Когда закончилось детство

(Все события, имена и фамилии подлинные)

Летняя ночь коротка, словно взмах крыльев бабочки. А если ещё и на гульбищах заигрался до первых петухов, то и вовсе – не успел головой подушки коснуться, а уже тихий голос матери торопит: «Вставай, Васятка, хватит дрыхнуть». С печи спустился и на ощупь, не открывая глаз – до стола, где лежал приготовленный завтрак. Краюшку хлеба да пучок лука зелёного под рубаху засунул и шагнул за порог. 
Первые робкие зарницы чуть-чуть подсветили край неба. На траве – густым покрывалом роса. Пошёл, нарочно ноги по сторонам раскидывая шире, сбивая холодную красоту без жалости. Закатанные выше колен штаны враз намокли, и в то же мгновение побежали по телу крупные мурашки. Зато сон как рукой сняло. Захватил из амбара приготовленные с вечера оселок*, молоток и бабку**. Распихал по карманам. Косу закинул на плечо и вприпрыжку поскакал к дому закадычного друга, своего тёзки, Василия Жданова. Тот уже сидел на крыльце, нахохлившийся и злой. Увидев товарища, забубнил: «Договаривались же пораньше. Сколько можно ждать. Околел весь». Василий только руками развёл: «Да маманька только подняла». Впрочем, уже через минуту зашагали, забыв про недовольство, весело переговариваясь, делясь своими маленькими секретами. 
Покос в этот год Парсановым достался не самый лучший. Далеко, за Белой горкой. А это ни много ни мало, от хутора семь вёрст. Пока дошли, июньское солнце, растеряв утреннюю нежность, уже припекало вовсю. Не тратя время попусту, с ходу принялись за работу. Вж-жи-и-к… Вж-жи-и-к… Острые косы, поигрывая на солнце отбитыми до зеркального блеска боками, дружно запели, укладывая в ровные валки зрелую, сочную траву. Медовый дух поплыл за косцами, дурманя молодые головы.
В две косы с делянкой справились быстро – солнце лишь чуть с обеда покатилось. Увлечённые косьбой, не замечали, а стоило остановиться – сразу почувствовали, как раскалился воздух. Не мешкая ни минуты, припустили к пруду и вскоре, покидав на берегу одежду и косы, плескались большими бронзовыми рыбинами в тёплой, как парное молоко, воде. 
Летний день, хоть и долог, но тоже не бесконечен. Когда хватились – солнышко уже уселось на верхушки деревьев дальней лесополосы. А это означало часов пять, а то и шесть вечера. Чувствуя, что взбучки за столь долгое отсутствие не избежать, ринулись к дому наперегонки. На бегу задирали друг друга, толкаясь локтями и хохоча. 
На улицах хутора – ни души. Где-то глубоко-глубоко внутри шевельнулась тень страха: как повымирали все. Но тут же с юношеской беспечностью отбросили эту мысль и забыли. Уже расставаясь около ждановской хатки, договорились: вечером, как управятся с домашними делами, встретятся на плацу, у конторы. А уж оттуда вместе идти на вечерку в Чечёры, дальний край хутора. Одновременно подумали о смешливой, черноглазой девчонке Шурке и почему-то загрустили. Это был единственный секрет, которым ни Василий Парсанов, ни Василий Жданов и под пытками не поделились бы ни с кем. Даже с лучшим другом.

Большое семейство Парсановых в полном составе сидело за столом летней кухни, словно собирались поужинать. Но стол был девственно пуст, что привело Васятку в полное недоумение. Увидев входящего сына, мать залилась слезами, запричитала. Вторя матери, испуганно заревел трёхлетний братишка Витька, пронзительно и высоко, заглушая её слова. Вслед ему загудел, всхлипывая и что-то приговаривая, пятилетний Саша. Ваня и Илья, братья-погодки, держались из последних сил. Если бы не присутствие отца, дали бы рёву. Криками и ласками, отец успокоил рыдающее семейство и, обернувшись к ничего не понимающему старшему сыну, сказал спокойно, как будто о чём-то обыденном: «Беда, Васятка. Большая беда. Война».
Вечером, встретившись за конторой, два Василия ломали головы, как же обмануть военкома. 
– В августе семнадцать исполнится, поедем и потребуем, чтобы отправляли на фронт, – предлагал один. 
– В августе война уже закончится! – горячился другой. 
Проспорив битых три часа, друзья договорились отложить принятие важного решения до утра. Со скуки заглянули в колхозный сад и, набив карманы чуть зародившимися яблоками, горькими, нещадно вяжущими рот, довольные собой и жизнью разошлись по домам, ещё не осознавая, что сегодня они распрощались с детством. Начиналась взрослая жизнь. 
К августу война не закончилась. Более того, висящая на столбе чёрная тарелка репродуктора вещала хуторянам, ежедневно собирающимся прослушать сводку информбюро, такое, во что поверить не было никаких сил: «В течение дня наши войска вели ожесточённые бои с противником на… направлениях». Но ещё ужаснее было слышать такие слова: «Наши войска оставили город...» 
Война шагала по России, стремительно подступая всё ближе и ближе. Надо было срочно что-то предпринимать.
Военком, увидев в дверях двух худых вихрастых пацанов, только вздохнул и, не дав даже слово вставить, устало произнёс: 
– Домой идите. Рано вам ещё.
– Как домой? – разгорячились юноши. – Вчера объявили: наши Смоленск*** сдали. А мы, между прочим, комсомольцы. Сидим в тылу, а наши силы сейчас там нужны! На передовой!
– Для вас здесь сейчас передовая! – разозлившись, военком гаркнул так, что у ребят – мороз по спине крупной рябью. – Здесь! В колхозе три старика немощных осталось, да бабы. Кто хлеб убирать должен? Кто, я вас спрашиваю?! 
Правоту военкома вроде и понимали, только как было согласиться с ней. Тем не менее, решили: пока уборочная в колхозе идёт, негоже бросать баб без помощи. А вот как только хлеб уберут, тут уж военкому не открутиться. Придётся принять их заявления.
На следующее утро после похода Василия в военкомат встревоженная мать огорошила спозаранку словами: «Председатель заходил, велел срочно в контору бежать». Она тихонько заплакала, кидаясь несправедливыми обвинениями: «Чего опять натворил, аспид? Без отца совсем распоясался».
До конторы, если поторопиться, минут пять, не больше, но, пока дошёл, сто дум передумал. Вроде и вины никакой нет, а тревожно. Около конторы – дядька Лёшка Свинухов, тракторист. Когда-то, Василий и не вспомнит, когда, Алексей появился в колхозе вместе с первым трактором. И прижился. Лет пять назад взял в жёны Марусю Лукьянскую, работающую у него на прицепе. Не поглядел, что кулацкая дочь. С тех пор зажили тихо и мирно. Вот и всё, что пришло на ум, при виде этого человека.
Увидев Василия, Алексей расплылся в улыбке и не преминул уколоть: «Спишь до обеда. Гляди, всех девок разберут, и будешь бобылём, как дед Минька». Ни слова больше не говоря, зашагал, не оглядываясь, в сторону МТС. Пытаясь приладиться к широкому шагу Алексея, Василий ломал голову: куда они идут и зачем, – но спросить не решился. И даже когда дядька Лёшка начал рассказывать и показывать, где с утра проверить масло, как заправить, как завести трактор, не мог поверить в своё счастье – он станет обладателем этого железного чуда? Неужели так легко и именно у него сбудется заветная мечта всех мальчишек? Учение продвигалось с трудом. От волнения Василий мало что понимал, да и учитель был не мастак объяснять. К тому же, не успели начать, подошла тётка Маруська. Встала в сторонке, скрестив руки на животе, и принялась стрелять в мужа глазищами. Алексей в ответ бросал на жену такие взгляды, что даже не всё понимающий Василий отчего-то смущался и краснел.
Пару раз завёл трактор, пару кругов проехал по мастерской – вот и всё обучение. Бросив на прощанье: «Коня моего береги. Вернусь, спрошу», Алексей заторопился к жене. 
– А на Марусю не зарься. Самому нужна, – уже уходя, бросил со смехом. И погрозил кулаком.

Замелькали дни, заторопились. Работа в колхозе отнимала все силы без остатка. Далеко-далеко, где-то в прошлой жизни, остались школа и друзья, мечты и планы. Каждое утро затемно – завести трактор, чтобы к рассвету быть на месте. Целый день, до поздней ночи, на солнцепёке или под проливным дождём косить, пахать, боронить… Приходя домой, только и мог – наскоро перекусить да выспросить у матери сводку с фронта. И всё тревожнее и тревожнее становилось на душе. Бои шли на подступах к Москве. Да и хуторские новости не радовали. Всё чаще и чаще, смахивая бегущие слёзы, мать называла фамилии новых хуторских вдовиц.

В середине декабря, выпросив у председателя первый за всё время выходной, Василий прямиком отправился в военкомат. К удивлению, военком в этот раз не стал ни ругаться, ни агитировать. Сказал просто: «Пиши заявление». А прочитав написанное, так же спокойно объявил: «Жди».
Зима, наполненная напрасными ожиданиями и выматывающим каторжным трудом в колхозе, растянулась до бесконечности. Ещё несколько визитов в военкомат ничем не отличались от предыдущих. Каждый раз военком, выслушав горячую речь Василия, голосом смертельно уставшего человека обещал: «Жди. Скоро».
Начавшаяся посевная заставила забыть обо всём, кроме работы. А как не забыть? Из мужчин на хуторе они остались за старших: семнадцати – да шестнадцатилетние. И старики. С них и спрос. 
Полгода Василий проработал. Чуть больше. А привязался к трактору, как к живому существу. Понимая, что время неумолимо приближается к моменту расставания, ломал голову: кому же доверить железного друга. Не придумав ничего лучшего, к себе на прицепы взял братьев, Ивана и Илюшу. В редкие минуты перерывов время даром не тратил. Что сам знал – передавал братьям. Не прошло и месяца, пятнадцатилетний Иван, сообразительный, хватающий всё на лету, уже освоил все премудрости профессии тракториста. Илья, хоть и моложе Ивана, тоже старался от брата не отставать. Это было как нельзя кстати. Бои шли всего в каких-то пятидесяти километрах от хутора. Школу спешно переоборудовали под военный госпиталь. Война дышала в лицо.
В первые дни июня Василий получил повестку с требованием прибыть с вещами в военкомат. Помертвевшая мать в отчаянии попыталась докричаться до небес: «Да как же это? Ему ведь ещё и восемнадцати нет!» Но, понимая всю неуместность своих воплей, замолчала, засуетилась, собирая узелок сыну. Глядя на враз постаревшую, сгорбившуюся маленькую женщину, Василий вдруг вспомнил, что от отца уже полгода нет писем. И, захлебнувшись от жалости, подошёл к матери, обнял её крепко-накрепко и зашептал на ушко: «Я буду тебе писать. Часто-часто. А через год разобьём этих гадов и я вернусь. И батя вернётся». Он говорил и твёрдо верил в свои слова. 
Немного успокоив рыдающую мать, Василий понёсся к Ждановым поделиться радостной вестью. Они встретились на полпути. Друг спешил к Парсановым, держа в руках листок повестки. Пацаны обнялись, довольные и счастливые – они будут вместе воевать!

Всего через месяц Василий Парсанов и Василий Жданов примут первый бой. И именно его, первый, память сохранит до мельчайших подробностей на всю оставшуюся жизнь. Как вгрызались в пропитанную кровью землю Сталинграда. Как, экономя каждый патрон, отбивали многочисленные атаки вооружённых до зубов фрицев. Как, потеряв всякую веру в возможность остаться в живых, прощались. Как, не зная, за что, просили друг у друга прощения. Как, стиснув зубы, выхватывали винтовки из рук упавших замертво таких же мальчишек, с которыми они даже познакомиться не успели. И стреляли, стреляли, стреляли… Помня приказ – ни шагу назад. 
Но это всё будет потом…

Ранним июньским утром два закадычных друга, Василий Парсанов и Василий Жданов, направились к зданию Кругловского райвоенкомата. Тёплый ветерок трепал их вьющиеся чубы. С высоты, захлебываясь от полноты чувств, разливался трелями жаворонок. Стрекотали кузнечики. Щурясь от яркого солнца, молодые, счастливые парни шли, весело переговариваясь, дурачась, толкая друг друга локтями и хохоча...

***

Парсанов Василий Петрович родился 9 августа 1924 года. Уже в июне 1942 года ушел на фронт. Участвовал в боевых действиях с июля 1942г. по февраль 1944г. В феврале 1944 года, после третьего ранения, был переведен в 42 учебный танковый полк. Зам. командира взвода. Демобилизован в марте 1947 года. 
Награжден Орденом Отечественной войны 2 степени, медалью «За боевые заслуги», медалью «За победу над Германией».

Примечания:

* оселок– брусок для затачивания косы; 
** бабка – специальная подставка для отбивки косы.
*** Объявление о сдаче Смоленска прозвучало в сводке от 13 августа 1941 года.

Художник Борис Лавренко.