Прародительница

Посвящаю моей дорогой бабушке Наталье

У меня, как у всех людей, было две бабки. Бабка по материнской линии – бабушка Наталия и бабка со стороны отца – бабушка Анна.

Бабушка Наталия всегда была рядом. Я любила, как котёнок, уткнуться в её теплые подмышки и в этот момент чувствовала себя защищенной от всех напастей. Без патетики и приторных любезностей она создавала вокруг меня абсолютно комфортную среду. Отношения «старший ‒ младший» лишь обозначали ту границу, за которой было меньше теплоты, меньше любви и, я бы сказала, меньше осмысленности жизни, потому что с бабушкой Наталией всегда было интересно, она постоянно открывала для меня новые горизонты познания.

Бабушка Анна жила в другом городе, и я даже не догадывалась о ее существовании, то есть она никак не проявляла себя.

Я уже училась в начальной школе, когда бабушка Анна возникла в моей жизни совершенно неожиданно. 
Накануне мама с бабкой Наталией таинственно перешептывались, обрывки их разговоров я не могла уложить в единую схему и не предчувствовала важности момента.

Бабушка Анне было чуть за семьдесят, она была высокой, очень статной старухой, наверное, под метр девяносто ростом. Несмотря на свой возраст, она прекрасно держала осанку, и стояла с совершенно ровной спиной. Я и сейчас явственно вижу её ‒ во франтоватом плюшевом полушубке, длинной юбке, в сапогах с высокими голенищами, большая яркая шаль с кистями была перекинута через плечо. 

Я кроха восьми лет отроду, в школьной форме, белый воротник оторвался от горловины и свисал влево, школьное платье я слегка переросла, и талия школьного фартука сместилась на семь сантиметров вверх, на ногах красовались новые туфельки.

Для своего возраста я была довольно высокой девочкой, но, конечно, до бабушки Анны мне было далеко. Мне тогда казалось, что я едва доросла до её колена. 

Вот мы и встретились – две родные кровинушки. 

Бабушка Анна молчала и с прищуром смотрела на меня. Я с аппетитом уплетала сдобную булку, откусывая от сладкой булки с хрустящей корочкой большие куски, и тоже молчала, мой рот был занят ‒ я жевала булку.

Вот так мы и стояли, и смотрели друг на друга ‒ она на меня сверху вниз, а я на неё снизу вверх. 
Молчание повисло в воздухе и растянулось, казалось, минут на пять.
Эта неизвестность стала меня тяготить, булку я почти доела. Я попрыгала на левой ножке, не забывая жевать остатки булки, затем на правой ножке – вот как я могу, вот какая я молодец. При этом я отбивала такт новыми туфельками.

Мои действия не возымели никакого эффекта ‒ бабушка Анна продолжала молчать.
Собственно, я не знала, что именно должна была сказать бабушка. Но чувствовала, что в сложившийся ситуации надо было что-то делать.
Бабушка Анна по-прежнему разглядывала меня вприщур.

«Может быть, бабушка не знает, что я могу прыгать на двух ножках», ‒ подумала я. 
Я попрыгала на двух ножках, реакции – ноль. Ни «внученька», ни «Людочка» я от неё не услышала. Чтоб окончательно поразить бабку, я стала прыгать вокруг неё на двух ножках и сделала минимум четыре круга. 

Мне неведомо до сих пор, что бабушка Анна подумала в этот момент – она продолжала молчать. Затем она развернулась на 180 градусов и пошла прочь. 

‒ Ну что? Что бабушка Анна тебе сказала? – заглядывая мне в глаза, спросила бабушка Наталия.

‒ Ничего, ‒ я равнодушно передернула плечами и продолжала отбивать такт новенькими туфельками,

‒ Не признала, ‒ единым выходом констатировала бабушка Наталья. 

В этот момент мне было все равно, бабушка Анна ушла прочь из моей жизни навсегда, больше я никогда её не видела.

Рядом осталась только бабушка Наталия. 
Далее по тексту я буду называть её «бабка». Нет ничего зазорного в этом слове, в нашей семье именно так ее называли. В моем сознании слово «бабка» прочно ассоциируется со словом «прародительница».

Оставшиеся годы своего недолгого земного пути она вела меня за ручку по жизни, словно через лабиринт, своими наставлениями ограждая от напастей на годы вперед.

‒ Никогда не лезь в чужие тайны, а если случайно что-либо услышишь – сразу забудь, меньше знаешь – крепче спишь. Всегда давай сдачи, если обидят тебя, в ответ бей так, чтобы рука заболела». 
И тут же «чего ты лазишь по заборам? Ты же девочка!» 

‒ Надо с честью нести свой крест, как бы тяжело тебе не было. 
Что это за крест такой я поняла многим позже, когда прочла библейскую притчу о кресте.
‒ Где твоя осанка, как ты держишь спину? Ты же девочка! 

‒ Безвыходных ситуаций нет, потому что их не существует в природе. Никогда ничего не бойся, испугалась, значит ‒ умерла». 
Почему волосы растрепаны? Ты же девочка!

‒ Никогда не занимайся черной магией, и белой тоже. Опять ты полезла на забор! Ну ты же девочка!

Такая была у моей бабки наука: воспитать человека, готового преодолевать любые трудности и невзгоды и одновременно быть женственной, гордой и красивой девушкой.

-Ты должна в воде не тонуть и в огне не гореть, ‒ наставляла меня бабка. Ей ли, отработавшей в шахте, под землей, восемь лет, не знать эту истину. 

Порой мою маму смелые бабкины эстакады ставили в тупик – единственная дочь «и в огне не гореть, и в воде не тонуть», нет, таких суровых испытаний она своей дочери не желала.

Бабкину науку помню до сих пор, любой свой поступок сверяю по её курсу – как бы поступила бабка Наталия в моих обстоятельствах.

Но этим не ограничивалось мое воспитание. Бабка была для меня тем, чем была Арина Родионовна для Пушкина.

Увлеченно, в лицах, бабка рассказывала о крутых изгибах своей судьбы, о быте русской деревни, в которой она родилась и выросла, о войне, об оккупации немцами Сталино (современный Донецк), о работе в шахте и еще много чего, что бывает в нашей непростой жизни.

Только сейчас я понимаю, что я не одинока во вселенной, благодаря бабке я знаю какого я рода-племени, потому что бабка рассказала мне притчи про всю родню до седьмого колена со стороны деда и бабки по материнской линии.

Я помню, как мы с бабкой Наталией ходили по улице, я крепко брала её под руку «вдруг бабушка упадет» (бабка тяжело болела). Она беззвучно ступала по асфальту, несмотря на грузность фигуры. Бабка шла, словно кошка на мягких лапках. 

Бабка отвешивала поклоны влево и вправо «здрасьте, здрасьте», и прохожие почтительно отвечали ей тем же, ибо не было человека в Центрально-Заводском районе, который бы, не знал Федоровну. 
А если кто-то не здоровался, то это был посторонний человек, случайно забредший на нашу восьмую линию (линия ‒ так в Донецке старожилы называют улицы в старой части города).

Бабка Наталия умерла тихой смертью во сне. 
В гробу она лежала с улыбкой на лице, даже после смерти сохраняя стойкость духа, будто хотела сказать «не печальтесь, случилось то, что должно было случиться».

На похоронах гроб с её телом несли три километра на руках от восьмой до шестнадцатой линии.

………………………………

Я была уже в довольно зрелом возрасте, когда решила заняться родословной своей семьи, и поэтому мне пришлось разыскать своих родственников по отцовской линии. Чтобы подтвердить свое родство в тексте письма я указала некоторые факты, которые могли быть известны только членам семьи. А чтобы окончательно доказать, что я не аферистка, я отправила свое фото.

После обмена телефонами дело дошло до более близкого общения.
‒ Я вам фото выслала, ‒ начала я телефонный разговор после «добрый день». ‒ Я на бабушку Анну немного похожа.

В ответ я услышала писк, переходящий в визг на высоких децибелах и, наконец:

‒ Ты? Ты похожа? У вас с бабкой Анной одно лицо, просто один к одному!

‒ Ну да, я по фотографиям вижу, что мы с ней немного похожи, ‒ робко прошептала я,

‒ Нет, так сказать нельзя: похожи ‒ не похожи. У вас просто одно лицо. Даже как-то не по себе, жутковато как-то. Бабка Анна умерла восемь лет назад. Смотрю на твое фото, ощущение, словно Анну вижу.

Во истину пути Господни неисповедимы!

С тех пор мне бабушка Анна начала сниться по ночам. Она приходила ко мне во сне такая же, как в первую и последнюю нашу встречу: в большой шали через плечо, плюшевом полушубке. Но лицо её потускнело, глаза по-старушечьи ввалились в морщины, фигура слегка ссутулилась, былого колорита и молодцеватости в ней не было. 

Бабушка Анна смотрела на меня, словно издали, пристально разглядывая, и… молчала.

Она опять молчала. 

Иногда мне казалось, что она силится что-то произнести, даже начинала шевелить губами, но тщетно. Шевеление губ внезапно замирало, словно мысли у неё путались, словно спазм сдавливал связки, и слова застревали в горле.

Сон в течение месяца повторялся каждые три – четыре ночи. И однажды я сказала ей всего одно слово: «Уходи». 

Больше бабушка Анна мне не снилась, она ушла навсегда.

Художник Юрий Белов.