«Порыв земной и дар небесный…»

Редакция журнала КАМЕРТОН поздравляет русского поэта Владимира Алейникова с Юбилеем! Здоровья Вам, дорогой Владимир Дмитриевич, творческой радости, вдохновения и успехов во всех начинаниях!

 

***

Откуда бы музыке взяться опять?    
Оттуда, откуда всегда
Внезапно умеет она возникать – 
Не часто, а так, иногда.

Откуда бы ей нисходить, объясни?
Не надо, я знаю и так
На рейде разбухшие эти огни
И якоря двойственный знак.

И кто мне подскажет, откуда плывёт,
Неся паруса на весу,
В сиянье и мраке оркестр или флот,
Прощальную славя красу?

Не надо подсказок, – я слишком знаком
С таким, что другим не дано, – 
И снова с её колдовским языком
И речь, и судьба заодно.

Мы спаяны с нею – и вот на плаву,
Меж почвой и сферой небес,
Я воздух вдыхаю, которым живу,
В котором пока не исчез.

Я ветер глотаю, пропахший тоской,
И взор устремляю к луне, – 
И все корабли из пучины морской
Поднимутся разом ко мне.

И все, кто воскресли в солёной тиши
И вышли наверх из кают,
Стоят и во имя бессмертной души
Безмолвную песню поют.

И песня растёт и врывается в грудь,
Значенья и смысла полна, – 
И вот раскрывается давняя суть
Звучанья на все времена.

 

***

Как это было? – в одиночестве, в беде,
С бездомицею свыкшись многозначной,
Тогда я жил, – и горя запах злачный
Меня преследовал, где б ни был я, везде,
Шёл по пятам за мной, в глуши подстерегал,
Похмельным ужасом сквозил вдоль новостроек
И по трущобам, не на шутку стоек,
Меня врасплох в потёмках настигал.

Жильё бетонное, халупа на паях, – 
Не всё равно ли? – есть ночлег – и ладно,
Хотя бы на пол мне, – а жизнь и так нескладна,
Да что с того, когда в родных краях
Уже не тать гуляет, но распад,
А я участвовать в безумстве не желаю
И душу в хаосе упрямо сберегаю,
И правды – нет, за годом год, подряд.

Бровастым чудищем, туземцем в орденах,
Родоначальником трибунного мычанья,
Указан путь к терпенью и молчанью
Тем, кто, как водится, не в лаврах, не в чинах,
А так себе, кто именуется – народ,
Кто позабыть успел свои прослойки, классы, – 
И что за дело всем до голоса из массы,
Когда за горло жизнь сама берёт!

Сейчас таить нам ничего нельзя, пойми,
О лихолетье гибельном, – и всё же
Никак не слезть его змеиной дряблой коже
Буквально с каждого, – пойду-ка я с людьми,
Прислушаюсь внимательно, – э, нет! – 
Душа – не присказка в застолье, не отписка
В бредовых планах, – сотканный из риска,
Из покаянья, – брезжит зоркий свет.

 

***

Есть две мелодии во мне, – 
Одна – о том, что днесь я вижу,
О том, что речь намного ближе
Ночей, не сгинувших в огне.

Другая же – о днях былых,
О том, что свежесть их безмерна, 
Что откровенность беспримерна
И неизбежна горечь их.

Когда густеют облака
И ропщет гром среди природы – 
И зыблет призрачные своды
Его тяжёлая рука,

Покуда, радуясь родству,
На мир гармония нисходит – 
И что-то в сердце происходит
В дожде, купающем листву,

Пока раскрытого окна,
Чтоб свет узреть, мне слишком мало, – 
Уже звучит, как встарь бывало,
Неразличимая струна.

И вслед за нею слышу я
Иное музыки касанье – 
Души доверчивой метанья
Меж испытаний бытия.

Так сочетаются порой
Порыв земной и дар небесный
В неизъяснимости чудесной,
Где рождены и смысл, и строй.

Знакомы ль вам они? – Бог весть! – 
То знаки вечности-вещуньи,
То жизни зов при полнолунье,
Певучей подлинности честь.

 

***

День ли прожит и осень близка
Или гаснут небесные дали,
Но тревожат меня облака – 
Вы таких облаков не видали.

Ветер с юга едва ощутим – 
И, отпущены кем-то бродяжить,
Ждут и смотрят: не мы ль защитим,
Приютить их сумев и уважить.

Нет ни сил, чтобы их удержать,
Ни надежды, что снова увидишь, – 
Потому и легко провожать – 
Отрешенья ничем не обидишь.

Вот, испарины легче на лбу,
Проплывают они чередою – 
Не лежать им, воздушным, в гробу,
Не склоняться, как нам, над водою.

Не вместить в похоронном челне
Всё роскошество их очертаний – 
Надышаться бы ими вполне,
А потом не искать испытаний.

Но трагичней, чем призрачный вес
Облаков, не затмивших сознанья,
Эта мнимая бедность небес,
Поразивших красой мирозданья.

 

***

Кукушка о своём, а горлица – о друге,
А друга рядом нет – 
Лишь звуки дикие, гортанны и упруги,
Из горла хрупкого летят за нами вслед
Над сельским кладбищем, над смутною рекою,
Небес избранники, гонимые грозой
К стрижам и жалобам, изведшим бирюзой,
Где образ твой отныне беспокою.

Нам имя вымолвить однажды не дано – 
Подковой выгнуто и найдено подковой,
Оно с дремотой знается рисковой,
Колечком опускается на дно,
Стрекочет, чаемое, дудкой стрекозиной,
Исходит меланхолией бузинной,
Забыто намертво и ведомо вполне, – 
И нет луны, чтоб до дому добраться,
И в сердце, что не смеет разорваться,
Темно вдвойне.

Кукушка о своём, а горлица – о милом, – 
Изгибам птичьих горл с изгибами реки
Ужель не возвеличивать тоски,
Когда воспоминанье не по силам?
И времени мятежный водоём
Под небом неизбежным затихает – 
Кукушке надоело о своём,
А горлица ещё не умолкает.

 

***

Мне вспомнилась ночью июльскою ты,
Отрадой недолгою бывшая,
В заоблачье грусти, в плену доброты
Иные цветы раздарившая.

Чужая во всех на земле зеркалах,
Твои отраженья обидевших,
Ты вновь оказалась на лёгких крылах
Родною среди ясновидящих.

Не звать бы тогда, в одиночестве, мне,
Где пени мгновения жалящи, – 
Да тени двойные прошли по луне,
А звёздам дожди не товарищи.

Как жемчуг болеет, не чуя тепла,
Горячего тела не трогая,
Далече пора, что отныне ушла,
И помнится слишком уж многое.

А небо виденьями полно само,
Подобное звону апрельскому, – 
И вся ты во мраке, и пишешь письмо – 
Куда-то – к Вермееру Дельфтскому.

 

***

Едва прикоснусь и пойму,
Что миг завершился нежданно,
Не знаю тогда, почему
Ты вновь далека и желанна.

Едва осознаю вблизи
Томящее чувство исхода,
Скорее ладонь занози – 
Не в ней ли гнездо непогоды?

Но дальше – не знаю, когда – 
Быть может, в цепях расставанья – 
Коснётся меня навсегда
Жестокое имя желанья.

Ты роза в дожде проливном,
Рыдающий образ разлуки,
Подобно свече за окном,
Случайно обжёгшая руки.

Ты ангельский лепет во сне,
Врачующий шёпот мученья,
Когда зародилось во мне
Мечтанье, сродни отреченью.

И с кем бы тебя обручить,
Виновницу стольких историй? – 
Но сердце нельзя излечить
От ропота вне категорий.

Из этих мелодий восстань – 
Довольно расплёскивать чары – 
Ещё на корню перестань
Изыскивать щебету кару.

В нём хор, прославляющий днесь
Красу твою позднюю летом,
Чтоб ты в ожерелье чудес
Осталась немеркнущим светом.

 

***

Вот холодом повеяло ночным – 
И Северу довольно только взгляда,
Чтоб всё насторожилось, став иным,
Уже шуршащим шлейфом листопада.

И долго ли продержится луна,
Скользящая сквозь облачные путы?
И песня, пробуждаясь ото сна,
Не рвётся из гортани почему-то.

Потом скажу – успеется, потом, – 
Не торопись, не вздрагивай, не надо, – 
И так звучит во мраке обжитом
Серебряная грусти серенада.

И так сквозит растерянная весть
По золоту смолёному залива – 
И трепетнее чувствуешь, что есть
Над нами Бог – и смотришь молчаливо.

Повременим – ещё не началось, 
Ещё не в тягость мне воспоминанья – 
И что-то в душу вновь перелилось
Оттуда, где бывал уже за гранью.

И семенем к небесному крыльцу
Прибьётся и твоя причастность к веку, – 
И правда: как в воде лицо к лицу – 
Так сердце человека к человеку.

 

***

И смысл поступков строен стал и строг,
И голову я выше поднимаю,
И мир, как есть, душою принимаю,
Покуда жив я светом – видит Бог. 

Единым домом станет нам Земля – 
Вы, циники, и вы, приспособленцы,
Вы, чужестранцы, вы, переселенцы, – 
Какие дали зрите с корабля?

Не зря на крыше хижины моей
Ржавеет якорь, кем-то позабытый, – 
Надежды символ верной стал защитой
На острове меж древних двух морей.

С дельфиньей стаей журавлиный клин,
Сетей рыбацких клочья и грузила,
И всё, что прежде исподволь грозило – 
Зрачок змеиный, жуть средь вязких глин,

И оползень, и ливень, и разбой,
Смешавшиеся с осыпью событий,
Лавиной слухов, порослью открытий,
Отчётливей я виду пред собой.

И жажды мне безмерной не унять – 
Всё впитывая, чувствуя, вдыхая,
Приветствую, в прозрачный шар сгущая,
Чтоб суть постичь – и, может быть, обнять. 

 

***

В неспешных действиях, поступках и словах
Есть свет особенный – и мы к нему стремимся, 
И от бессмыслицы назойливой таимся,
Зане с державою былою дело швах.

И, не бахвалясь, мы с трудом своим дружны
В тоске, в рассеянье, в забвении, в скитанье,
Поскольку жертвенное жизни прорастанье
Мы чуем пристальней на грани тишины.

Покуда вижу я негаданный просвет
Во тьме безумия, в чаду кровопролитья,
Иду на ощупь я, но всё ж иду за нитью – 
Тонка она – такой у вас и вовсе нет. 

Покуда слышу я то гул на берегу
Прибоя позднего, то птичьи восклицанья,
Приемлю долю я, отринув отрицанья,
И перед родиной своею не в долгу.

Покуда призван я в ненастный этот мир
Для песни, славящей его преображенье,
Я, порождение его и отраженье,
Творю неслыханный свидетельства клавир – 

О том, как рушилось эпоха, о таком,
Что было истинным, что век опередило
Во имя радости, – и вот земная сила 
Дарует веру мне – и светлый строит дом. 

 

***

Я ничего не видел, кроме
Крыльца впотьмах и света в доме,
Собак на сене и соломе,
Нагого пламени в кострах,
Ветвей, исхлёстанных ветрами,
Лица неведомого в раме, – 
И потому гадайте сами,
Кого охватывает страх.

Казалось зрение усталым – 
Пора довольствоваться старым,
И ни к чему кичиться даром,
Тянуться к чарам и углам,
Где ветер выглядит сутулым
В обнимку с книгою и стулом – 
И целит умыслом, как дулом,
В простор с водою пополам.

Промокла времени громада,
Зола рассыпана по саду,
Пропета лета серенада
Кому-то, скрытому в глуши, – 
Зато дарована свобода
Зеркальной двойственностью года
Тому, кто в гуще небосвода
Приют отыщет для души.

Листвы шуршащее свеченье,
Ненастных сфер коловращенье,
Молчанье и столоверченье,
Шарады, ребусы, часы
Уже не скуки, но желанья
Негодованья, пониманья
Томленья, самовозгоранья
Неувядаемой красы.

Кто правит бал и дружен с ленью,
Кому подвластны поколенья – 
И кто на грани изумленья
Откроет невидаль вокруг?
В печи моленье и камланье,
Поленьев щёлканье, пыланье,
Как бы от памяти посланье, – 
И некий жар почуешь вдруг.

Играя с истиною в жмурки,
Срезая вянущие шкурки,
Гася то спички, то окурки,
Перебирая всякий хлам,
Найдёшь нежданные подарки – 
Свечные жёлтые огарки,
Проштемпелёванные марки,
Тетрадей брошенных бедлам.

Никто на свете не обяжет
Учесть твой опыт – весь, что нажит, 
Никто, конечно, не подскажет,
Что в этом нечто всё же есть, – 
Беспечность рожицу скукожит,
Октябрь уже почто что прожит,
И жизнь пока что не тревожит,
Готовя завтрашнюю весть.

Ну что же, выглядишь неплохо – 
Уже на краешке эпоха,
Уже на донышке подвоха
Шестидесятников запал,
И всё, что было, не помеха, – 
И между тем нам не до смеха,
И так далёко до успеха,
Что эха чудится оскал.

Но ты подпитывай сознанье
Всем тем, что будит осязанье,
Иголки ловит ускользанье,
Синицу или журавля,
Покуда прежнее везенье
Не надоест до оборзенья,
Другим оставив угрызенья,
На всех глазея с корабля.

Очнись и выйди на дорогу
К иному празднеству и к Богу,
Ищи защиту и подмогу,
В невзгодах имя сбереги, – 
Мозги захлёстывает влага,
Прибой кобенится, как брага, – 
И укрепляется отвага,
Чтоб слышать вечности шаги.

 

***

Широких крыл прикосновенье,
Высоких сил благословенье,
Проникновение туда,
Где есть участье и вниманье
К душе – и все переживанья
На берег выплеснет вода.

Невыразимое, земное,
Всегда идущее за мною,
Куда б меня ни завела
Стезя кремнистая, крутая,
Чтоб доля, некогда простая,
В движенье сложность обрела.

Полуотдушина и полу-
Печаль – и вновь, похоже, в школу
Брести, усваивая путь
К чему-то важному, где мало
Усердья, – помнится, бывало,
Позёмка скрадывала суть.

Итак – в начале было слово,
К чему-то новому готово,
Оно готовилось обресть
Ещё неслыханное право
На весть из космоса – и славу,
Где вздохов горестных не счесть.

 

***

Ночь киммерийская – на шаг от ворожбы, 
На полдороге до крещенья, – 
В поту холодном выгнутые лбы 
И зрения полёт, как обращенье 
К немым свидетельницам путаницы всей, 
Всей несуразицы окрестной – 
Высоким звёздам, – зёрна ли рассей 
Над запрокинутою бездной, 
Листву стряхни ли жухлую с ветвей, 
Тори ли узкую тропинку 
В любую сторону, прямее иль кривей, 
Себе и людям не в новинку, – 
Ты не отвяжешься от этой темноты 
И только с мясом оторвёшься 
От этой маревом раскинувшей цветы 
Поры, где вряд ли отзовёшься 
На чей-то голос, выгнутый струной, 
Звучащий грустью осторожной, 
Чтоб море выплеснуло с полною луной
Какой-то ветер невозможный, 
Чтоб всё живущее напитывалось вновь 
Какой-то странною тревогой, 
Ещё сулящею, как некогда, любовь 
Безумцу в хижине убогой.

Широких масел выплески в ночи, 
Ворчанье чёрное чрезмерной акварели, 
Гуаши ссохшейся, – и лучше не молчи, 
Покуда людям мы не надоели, 
Покуда ржавые звенят ещё ключи 
И тени в месиво заброшены густое, 
Где шарят сослепу фонарные лучи, 
Как гости странные у века на постое, 
По чердакам, по всяким закуткам, 
Спросонья, может быть, а может, и с похмелья – 
Заначки нет ли там? – и цедят по глоткам 
Остатки прежнего веселья, – 
Ухмылки жалкие расшатанных оград, 
Обмолвки едкие изъеденных ступеней, 
Задворки вязкие, которым чёрт не брат, 
Сады опавшие в обрывках песнопений, 
Которым врозь прожить нельзя никак, 
Все вместе, сборищем, с которым сжился вроде, 
Уже отринуты, – судьбы почуяв знак, 
Почти невидимый, как точка в небосводе, 
Глазок оттаявший, негаданный укол 
Иглы цыганской с вьющеюся нитью 
Событий будущих, поскольку час пришёл, 
Уже доверишься наитью, – 
А там и ветер южный налетит, 
Желающий с размахом разгуляться, 
Волчком закрутится, сквозь щели просвистит, 
Тем паче, некого бояться, – 
И все последствия безумства на заре 
Неумолимо обнажатся, – 
И нет причин хандрить мне в ноябре, 
И нечего на время обижаться.

Вода вплотную движется к ногам, 
Откуда-то нахлынув, – неужели 
Из чуждой киммерийским берегам 
Норвежской, скандинавской колыбели? – 
И, как отверженный, беседуя с душой, 
Отшельник давешний, дивлюсь ещё свободе, 
Своей, не чьей-нибудь, – и на уши лапшой 
Тебе, единственной при этой непогоде, 
Мне нечего навешивать, – слова 
Приходят кстати и приходят сами – 
И нет хвоста за ними – и листва 
Ещё трепещет здесь, под небесами, 
Которые осваивать пора 
Хотя бы взглядом, – 
И пусть наивен я и жду ещё добра 
От этой полночи – она-то рядом, – 
Всё шире круг – ноябрьское крыльцо 
Ступени путает, стеная, 
Тускнеет в зеркальце холодное кольцо – 
И в нём лицо твоё, родная, 
Светлеет сызнова, – неужто от волшбы? – 
Пытается воздушное теченье 
Сдержать хоть нехотя дорожные столбы – 
От непомерности мученья 
Они как будто скручены в спираль 
И рвутся выше, 
И, разом создавая вертикаль, 
Уйдут за крыши, – 
Не выстроить чудовищную ось 
Из этой смуты – 
И зарево нежданное зажглось, 
И почему-то 
Узлом завязанная, вскрикнула туга 
И замолчала, – 
Как будто скатные сгустились жемчуга 
Полоской узкою, скользнувшей от причала.

 

***

Я розу ночную срывать не хочу – 
Мне взор её сердце тревожит, – 
Ей запах не к спеху и плач по плечу,
Хоть где-нибудь голову сложит.

Но я не припомню в шипах похвальбы – 
Так было и будет, пожалуй, –
Нет в поздних цветах проявленья мольбы – 
Есть привкус надежды немалой.

Приемлю я их не за то, что спасут, – 
За то, что печали не множат, – 
Когда-нибудь с ними меня понесут,
Пусть век был вполне и не прожит.

В объятья когда-нибудь их соберу,
В ковчег их возьму небывалый – 
И сбудется это, как зов поутру,
Где отсвет колеблется алый.

Пусть в дрожи огни – я брожу меж огней
И знаю уже безвозвратней:
Чем слово древнее, тем песня сильней,
Тем звёзды её незакатней.

Одну её слушай – протяжнее нет – 
Не прячь от неё откровенья,
Покуда влечёт нескончаемый свет
Из недр забытья – не забвенья.

 

***

Лишь глоток – лишь воздуха глоток,
Да от ласки влажный локоток,
Да пора – царица полумира
Под звездой в надменной высоте
Тянет руки в бедной наготе
К двойнику античного кумира.

На лице – смирения печать,
Чтоб судьбу смелей обозначать, – 
Подобрать бы камни к фероньеркам! – 
С виноградом вместе зреет гром,
Чтобы дождь, поставленный ребром,
Удивил павлиньим фейерверком.

На ресницах – мраморная пыль,
Колосится высохший ковыль,
Да венком сплетается полынным
Эта степь, истекшая не зря
Горьковатым соком сентября,
С шепотком акаций по долинам.

Не найти заветного кольца,
Не поймать залётного птенца – 
Улетит с другими он далёко, – 
В розоватой раковине дня
Слышен гул подземного огня,
Ропот слеп, как гипсовое око.

Станут нити в иглы продевать,
Чтоб лоскутья времени сшивать,
Изумлять виденьем карнавала,
Где от масок тесно и пестро
И пристрастья лезвие остро,
А участья как и не бывало.

Полно вам печалиться о ней,
Круговой невнятице теней, – 
Не объять причины увяданья – 
И в тиши, растущей за стеной,
Дорогою куплено ценой
Отрешенье – символ оправданья.

 

***

Бледнеют в доме зеркала
И открываются провалы,
Куда луна бы завела, – 
Ты скажешь: чаша миновала!

Как фосфор в пепельном окне,
Струится свет привадой сладкой, – 
Ты скажешь: в дальней стороне
Охапку писем жгут украдкой.

Заворожённые часы
Бегут над бездною рысцою – 
И слух ложится на весы
Цветочной сахарной пыльцою.

Сквозь сон мерещится родник,
Стволов поящий изобилье, –
И мрачен мраморный ночник – 
Сова, расправившая крылья.

И тополь не вполне здоров,
Хоть это кажется причудой,
И двор заставлен до краёв
Луны фарфоровой посудой.

Горшечник встал из-под земли – 
И, притяжением разбужен,
Осознаёт, что там, вдали,
Он тоже вымышлен и нужен.

Вращайся всласть, гончарный круг,
Рождай тела созданий полых,
Пока добраться недосуг
Туда, где вербы дремлют в сёлах,

Туда, где слишком нелегко
Сдержать стенания сомнамбул
О мире, ждущем высоко, – 
О том, где ты едва ли сам был.

 

***

День к хандре незаметно привык,
В доме слишком просторно, – 
Дерева, разветвясь непокорно,
Не срываясь на крик,
Издают остывающий звук,
Что-то вроде напева,
Наклоняясь то вправо, то влево
Вслед за ветром – и вдруг
Заслоняясь листвой
От неряшливой мороси, рея
Как во сне – и мгновенно старея, 
Примирённо качнув головой.

Так и хочется встать
На котурнах простора,
Отодвинуть нависшую штору,
Второпях пролистать
Чью-то книгу – не всё ли равно, 
Чью конкретно? – звучанье валторны,
Как всегда, непритворно,
Проникает в окно,
Разойдясь по низам,
Заполняет округу
Наподобье недуга – 
И смотреть непривычно глазам

На небрежную мглу,
На прибрежную эту пустыню,
Где и ты поселился отныне,
Где игла на полу
Завалялась, блеснув остриём
И ушко подставляя
Для невидимой нити – такая
Прошивает, скользя, окоём,
С узелками примет
Оставляя лоскут недошитым,
Чтоб от взглядов не скрытым
Был пробел – а за ним и просвет. 

 

***

Птахой единственной в небе пустом,
Чтобы вон там, впереди, за мостом,
С грустью смотреть на вздыхающих – 
Ах, по кому же? – прохожих чудных, 
Юность мелькнула – ну что ей до них, 
Воздух горстями хватающих!

Нить расставанья тиха и легка – 
Держит её золотая рука
Вечером, сызнова тающим, – 
Чтоб не рвалась беспокойная связь,
Лица, в которые кротость вплелась,
Обращены к улетающим.

«Здравствуй!» – «Ну, здравствуй!» – Пощады не жди,
Меж берегами черту проведи,
Выйди навстречу грядущему, – 
Нет никого, кто бы понял, пойми,
Как нелегко мне теперь меж людьми
Скрытничать, отклика ждущему.

Некуда спрятаться – весь на виду – 
Так вот, небось, и в легенду войду,
В перечень, вами же созданный,
Тех, кто для речи был к жертвам готов, – 
Ах, на земле ещё вдосталь цветов
С памятью, песням не розданной!

 

***

Разметало вокруг огоньки лепестков
Что-то властное – зря ли таилось 
Там, где след исчезал посреди пустяков
И несметное что-то роилось?

То ли куст мне шипами впивается в грудь,
То ли память иглою калёной
Тянет нить за собой – но со мною побудь 
Молодою и страстно влюблённой.

Как мне слово теперь о минувшем сказать,
Если встарь оно было не праздным?
Как мне узел смолёный суметь развязать,
Если связан он с чем-то опасным?

Не зови ты меня – я и рад бы уйти,
Но куда мне срываться отсюда,
Если, как ни крути, но встаёт на пути
Сентября молчаливое чудо?

Потому-то и медлит всё то, что цветёт,
С увяданьем, сулящим невзгоды, – 
И горит в лепестках, и упрямо ведёт
В некий рай, под воздушные своды.

Лепестки эти вряд ли потом соберу
Там, где правит житейская проза – – 
Бог с тобой, моя радость! – расти на ветру, 
Киммерийская чёрная роза.

 

***

Куда уходишь ты, созвездие моё?
Останься друзою заветных аметистов,
Чтоб века не терзало остриё
Их грозной цельности, – а свет и так неистов, – 
Отяготившею горячую ладонь
Останься верностью, – кто с музами не дружен,
Тот не постиг скорбящий твой огонь – 
Язык его лишь верящему нужен.

Кому же доведётся рассказать
И то, как горлица стенает, понимая,
Что узел памяти не в силах развязать,
И то, как смотрят, рук не разнимая,
В любви единственной, неведомо зачем
Нахлынувшей сквозь отсветы и звуки
И въяве осязаемой затем,
Чтоб осознать явленье новой муки?

Души не выпустишь синицей в небеса,
А сердце, словно яблоко, уронишь
На эти пажити, где ветер поднялся,
И землю милую ты сам губами тронешь, – 
И там, где, замкнута закатною чертой,
Забрезжит странница-страница,
Возникнет мир, нежданно золотой,
И в нём-то святости познается граница.

Пусть поднимается и холода бокал,
Напитком полон Зодиака,
В горсти сознания, – не ты ль его искал?
Не ты ли веровал, однако,
Что, отделяемо, как лето, от людей,
Молве людской обязано значеньем,
Оно непрошено, – возьми его, владей, – 
Да совладаешь ли хотя бы с ощущеньем!

Недаром в музыке вы, звёзды, мне близки – 
Как не наслушаться и всласть не наглядеться! –
И расширяются хрустальные зрачки,
В тоске открытые, чтоб радостью согреться, –
Недаром ангелом, склонившимся ко мне,
Утешен я, чтоб жизнь сулила снова
Вся боль моя, возросшая вдвойне,
Но ставшая хранительницей Слова.

 

*** 

Февральской музыке, стремящейся понять,
Что в мире для неё невозвратимо,
Где рук не тронуть ей и боли не унять,
Покуда сердце слишком ощутимо
В томящей близости примеров бытия
С их изъяснением, предвестником прощенья,
Февральской музыке – элегия сия,
Хранящая приметы обращенья.

Свистулькой тайною осваивая звук,
Свирель подняв сосулькой ледяною,
Чтоб некий смысл, повиснув, как паук,
Встречал заворожённых тишиною,
Приходит музыка, немая, как и мы, –
Но вот измаяло предчувствие напева – 
И, странно возникая средь зимы,
Растёт она предвестницею древа.

Бывало ль что-нибудь чудесней и добрей?
Знавал ли кто-нибудь вернее наважденье,
Когда, оторвана от звёздных букварей,
Она нутром постигнет восхожденье – 
И, вся раскинута, как яблоня в цвету,
Уже беременна беспамятным итогом,
Зарницей встрепенувшись на лету,
Поведает о месяце двурогом?

Недаром горлица давно к себе звала,
Недаром ласточка гнездо своё лепила – 
И птиц отвергнутых горячие тела
Пора бездомиц в песне укрепила, – 
И щебетом насыщенный туман
С весной неумолкающею дружен, – 
И даже прорастание семян
Подобно зарождению жемчужин.

Мне только слушать бы, глаза полузакрыв,
Как навеваемым появится фрегатом
Весь воедино собранный порыв,
Дыша многообразием крылатым, – 
Ещё увидеть бы да в слове уберечь
Весь этот паводок с горящими огнями,
Сулящими такую бездну встреч,
Что небо раздвигается над нами.

 

***

Так в марте здесь, как в Скифии – в апреле:
Рулады птичьи, почки на ветрах,
Произрастанья запахи и цвели,
С восторгом вместе – неизжитый страх,
Неловкая оглядка на былое,
На то, что душу выстудить могло,
В ночах пылая чёрною смолою,
Выкручивая хрупкое крыло.

Подумать только – всё же миновало
Удушье – и в затишье мне тепло – 
Бог миловал, чтоб снова оживало
Всё то, что встарь сквозь наледь проросло,
Чтоб нелюди не шастали, вполглаза
Приглядывая, где я побывал,
Чтоб сгинула имперская зараза,
Как хмарь, что вновь ушла за перевал.

Не так я жил, как некогда мечталось,
Да что с того! – какое дело вам
До строк моих, чья вешняя усталость
Сродни стряхнувшим зиму деревам?
Их свет ещё расплещется с листвою
В пространстве Киммерии, – а пока,
Седеющей качая головою,
Сквозящие встречаю облака.

 

***

Со свечой, точно встарь, – при свече,
У свечи, – в киммерийском тумане,
При тумане, в забвенье, в дурмане,
Сквозь туман – с лепестком на плече, 
Сгустком крови сухим, лепестком
Поздней розы – в проём за кордоном, 
В лабиринт за провалом бездонным,
В зазеркалье с таким пустяком,
Как твоё отражение там,
Где пространство уже не помеха,
Где речей твоих долгое эхо
Сквозь просвет шелестит по листам.

 

***

Были с вами когда-то дружны,
Были близко знакомы, – 
Скоро снег – далеко до весны
Или просто истомы, – 
Нет, пожалуй – вернувшейся вдруг
Из хандры, из неволи,
Чуткой музыки – то-то вокруг
Ощутима до боли.

То ли встать мне вон там, на холме,
То ли к морю спуститься? – 
С тем, что разом уходит к зиме,
Мне никак не проститься, – 
То-то скрытое чую хребтом
Излученье звучанья – 
Ну а в том, что случится потом,
Не ищите молчанья.

 

***

Дать речи вылиться – и выситься за ней
Гигантом в мареве долинном,
В пристрастьях путаясь, как в месиве корней,
По расплывающимся глинам,
По чернозёму, по солончаку,
По травам, вышедшим с повинной,
Покуда бед с избытком на веку,
Брести сквозь посвист соловьиный,

Чтоб эта летопись погибнуть не могла,
Как западающие ноты – 
И нарастающая звукопись вошла
В твои высокие частоты,
В твои заветные, святейшие места,
В твои тишайшие страданья, – 
Дать строю зрение – и чуять неспроста,
Что в этом – жизни оправданье. 

 

***

Вытяни руки, замри,
Приподнимись и взлети – 
Сверху на землю смотри – 
Вот она, как ни крути,
Вот она, как ни кори
Этот наивный уют – 
Вот она вся, говори
Просто, как птицы поют.

Всё-то с тобою не так – 
Влаги ли в поле глоток,
Страсти ли вспыхнувший знак,
Вести ли в небе виток, – 
Нет, не ворчи, погоди,
Повремени, отдышись, – 
Всё, что теснится в груди,
Высказать людям решись.

Выносив это давно,
Выразить это сумей, – 
Пусть это с тем заодно,
Что откровенья прямей,
Пусть это с тем, что внутри
Круга, в котором заря, – 
Вот оно рядом – бери,
Миру скорее даря.

 

***

Этот жар, не угасший в крови,
Эта ржавь лихолетья и смуты – 
Наша жизнь, – и к себе призови 
Всё, что с нею в родстве почему-то.

Соучастье – немалая честь,
Состраданье – нечастое чувство,
И когда соберёмся – Бог весть! –
На осколках и свалках искусства?

То, что свято, останется жить, 
Станет мифом, обиженно глядя
На потомков, чтоб впредь дорожить
Всем, что пройдено чаянья ради.

Будет перечень стыть именной
На ветрах неразумных эпохи,
Где от нашей кручины земной
Дорогие останутся вздохи,

Где от нашей любви и беды,
От великой печали и силы
Только в небе найдутся следы,
Если прошлое всё-таки было,

Если это не сон, не упрёк
Поколеньям иным и народам,
Если труд наш – отнюдь не оброк
Под извечно родным небосводом.

 

***

Где ночь встаёт на стогнах ноября
И есть ещё дыханье в мире этом,
Горит она, вечерняя заря,
Колеблемым дарованная светом.

Нет возраста тебе, святая дрожь,
Затронувшая сердце и ресницы, – 
Не часто ты рождаешься – и всё ж 
Так просто не уходишь со страницы.

Коснулось наконец-то и тебя
Вторженье жертвенного зова,
Чтоб жил ещё, сгорая и любя,
В стихии горестного слова.

Заря вечерняя! – за что же мне тогда
Во имя верности ты днесь уже открылась,
Чтоб крылья не сложившая звезда
Как птица в небе появилась?

За что, тобою полон и ведом,
Куда лишь Ангелы да праведники вхожи,
Иду негаданно в тумане золотом,
Биенье тайны растревожа?

И чашу полную без робости беру,
Скорбей и радостей вмещающую диво, –
Един Господь – а с Ним я не умру,
Заря вечерняя, ровесница порыва.