Офигей

О рассказе Гузель Яхиной «Юбилей» (журнал «Октябрь», №1, 2018)

«Все это не имеет отношения к критике – а лишь к тому, что тебе все эти авторы лично не угодили. Но я тебя прошу, заканчивай с этой ерундой, хватит обижаться на весь белый свет. Стать злобствующим упырем... это очень легкий путь; но обратно в человека потом вернуться сложно... А потом – зависимость, наркотическая ломка...» 
(мнение эксперта из редакции Елены Шубиной, АСТ)

Здравствуйте. Меня зовут Вадим, и я буквенный наркоман.

(жидкие и вялые аплодисменты)

Вот уже не первый год я плотно сижу на современной антиотечественной прозе.
Я перепробовал многое, пережил всевозможные пограничные состояния, но сегодня хочу предостеречь всех от того, что не угодило лично мне особенно сильно.

Я расскажу вам о веществе, употребление которого вас неминуемо приведет в мир слабоумия, уныния и безвкусицы, превратит в жертву рептилоидов и ваше возвращение обратно в человека окажется под угрозой.

Итак, тема моего повествования – «яхинка» и ее последствия.  

Первый раз попробовать прозу Яхиной мне предложил председатель партии «За правду» Захар Прилепин. Литератор и публицист доверительно сообщил, что яхинская проза по-человечески хороша, глубока и убедительна и торкает не по-детски. 
Как человек доверчивый и неопытный, я поверил авторитетному лицу и приобрел свою первую порцию «яхинки» у книжных диллеров на районной точке. Товар назывался «Зулейха открывает глаза», мне гарантировали мощный приход и безопасный трип. 

Во время чтения я испытывал сильные головные боли и зудящий дискомфорт в глазах. Но я брал пример с мужественного полевого, литературного и театрального командира Захара, поэтому дочитал книгу до конца. После прочтения романа я долго ждал обещанных ощущений, однако случились только приступы тошноты. Мне потом сказали, что с первого раза не всех пробирает и восхищает.  

Я пообещал себе забыть об этом неудачном опыте и больше к яхинской прозе не прикасаться. Но уже через несколько дней начал ощущать первые симптомы тревожности, хотя считал, что со мной все в порядке. 
Родные мою точку зрения не разделяли, стали выражать обеспокоенность, утверждали, что я изменился, стал злобным, обидчивым, завистливым к чужому успеху и недоверчивым к окружающим.

Я не мог им признаться, что мое недоверие к миру возникло из-за тревожных слухов на районе. Друзья сказали, что сам Захар прозу Яхиной никогда не употреблял. Еще говорили, что он принял только полдозы, потом уезжал на другой район и с тех пор уже пять лет как чистый. 

Кому верить, я не знал. Раздражительность моя росла. Приливы злобы и зависти случались все чаще. Сознание требовало нового тумана... И я сделал опрометчивый шаг – сходил по наводке одного товарища и взял себе яхинский рассказ о войне «Винтовка». Попытка обмануть себя, что доза всего в несколько страниц сильного вреда не принесет, горько аукнулась. С первых же абзацев я понял, что меня потащило...

Когда я очнулся, мне сказали, что я ползал по лестнице стилем «гусеничка» и учил всех класть грудь на ступеньку, как на полочку.
Пережив этот позор и отсидевшись дома несколько недель, я снова ощутил неудержимый зуд в глазах и гул в голове – организм требовал новой дозы.

Мои мысли все настойчивее крутились вокруг одной закладки на моем ноутбуке, и вот однажды вечером, вместо здорового листания ленты друзей я открыл рассказ Гузели Яхиной «Юбилей».

WARNING: Дальнейший текст написан во время нахождения под сильнейшим воздействием силы литературного таланта писательницы-лауреатки и является описанием бэд-трипа, а также предупреждением всем потенциальным потребителям «яхинки». Не пытайтесь повторить это самостоятельно. 

Начинается «юбилейный трип» с весьма мощного прихода: с ориентировки для сотрудников ППС.
«Нос крупный, мясистый, на переносице – две поперечные складки. Брови кустистые, почти черные, с редкой проседью. Глаза темно-бурые, радужка мутная, белки желтоватые, со слюдяным блеском. Подглазные мешки землистого цвета. Кожа на щеках ноздреватая, местами в крупных оспинах…»

Перед нами результат разглядывания пожилым человеком себя в зеркале трельяжа. Не вставая с кровати, лишь «приподнявшись на локтях», сам товарищ Сталин изучает свое отражение. Я очень обрадовался – наконец-то даже зоологические ненавистницы «усатого тирана» признают: сталинский взор был предельно остр и ясен до глубокой старости вождя. Сам я и с монитора буковки не всегда разбираю, всегда тяну по-черепашьи шею поближе к экрану. А придай мне положение «приподнявшись на локтях» да заставь чего разглядеть в трельяжном зеркале, до которого минимум несколько шагов – скорее всего, и себя-то не узнаю, только кряхтеть и багроветь от натуги буду. Но я и не Сталин, чего уж тут... И трельяжа у меня нет.

Кстати, авторесса нам сообщает о сталинском трельяже дополнительную важную информацию: 

«...был изготовлен по специальному заказу в мастерской Казанского оптико-механического завода и отражение давал особое, глубинное: в каком бы из углов комнаты человек ни находился, в зеркалах он полностью обозревал помещение и себя в нем с головы до пят в каждой из трех массивных граненых створок». 

Ну разве что ви-фи с блупупом не было в трельяже, остальное все работало на совесть – давало граненую глубину. Шах и мат тем, кто утверждает, что Яхина очерняет Казань и казанцев. Вон какие створки делают, с нескольких метров все ноздреватости и слюдяные блески углядишь. Вся проседь в ноздрях видна будет. Надо заметить, к слову «проседь» Яхина питает милую женскую слабость – на первой же странице, помимо редкой бровной проседи, у нее будет еще густая проседь в волосах головы и пожелтевшая проседь усов. Не у самой Яхиной, конечно, а у ее героя – товарища Сталина. 

Причем Сталин не просто герой рассказа. Нет, образ вождя вдохновляет и раздувает Яхину в самом что ни на есть творческом смысле, словно бегемот – лягушку в известном анекдоте. 
Не секрет, что после «Зулейхи...» второй крупный текст литераторшей вымучивался и выписывался под диктовку ее кураторов и кукловодов. Поэтому и выходил с огромным трудом, примерно как Каменный Цветок у Данилы-Мастера. Впрочем, дадим слово самой авторессе: «Так вышло, что этот роман («Дети мои» – В.Ч.) начал писаться со сталинских глав. Какое-то время я очень долго пыталась написать основную историю — историю учителя словесности Баха и его семьи, но это никак не выходило. В итоге после долгих мучительных месяцев первое, что получилось написать, это были четыре сталинские главы (на самом деле их было пять, но одну я отрезала и позже составила из нее отдельный рассказ "Юбилей"). И от этих-то сталинских глав уже пошел плясать основной сюжет».

Про пляски народов Поволжья во втором романе нашей прославленной авторессы – разговор отдельный. А нам придется принять горькую правду – мы имеем дело с отходами производства, из которых литераторша состряпала, или, как более изящно выразилась она сама: «составила отдельный рассказ». «Так вышло», понять можно. 
Перо не обмакивается осуждать нормальное, здравое, рачительное отношение каждого уважающего себя большого литератора ко всему написанному. Все должно сгодится, все должно пойти в дело – знаменитый «метод бобровой запруды». Писатель-бобёр Алексей Иванов создал целую запруду-роман «Ненастье» на основе огрызков и отходов текста-заказухи «Ёбург», и ничего – премия «Книга года» как с куста, получите-распишитесь. 

Но бог с ним, с этим Ивановым. Хотя нет, почему же – вишенки от яблочек недалеко укатываются. Что Иванов одной рукой пишет, а другой в интернете шарит, просвещается, о чем он там пишет, что Яхина... Впрочем, эта авторесса вообще пишет без рук, из всех необходимых для письма частей тела используя лишь одну – и вовсе не факт, что именно голову. 

«В трельяже отражалась сейчас вся спальня, целиком, от мелкоузорчатых узбекских ковров, в несколько слоев накиданных на пол, до гипсовых цветов на потолке. И лицо свое на темно-рыжем фоне кроватной спинки из карельской березы вождь видел крупно и четко, в трех ракурсах».

Я могу легко смириться с полетом авторской фантазии в плане убранства сталинской дачи. Это перед вагоном-теплушкой в музее железнодорожной техники писательница стояла, напитываясь матчастью и впечатлениями (напиталась изрядно, результат мы знаем по блестящим комедийным сценам «кулаки едут полгода по этапу, запираясь от конвоя на засов и проделывая в крыше дырочку для побега» в романе про Зулейху). А вот экскурсии на так называемую «ближнюю дачу» Сталина, что в славном районе Кунцево, не проводятся – режимный объект. Поэтому – да, в тексте про житье-бытье Сталина, пользуясь противоречивыми данными, можно накидать и ковры слоями, и прочего гедонизма наложить во все углы. Воля автора, претензий нет.

Но, скажите на милость, госпожа Яхина, зачем вы испортили вождю спинку его кровати?! Чем таким темно-рыжим вы изволили измазать ее?! Каким образом карельская береза, известная своей светлотой и будто бы свечением, стала у вас неприлично-поносного цвета? 

Уставившемуся в чудо-зеркало Сталину видится печальная картина: «Зубы длинные, охристо-серые, стесанные. На правом клыке большой скол. Межзубные щели широкие. Десны местами кровоточат. Язык сизый, покрыт серым налетом…»

Вождь с грустью понимает, что «это из-за недавнего юбилея». Семьдесят лет – не шутка. 
Отец народов принимается с неудовольствием вспоминать какую-то, очевидно, статью в Википедии, где перечисляются присутствовавшие на торжествах в его честь всевозможные члены партии, «(включая режиссера Александрова, композитора Шостаковича, писателя Фадеева, академика Лысенко, всю молодую и рьяную клику маленковых-хрущевых-булганиных-сусловых, а также заботливый женский пол в лице трактористки Ангелиной и сменного мастера Ивановской мануфактуры Ярыгиной)».

Иосиф Виссарионович пытается подумать о чем-нибудь более приятном, чем клика маленковых-хрущевых с трактористкой и мануфактуристкой. Вспоминает про подарки на юбилей. Особенно отца народов радуют, конечно же, подарки от любимых чад своих, а именно от «благодарных за переселение на новые земли чеченцев, крымских татар, калмыков, балкарцев, понтийских греков, немцев». 

Ну а почему нет, приятно же, когда люди ценят твою заботу. Дружелюбные, хлебосольные, верные друзья. Это даже известный фашист, генерал-фельдмаршал Манштейн охотно подтвердить может, есть у него книга, называется «Утерянные победы». Герр нацистский преступник свидетельствует, как на духу: «Татары сразу же встали на нашу сторону... Ко мне прибыла татарская депутация, принесшая фрукты и красивые ткани ручной работы для освободителя татар “Адольфа Эффенди”».

Так что будем объективны и справедливы: на удивление тонко подмечается давняя и крепкая традиция некоторых переселенцев одаривать всевозможных правителей и повелителей. И всегда с благодарностью, что характерно. 

Однако ни торжеств, ни вот этих вот подарков благодарных, ни булганинско-сусловскую клику вождь не любит. Да что там, он даже к заботливым женским прелестям трактористки Ангелиной и сменного мастера Ивановской мануфактуры Ярыгиной совершенно равнодушен. Что, конечно, слегка подозрительно, но легко может объясняться преклонным возрастом. 

А что же тогда отец народов любит, к чему лежит душа его?
А вот к чему. Товарищ Сталин, оказывается, всей душой обожает стритрейсинг. Настоящий и трушный стритсракер, гоняющий по улицам столицы несмотря на годы и должность. Кто бы мог подумать! – скажете вы. Ответ очевиден – конечно, авторесса Яхина, кто ж еще. 

Зимний стритрейсинг по-сталински выглядит в исполнении нашей славной лауреатши следующим образом. Изрядно намаявшись на правительственном приеме, организованном в его честь, товарищ Сталин покидает праздник. Приказав неугомонной клике, а также ткачихе, тракторихе и сватье бабе Бабарихе веселиться и продолжать банкет, товарищ Сталин покидает зал и спешит в свой автомобиль. «На дачу, на дачу!» – командует он. 

И вот уже машина мчит его по заснеженной и тоталитарной Москве. Сопровождения, охраны – нет. И вовсе не потому, что Гузель Яхина на самом деле вовсе не Гузель Яхина, а скрытый рептилоид-инопланетянин, имеющий лишь зачаточные представления о жизни землян. Нет, конечно, ведь Гузель Яхина – писательница и лауреатша, а премии в большой литературе выдают только своим. Не могут же взять и опремировать совершенно чуждого нашей культуре инопланетного пришельца, ей-богу. Ну разве только если они сами не... 
Да нет, бред какой-то. 

Не нужна вождю в стране советской охрана, незачем – пусто ведь. 
«Вождь смотрел из теплой глубины салона на пустынные улицы, освещенные тусклыми желтыми фонарями. Дома стояли темными глыбами, спали. Зябко трясли ветвями деревья на ветру, изредка мелькали за окном встречные машины. Прохожих не было, это успокаивало».

Тут бы товарищу Сталину и задремать в теплой глубине салона, ан нет. Тиран вдруг углядел в ночи мужичонку «в нелепой меховой шапчонке», который «упрямо брел через ночь, прижимая к груди небольшой предмет». 

 «– Догнать! – негромко скомандовал вождь.
Автомобиль резко развернулся, скользнув шинами по льдистой дороге, и через несколько секунд поравнялся с прохожим.
– Рядом езжай. – Вождь соскреб ногтями иней на стекле и припал к окну, стараясь разглядеть лицо мужичка.»

Слова худого не скажу об охотничьих инстинктах товарища Сталина – всё же человек с Кавказа, кровь горячая, хоть и семидесятилетняя, закипела мигом. Бывает. Клика эта сусловская давно ему приелась, ткачиха обрыдла, трактористка надоела, а Лаврентий так вообще на сыча похож... А тут – таинственный незнакомец, как тать в нощи, да еще и с каким-то предметом у груди. Ну сам ведь напрашивается на повышенное внимание, да не абы кого, а самого генералиссимуса!

Но есть вопрос другой. Каким волшебным образом в «глубине теплого салона» на стекле нарос иней, который вурдалак Сталин и принялся скрести когтями?
Возможно, Яхина описывает какой-то свой травматичный опыт поездок в промерзшем троллейбусе по заснеженной Казани в начале девяностых годов? Вот там наверняка иней белой шубой по стеклам стелился. Нет, Гузель Яхина точно не инопланетный рептилоид, иначе как бы она попала на планету Земля с такими познаниями-то в физике и смежных с ней науках... Таких не берут в космонавты, даже на звезде Тубан. 

Короче, дело к ночи – вернее, как раз ночью: мужичонка, «смешно подбрасывая колени, иногда поскальзываясь на льду и взмахивая руками», убегает от хищно фырчащего возле него большого черного автомобиля товарища Сталина. Уже не одного – появились, наконец-то, машины охраны. Кавалькада зловещих авто неспешно едет рядом с преследуемым объектом. Дело серьезное, государственной важности – мужичка со сверточком ловить. 
А поймать того непросто оказывается – он, хоть шапочку свою уже и обронил, но сверточком прикрывается и всё высматривает просвет между домами, как бы в переулок ускользнуть... 
Стреляй, Глеб Егорыч! В Сокольники он, гад, рвётся! Там есть где спрятаться! 
Но и Иосиф Виссарионыч, что говорится, не лыком шит. От него, как и от Жеглова, не уйдёшь.

«– Ату! – выдохнул вождь, и автомобиль прыгнул вперед, почти беззвучно».

Тут-то мужичку и конец. Сбили, на капот поймали, налепили лицом на лобовое стекло. А рядом и таинственный сверточек на капоте оказывается – «обыкновенный банный веник, растрепанный и намокший от снега, очевидно, берёзовый».
Жаль, авторша не уточнила – не из карельской ли, темно-рыжей, березы. Заиграл бы рассказ! Но нет, упустила лауреатша такую возможность – ограничилась лишь тем, что Сталин в сбитом на радость себе мужичонке с веником узнает самого себя. 
А вот и поделом – порядочные граждане по ночам в бани не ходят. Даже двойники самого вождя.

Удовлетворившись зимним сафари, Сталин выдыхает «ладно, поехали» и возвращается на дачу. Вздремнув на кровати с изгаженной спинкой, с утра пораньше он снова смотрится в трельяжное зерцало и ему, судя по всему, видится призрак некой литераторши из будущего: «Зубы длинные, охристо-серые, стесанные. На правом клыке большой скол. Межзубные щели широкие. Десны местами кровоточат. Язык сизый, покрыт серым налетом…»

Это видение приводит тирана в сильнейшее изумление и страшный гнев, внутри него включается режим «разъяренный Кинг Конг сокрушает мебель»: «Вождь не выдержал: обхватил обеими руками крайние створки трельяжа, напрягся что было силы и выдрал их из тумбочки, приподнял и, усевшись на кровать, поставил себе на колени. Словно читал огромную, широко распахнутую газету, загородившись ею от всего мира».

К счастью, на этой картине кошмары юбилейного трипа от Гузели Яхиной почти завершаются. 
Не могу не признать: я полностью прочувствовал, испытал все душевные муки героя рассказа и даже превзошел его своими мучениями, читая все это. 

Скажу больше: яхинский «Юбилей» это настоящее олдскульное варево прямиком из конца восьмидесятых. Будто и не прошло трех с лишним десятков лет, не было никакого переосмысления и развития. Словно на убогой кухоньке под передачу «Прожектор перестройки» тихая городская сумасшедшая бросает в кипящий чан «толстые» литжурналы, полные сенсационных разоблачений о кровавом тиране, помешивает это зелье из прогорклых клише и зябко прячет голову в узкие плечи – иней изнутри на окнах холодит... 

...Встревоженные тем, что я не выхожу из комнаты, мои родные и близкие обнаружили меня сидящим на кровати. Поставив себе на колени ноутбук, я держал его за крайние створки и бессмысленно смотрел в него, как в широко распахнутые ворота... простите, книжку, загородившись ею от всего мира. 

Мне казалось, как и герою рассказа, будто «что-то стреляло и щелкало, завывало, посвистывало. Что-то рушилось или, наоборот, громоздилось. Затем все-таки падало, катилось, ударялось. Мелькало, мигало, гасло, зажигалось опять. Кровать куда-то неслась, подскакивая на ухабах и громыхая, то покрываясь инеем, то рассыхаясь от жары…»

На третий день после принятия «Юбилея» ко мне стало возвращаться пусть и спутанное, но сознание – то потухая, то погасая, то покрываясь треснувшим от жары инеем, который ковыряли чьи-то жуткие пальцы. Через неделю частично, далеко не в полном объеме, восстановились речь и мышление. 

Однако прогнозы нельзя назвать утешительными. 
Соседи жалуются на раздающееся по ночам из нашей квартиры щелканье и посвистывающее завывание – это меня до сих пор мучают последствия употребления яхинского текста. 

Доктор сказал: еще один такой случай, и я навсегда потеряю человеческий облик. 
Но я уверен – это уже случилось. И виной всему – мое пагубное пристрастие к современной антиотечественной прозе. 

Запираясь в ванной, я разглядываю себя в граненых створках полочки с зубной пастой и щетками... 
Надбровные дуги массивные. Лоб покатый, в поперечных морщинах. Нос крупный, мясистый. Брови с редкой проседью. Глаза болотно-зеленые, потухшие и бессмысленные. Подглазные мешки налитые, синюшно-землистые. Рот полуоткрыт... 

Никто из родных не знает, что там, на самом верху ванной полки, у меня спрятана книжка «Дети мои», отменная порция буквенного яда, до которой я, пропащий, рано или поздно доберусь. 
Ведь «яхинка» умеет ждать. 
Не повторяйте моих ошибок.