Три рассказа

Улица Бабушкина

У него действительно такая фамилия – Бабушкин. Только, в отличие от известного революционера, он был не Иваном Васильевичем, а Петром Михайловичем, среди друзей и близких у него было еще и прозвище – Почтальон. Откуда оно, это прозвище, взялось, спросите? Все очень просто: в свое время, когда Бабушкин жил в деревне, он работал несколько месяцев почтальоном, о чем особенно любит рассказывать каждому встречному. И хотя уже давно городской житель, прозвище сохранилось: Почтальон да Почтальон. И Бабушкин не сердится. «А что? Первая профессия – она с тобой навсегда. Приятно вспомнить: вот жизнь была – газеты и письма разносить! Легче легкого!..»
Теперь Бабушкин уже на пенсии, до этого работал на заводе электриком, и поэтому от нечего делать иной раз просто ходит по двору широким шагом, заложив руки за спину. Словно начальник, придирчиво осматривает близлежащую территорию. Иногда ему предлагают войти в складчину, и тогда мужчины распивают в беседке бутылку-две вина, рассуждают о жизни.
– Бабушкин, я сегодня на твоей улице был, – посмотрел как-то на Петра Михайловича сосед Игнатович. – Там мой кум дом купил. Смотрю, и правда, на прибитой к стене дома вывеске написано: улица имени Бабушкина. Ты что, может, и не знаешь, что твоим именем назвали улицу?
Петр Михайлович лениво отбивается:
– Да слышал, слышал! Как не слышал!.. Радио, кажись, тоже слушаю!..
– И не признается, мужики! – довольный своим розыгрышем, окинул взглядом присутствующих Игнатович. – И чего, думаете, молчит, не при-знается?
– Понятное дело!..
– Чтоб не проставлять!..
– Ценю за находчивость! – подытоживал разговор Игнатович. – Так что будем делать, Бабушкин? А? Почему молчишь, жадина? Магазин, кстати, вон рядом, вон!.. Он ждет тебя!..
Посмеялись, пошутили, на том и закончили. Уже чуть позже Бабушкин решил все же съездить на улицу Бабушкина, и хоть это не близко, за Сожем, где-то в частном секторе, – решился. Здесь, однако, оговоримся: если бы он опять не выпил стакан вина, возможно, его и не потянуло бы на ту улицу. Но – выпил и поверил, что она названа именно в его, Петра Михайловича, честь, а потому зазорно прожить жизнь и не побывать на улице, которой он пожертвовал свою фамилию.
– И не держите меня, и не отговаривайте!
«Улица Бабушкина», – объявил бодрый голос водителя автобуса.
– О, моя, моя улица! – оживился Бабушкин и важно посмотрел на пассажиров, которые на него не обращали никакого, конечно же, внимания, что даже немного возмутило, потому на этот раз он сказал более громко: – Моя улица!.. Бабушкина!.. Петра Михайловича!.. – и молодцевато спрыгнул на землю.
Автобус поехал дальше, а Бабушкин остался на остановке. Стоял и с удивлением смотрел по сторонам с видом начальника высокого ранга, который приехал на важный объект, а его никто не встречает. Непорядок, одним словом. Но не стоять же так все время. Бабушкин взглядом измерил улицу вдоль и поперек, а потом распростер руки, радостно и возвышенно произнес:
– Так вот ты какая, моя родная! Ну, привет, что ли? Вижу, неважные у тебя дела. Чем докажу? А тем, что богато домишек, а не домов – по обеим твоим сторонам – разместилось. А где коттеджи? Особняки? Ну, три-четыре я вижу. И это на моей улице?! Прости, однако! Это не ты, улица, виновата, а городские власти. Они, они, скажу тебе честно, недосмотрели, промахнулись. Могли б дать имя Бабушкина и улице в новом микрорайоне? Могли б! Около Ледового дворца, например. Идут на хоккей ватагой болельщики и читают: о, так это же улица Бабушкина! Легче идти было бы. Я убежден в этом. Для Мазурова, для Чичерина и им подобным нашлись улицы в новом микрорайоне, а мне, получается, – шиш. Хорошо еще, что дорогу отремонтировали, рытвин нет... Места для остановки автобуса неплохо оснащены, сказать нечего... Подожди, так тут, по моей улице, кроме автобусов, ничего больше не ходит? Ну да. А где троллейбусы? Кто скажет? Где, где троллейбусы?
Настроение у Бабушкина совсем испортилось, когда он узнал, что на его улице нет ни одной точки, где можно было бы посидеть с бокалом пива или с другим, более крепким напитком.
– Конец света!..
Бабушкин сел на скамью и пожалел, что ничего с собой не взял. Как же – приехал в гости, и с голыми руками. Нет чтобы угостить малышню, что вон около дороги развлекается. Он бы насыпал им конфет в горсти и сказал: «Это вам от того дяди, дети, именем которого названа улица, на какой вы живете и теперь вот рыщете... или играете, так сказать, в бадминтон и в мячик. Ах, вы не верите? Вам что, паспорт показать? Так смотрите, смотрите!..» Бабушкин даже вообразил, как дети прилипли к карточке в его паспорте, а более взрослые читают: Ба-буш-кин!.. Что, получили?!..
Тем временем подъехал очередной рейсовый автобус, из него вышел всего один человек, мужчина средних лет, щуплый, в светлой сорочке с длинными рукавами и в черной бейсболке, козырек которой находился над ухом, и направился в сторону Бабушкина. Поскольку человек тот шел неуверенно, Петр Михайлович поднялся, подал команду:
– Стоять!
Человек замер, не понимая, зачем и кому предназначался этот приказ, показывая на себя пальцем и не сводя глаз с Бабушкина, спросил:
– Вы... мне?
– Тебе, тебе!
– В чем, собственно говоря, дело?
– Как ты идешь по моей улице? Какими шагами? – Бабушкин приблизился к растерявшемуся мужчине. – Ты где находишься?
– В чем, собственно говоря, дело? – опять повторил вопрос человек с неуверенной походкой. – Ты кто? Не милиционер, случайно?..
Бабушкин поднес, как и мечтал недавно, посматривая на детей, паспорт к лицу незнакомца, приказал:
– Читай! Фамилию, фамилию читай.
– Ба-буш-кин, – послушно прочитал тот, икнул. – А я, может, Дедушкин? Х-хи-хи-хи-и!..
– Ты мне здесь шутки брось, – посоветовал Петр Михайлович. – А теперь иди сюда. – Он подвел его к дому, на стене которого была прикреплена вывеска с названием улицы.
– А теперь читай здесь...
Незнакомец опять икнул, протер глаза рукавом, не сразу прочел:
– Улица имени Бабушкина. – Он выдержал паузу, посмотрел на Бабушкина, на вывеску, улыбнулся. – Нет, здесь что-то не так...
– Все так, дорогой мой: ты стоишь на моей улице.
– Ёшкина мать!..
– А ты как думал, земляк? На улице Бабушкина!..
Незнакомец, автоматически быстро вытерев ладонь правой руки о брюки, подал ее Петру Михайловичу:
– Будем знакомы: Тузиков Павел Егорович. Тысяча девятьсот...
– Не надо, дальше можешь не говорить, – прервал его Бабушкин. – Так что строго тебя предупреждаю: больше в таком виде, как сегодня, чтоб я тебя на своей улице не видел.
– Как пить дать!
– Я дважды не повторяю. У меня, может, есть характер. Есть, есть, конечно же. Если бы я был слабаком, сарделькой, какой черт назвал бы моим именем улицу, а?
– Не говори!.. Кто б назвал?.. Так как, говоришь, тебя зовут? А, прости, прости: Бабушкин. Так я на твоей улице, оказывается, и живу. И не знал! Слово даю – не знал! Живу и живу себе спокойно. А тут, выясняется, есть, существует где-то и человек, на улице которого я осел? Вот он, перед тобой. Далеко ходить не надо. Дай я тебя поцелую!
Бабушкин отвел руки Тузикова с растопыренными пальцами, которые тот наставил на него, подальше от себя:
– Если бы я со всеми целовался, знаешь, что со мной было бы, а?
– Чудеса, однако!.. – не мог успокоиться Тузиков. – Вон мой дом. Пойдем, гостем будешь!
– Посмотреть, как люди живут на моей улице, надо. Чтобы иметь представление. Ну, тогда пошли!..
– Жена как раз на второй смене. Она тоже была бы рада.

Вскоре они сидели за столом в передней, Бабушкин листал альбом, а Тузиков показывал пальцем, поясняя снимки. Перед этим он не побоялся оставить гостя одного в доме – а чего бояться, когда это вон кто! – и сбегал в магазин, принес бутылку водки. Поскольку денег у него не было, то их выделил Бабушкин. «Конечно же, именем бедняка улицу не назовут, – добродушно думал Тузиков по дороге в магазин и из магазина. – Вот повезло так повезло! Хоть раз!..»
Когда выпили по рюмке, Тузиков поинтересовался, какая у Бабушкина самая любимая песня. Тот сначала задумался, даже сморщил лоб, а потом ответил, будто отрезал:
– Я без гармошки не пою!
– А если балалайка?
– Так себе... Но не побрезгую, если будет хоть какой аккомпанемент.
– У соседа возьму! – пообещал Тузиков и улизнул из дома.
Пока он где-то бегал, Бабушкин посмотрел в зеркало, что висело на стене рядом со столом, сделал важный, серьезный вид и сам себе сказал: «А что, может, оно так и есть... Не знаю, кто тот Бабушкин, однако же, если брать по большому счету, какая разница – кто он, тот Бабушкин? Может, это улица всех Бабушкиных, которые живут на белом свете? В Москве, в Питере, в том 
же нашем Гомеле? В Америке, если уж на то пошло, а? Нате вам, Бабушкины, улицу! Нет, Петр Михайлович, ты родился в сорочке. А сосед, Игнатович, так и заявил: «Я, Петр, был на твоей улице». А ты, Игнатович, побудь на своей. Что, отхватил? Где она, твоя улица? В каком болоте? То-то же! И не каркать мне! Где, где вы видели улицу имени Филина? Имени Степана Игнатовича Филина? А моя – вот она, родная! Не беда, что пока не ходят троллейбусы. Пустим!»
– Кого «пустим»? – показался на пороге с балалайкой Тузиков.
– Это я про свою улицу. Пустим, говорю, и троллейбусы.
– Пустим! Обязательно! С оркестром! – тряхнул балалайкой Тузиков. – Гуляй, город!
Бабушкин поправил хозяина дома:
– Гуляй, улица Бабушкина. Прошу не обобщать. Кстати, и песню напишем. Я попрошу самого известного композитора...
– Лученка можно, – предложил Тузиков. – Он для нефтепровода «Дружба» вон какой гимн сочинил. Его, его возьмем за композитора.
– А слова сами сложим, – предложил Бабушкин. – Да, Павел?
– Как пить дать!
– Стукнемся! Пусть все слышат!..
– Кто лучше, чем мы, знает материал? Я здесь живу. Так? Так. Вон на том огороде... под грушей... моя пуповина зарыта, может быть. Или где-то рядом. А ты, Бабушкин, про свою улицу да чтоб не знал, какие слова придумать? Х-хе-хе-хе!..
– Найдем. Это все вторично, брат.
– Подожди, а что – первично? – Тузиков, как часто делал до этого, опять протер рукавом рубахи глаза: они у него почему-то слезились.
– Выпить надо, – признался Бабушкин.
– Так в чем дело?
– Наливай, – промолвил Петр Михайлович и почти прослезился. Еще немножко, и лицо будет мокрым.
– Что, что с тобой, брат Улица? – насторожился Тузиков.
– Потому и плачу, что очень хорошие люди живут на моей улице. От счастья.
– Здесь ты на все сто. Угадал. Лучших людей нет на всем белом свете.
– И это все благодаря моей улице! Она, как магнит, собрала вас в кучу. Ты веришь мне, Павел?
– Как пить дать!
– А еще плачу, что редко сам бываю на своей улице. Занят очень, государственных дел хватает. А хочешь, насовсем перееду сюда? Соседями будем – хочешь? Возьму и перееду? Кто запретит? О-го-го!..
– Дай пять!
Пожали друг другу руки.
– А это, кстати, идея. Голова еще варит.
– По тебе же видно, что не дурак.
– Хоть и прозвище у меня – Почтальон.
– Вот как, а!
– Не обращай внимания. После школы газеты и письма разносил. Меня почтальонская сумка и вывела в люди.
– Верю!
– Одному начальнику принес конверт, а он и давай интересоваться, кто я и что я. И посылает меня учиться на эле... Тьфу ты! На элеватор начальником. А потом и пошло-поехало. И закрутилось!..
– И пошло-поехало – вот как!.. Знай наших, однако!.. А Зинка на второй смене, змея!.. А у нас – праздник!.. Съела, Зинка? Получила?
– Я, Бабушкин, должен жить на улице Бабушкина^ И только так. Все, решено: завтра переезжаю. Продаю свои апартаменты и покупаю здесь дом. Есть дом для меня?
– Найдем!.. Хе, проблема!..
Выпили за переезд, запели. Песня не пошла, поэтому некоторое время посидели молча. Бабушкин наконец вздохнул, помахал головой, положил руку на плечо хозяина дома.
– Я б добился, чтобы и твоим именем назвали какую-нибудь улицу в нашем городе. Вон сколько их, многоэтажек, возводят!..
– Добейся, друг! Век не забуду! Можно, я тебя поцелую?
– Потом. Не все сразу.
– Так в чем же дело?
– Не думай, у меня, где надо, свои люди есть. А как ты думал! Ого, люди!.. Однако же твоя фамилия – Тузиков – к улице никак не подходит. Ну, представь себе: висит вывеска, а на ней большими буквами написано: «Улица имени Тузикова». Кто такой? Откуда? Да и захотят ли люди жить на улице, которая носит такое собачье название? Подумай, Тузиков!..
– Хочешь, я фамилию жены возьму? У нее красивая фамилия – Потеруха. Как, а?
– Тогда это будет улица жены. А баб к таким серьезным делам допускать нельзя, а то наломают дров.
– Наломают! Как пить дать!.. Так как же быть, почтенный, а? Зуд какой-то у меня появился, хоть ты что ему!.. Не упустить бы свой шанс.
– Будем думать. Для чего у нас головы? Все, думаем!..
Тузиков сидел с очень печальным лицом. Бабушкин успокаивал его, а потом уснул. Проснулся он утром на диване. Поднялся, осмотрелся. Не сразу вспомнил, где находится, а когда разобрался, что к чему, тихонечко притворил за собой двери и потопал на автобусную остановку, боясь, что проснется Тузиков и бросится вслед за ним...
Он старался не вспоминать вчерашнее. Но как не вспомнишь, когда стоишь на улице Бабушкина – с другой улицы в город никак не въедешь: автобусы ходят только по ней...

Ворона

Почти всегда она просыпалась, когда город еще спал. Едва начинало светать, людей нигде почти не видно и не слышно, и женщина, а живет она на втором этаже, распахивала на балконе настежь окно – и сразу же чувствовала, как свежий воздух обдавал лицо бодрящей прохладой. Куст жасмина в последний год заметно подтянулся, и теперь его ветви как бы просятся к ней в гости: кое-как обломала наиболее настырные из них; те, которые можно было достать руками, отвела в сторону. Вот теперь другое дело: теперь хорошо видит она под окнами своих котяток, они задрали на добрую тетку свои головки, моргают глазками, бывает, недолго могут так выдержать, тогда просто кувыркаются на бочок или спинку. Но – смотрят, как только могут, смотрят на нее, на свою кормилицу, смотрят стойко, с надеждой. 
– И вы уже проснулись, мои хорошенькие? Бегу, бегу!..
Наталья Титовна любила утреннюю пору. Хотя и вышла год назад на пенсию, позже просыпаться не стала. Это только мечтала: вот стану пенсионеркой, тогда отосплюсь. Какое там! То ли привычка, то ли что-то другое, но как только заговорит на кухне радио, она уже на ногах. И сегодня так же, как и каждое утро, женщина сперва поставила на плиту чайник, а пока вода подогревается, заспешила на балкон и поискала глазами своих питомцев. А их, признаться, и искать особо не надо: котята тут как тут, а если где и развлекаются поодаль, то сразу же сбегутся, как только она появится на балконе: чуют. Точнее – сползутся. Все четверо. Они совсем маленькие, хиленькие, и даже самая низкая трава для них пока большая преграда, мешает. Наталья Титовна же забыла про чай. Она наспех накрошила хлеба в неглубокую мисочку, налила туда молока. Для них хватит еды. Повторила свое «Бегу, бегу!», и осторожно, чтобы не расплескать завтрак для котяток, на вытянутой руке понесла мисочку перед собой. А когда те принялись хлебать молочко, каждого котенка погладила, приговаривая:
– Сиротинушки вы мои… Ешьте, ешьте, я вам еще вынесу. Сама не выпью, а вам дам. Кто же виноват, что у вас мамки нет. А где она, вы, видать, и сами не знаете. Только не поверю я, чтобы кошка таких маленьких могла бросить, отчураться. Таких хорошеньких. Человек, прости, господи, может, вон показывают по телевизору, а кошка не позволит себе такого… Может, убил кто вашу мамку, а? Пейте, кушайте… Вот и молодцы. Только не толкайтесь, всем хватит. Подрастете, тогда вам горя меньше будет. Более проворными и хитрыми станете.
На козырьке крыльца, Наталья Титовна только теперь заметила, сидела вчерашняя большая черная ворона, не сводила глаз с миски, в которой дразнили ее меленькие кусочки хлеба, напитавшиеся молоком.
– А, ты опять тут? – с укором в голосе подняла на нее глаза женщина.
Ворона каркнула и, словно застеснявшись ее, отвернулась.
– Гляди у меня: если опять у малышей отберешь еду – ругать тебя буду. Все поняла? Ты же вон какая здоровая, можешь найти себе что поклевать, а где, скажи вот мне, они, сироты, возьмут, кто позаботится? Кыш!
Ворона словно понимала женщину – послушалась: взмахнула крыльями и перелетела на соседнее дерево, откуда также не переставала следить за котятами и Натальей Титовной.

В это время на крыльце показалась с пузатой сумкой новая соседка, женщина средних лет. Как ее звать-величать – Наталья Титовна не знает, живет она высоко – аж на девятом, последнем, этаже, и появилась тут совсем недавно: поменяла, говорят, двухкомнатную квартиру на трех. Имеет мужа и дочку-подростка, есть у них и довольно шикарная иномарка. Где работает эта женщина, Наталья Титовна также не знает, одно заметила, что каждое утро спешит куда-то она с туго набитой сумкой. Как вот и сейчас. Новая соседка задержалась около Натальи Титовны и котяток, брезгливо посмотрела на них, затем напустила на себя строгость и неожиданно ледяным голосом сказала:
– Разводите тут антисанитарию!
– Как это? – от неожиданности Наталья Титовна аж разинула рот: она надеялась, что новая соседка также посочувствует котятам, которые рано остались без матери, а та – видели как!.. Ударила, словно молнией.
– А ночами что они выделывают, коты эти! – лицо у новой соседки аж покраснело от злости, она поставила сумку перед собой: по всему видать –тяжелая, а может, просто собралась долго воспитывать Наталью Титовну. – Спать людям не дают. Свадьбы тут, видите ли вы их, ладят. Я на девятом этаже живу, и то слышу. Это непорядок.
– Подождите, подождите, не горячитесь, – начала успокаивать соседку Наталья Титовна. – А я вот на втором этаже, и мне коты не мешают. Сплю. Не слышу их. Ага. Сплю и не слышу.
– И спите себе, а я вот не могу! Развели тут зверинец. А собак сколько! Боже, и что за люди в этом, теперь уже и моем, доме?! Господи! Там-то, на проспекте Космонавтов, где я жила раньше, такого нет. Но было! Я, я навела порядок. Теперь меня там вспоминают, уверена, все хорошим словом. А как же иначе?! 
Наталья Титовна вдруг почувствовала, что пересыхает во рту, и какая-то горечь жжет, казалось бы, все внутри. Все же она нашлась, что сказать:
– Не ожидала я от вас, женщина, такой злости. Вы же сама мать. А котята – сироты… Неужели вам не жаль их?
– Если жалеете, заберите домой! – покачиваясь со стороны в сторону, новая соседка пошла по своим делам, и когда проходила под кленом, на котором сидела ворона, та каркнула: – Кар-р!..– Новая соседка от карканья вздрогнула, не сразу, а только сообразив, в чем дело, запрокинула голову на дерево, потом глянула на Наталью Титовну и зло упрекнула: – Вот, получайте! Кормите, кормите и ворон!.. Они за вашими котятами доедят. Нет, я так не оставлю все это!..
Настроение было испорчено, однако Наталья Титовна не особо обращала внимание на все это, а начала успокаивать котят, словно и те слышали злую тетку и понимали все, что она сказала о них.
– Не слушайте вы ее, ешьте, ешьте. Возьми, говорит, к себе в квартиру, если так любишь… Это вас, мои хорошие, сказала, чтобы я взяла. Я бы взяла. Место есть. А потом что буду делать, когда подрастете? Прокормлю ли я вас? Да и привыкну, а когда особенно близки станете, то отрывать потом от сердца больно будет. Знаю. А так вы на свежем воздухе кувыркаетесь-развлекаетесь, травку, которую надо, найдете, по деревьям полазаете… А у меня что? Особой радости мало будет… Жилье как жилье… Четыре стены… Кровать, стол… Телевизор – и вся радость… А тут еще такая оказия, мои хорошие: болею я часто, бываю в больнице… А кого попрошу, чтобы за вами присмотрел и накормил? Некого. Сын пьяница, ему ключи не доверяю, а мужик, Степка, умер, ирод… А так, когда на улице, с голода не умрете… Тут и мусорка рядом… найти, говорят, можно то да се из еды… Вам бы подрасти только скорей… на ноги стать… А та тетка с девятого этажа, набросилась на вас, как вчера ворона… Вороне – простительно: сама голодная… А ты же, соседка, – человек, так не будь вороной, не отнимай у котят еду… Живое ведь… Неужто не больно? Пусть ворона не понимает… А человек должен бы… должен бы человек…
Ворона, словно услышав и поняв слова женщины и на этот раз, каркнула и полетела прочь. Котята, налакавшись молочка с хлебом, стали развлекаться. «Что с них возьмешь – дети же», – умиленно улыбнулась Наталья Титовна. Она подняла порожнюю миску, посмотрела еще раз на котят, которые спрятались уже в клумбе – только по тому, как шевелятся лилии, ромашки и цинии, можно было догадаться, где они, и заспешила пить чай. За столом опять вспомнила новую соседку: «Надо же быть такой!.. Ай-я-яй!» Не выпуская из руки чашку, Наталья Титовна пошла на балкон. Отпивая короткими глотками холодный чай, она поискала глазами котят. Цветы стояли неподвижно. «Спят», – подумала женщина и тут увидела, как на то место, где некоторое время назад стояла миска с едой для котят, прилетела ворона с куском чего-то в клюве, посмотрела по сторонам, а потом положила принесенное на траву и села на козырек крыльца. Сидела и не сводила глаз с куска колбасы, как успела заметить Наталья Титовна: ждала, надо полагать, котят. Словно и она знала, что те – сироты, и их надо окутать теплотой и заботой. 
На глазах Натальи Титовны показались слезинки. Она посмотрела на ворону, их взгляды встретились.
– Прости, – сказала женщина птице. – Ты знаешь, за что… 

Чудак

С самого утра у Петровича испортилось настроение. Решил позвонить в поликлинику, чтобы записаться на прием к участковому врачу, попробовал набрать номер на диске телефона, а потом заметил, что тот не подает никаких признаков жизни. Молчит, и хоть ты что ему! Старик и потряс аппарат, и даже выругался в его сторону, что с ним вообще редко бывает, а тот хоть бы что – ноль внимания. Петрович только сейчас пожалел, что отказался от презента сына, который как-то привез ему свой старый мобильник: мол, себе я купил новый, а тебе еще, отец, послужит и этот, бери и не раздумывай. Не взял. Отмахнулся: зачем он мне? Если что, я и по своему старенькому телефону тебя найду. А с этим телефоном, который в кармане носить можно, попробуй разберись в мои-то годы – не для стариков он, больно уж умен. Вон соседка по сей день не знает, на какие кнопки нажимать, хотя уже полгода как имеет. Когда дочка объяснит, что и как, вроде бы все понятно, а стоит той оставить старушку-мать одну, она сразу же и забывает про всю ту науку. "А сейчас вот телефон и пригодился бы. Возможно и смог разобраться, что к чему, не такой ведь я уже и бездарь…"
Но что было, то было. Петрович запихнул телефонный аппарат в пакет и решил сперва зайти в поликлинику, записаться на прием, а потом и в мастерскую заглянуть. Без телефона как без рук. Особенно это чувствуешь, когда тот сломается. Так он и сделал. Мастерская была перед городским сквериком, маленькая, похожая на ту, которая стоит у его дома и где, кажется со стороны, одним взмахом руки парнишка делает ключи на любой манер – словно блины печет на сковородке: раз-два, и готово, получай!..
 Мастер, человек примерно такого же возраста, как и он, только с аккуратными белыми усами, и по всему было видать, человек благожелательный, с готовностью взял в руки аппарат, улыбнулся Петровичу:
– Заупрямился, говорите?
– Да, да. Закапризничал.
– Сейчас мы выясним, что с ним. Не спешите?
– Нет, нет! Куда мне уже спешить? Своё отспешили…
Мастер несуетливо разобрал аппарат, достал откуда-то снизу запчасть, и пока ковырялся в телефоне, рассказывал – и делал это он довольно искренне и интересно – как некогда служил в местном военном городке в звании старшины, а потом прапорщика, был военным связистом, и очень жалел, что не стоит теперь тут воздушная дивизия, а та вся начинка, которая обслуживала полеты и стоила несметных денег, вдруг стала никому не нужна, и люди растянули ее на водку и хорошо еще, если на игрушки детишкам. Жаль было ему и взлетной полосы, на которой не оставили со временем живого места.
– Всё, пользуйтесь, – протянул наконец мастер аппарат. – Если не будет падать, послужит еще долго.
Петрович осторожно взял телефон, положил в пакет, поблагодарил, а когда потянулся за деньгами, спросил:
– Сколько с меня?
– Нисколько. Пользуйтесь на здоровье.
– Как это?... – не мог поверить Петрович.
– У меня на такие телефоны нет лицензии.
– Так вы что, и денег не берете?
– Не беру.
– Совсем?
– Совсем.
– Удивительно…
Петрович еще раз поблагодарил мастера и неторопливо зашагал в сторону своего дома. "Может, надо было хотя шоколадку ему купить? – рассуждал он. – Неудобно как-то получилась…"
Перед крыльцом присел около старушек на скамье отдохнуть чуток, а заодно и за людьми понаблюдать, которые шныряют туда-сюда. Да и старушек послушать. Давненько с ними не общался. Телевизор – это одно, а их новости иногда и поинтереснее бывают. Те как раз и судачили про свою жизнь, да так увлеклись обсуждением новостей, что не сразу обратили на него внимание. Погодя лишь поинтересовались, откуда это он, старик, притопал.
– Телефон ремонтировал, – сухо и кратко ответил Петрович.
Дина, самая разговорчивая и бойкая старуха, которая всё обо всём и про всех знает в округе, сразу же спросила:
– Никак в той мастерской был, что как при коммунизме работает – бесплатно?
– Пожалуй…– Петрович поднял на старуху глаза, удивился: как метко она сказала – «как при коммунизме». А ведь верно. Она права. 
А Дина затем охотно рассказывала, как и она ремонтировала там свой телефон, и что мастер также не взял с нее ни копейки.
– Я даже сперва было обиделась, – тараторила старуха. – В чем дело? Почему? Разве у меня деньги не такие, как у остальных? А он и слушать не желает, только улыбается в свои белые усы: у меня, дескать, нет лицензии на домашние телефоны. Боже мой, да причем тут лицензия! Бери за свою работу. Получай. Хоть сколько. Хоть рубль, хоть два. Ты же, дед, заработал. Не украл. Может, думает, что я подставная какая? Из налоговой? Да не сдам я тебя, не сдам. Не бойся. Я баба своя. Разве же не видать по мне? Глянь на мою рожу! Так и не уговорила. Чудак какой-то!..
Что тот мастер чудак, Петрович согласился. А сам подумал: побольше бы нам таких чудаков!..

Художник Юрий Чулюков.