1 апреля в СССР. «Нормально, Григорий?» — «Отлично, Константин!»

Помню, ровно 40 лет назад на праздничный армейский концерт к международному Дню смеха — «Весенней юморине» — рассказал со сцены один из монологов Жванецкого. Там был текст про то, как в охотку да под гармошку-ливенку обустроить свою никчемную жизнь. И — соответственно окружающих. 
Дескать, псам бродячим шелудивым — засунуть кляпы в пасть (чтоб не гавкали). Львам в зоопарках — надеть глушители: зря не рычать. «Женщинам не рожать, пусть мужчины подсчитают…»

По пятницам — с девяти до двенадцати — все друг друга выслушивают. В комнате тихо-мирно. И — никому не ругаться и не кричать друг другу «Еврей!». Мол, у нас в стране не все евреи. Так кончался монолог.
Вот за этих-то пресловутых «евреев» я и залетел на «губу» (армейскую гауптвахту). Типа понимаешь, солдат: Жванецкий — Жванецким, — объяснял мне потом командир полка. А простому рядовому танкисту эти антисоветские выверты, — увы, не положены. Цензура, однако.
Но не суть…

«Игорь, вставай уже! По телевизору сказали, Брежнев умер!» — Ни с того ни с сего будила меня жена 1 апреля. Аж поперхнулся во сне.
Или ещё лучше: «Игорь! К тебе из военкомата с повесткой. Вставай, они в подъезде ждут».
Или я — ей: «Оля, подъём! Квартиру затопило. Надо срочно бежать во двор». 
Или: «Оля, ты опоздала на работу. Сегодня ночью с тридцать первого на первое стрелки на час вперёд перевели!» — Видели бы вы дикие спросонья глаза: ведь в школе сегодня диктант. Она — училка у первоклашек.
В общем, любил советский народ прикалываться. Обожал праздники, гулянья. Любил лишний раз собраться. Попеть старинных песен дружным разноголосым хором: «Хас-Булат молодой, бедна сакля твоя». Незлобно похохотать над недотёпами, всегда имеющимися в наличии, — особенно в перенаселённых коммуналках-бараках. 
Что уж говорить, ежели День взятия Бастилии отмечали, и день высадки американцев на Луну, и день рождения Нельсона Манделы. По приколу да в шуточку, почему нет? (Толстые настенные календари-ежедневники, развешанные по стенам, не забыли?)
Видали кварталы с почерневшими со временем двух-трёхэтажными деревянными сталинскими постройками — с большими окнами и широкими незакрывающимися подъездами? (Они и сейчас кое-где сохранились. И до сих пор в них живут люди.) 
Вот и мы с молодой женой в подобном обретались. С туалетом-ванной на коридоре. Как правило, без горячей воды. Или с газовым титаном на крайняк.
Это сейчас воспоминания юности кажутся ужасными своею неустроенностью, некомфортностью. 
Тогда же — свой угол, пусть и в бараке-сталинке: — был счастьем. 
И общая запаренно-замыленная кухня. И заваленный вело-колясочным хламом коридор. И широкие скрипучие лестницы, ведущие в «парадное». И «ржаво»-тягучий, сто раз игранный Высоцкий из магнитофона «Комета». Выставленного динамиками во двор, — огороженный свежестёсанным заборчиком. И крик детворы на самодельных качелях-качалках. И яблоневый сад — тут же под окном.
Манящий вкуснотой длинный гостевой стол под набухающими весенними почками. Где собирался весь дом — со своею посудой и вином. Салатами-пельменями-голубцами.
И баба Маня всё красиво расставляет: будто в ресторане «Прага» на Арбате. И громко, дабы все слышали, хлещет своего сына-переростка Петьку по клешням: «У, руки загребущие!» — Дескать, рано к бутылке-то тянуться — не все ж ещё пришли. Вон — профессор Филатов с супругой не сподобились спуститься. (Интеллигенция всегда в почёте.) 
И бывший стиляга Пётр (ныне прораб на стройке) осаживается молча. Горделиво поправляя съехавший в сторону галстук: в костюме-тройке, «при делах» — не хухры-мухры — праздник на улице. И аккуратненько достаёт из-под лавки рыночных «молодильных» яблок — себе и людям: на закуску. 
Кстати, кумачёво-гремящие массовые шествия — майские и ноябрьская демонстрации — были не то чтобы политически обоснованными. Но — тоже вроде как «по приколу».

Да, для партии, ЦК, руководства предприятий — это некие вехи подведения производственных итогов. Для народа же — явный повод повеселиться, отдохнуть-потанцевать, сходить в кино: ведь сегодня «Месть и закон» с Баччаном. Стильно нарядиться, в конце концов. Побренчать в парке на видавшей виды отцовской гитаре-семиструнке. Где после всего лишь одной правильно-жалобно исполненной военизированной баллады можно запросто приобресть парочку стройных, в горошек, — поклонниц-хохотушек. 
А уж 1 апреля — и вовсе примечательное событие. Вполне себе (шутя) маркирующий тип некоего человека-soveticus. [Философ А. Зиновьев (всерьёз) разовьёт теорию «Гомо советикус» в 1982 г.] 
Тут и Благовещение Пресвятой Богородицы — суть плодородия и любви. И скорая Пасха, и Страстная Седмица вперемежку с Первомаем и Днём Победы. 
Как раз середина Великого поста, — что для коммунистически-атеистического представителя рода человеческого торжество вдвойне: и нашим и вашим, как водится. [Был такой анекдот: «Батюшка, а в пост женщину можно?» — «Можно. Нежирную».]
Ну, а уж чего-чего, — но пошутить-подначить русский люд всегда уважал — с эпохи Петра I. Со времён великих пересмешников — Сумарокова-Тредьяковского, Фонвизина, Ивана Крылова. Пушкина и Тургенева. Толстовские Безухов с Курагиным — шутники-кутилы ещё те. Их — сонмы. Невзирая на шторма политических репрессий и гонений. 
Да что говорить — сам маэстро-пересмешник Козьма Прутков середины XIX в. — словно первоапрельский ковёрный клоун вытворял такое, что уму непостижимо. В уличном шапито похожего не найдёшь. 
Так же как его литературные авторы-родители — братья Жемчужниковы — боготворили «вывернуть». Тогда изрекали — «покрутить». 
Только они могли на 1 апреля спозаранку объехать всех ключевых архитекторов Петербурга. Сообщив им, что Исаакий — внезапно ушёл сей ночью под землю. И что надо срочно явиться к Государю для получения инструкций по спасению главного храма столицы. 
А помните, как изъяснялась молодёжь? Ну, скажем, студентура 70-х перед экзаменом на 1 апреля.
Примерно так: «Слышь, ребзя, а давайте Таньку разведём?» — «Как?» — «Ну, например, муху дохлую в суп пульнём — в хавальнике. Или в хаер запустим — затем типа достанем из-под хайратника: фу-у-у… крейзи. Или кнопку на стул подложим: фейс прозырим. Ценняк», — «Сомнительный приз, если честно. Не проканает». — «Ну, тогда Витьке заместо чая — «Зубровки» в стакан плеснём в общаге? Пока сурлятник унавоживает», — «А давай меня разыграем, а! Я и без розыгрыша дринкану с утра по кайфу». — «Эт стрёмно. Ты — в курсах. А Витёк — ваще непьющий чувак: трезвяк в натуре. Знаешь, как кипишнёт перед экзэмом. Обверзается как факмен»… 

И не забывайте, что скоро, через полторы недели всего, — грандиозная наша русская, советская дата на все века. Для всех народов. 60-летие полёта Гагарина в Космос. 
Вот уж где поле непаханое для анекдотов, карикатур и мемов-открыток: «Юра, мы всё…»
Так что торопитесь — берите рюмки-вилки-ложки. Тарелки-чашки. Портвешок-«777» из заначки под скрипучей кроватью с круглыми стальными набалдашниками. И выкатывайтесь быстрей во двор. К большому праздничному столу. Там уже почти накрыто — баба Маня суетится под Высоцкого: «А где мои 17 лет?..» — Солёные огурчики, оливье, компот.
И дядя Петя в клетчато-фильдеперсовом отутюженном костюме-тройке, при галстуке, уж достаёт из авоськи наливные красненькие яблочки на закусон. Не опаздывать!

Художник на обложке: В. Любаров