Поезд из Леселидзе

1

В Феодосию я отправился, как всегда, на поезде. Захотелось побывать в Коктебеле, в котором в прежние времена провёл не одно лето. В последние годы где только ни загорал, от песчаных пляжей Каталонии до каменистых берегов Жёлтого моря. Правда, в городе Циндао, который и стоит на Жёлтом море, никто не загорает, в лучшем случае бродят по кромке моря. Но вот потянуло в Коктебель. Справа Карадаг с Чёртовым пальцем и профилем Волошина, слева Хамелеон, на протяжении дня несколько раз меняющий цвет, прямо перед тобой морская гладь, на которой иногда появляются чёрные спины дельфинов. Да и климат в Коктебеле мне нравится больше, чем в других местах.
Я предъявил билет проводнику, смуглому мужчине в годах, и вошёл в вагон. Меня не смутило, что проводник в поезде мужчина, на южном направлении это бывает. В белорусских поездах, на которых я ездил чаще других, проводницы девушки, и мне, честно говоря, они больше по душе, но что есть, то есть.
В окно я увидел группу курсантов военного училища.
«Да их тут целый взвод, – подумал я. – Интересно, куда они направляются и в каком вагоне?»
По шуму в коридоре стало понятно, что курсанты едут именно в нашем вагоне. Я выглянул из купе. Почти у всех ребят в руках были большие сумки, в которых позвякивали бутылки.
Трое курсантов явились в моё купе.
– Свободно? – спросил один из них.
– Конечно, – сказал я.
– Мы с вами до утра, – успокоил меня второй. – В Джанкое сойдём.
– А что в Джанкое? – поинтересовался я.
– Пересадка, – сказал третий.
– Ну что ж, располагайтесь, – кивнул я на свободную полку. – Авось поместимся.
– У нас совещание в соседнем купе, – усмехнулся первый. – Сильно мешать не будем.
Я с сомнением посмотрел на ребят. Все они были рослые, крепкие, что называется, пышущие здоровьем. А по опыту я знал, что алкоголь в больших дозах имеет катастрофические последствия именно для физически развитых экземпляров.
Поезд тронулся. В купе вошёл проводник. Я ему отдал билет.
– Постель берёшь? – спросил он.
– А как же, – сказал я. – До конца еду.
– Армия не берёт, – кивнул на соседнее купе проводник.
По выговору я понял, что проводник армянин. В своё время я много поездил по Союзу. Попутчиками бывали представители разных национальностей, даже китайцы. Армяне, родившиеся и выросшие в южной России, говорили почти без акцента. Этот был из Армении.
– У них совещание, – сказал я. – Не до сна.
– Гуляют, – кивнул проводник. – Я в молодости тоже гулял.
– Все гуляли, – согласился я.
По взгляду проводника я видел, что он мне не верит. Но я к этому привык. Даже жена не верила, что я способен на похождения. И я до сих пор не разобрался, хорошо это или плохо.
Проводник ушёл, а я стал смотреть в окно. Поезда мне нравились с детства. Я вырос в маленьком полесском городке, стоящем на железной дороге, и твёрдо знал, что в любой момент можно сесть в поезд и укатить от преследующих тебя неприятностей к чёрту на кулички. Если повезёт, попадёшь в Зурбаган. Люди, побывавшие там, мне не встречались, но я верил, что они существуют.
В соседнем купе веселье нарастало. Когда поезд останавливался, я даже различал отдельные выкрики. В основном это были армейские команды: «стоять!», «сесть!», «молчать!», «пей!». Впрочем, принуждение к выпивке в них не входило.
Я размышлял, чем всё это может закончиться. Однажды я ехал из Минска в Москву на берлинском поезде. В купе, в которое я подсел, гуляли офицеры из Группы советских войск в Германии. Они так радовались возвращению на родину, что пили не переставая. В конце концов, один из них, двухметровый детина, рухнул с верхней полки и намертво застрял между столиком и нижней полкой. Ноги его далеко высовывались из купе, заставляя спотыкаться пассажиров из других купе. Многие из них роптали. Несколько раз мы пытались вызволить спящего товарища из капкана, но вынуждены были отступиться. Он сам проснулся часов в пять утра, с трудом вылез из-под столика и стоял в тамбуре до Москвы. Видимо, ему не хотелось смотреть в глаза людям, которым он причинил некоторые неудобства.
Под вопли курсантов, вполне гармонирующие с перестуком колёс на стыках, я задремал.

2

Проснулся я часа в три. Моих попутчиков в купе по-прежнему не было.
«И хорошо, – подумал я. – Еду, как в вагоне СВ. Схожу в туалет и буду спать дальше».
Я открыл дверь купе – и остолбенел. Пройти в туалет, находящийся в конце вагона, было весьма проблематично. Узкий половичок, застеленный в коридоре, был густо испещрён большими и малыми пятнами блевотины. Как я и предполагал, здоровый организм курсантов не принял алкоголя, беспардонно влитого в него, и исторг его из себя вместе со всем содержимым желудков. В открытые двери купе было видно, что опустошённые курсанты теперь вповалку спали там, где их сразил хмель. Впрочем, никого, кто бы застрял между столиком и нижней полкой, я не заметил.
– Кондуктор! – громко позвал я.
Ответом мне был всё тот же перестук колёс.
Стараясь не наступать на пятна, я отправился к купе кондуктора.
Тот отрешённо сидел за столиком. Перед ним стоял стакан остывшего чая.
– Убирать будем? – спросил я.
– Зачем? – вопросом на вопрос ответил проводник.
– Нельзя пройти в туалет, – объяснил я свою тягу к чистоте.
– Сейчас открою, – сказал проводник.
Он тяжело поднялся и открыл ключом туалет, находящийся рядом с его купе. Я воспользовался туалетом и вернулся к проводнику.
– Так и будем ехать? – кивнул я в сторону коридора.
– Будем, – тоже кивнул проводник.
– Невозможно спать, воняет.
Проводник неопределённо пожал плечами.
– Никогда не ездил в таком поезде, – сказал я.
– Поезд?! – оживился проводник. – Это мой поезд! Очень хороший.
Я огляделся. Вагон проводника-армянина был старый, может быть, очень старый. Он поскрипывал, постанывал и повизгивал всеми своими соединениями, стыками и шарнирами. В тусклом свете лампы бельё выглядело несвежим, а форма проводника казалась мятой. Не исключено, что она на самом деле была мятой.
– Хочешь, расскажу? – сказал проводник. – Вина выпьем.
Он достал из-под столика наполовину заполненную бутыль.
– «Изабелла»? – принюхался я. – На юге она называется армянским виноградом.
– Молодец, знаешь! – похвалил меня проводник. – Меня Левон зовут.
Мы пожали друг другу руки.
Проводник сходил в служебное купе и вернулся с двумя чистыми стаканами.
– Много пить не будем, – сказал он. – Так, за знакомство.
Я кивнул, соглашаясь. После того, что я увидел в коридоре, говорить о выпивке было как-то неловко. Проводник тоже так считал.
Мы выпили по паре глотков вина. На мой взгляд, оно было чуть сладковато. Но кому нужны дегустационные изыски в заблёванном вагоне?
– Я из Армении, – сказал Левон. – И этот поезд тоже из Армении.
– Но теперь это ведь другая страна, – посмотрел я на него. – У них свои поезда, у нас свои.
Проводник отвернулся от меня и стал смотреть в окно. Там была кромешная тьма, даже огоньки не мелькали.
– Ладно, тебе расскажу, – сказал он после паузы. – Хочешь?
– Рассказывай, – согласился я.
Идти назад в своё купе, пусть и пустое, мне не хотелось. Лучше уж послушать очередную байку. В дороге они бывают забавные.

3

– То, что я из Армении, говорил? – спросил Левон.
– Говорил, – подтвердил я.
– Я был начальник этого поезда. Знаешь, что такое начальник?
– Знаю.
– Э, все так говорят, и никто не знает. Начальник – большой человек. Как президент.
Ну, насчёт президента проводник загнул, но я промолчал. Пусть исповедуется.
– Все тебя слушаются! И пусть попробуют не исполнить!
– Расстрел на месте, – хмыкнул я.
– Ну, тогда не расстреливали, – несколько сбавил тон Левон. – Как раз в Леселидзе стали расстреливать. Знаешь Леселидзе?
– Кажется, в Абхазии.
– Молодец! – вскричал Левон и долил в стаканы. – Давай выпьем!
Мы выпили.
Проводник достал из шкафчика тарелку с армянским домашним сыром. Это был знак уважения ко мне. Человек, что называется, отрывал от сердца. Я приложил руку к груди, взял маленький кусок и положил в рот.
– Очень хороший сыр, – сказал я.
– Из Армении привозят, – вздохнув, сказал Левон. – Я уже там не живу.
Я сочувственно покивал – тоже давно вдали от родины живу.
– А знаешь, почему? – снова стал смотреть в чёрное окно Левон. – Застрял в Леселидзе.
– Как застрял?
– Ехали из Еревана в Москву. Самый уважаемый поезд на Кавказе! Большие люди подходят – этот конверт передашь? Передам. А эту сумку? Тоже передам. У людей в Ереване и Москве были дела. Сейчас нет.
– И что же произошло?
– К Леселидзе подъезжаем – война! Как у нас в Карабахе. Все взяли в руки автомат и стали стрелять. Грузины стреляют в абхазов, те в ответ. А у нас мирный поезд! Что делать?
Я подумал, что положение действительно было безвыходное. Когда вокруг стреляют, хуже всего тем, кто в поезде. Бежать некуда.
– Мне по связи приходит распоряжение – стоять в Леселидзе, – продолжил рассказ Левон. – К поезду подходит колонна автобусов, пассажиров с вещами перегружают и вывозят в безопасное место. Хорошо, Россия рядом. А что делать нам?
– Да, что делать начальнику с простыми проводниками? – посмотрел я на него.
– Август месяц, хорошо, кукуруза созрела, – грустно усмехнулся Левон. – Без кукурузы мы бы умерли с голоду. Меняли на кукурузу всё, что было в поезде, варили и ели. В Ереване молчат, в Москве тоже молчат. Вокруг война, время от времени стреляют, а мы сидим в поезде, едим кукурузу и ждём.
– Дела…
Я вместе с ним стал смотреть в окно.
– Проводники тоже люди, – поднял вверх указательный палец Левон. – Один пропал, второй приходит: «Ухожу, Левон Арамисович. Семью спасать надо». Я всё понимаю и не задерживаю. А сам не могу уйти. Начальник!
Я понял различие между начальниками и простыми людьми. У первых нет права выбора. Ты можешь, например, перейти в подлецы. Есть у тебя такая возможность. А начальник изначально либо там, либо там, и перейти оттуда туда не может. Он обведён невидимой запретной чертой.
Я знал, что эти мои размышления несколько подпорчены «изабеллой», которую снова подлил в стаканы Левон, однако упорно стоял на своём – не может.
– Да, не может, – кивком подтвердил мои мысли Левон. – Нет хуже положения, чем начальника. Сиди и жди у моря погоды. Знаешь, сколько я сидел?
– Сколько?
– Полгода! Через полгода приходит телеграмма – министерство путей сообщения Армении ликвидировано, и мой поезд остаётся в России. Вот и езжу из Москвы в Феодосию, и вернуться в Ереван не могу.
– Почему?
– Поезд не отпускает. Посмотри.
 Левон показал пальцем на щель в обшивке купе. Я присмотрелся. Это было пулевое отверстие.
– Неужели тот самый поезд?! – ахнул я.
– Тот самый. Сегодня в последний раз еду. Списывают.
Я понял, почему Левон не захотел убирать за курсантами.
– Отец, ведро с тряпкой есть? – В дверном проёме купе покачивалась фигура курсанта. Вид у него был помятый.
Левон, ни слова не говоря, поднялся и вышел в соседнее купе. Я подумал, что минут через пятнадцать и мне можно отправляться в своё купе. Тем более небо за окном начало светлеть. Августовский день в Крыму обещал быть жарким.

Художник Елена Воробьёва.