«Патриот Галактики»

Рубанов – это не Яхина, не Орлов и не Аствацатуров. Это титан и глыба. Пишет давно, пишет много, пишет успешно.
Финалист «АБС-премии» (международная премия им. Аркадия и Бориса Стругацких) за романы «Хлорофилия» (2010) и «Живая земля» (2011), участник шорт-листа литературной премии «Большая книга», четырёхкратный полуфиналист литературной премии «Национальный бестселлер». В 2017 году стал лауреатом литературной премии «Ясная Поляна» в номинации «Современная русская проза» за роман «Патриот». Автор сценариев фильмов «Нимфа», «Мурка», «Викинг» и «Вратарь Галактики».
Можно только порадоваться за Андрея Рубанова и выразить радость названием одной из его книг: «Жизнь удалась». И радовались бы, но случилось странное происшествие, неожиданное известие: реакция писателя Рубанова на отзыв блогера Евгения Баженова (BadComedian) о фильме «Вратарь Галактики». 
Евгений Баженов отозвался непочтительно о «Вратаре…», а Андрей Рубанов резко отчитал Евгения Баженова. Это, в общем-то, нормально.
Известное дело: творческие люди всегда болезненно относились к невосторженным отзывам. Томас Мур вызывал на дуэль лорда Байрона, Эдуард Мане влепил пощёчину обозревателю Дюранти и рубился с ним на саблях – всего-навсего за оскорбительно короткое, в одну строчку, упоминание о работах Мане. Каков подлец, только подумайте! 
Марсель Пруст стрелялся с неуважительным критиком Жаном Лорреном, Сергей Дягилев дал оплеуху критику Буренину, а Набоков – безымянному журналисту.
Лирик Афанасий Фет вообще обошёлся без дуэльных кодексов и секундантов – он просто назвал своего осла «Некрасов», дабы уесть ненавидимого им певца народных страданий. 
И в наше время не стихают страсти: в 2003 году на Франкфуртской книжной ярмарке писатель Анатолий Найман был назван филологом Михаилом Мейлахом «подлецом, негодяем, клеветником и пасквилянтом» и получил от Мейлаха пощёчину и вызов на дуэль. 
Андрей Рубанов ожидаемо мог продолжить и развить академические традиции лучших представителей мировой литературы. Тем более Рубанов работал в сложной сфере обналички и имеет тюремный опыт, где без строгих правил и понятий не выжить. 
Но писатель и сценарист Рубанов пошёл другим путём – обвинил Евгения Баженова в необъективности, дилетантизме, употреблении наркотиков, узости сознания и в отсутствии производственного стажа. Логики в словах сценариста Рубанова маловато: ведь следствием приёма наркотиков является расширение сознания, а не сужение. Дальше – больше: писатель заявил, что результатом он, Рубанов, доволен, картина соответствует концепту и, самое главное: его восьмилетней дочери «фильм очень понравился». На этом бы и закончить, но потом всё пошло вразнос: писатель, отметив, что обзоры Баженова он не смотрит – как же тогда сделан вывод о дилетантизме и узости сознания? – сообщил, что в сценарии «Вратаря Галактики» «нет ни одного моего слова… работало пять или шесть сценаристов, включая американцев». И резюмировал: «критиковать слабое российское кино – много ума не надо».

Не стоило бы уделять столько внимания этой критике критики, если бы не интересное обстоятельство: полнейшее отсутствие логики. Если ты не смотрел обзоры – почему их ругаешь? Если фильм получился – то почему картина слабая? Если нет ни одного рубановского слова – почему Рубанов записан автором сценария?
Согласитесь, для писателя и сценариста такая чрезмерная расширенность сознания недопустима. Ведь в кино и книгах всё держится на причинно-следственных связях поступков персонажей и внутренней логике сюжета. «Как же он служит по литературной части? – возник естественный вопрос. – Может быть, такая дихотомия и разъятие мышления вызваны обидой и раздражением, а в его книгах всё иначе?»
Пришлось открыть роман-лауреат «Патриот». Тем более все штатные критики очень хвалят: «Андрей Рубанов – один из самых наших лучших, важных, умных прозаиков… Это книга и о мужчине вообще… О чём ещё? О любви, Родине, детях, смерти, ответственности. О главном… Рубанов при помощи какой-то словесной алхимии… проецирует куда более радостную картину: девяностые — не “лихие”, а злые и веселые, и люди, их пережившие, не смиренные терпилы, но победители, в конечном итоге взявшие верх над всем — над собой, над страной, над временем и обстоятельствами… Не каждый день удается так остро почувствовать свою принадлежность к чему-то большому и нестыдному — и уже за одно это писателю Рубанову стоит быть благодарным».
Кому не хочется прикоснуться к большому и нестыдному? Всем хочется. 

С таким настроением и полез за книжкой. Несколько смутили отзывы читателей на литресурсах: «Жаль потерянного времени… хватило бы и 15 страниц… нет сюжета… ничего не происходит… Вот бывают такие книги: прочёл – и сказать нечего. Редко, но бывают. И написана без заиканий, и читалось легко, а чего хотел автор, о чем писал – мимо прошло».
Несомненно, такие отзывы объясняются узостью сознания и дилетантизмом читательской массы. Частично спас ситуацию некто RobertEgorov, оставивший во всех онлайн-библиотеках по одинаковому отзыву: «“Патриот” явился книгой о современности. Очень близкой нам. Наполненной, буквально, вчерашним днём… Есть, с чем разбираться, есть, что обсудить автору с читателем».
Совершенно понятно: понравилась РобертуЕгорову книга, он и решил её перечитать на другом ресурсе, на третьем, на четвёртом… в надежде, что финал будет другим. Как «Чапаева» смотрели несколько раз – а вдруг не утонет?
Роман «Патриот» начинается с диалога на две с лишним страницы.
Только прямая речь, без указаний: «сказал X», «ответил NN». Читатель должен следить сам, внимательно распутывая диалог, соотнося смысл фраз с «кто что сказал». Писатель Рубанов смело и дерзко нарушает известное правило «Диалог не должен быть длиннее семи-восьми фраз подряд» и сразу становится понятно: автор – мастеровит. Не просто автор, но автор-новатор. Роман – не просто роман, а исповедальный, экзистенциальный и трансцендентный. И логика автора такая же – экзистенциальная и трансцендентная.

Из длинного диалога понятно, что герой «Патриота» – тоже новатор. Писатель Рубанов широкими мазками рисует характер владельца гипермаркета Сергея Знаева. Сергей Знаев – это настоящий руководитель и титан бизнеса, он одержим своим делом и вникает во все мелочи. Знаев разработал креативный продукт: современную модную телогрейку и отчитывает Алекса, своего друга и управляющего.
«– Алекс! Друг мой последний! Это сделали – в Китае!
– И что?
– Смотри мне вот сюда. В глаза. Видишь?
– Ну.
– У нас – магазин – товаров – отечественного – производства! Национальный – антикризисный – гипермаркет! Я не могу продавать телогрейки, отшитые в Китае.
– Бирок нет – и Китая нет. Это я велел их срезать.
– Я догадался, Алекс. Я же не дурак. Но бирки должны быть! «Сделано в России». В крайнем случае, «в Беларуси». Иначе это – фуфло.
– У нас половина товара – фуфло.
– Но не телогрейки!
– У нас весь инструмент – китайский. И топоры, и лопаты.
– Но не телогрейки!! Не телогрейки! Не национальный символ!»
Забегая вперёд: примерно десятая часть романа посвящена этим самым креативным телогрейкам. Мы узнаём про замысел, про их историко-концептуальное содержание, читаем беседы с дизайнером и пр. То есть, нью-телогрейка – это нечто очень важное для акулы бизнеса Сергея Знаева, практически его nervus rerum, «главное дело». Добропорядочный читатель всегда следует правилам, заданным автором. Дано: предприниматель с огромным опытом разработал новейший продукт. Национальный символ.
Хорошо, принято.
Опытный бизнесмен вникает в детали и мелочи, проверяет бирки на своем продукте, отчитывает управляющего за недосмотр. Национальный символ должен быть сшит только в России (хотя бы в братской Белоруссии).
Тоже принято.

Потом идёт ещё пара страниц непрерывного диалога про концепцию телогреек, Апдайка и либерализм. Читатель несколько теряется от напора идей и энергии супербизнесмена Сергея Знаева, а ведь надо ещё постоянно следить и проверять «кто что сказал». Для читателя с узким сознанием это непросто.
Потом бизнесмен садится на быстрый мотоцикл и уезжает, оставляя читателя один на один с простым вопросом: «Если для суперСергея так важны эти национальные супертелогрейки, и он действительно вникает в каждую мелочь, отчитывает друга и проверяет бирки (!), то почему их наплевательски заказали в Китае, а не в России? По крайней мере, можно было отшить в Китае без бирок. Или с российскими бирками. Или с белорусскими. Значит, суперСергей не поинтересовался, где разместили заказ? Но это же его Главная Идея! Национальный Продукт! Он же входит во все подробности!»
Автор, дай ответ! Не даёт ответа. Вернее, даёт; но не ответ и не автор. 
И не читателю.
Как так? А вот как: Андрей Рубанов – настоящий мастер слова. И с первых страниц он задаёт тональность и правила романа. Логика – трансцендентная, ничто из сказанного автором и героями не подтверждается делом. Телогрейки – это запевка, чтобы читатель втянулся. 
«(Сергей) сверкал глазами, показывал свои дилетантские эскизы, какие-то логотипы, товарные знаки, – безусловно, он был страстно заинтересован в создании телогрейки своей мечты; он размахивал руками, он показывал, на каком расстоянии от горла должна находиться первая пуговица, он яростно оспаривал накладные карманы и хлястик». 
«Нет ничего важней! Пусть всё рухнет, но телогрейки – останутся».

Мало того, СуперСергей заявляет: «У меня есть магазин. Я продаю телогрейки пять лет. Это хороший товар, пользуется устойчивым спросом. Не скажу, что я сделал на этом состояние, – но пока не прогорел». 
Тут читатель с узким сознанием совсем теряется. Оказывается, сшитые в Китае телогрейки очень хороши! Они успешно продаются уже пять лет. Все эти годы их шили в Китае с бирками или без бирок? И почему на бирки Сергей обратил внимание только сейчас? Продажи упали?
И почему именно сейчас он обратился к дизайнеру? Почему не пять лет назад? 
Не надо спрашивать, ответа не будет. Автор быстро посадил суперСергея на быстрый мотоцикл и отправил к новым загадкам. И не просто отправил, а под сопровождение дифирамбов (дифирамбы герою вообще пропитывают всю книгу; звучат они ласково и задушевно – может быть, потому, что внешность и часть биографии суперСергея любовно списаны автором с самого себя): «мужчина сорока восьми лет, седые волосы… без признаков живота и лысины, тёртый, жилистый, расчётливый, азартный, безошибочный… очень умный… когда едешь (или живёшь) в три раза быстрей большинства – предугадывание чужого поступка превращается в привычку; потом – в рефлекс… двадцать семь лет приезжал на все встречи вовремя, минута в минуту… Знаев – человек мгновенного действия… очень здоровый… поджарый, опасный… железный, непотопляемый босс…» 
Пока расчётливый и очень умный Знаев летит на мотоцикле под гимны себе, расскажем вкратце сюжет «Патриота». Вдруг кто-то не читал? Особого значения сюжет не имеет, так как все герои совершают все поступки конвульсивно и нелогично, но для порядка надо.

Итак, опытный и тёртый Сергей Знаев, в прошлом успешный банкир, а ныне владелец гипермаркета «Готовься к войне» запутался в долгах (всё-таки подкачали телогрейки, не дали прогнозируемой прибыли!), хочет покончить со старой жизнью и начать новую. Он решает уехать на Донбасс (или «в Донбасс»; как кому по сердцу) и там «воевать за Россию». О своём неколебимом решении «уехать на Донбасс» он сообщает каждому встречному-поперечному; все его отговаривают и разубеждают: передумай, мол! 
(Отговаривают, в общем-то, правильно: в описываемое время на Донбассе уже вовсю воюет за Россию и за Правду Захар Прилепин; батальонов и телохранителей для вас не напасёшься).
Однако тёртого и безошибочного Знаева не переубедить, его слово – твердо. Он непрерывно произносит патриотические речи, клеймит либеральное охвостье, страдает и томится душой за Россию. 
Но не так всё просто. Писатель Рубанов – тоже тёртый и безошибочный. Роман должны одобрить и похвалить все: от последнего защёчного либерала до первого пламенного патриота. Поэтому автор наделяет Знаева воспалением нерва и заставляет глотать сильные нейролептики в неумеренных дозах. Иногда обильно запивая алкоголем, иногда – так, насухую. Знаев постоянно видит и слышит чертей, в голове у него «пелена», на страницах романа появляются колдун и портал в Гиперборею. И подхвостные либералы успокаиваются: «Уф-ф, значит, патриотизм – не всерьёз! Это понарошку, такая авторская игра! Автор показывает, что нету никакого патриотизьму, а всё это – чертовщина и морок больного ума. И вообще: накидаешься “колёс” – патриотом станешь. Тонко!» - и аплодируют. 
Но и патриоты аплодируют. Они пожимают плечами: «Что ж, время такое! Даже железному опасному патриоту-с-телогрейкой приходится играть с этими мистическими приблудами. Книжный рынок-с, понимаем-с! Ладно уж, чего там… мода такая… Хоть и с чертями, но парень-то наш! Нашенский!»
Эвона как Сергей-патриот режет: «Так или иначе, решение принято. Исчезнуть, уехать. К еб… матери. Туда, где дерутся, на передний край, в окоп. Пора в окопы. Пора в окопы».

И, ловко проскочив между либеральной Сциллой и патриотической сами-понимаете-кем, Рубанов-мастер вылетает на вольное пространство.
Можно уже не заботиться о приличиях: читатели с узким сознанием книжку уже захлопнули, а оставшимся Рубанов постоянно напоминает о «пелене» в голове героя – нейролептики глотаются горстями, бесы возникают ежечасно. Все противоречия, нелепости и небывальщины списываются на «колёса» и чертей, всё не всерьёз. Это – сильный, грамотный, талантливый литературный приём Рубанова-мастера.
Дано: три года назад СуперСергей занял у старого друга Плоцкого три миллиона долларов сроком на шесть месяцев. Вот он приходит к своему кредитору, старому другу (которого Знаев «уважает и любит»). 
Приходит не отдать долг и не попросить об отсрочке. А побеседовать на личные темы, вспомнить давно встреченную девушку. 
Плоцкий: «Три года прошло. Ты появляешься раз в полгода на пять минут. Я тебе звоню – ты трубку не берёшь. Я оставляю приветы на автоответчике».
«– Подожди, – попросил Знаев. – Сейчас лето, торговля вялая… Осенью всё будет! Начнётся сезон, пойдут продажи, я отдам… Форс-мажор! Все победнели! Крым! Донбасс! Сирия! Война, сука! А ты меня сливаешь! Нашёл, кого слить! Вся Москва знает, что Знаев попал! И всем должен. 
У тебя денег – миллионов пятьдесят. Может, семьдесят. Я же знаю. Мы же двадцать пять лет друзья. Что ж ты, растопчешь меня за три единицы?»
И разоблачает своекорыстного Плоцкого (и фамилия какая-то непатриотическая…)
«– Ты же мне не по дружбе давал. Ты же мне давал – под проценты! Это был бизнес, ты на мне зарабатывал! Пока я мог – я платил». 
Согласитесь, неприятный тип этот Плоцкий! Нет, чтобы дать три миллиона просто так и забыть о них! Процентов ждёт, да ещё и напоминает!
Плоцкий, впрочем, не особо-то нажился на тёртом Сергее: «За три года ты не отдал ни копейки. Правильно? Ты не позвонил! Друзья так не делают! Ты – говно».
Знаев: «Прости меня. Я тебя очень уважаю. Я у тебя многому научился».
Плоцкий: «Если бы ты хотя бы раз в месяц паршивую смску присылал – ничего бы не было!»
Конечно, читатель сразу верит автору. 
Рубанов-мастер знает, что среди его читателей нет таких, кто называет миллион долларов «единицей» или «единичкой», никто из них не одалживал и не брал в долг три «единички». Посему читатель поверит, что московские миллионеры ведут себя в отношениях займа именно так: очень опытный, умный, тёртый, расчётливый, уважающий и любящий старого друга бизнесмен Сергей не появляется и не звонит, а кредитор спокойненько ждёт год за годом. Да-да, именно так и бывает в реальной жизни.
Это в мелком читательском мире из-за ста тысяч рублей могут спалить машину или встретить в подъезде. Большие серьёзные бизнесмены, убеждает нас писатель Рубанов, решают вопросы с долгами иначе. Не отдают, не звонят, не волнуются и не просят. Но при этом – уважают и любят. И должников никто не тревожит.
После пассажа с «тремя единичками на три года» писатель Рубанов и вовсе забрасывает тормоза за мельницу. Теперь уже можно всё! 

Как у Ильи Ильфа: «Когда покупатели увидели этот товар, они поняли, что все преграды рухнули, что все можно».
«Привести в движение десятки миллионов долларов, объединить сотни людей, потратить годы, построить огромное капитальное здание, набить его до потолка жратвой и выпивкой, одеждой и обувью…»
«То, что затея с магазином провалилась, было давно понятно. Для продажи спичек, керосина и кирзовых сапог не нужен специальный супермаркет».
И вместе с тем: «Цель достигнута, дело сделано; теперь этот проклятый и ненаглядный, в муках рождённый магазин – самостоятельное существо, живущее автономно от родителя».
Так провалилась затея или цель достигнута? И чем всё-таки набит супермаркет: керосином и кирзовыми сапогами или «до потолка жратвой и выпивкой, одеждой и обувью»? И, конечно, мы понимаем: Знаев – очень опытный, знающий и серьёзный бизнесмен, если построил в долг супермаркет по торговле керосином и кирзовыми сапогами.
«Ха-ха-ха! Это сарказм и гротеск!» – смеются либералы.
«Гротекс-херотекс! Вы не либералы, а педерасты!» – отвечают им патриоты. До педерастов, впрочем, ещё дойдём. Вернее, Рубанов Знаева доведёт.
С магазином и маркетинговой политикой вообще дело очень тёмное, даже бесы с колдунами не спасают. Люди ходят толпами, но выручки нет. Телогрейки пять лет продаются отлично, но специальный супермаркет для кирзовых сапог не нужен.
Супермаркет называется «Готовься к войне», но именно грянувшие войны, оказывается, Знаеву и мешают. «Форс-мажор! Все победнели! Крым! Донбасс! Сирия! Война, сука!» – помните? Или Знаев ждал Настоящей Войны, с ракетами и атомным оружием и на территории России? Вот уж тогда бы, действительно, он бы развернулся на спичках, кирзовых сапогах да телогреечках!
А магазинная ситуация запутывается всё больше. 
Знаев: «Я два года работал в нуле. На третий год должен был выйти в прибыль. По некоторым позициям я поднимал до двухсот процентов. Потом началась война. Всё упало, и я упал тоже. Рынок идёт вниз – ты идёшь за рынком… Ты же знаешь, я – попал. Все попали, из-за войны и кризиса».
Все – да не все. Вот розничный воротила с тоже непатриотической фамилией Молнин – владелец торговой сети «Ландыш», и сеть эта процветает! Вот уж, действительно: кому война, а кому мать родна. Гипермаркет «Ландыш» в десять раз больше магазина Знаева, и таких маркетов у Молнина сто сорок!
Молнин, понятное дело, гадок, мерзок, обучен и натаскан врагами, и совершенно не патриот: «Натренированный умными и свободными людьми в стране свободного предпринимательства, вернувшийся в Россию Молнин поискал и увидел пустующую нишу: дешёвые, самые дешёвые, максимально дешёвые продукты питания, низкосортные крупы, мясные хрящи, колбаса из наполнителей, идентичных натуральным; подгнившая капуста, скользкая морковь – еда низшего сорта для низшего слоя населения».

Кормит, подлец, русских людей гнильём да отбросами, и наживается, а искренние умные патриотызнаевы разоряются. Так и всплывают в душе читателя пронзительные слова Брата-Сухорукова: «Захватывает всё. Всех купил. Так что либо они, либо мы. Вот так вот, Брат!»
Бездуховному и жадному Молнину мало своих ста сорока «Ландышей», с помощью продажных ментов он нажимает на патриота Сергея, вынуждая продать ему знаевский магазин («Ведь знает, что слабые мы сейчас. И душит!»)
Правда, совершенно непонятно, зачем воротиле Молнину так остро нужен этот сто сорок первый, убыточный знаевский магазин. Тем более в военное время, когда «все победнели» и «все попали». 
«Тухлятиной, наверно, будет торговать, гад! Русский народ травить!» – догадываемся мы и сочувствуем Знаеву, который защищает простых людей и наотрез отказывает Молнину: «В этом мире я – главный. Я превращаю пустоту в содержание. Никто мне ничего не сделает. И магазин я не отдам».
– Правильно! – аплодирует читатель. – Не отдавай! Ты дело хорошее сделал, брат Знаев. Людям помог. Теперь только русские люди торговать будут!
Правда, на душе у читателя кошки скребут, он уже научен: если железный Знаев говорит уверенно, весомо и наотрез – значит, поступит наоборот. Так и случается. Продаёт он в конце концов магазин мерзкому Молнину, не будут русские люди торговать.
Точно так же Знаев отказывается продать квартиру в счёт уплаты трёхмиллионного долга, и тоже наотрез. И тоже, натурально, продаёт.

И в воинской части спецназа, куда его привозят с большими сложностями пострелять из автомата (скоро же в Донбасс, в Донбасс!!), открывают тир, включают свет, но Знаев вдруг заявляет боевому полковнику: «Не буду. Не хочу». Как кокетливая пухляночка Надя из «Любовь и голуби».
Такие мелочи, как заливание за воротник, даже и не считаются: «– Сам ты пьяный, – с чувством сказал Знаев. – Ты хоть раз меня пьяным видел в это время дня?»
И назавтра, в обеденное время, в своём рабочем кабинете: «…нагнулся, достал из-под стола старую, наполовину пустую бутылку крепкого. И два стакана.
…слух соучастников радуется звонкому бульканью, и пространство вокруг наполняемой посуды набухает отчаянным спиртовым духом».
Вообще, у читателя довольно быстро создаётся впечатление, что Рубанов сделал книжку бригадным методом, на литературной машине академии Лагадо, описанной Свифтом: «Рама помещалась посредине комнаты. Поверхность ее состояла из множества деревянных дощечек, каждая величиною в игральную кость, одни побольше, другие поменьше. Все они были сцеплены между собой тонкими проволоками. Со всех сторон каждой дощечки приклеено было по кусочку бумаги, и на этих бумажках были написаны все слова их языка в различных наклонениях, временах и падежах, но без всякого порядка. По его команде каждый ученик взялся за железную рукоятку, которые в числе сорока были вставлены по краям рамы, и быстро повернул ее, после чего расположение слов совершенно изменилось».

Вот мы читаем: «…хозяина (в магазине) знали все, а кто не знал, угадывал по бешеному взгляду – и при его приближении на всякий случай прижимался к голым стенам, демонстрируя крайнюю степень уважения».
И на другой день, в этом же злосчастном магазине: «Подбежала девушка-продавец в форменной тужурке с пятиконечной звездой на спине, остроносая, решительная. Хозяина не узнала.
– Мужчина, в чём дело?»
Возможно, взгляд был не бешеный, или голой стены рядом не было. Чтоб прижаться.
Или:
«Магазин создал – я. С пустого места. Тут был овраг и бурьян, а теперь свет горит, асфальт лежит и люди ходят толпами. В этом мире всё начинается с таких, как я. С тех, кто делает. Сначала надо что-то сделать. Из говна слепить конфету, как мой папа говорил».

Здесь читатель слегка удивляется: ведь это негодяй Молнин, кажется, лепит конфеты из говна и тухлого мяса? Сто сорок конфет-гипермаркетов. А наш Знаев-то, вроде бы, другой? 
Но неважно.
Оказывается, слепить-слепил, но в магазинах Знаев не понимает, он – музыкант.
Знаев: «Я занимался музыкой. Потом – финансами. Потом закрыл свой банк и вложил деньги в дело, в котором почти ничего не понимал».
Ну, кажется, разобрались, слава богу – музыкант он! Поэтому и торгашество это не по нём! Но ученики уже повернули рукоятки и квадратики образовали новый узор:
«Знаев-младший – такой же музыкант, как и отец. Исполнение – на два с плюсом, уровень центрового ресторана в городе с населением до 300 тысяч. Композиция – на три с минусом.
Точно таким же музыкантом был Знаев-старший целых пять лет. Тоже – не попадал в ноты, но не знал сомнений».

Иногда квадратики образуют совсем странные узоры: «Супервайзеры и мерчендайзеры бегали мимо него, помогая выгрузить с полок бутыли с ацетоном и мешки с сахаром».
Ещё можно с трудом допустить, что супервайзеры отвлеклись от своих обязанностей управленцев и бросились на помощь к мерчендайзерам, которые тоже почему-то решили поворочать мешки с сахаром вместо подсобников-киргизов. Но почему они «выгружают товар с полок», а не загружают на полки? «Может, это молнинские люди? – теряется читатель. – Или коллекторы Плоцкого?... Забирают ацетон и сахар в счёт трёхмиллионного долга?» 
«У меня даже машину вчера отшмонали», – это про снятый с учёта бывший автомобиль Знаева, который гаишники отправили на штрафстоянку.
Не мог Рубанов такое написать! Мы же знаем: Рубанов-мастер – писатель авторитетный, чалился, понятия знает…

«Шмонать» – это обыскивать, досматривать. Да и не «отшманывали» гаишники машину, а просто высадили из неё Знаева и на стоянку отправили. Ученики рукоятки крутили, точняк! Но, с другой стороны, надо сказать спасибо Рубанову, что работу даёт литературным подсобникам: «…теперь русские люди рукоятки крутить будут!»
Конечно, рубановские крутильщики иногда увлекаются, и получаются такие вот внезапные пассажи: «Дом построили в конце двадцатых, в модном, революционном конструктивистском стиле, с огромными окнами; деревянные несущие части однажды сгнили; дом источал труху, она щекотала ноздри бывшего миллионера и вызывала обрывочные, немые воспоминания о деревенских избах, о деревянных мостиках над мутной, как самогон, речной водой, о пушистых вербах, о злобных цепных собаках, о единожды виденном прадеде: невесомый старик с волосами, подобными пуху, и улыбкой, наполовину заискивающей, наполовину снисходительной, сидит на широкой лавке, застеленной чистым рядном; старик столь миниатюрен, что его ноги не достают до пола; трёх пальцев на руке нет: покалечило на Русско-японской войне».
Или самое странное во всём романе:
Знаев – своим управляющим: «Если я приду и скажу: “Отдайте мне этот стол, и стул, и товар, и наличность из кассы”, – вы скажете: “Нет”. Потому что это не мой стол и стул и не моя наличность. Потому что это – собственность компании. Вы помните это?»
Менеджмент кивает: «Так точно».
Но бестолковые крутильщики быстро запутывают чёткую концепцию Рубанова-мастера и указание Железного Знаева: «На самом деле Знаев и Горохов – хозяева магазина – ничем не управляли. Все отделы были сданы в аренду торговым сетям: овощной отдел держал Рахим, хлебом занимался Серёжа, алкоголем и сигаретами – Гриша. Арендную плату они вносили вовремя. 
Компании “Готовься к войне” принадлежал лишь один стеллаж в углу торгового зала. Здесь плотными рядами стояли канистры, вёдра, эмалированные тазы, резиновые сапоги и валенки (галоши – отдельно), на вешалках теснились ватники, брезентовые плащи, душегрейки с кроличьим мехом».

Ходовой товарец, что и говорить. То есть основной доход Знаева – это арендная плата от Рахима, Серёжи и Гриши. Оказывается, не набивал магазин Знаев никакой жратвой и выпивкой. Ну ладно, смиряется читатель: арендная плата – это умное решение. Делать ничего не надо, только денежки получай. 
Но вдруг Знаев опять рушит читательское сознание:
«– Забираю выручку, – объявил Знаев, оглядывая всех четверых. – Всё, что есть. Кроме мелочи, естественно.
– Сергей Витальевич, – твёрдо сказала Маша. – Так нельзя. Все суммы пробиты в чековых лентах. У нас будет недостача. Вы грабите собственную фирму».

Нарушение Знаевым собственного завета – дело привычное, читатель этому уже не удивляется. Но откуда в кассе «выручка»? Нет там денег и быть не может. Деньги за продукты, алкоголь и сигареты идут в кассы Рахима, Гриши и Серёжи.
Сумма не называется, но «денег много, полный мешок» (Знаев решил оставить финансовую подушку своим сыновьям, дети поражены размером сумм).
Арендная плата Рахима и Гриши через кассовые чеки не проходит, неужели на одном стеллаже с эмалированными тазами и галошами за день так отторговались? 
Не иначе. 
Тогда, получается, Знаев кривит душой, когда жалится на «вялую торговлю» и «провал затеи с магазином»? А ненасытный Молнин учуял новый рынок – галоши с тазами – и хочет его отжать? Вот же гад!
Литературные крутильщики подставляют Рубанова ещё и ещё. Например, с оценкой ресторанных расходов миллионера Знаева: «Каждый день – по три-четыре встречи в ресторанах: поговорили о деле, заодно и пожрали. Он проводил огромный кусок жизни, сидя на комфортных диванах, среди музыки, идеальной чистоты, в нарядной толпе благополучных счастливчиков… 
Он просиживал по кабакам, барам и кафе тысячу долларов в месяц».

Конечно, мэтр Рубанов так бы не написал. А для крутильщиков тысяча долларов – это огромная сумма, им и в голову не приходит посчитать: в месяце двадцать пять рабочих дней – это будет по сорок долларов в день. Три ресторана ежедневно – тринадцать долларов на ресторан. Всего-навсего.
Немудрено, что Знаев худой, злой и жилистый: на тринадцать долларов в московском ресторане с комфортными диванами и музыкой не зажируешь. Разве что в молнинские рестораны ходить с тухлым мясом и гнилой морковью.
Или вот: Знаев-папа отдаёт Знаеву-сыну мешок галошных денег, изъятых им из кассы: 
Сын, натурально, переживает:
«– Это чёрный нал?
– Что?
Мальчик смущается. Румянец заливает его щёки.
– Ну… В смысле… Незаконная наличность?
– Совершенно законная. Можешь завтра же пойти в банк и положить на счёт. Никто тебе слова не скажет».
Конечно же, бывший банкир Рубанов не мог вложить такие слова в уста своего альтер эго, финансиста Знаева. Только безвестные литературные крутильщики полагают, что операционист в банке спрашивает клиента при внесении денег на счёт:
 – Ваш нал – чёрный?
 – Нет-нет, что вы?! Совершенно законный!
 – А-а, ну хорошо. Оформляю.
И, кстати: нал-то, в самом деле – чёрный. Это не распределённая прибыль, не дивиденды и не зарплата. Знаев-папа незаконно взял деньги из магазинной выручки и эта сумма не подтверждена ничем.
К счастью, Рубанов-мастер вовремя перехватывает у бестолковых крутильщиков рукоятки управления романом и элегантно сводит все сюжетные нити:

1.    Знаев, конечно же, продаёт подлецу Молнину галошно-телогреечный гипермаркет и даёт инструкции управляющему Горохову… (Кстати, как хотите, а по мне, сочетание фамилий друзей-героев «Знаев и Горохов» это созвучие-реминисценция с толстовским «Жилин и Костылин»… славное наследие русской классики…)
«Я продаю магазин Григорию Молнину. Продавать будешь ты, по доверенности. Цену помнишь. Твоя доля – 25 процентов, как договаривались. Остальное переведи на мой счёт в Андорре».
Совершенно непонятно, зачем при таком изобилии денег нужен был сыр-бор с криминальным изъятием выручки из кассы… напортачили подмастерья…
2.    Красиво выписывает схватку патриота Знаева с беспардонными американскими педерастами, распялившими пасти на святое. Возжелали, видите ли, приобрести права на знаевскую русскую телогреечку. Но не тут-то было! Телевизор Зворыкина захапали, вертолёт Сикорского отжали, но уж телогреечку – накося-выкуси!
«С дивана навстречу ему поднялись три огромных педераста, бритые наголо, с широкими и жирными лицами; у двоих в ушах полыхали бриллианты, третий был намазан автозагаром. Из них один был крупней и шире в бёдрах; он инициативно зашевелился, взглядом подозвал официанта и поправил браслетки, обильно обвивающие его толстые безволосые запястья. Видимо, альфа-педераст.
– Телогрейка – это русская одежда солдат и лагерных заключённых. Важно, чтобы в основе коллекции лежал оригинальный аутентичный бренд. Важно, чтобы было подчёркнуто оригинальное происхождение. Именно за это ты получишь свои деньги. 
– Ты что, дружок, – спросил Знаев, – берега попутал? Ты мне что предложил? Хочешь, чтобы я продал родину американским гомосекам?»
Красивое и мощное крещендо заложил Рубанов-мастер, эффектно описал отлуп заокеанской нечисти. Читая, я инициативно зашевелился, встал по стойке «Смирно» и прослезился.
3.    Но у Знаева есть ещё долги: «Вот: хороший парень, тоже – друг… Я ему полтора миллиона долларов должен. А вот – другой гражданин, здесь я должен два… все эти расписки на колоссальные миллионы возникли давно, иные – лежали в сейфе пять, шесть лет».
С долгами на «колоссальные миллионы» тёртый и ответственный бизнесмен Знаев-Жилин поступает совершенно ожидаемо: никаких указаний Костылину-Горохову насчёт них не даёт и просто забывает о них.
4.    Равно как забывает и о высокохудожественно отдизайненных и отшитых супертелогрейках. Опять Горохову отдуваться…
5.    Ни в какой Донбасс Знаев, конечно, не уезжает, а внезапно, но ожидаемо оказывается в Калифорнии, где растворяется в океане на сёрфинг-доске.

Посудите сами: разве неправ был писатель Рубанов, упрекнувший критиков в узости сознания и дилетантизме?
Прав, тысячу раз прав! Такой новаторский и трансцендентный роман можно прочесть до конца только с предварительно расширенным сознанием и только будучи профессионалом в области финансов и розничной торговли (особенно в галошно-телогреечном секторе).
Хочется думать, что писатель Рубанов не оставит полюбившегося читателям героя бултыхаться во враждебном океане на потеху заморским гомосексуалистам. Искренно верится, что многостаночный комментатор RobertEgorov окажется прав – безошибочный и непотопляемый Знаев не погибнет. Как неубиваемый Чапаев, он переплывёт Тихий океан, вынырнет из донецкой речки Кальмиус и сменит Захара Прилепина в смертном бою на Калиновом мосту.
Задаст жару врагам и вытянет Рубанова-автора на новый толстый роман.