубами”».
«Она ревновала? – спросила Ниночка. – Неужели заносчивые и высокомерные способны на такое?»
«О, – вырвалось у поэта. – Ещё как способны! Ревновать, завидовать, строить козни!»
«А что им ещё остаётся? – пожала плечами заведующая. – Создавать они не умеют, получать удовольствие от любимого дела тоже, дарить любовь не способны. Вот и рушат всё вокруг и чужие судьбы».
Присутствующие закивали.
«Можно спросить? – произнесла Лидочка. – Почему так всегда, мужчина спасает даму – и влюбляется страстно».
«Не всегда, – поправил прозаик. – В романах и кино. В жизни можно остаться друзьями. Можно поблагодарить и разойтись. А после с благодарностью вспоминать тот случай. И спасали они друг друга. В нашей истории. Подружились тоже не сразу. Уж поверьте».
Ниночка даже запрыгала на стуле: «Расскажите, что дальше! Хорошо, что вариантов много. Так даже интереснее. А то в некоторых мелодрамах… Их мама смотрит! Всё так предсказуемо. Я всегда угадываю! А мама обижается. Говорит: “Не мешай смотреть”».
Лидочка вздохнула. Сериалы она любила. Смотрела все. Но любимых было немного.
Поэт тихонько толкнул прозаика локтем, продолжай, а то домой сегодня не попадём. Тот спохватился и сказал: «Гид поведала, что Казимир и Маруся дружили долго. Сокурсники посмеивались. Ждали, когда ему наскучит. Но так и не дождались. Узнав историю Маруси, Казимир … стал опекать её. Жила она с бабушкой с пяти лет. Школу окончила и поступила на …»
Прозаик сделал паузу. Взглянул на слушателей. «Надо угадать? – обрадовалась Ниночка. – Учителя?» «Библиотекаря, – сказала заведующая. – Я права?»
Рассказчик кивнул и улыбнулся. «Опять же всех тонкостей не знаю, – продолжил он. – Могу предположить. На бабушкину пенсию жить непросто. Скорее всего, Маруся работала в библиотеке и училась заочно. В библиотеку пристроила её бабушкина подруга. Заведующая…»
Все притихли. Даже стали переглядываться. «Ищут Марусю, – подумал поэт. – Умеет мой приятель рассказывать!»
«Из слов гида, – сказал прозаик. – Узнал я, что случилось дальше. “Появился на курсе новичок, – поведала она. – С гонором, со связями, но бездарный. Стали его продвигать. Печатать. Хвалить. Оценки “дарить”. Казимира отодвинули. Но даже не это! У нашего Берестова оказалось завышенное чувство справедливости. Мы смолчали. Казимир высказал новичку в глаза, что думает о его творчестве. Тот обозлился. Берестову бы остановиться, но «инстинкт самосохранения не сработал». Гера Туманский, так звали нового лидера, вскипел. Пожаловался папе – сотруднику министерства культуры. И всё. Казимира “стёрли”».
Рассказчик смолк. За столом притихли. 
«У каждого в жизни хоть раз, но была такая ситуация, – резко подтвердил поэт, – когда вас пытаются стереть: из своей жизни, с лица земли, из определённого круга общения, из коллектива, просто потому что. Это неприятно. Это больно. Это глупо. Это ужасно, когда у “стирателей” это получается».
«”Стирают”, значит, вы мешаете кому-то или чему-то, – мрачно подтвердил Мефодий Кириллович и перечислил: – Карьере, третий лишний, слишком умный, режет правду-матку в глаза».
 «Причин много», – согласился поэт.
Лидочка понурила голову. Когда-то в юности с ней поступили похожим образом.
Заведующая нахмурилась. Она была сильной женщиной и не позволила бы обижать ни себя, ни других. Но её тоже пытались…
«Главное, не пасть духом, – прошептал прозаик. – Выстоять. Собраться. И начать сначала. Хотя, какое там! Поводы бывают довольно дурацкие. Просто ты кому-то “не глянулся”, “взглянул косо”, место под солнцем не уступил, ляпнул лишнее».
«Ужасно, когда стирают, – нахмурилась Лидочка. – Но быть “стирателем” подло, гадко, не по-человечьи!»
Прозаик вздохнул. Взглянул на собеседников. Поэт кивнул, мол, продолжай.

«Порядочный человек не станет кричать на всех углах и бить себя в грудь: “Как вы правы! Я такой, сякой, нехороший, вру и подличаю раз в неделю. Иногда чаще. Не специально. А так. В силу характера”, – тихо произнёс рассказчик. – Или: “Вы неправы. Я хороший!” Объяснять, что такое “стёрли” дальше не надо?»
«А что с Казимиром стало? – заволновалась Ниночка. – Он выдержал?»
Сказала это девушка, скорее, чтоб успокоить себя.
«Мне тоже было интересно, – произнёс рассказчик. – Дама-гид пояснила, что филфак Берестов окончил с отличием, но ложку дёгтя один из преподавателей (желавший подвинуть ректора факультета) ему добавил.
Самое неприятное, что говорила дама об этом, словно делом это было привычным. Ну, растоптали и что? Сколько таких растоптанных повсюду».
«Я тогда тоже обратил внимание, – подтвердил поэт. – Вот же равнодушие какое! Сплетни разносит с таким пылом, жаром. О человеческой судьбе говорит привычно и холодно».
«Дальше – больше, – нахмурился прозаик. – Казимира везде встречали “показным равнодушием”. Не печатали. Не упоминали. Когда он приносил стихи, горько вздыхали, вполголоса поясняя: “Вы же понимаете, молодой человек. Мы бы с удовольствие, но всё равно “надавят сверху” и…”. Казимир понимал, как могут “сверху давить и ломать”. И сломался сам. Сначала запил. А после и вовсе писать перестал!»
«Творческий кризис у парня случился, – уточнил поэт. – Тут и без этого настроение никак не настраивается. А такое! Не знаю, как поступил бы…»
«Позвонил бы, – напомнил прозаик. – Мне».
«Хорошо, когда есть друзья, – вздохнул Мефодий Кириллович. – Моих приятелей разнесло по всему свету. Один на Севере. Другой в Крыму. Третий …»
Дамы шикнули. Библиотекарь умолк.
«Казалось, у Казимира было столько друзей, поклонниц, – сообщил прозаик. – Показалось. Поддержала парня только Маруся. Не просто вступилась, помогла, стала бороться за него…» 
«…за правду, – с вызовом проговорил поэт. – За любовь!»
Библиотечные дамы приободрились, воспрянули.
«Прямо тост получился», – буркнул Мефодий Кириллович. Ему было неприятно, что внимание обращено на других … мужчин.
Поэт сначала нахмурился, после скорчил такую гримасу, что библиотекарь притих надолго.
«На сцене выступали новые литераторы, “заморские гости”, издатели, руководство СП и прочее, прочее, – перечислил прозаик. – Внезапно дама-гид процедила: “Дерьма везде хватает. И здесь навалом. Это с виду все такие прилизанные, напомаженные. А копнуть…”. Мне на минуту даже показалось, что гид по литературным тусовкам “в глубине души” нормальный человек. И тут за нашими спинами кто-то горько произнёс: “Семь лет борьбы, потраченных сил, испорченных нервов, упущенных возможностей”.
Я оглянулся. За нами сидели женщины – постарше и молодая. Сходство с Казимиром было разительным! Рядом примостились ребятишки. Близнецы! Им было лет пять. Улыбчивая девчушка. Подвижный мальчик. Он часто вскакивал и бежал к мужчине с густыми усами. Тот стоял возле дверей, изредка выходил покурить на крыльцо.
“Нервничает, – подумал я. – Но почему?”
“Это Берестовы, – пояснила гид. – Мать Казимира и сестра. Отец возле дверей. Переживает. Курит. Внук рвётся к деду. Непоседа! Добрыней звать. А девочку – Вера. Премиленькие ребятишки у Казимира! А всё-таки эта Маруся Синичкина ему не пара. Это всё из жалости”».
«Странная дама, – задумчиво произнесла Ниночка. – То ловушки на своего парня расставляет. То любовь жалостью называет».
Заведующая с интересом взглянула на молодую сотрудницу. Не ожидала, что непоседа Ниночка способна сочувствовать и мыслить столь рассудительно.
Прозаик произнёс: «”Сборник стихов “Трудная любовь”, – донеслось со сцены. – Я посвятил моей птичке-синичке. Жене. Подруге. Музе!” Я даже не заметил, что Берестов снова выступает».
«Он читал, а мы …завидовал, – признался поэт. – Кто по-белому. Вот, мол, какой мужчина! Такие нежные, удивительные строки посвятил единственной.
Но были и те, которых снедала “чёрная зависть”. Представительница “Издательского дома Эва” кусала губы. Наверное, чтоб не рычать?»
Прозаик вдруг таинственно сообщил: «Представляете, на глазах дамы-гида были слёзы!»
«Но почему?» – вскрикнули Ниночка с Лидочкой.
«Однако!» – удивился Мефодий Кириллович.
Заведующая молчала.
«Причина? – хитро прищурился прозаик. – Ну, не знаю, о чём лила она слёзы. Отомстить у неё не получилось. Даже наоборот. Благодаря ей Казимир и Маруся встретились! Вот ведь как бывает. Поддержать в трудную минуту Казимира сокурсница не захотела. Испугалась? Возможно».
«Пока Казимир был герой, ей было с ним по пути, – прошептала Ниночка. – Стал аутсайдером. Она отвернулась от него. Так ей и надо!»
«И теперь удел её – гид по литературным персонажам, – пошутил поэт. – А не прекрасная Муза».

«Может быть, причина была другая? – прозаик не искал лёгких путей. И другим бы этого не позволил. – Красивые стихи написал Берестов. Музыкальные, ритмичные, берущие за душу! Возможно, те строки пробудили в ней что-то спрятанное глубоко и надёжно? Возможно…
Она плакала. Присутствующие аплодировал, стоя. Мы тоже встали. 
“Вот и награда! – с гордостью проговорила женщина постарше. – Признание людей многого стоит. Слава Богу! Выстоял наш Казимир. Они с Машенькой победили”.
“Но чего им это стоило, – горько прошептала сестра Казимира. – Каких унижений, сражений, выдержки, самообладания, мужества. О! Лучше промолчать. Мария такая умница! Поддержала мужа, помогла. Не зря говорят: в горе и в радости вместе. И теперь Казимир добился признания, наград, успеха”».
«Как романтично! – вскричала Ниночка. – Ой, простите. Я перебила».
«Люблю истории с хорошим концом, – призналась Лидочка. – А то в жизни иногда так всё … сложно».
«Чуть позже мы узнали некоторые подробности, – сказал поэт. – Гера Туманский – полная посредственность. Известным поэтом так и не стал. Папа пристроил его в издательский бизнес. И жену подыскал соответствующую. Богатую, со связями, с амбициями. 
Издательский дом “Эва” – совместный бизнес Геры и Эвелины. Он там и книги свои штампует. А после пытается всучить всем и каждому. Но никто не берёт. А те, кто берут “из вежливости” – не читают.
Эва “делает деньги”. Не на Гере. На календариках, рекламных листовках, методичках, открытках, блокнотиках, других сувенирах.
В тот день Туманский был вроде в командировке! На самом деле, бухал на даче. Злился на Берестовых. Завидовал!»
«А Берстов? Как он справился?» – поинтересовалась Лидочка.
«После козней да интриг Тумановых, Берестов долго сочинять не мог, – ответил прозаик. – И только после рождения близнецов начал писать стихи. Детские. Жене посвящал стихи. Лирические. Но в основном, работал в стол. Не хотел никуда отсылать. И общаться ни с кем не хотел. Ни с коллегами. Ни с издателями. Тогда Маруся отправила его стихи на конкурс! Престижный, европейский. И сразу первое место! Публикация. Гонорар.
И пошло, поехало! Берестов воспрянул духом. Стал издаваться, участвовать в международных литературных конкурсах. Теперь его часто приглашают на музыкально-литературные фестивали. Стихи с удовольствием печатают в литературных журналах всего мира!
А ведь поначалу, из-за Туманских, Казимира игнорировали. Ему было обидно, больно, грустно. Он не жаловался, не упрашивал, а выдержал. Смог! Победил».
«А какая она, – восторженно прошептала Ниночка. – Маруся?»
Прозаик задумался: «Какая Маруся? Муза поэта. Его птичка-синичка. Как бы вам описать её? Хрупкая. Строгий костюм, кружевная блузка, туфельки-лодочки. Роскошные каштановые волосы! И тоненькая такая белоснежная прядь. Она не портила Марию Берестову. Даже наоборот. Белоснежная прядка напоминала, что не бывает лёгких путей. Такая вот деталь. Если высоким слогом, эта белоснежная прядка в волосах жены, матери, подруги – словно символ трудной и красивой любви, лебединой верности, стойкости, упорства».
Дамы дружно вздохнули. Гостям было пора уходить.
Все распрощались. В дверях поэт неожиданно сказал: «А ведь началось у них всё из жалости. Так считает бывшая Казимира».
«Из жалости?!» – изумилась Ниночка.
Дверь за гостями закрылась.

…Приятели шли по вечернему городу, освещённому фонарями. Шли неторопливо. Разговаривали. «Из жалости? – задумчиво говорил прозаик. – На что можно пойти “из жалости”? Как далеко зайти? От чего отказаться? Чем пожертвовать? И разве любить – это не заботиться, жалеть, оберегать? Из жалости? Не знаю. Казимиру и Марии Берестовым, наверное, виднее, где жалость, а где подлинные чувства».
Поэт не ответил.
… А в библиотеке дамы никак не могли разойтись по домам. 
«Молодец Маруся, – восхищалась Ниночка. – За любовь надо бороться!»
«Почему всегда бороться? – сетовала Лидочка. – Почему нельзя любить просто так. Взаимно».
«Красивая история, – сказала заведующая. – История трудной Любви, лебединой верности, стойкости, упорства».
«Может, не ждать? – с сомнением произнесла Лидочка. – Действовать? Самой позвонить? А вдруг снова ошибусь?»
«Ошибёшься, – весело сообщила Ниночка. – Исправишься».
Заведующая кивнула и сказала: «Хороший день. Удивительные гости. Замечательная история. Надо создать при библиотеке литературный кружок!»
«И пригласить наших гостей ещё выступить!» – обрадовалась Ниночка.
На том и решили. 
…Гости шли по бульвару. Аромат цветущих вишен был сладок и прян.
«А помнишь, какой был взгляд у Маруси, когда муж признавался ей в любви? – сказал прозаик. – Признавался при всех! В стихах. С гордостью, уважением, нежностью».
Поэт с любопытством ждал продолжения. Тогда он не догадался взглянуть на Музу. Все сосредоточены были на Поэте.
«В глазах её было… – прозаик смутился. – А-а-а, не буду говорить что! Наверное, ради таких моментов настоящего безграничного счастья мы и живём».

Художник Никита Павлов.