Два рассказа

Чего боится Куаныш Байзуллин

О Куаныше Байзуллиновиче Байзуллине нередко можно услышать среди воинов-афганцев, что он, мол, лично был знаком с Героем Советского Союза и Героем России Николаем Майдановым. Встречался он с нашим славным земляком не раз там, в Афганистане, во фронтовых условиях. Однако Куаныш Байзуллинович и сам человек интересный, и может многое рассказать о службе в составе «ограниченного контингента советских войск» в соседней стране. Вместо положенных двух лет ему пришлось проносить военную форму два с половиной года.
– Отбор был очень жесткий, – вспоминает ветеран афганской кампании. – Сначала медицинскую комиссию мы проходили в Уральске, потом нас перебросили в Караганду, где в течение недели нас вновь тщательно обследовали эскулапы. И потом – «учебка» в городе Орджоникидзе, это в Северной Осетии. Долгое время мы ничего не знали о том, где нам придется служить. Поэтому гуляли разные слухи: кто-то говорил, что местом службы будет ГДР, другие утверждали, что Польша… И вот длительный перелет самолетом, на каком-то аэродроме выходим и нас охватывает шок: кругом военные с автоматами и собаками. К этому добавлялась неимоверная, иссушающая жара… Мы из горной местности, где температура устойчиво держалась в пятнадцать-восемнадцать градусов и часто шли дожди, попали буквально в пекло.
И затем еще один долгий перелет на этот раз на «вертушке» – вертолете МИ-8. Куда прибыли – неизвестно. Темень такая, что хоть глаз выколи. Новобранцев встретили и сразу куда-то повели. Ноги по колено погружались во что-то очень зыбкое и податливое. Куаныш подумал, что это вода, но он ошибся. Двигались по очень толстому слою пыли. Местность, куда они попали, – провинция Газни близ границы с Пакистаном – очень засушливая, здесь подолгу, месяцами, не выпадает ни капли дождя.
Неделя карантина ушла на знакомство с новыми товарищами по службе в 191-м мотострелковом полку, на изучение местности. Да еще кое-что немаловажное произошло в бытовом отношении: вновь прибывших переодели в более подходящее здешним условиям обмундирование. Шинели и шапки, которые они привезли с собой с Кавказа, были надолго сданы на склад, взамен выдали легкую форму песочного цвета, панамы, закрывавшие голову от прямых солнечных лучей.

Фото из семейного альбома К.Б. Байзуллина.

В ней никогда не потели, и она своим цветом гармонировала с окружающей местностью, с безлесными горами.
Куаныш Байзуллин попал на батарею реактивных установок «Град», водителем.
– Первое свое боевое крещение, впрочем, я получил не здесь, а в районе города Баграм, – говорит Куаныш Байзуллинович. – Это далеко от Газни, марш-бросок наша часть сделала на запад страны аж через столицу Кабул. Надо было срочно оказать помощь нашим войскам, сражавшимся с крупным бандформированием духов, как мы звали тогда противостоящего нам противника.
Бои велись очень ожесточенные. Мы огнем своих «Градов» и артиллерии расчищали путь пехоте, которой оказывали очень сильное сопротивление в горах бандиты. «Грады» у них вызывали панический ужас, ведь мощное оружие своим огнем буквально выжигало землю на больших площадях. Каждый реактивный снаряд длиной три метра весил ни много ни мало сто килограммов.

Через месяц, выполнив боевую задачу, – продолжил он, – мы вернулись на свое прежнее место дислокации. Да, забыл сказать. Когда мы направлялись в Баграм, впервые увидели афганских военнослужащих. Часть, двигавшаяся навстречу, была вооружена почти всем советским, все – и оружие, и автотехника – было старых образцов.
Рядовой Куаныш Байзуллин нес службу по охране аэродрома. Постоянно не хватало водителей. И причина заключалась не только в боевых потерях, но и в том, что бойцов выбивали из строя различные болезни: малярия, дизентерия, тиф, желтуха. Заражение происходило часто от некачественной пищи, воды. Поэтому у него были фактически два «Урала»: один с установкой «Град» и другой грузовой, на нем перевозились боеприпасы. Однажды он в составе автоколонны отправился за боеприпасами на базу снабжения. Нужда в них испытывалась тогда просто острейшая. Было это в декабре 1987 года.
В течение нескольких дней перед этим аэродром обстреливался «повстанцами» с окрестных гор американскими «стингерами». Наши артиллеристы и минометчики в ответ постоянно наносили им чувствительные удары, пока совсем не иссякли мины и снаряды.
В пути следования «Урал», за рулем которого сидел Байзуллин, подорвался на крупной мине. Это так ему потом рассказывали товарищи, ехавшие с ним в той самой колонне. Сам он не помнит не только момента взрыва, но и вообще этот злополучный зимний день.
Через несколько дней очнулся в медсанбате и поразился увиденному – белые стены и белый потолок. Первой его мыслью было, что он лежит в районной больнице в селе Каменка, что в его родных местах. Незадолго до призыва в армию он тут лечился от желтухи. И опять Куаныш впал в забытье. Пробудился, когда кто-то его тронул за руку. Открыл глаза – возле кровати стоят сослуживцы, он с удивлением спросил их: «Как вы попали сюда. в нашу сельскую больницу?»… Затем, пролечившись, еще долго пытался ходить на костылях, испытывая в ногах адскую боль, словно в подошвы вбивали гвозди.
– А ранение я получил не куда-нибудь – в голову, – продолжает неторопливо свой рассказ Куаныш Байзуллинович. – Я потом видел свою машину, доставленную в часть, вернее то, что от нее осталось. Как раз в том месте, где было водительское сидение, зияла огромная дыра. Настоящее чудо, что я спасся. Если бы не передний мост, я бы сейчас с вами, скорее всего, не разговаривал!.. Он, этот мост, принял на себя основную силу удара.
Бойца хотели подчистую комиссовать из армии, но он категорически воспротивился, попросил оставить его с боевыми товарищами. Молодому человеку в конце концов пошли навстречу. И он снова оказался в родной части в Газни. Правда, Куаныша сослуживцы жалели и старались теперь не брать его с собой на выполнение боевых опасных заданий. Но на посту часовым ему стоять доводилось, тем более что чем ближе было до дембеля, тем больше ощущалась нехватка в личном составе. Пополнение из Союза уже почти не поступало, отслужившие свое возвращались домой.
– Дежурили нередко по шесть часов, – говорит мой собеседник. – Тяжелейшее испытание. Особенно ночью, да ещё зимой, когда холодные пронизывающие ветра пробирали тебя насквозь. Как-то решил закурить, чтобы хоть немножко согреться. До этого никогда сигареты не брал в рот, пристрастился к этому уже после госпиталя. Отвернулся от ветра, чиркнул спичкой, пригнув голову, и тут – дзинь! Это мою каску задела пуля, выпущенная снайпером со стороны кишлака, находившегося в километрах полутора. В общем, и на сей раз повезло.

Первый раз с Николаем Майдановым случай свел его там же, в Газни, где-то осенью 1986 года. Он узнал, что в соседней офицерской казарме проживает его земляк, летчик, (он к тому времени еще не был удостоен звания Героя.) И он, преодолевая стеснительность и неловкость, вечером направился туда. Николай Саинович встретил его радушно. И сразу стал расспрашивать об Уральске, поинтересовался, приходилось ли ему бывать в Чапаевском, родном для Майданова районе. К сожалению, Куаныш мало что смог рассказать капитану – простому крестьянскому парню до армии почти никуда не доводилось выезжать из своего села, а когда наступало лето, он все время вместе с родителями проводил в степи на отдаленной чабанской точке.
Встреча земляков продлилась недолго, потому что на следующий день рано утром Майданову на вертолете МИ-8 предстоял вылет на боевое задание. И ему нужно было как следует отдохнуть.
Через несколько месяцев – еще одна встреча с Майдановым в его казарменной комнате. С чаепитием, душевным разговором о том о сем. Больше земляки не виделись, так как Николая Саиновича с товарищами вскоре то ли перебросят из Газни в другой район Афганистана, то ли вернут по завершении длительной командировки в СССР.
Куаныш Байзуллин один из последних покинул южную неспокойную страну. Его включили в батальон, который осуществлял охрану горного участка дороги Газни – Герат. И отсюда их не снимали до тех пор, пока не проследовало последнее подразделение, выполнявшее в этой стране интернациональный долг.
– Вот тогда, – смеется он, – было по-настоящему страшно. Не хотелось быть убитым буквально накануне дембеля. Очень хотелось поскорее домой, к родным.
…Несмотря на подорванное здоровье на войне, Куаныш Байзуллинович Байзуллин по-прежнему активен. Он и сейчас крутит баранку в одном из городских госучреждений Уральска.
– Постоянно донимают всякие хвори, во многом наследие тех далеких грозных лет, – сетует Куаныш Байзуллинович, когда я спросил его о здоровье. – Особенно беспокоят ноги. Со мною уже было так: враз отказали ноги, и два года пролежал, по сути, парализованный. Ни одним пальцем не мог пошевелить! Врачи не могли найти причину болезни. А у меня тогда состояние было примерно такое же, когда я получил ранение в районе Газни. Умереть сейчас не боюсь, – сказал он с грустью в заключение нашей беседы. – У меня другой страх: не хочу стать обузой для семьи, близких…

Юные солдаты

Рассказ-быль

С Алексеем Михайловичем Шуковым меня свел, как это часто бывает в журналистской практике, обычный случай. Одна из тружениц тыла, рассказывая мне о пережитом в минувшую войну, о том, как они, дети, быстро взрослели, заменяя в труде ушедших на фронт отцов и старших братьев, вдруг вспомнила про Алексея Михайловича: вот уж кто действительно в полной мере познал, что такое война и, несмотря на юный возраст, внес свой посильный вклад в разгром немцев в Сталинграде и вообще в нашу общую Победу над фашистской Германией!.. 
И в самом деле в биографии Шукова есть такие, прямо скажу, необычные факты, что если бы сам не встретился с ним, то подумал, что такое просто не может быть. А ведь когда враг пришел на нашу землю, ему исполнилось лишь одиннадцать лет.
– А я хотел бы начать свой рассказ с мамы, Лидии Лукиничны, в девичестве – Емелиной, – сказал Алексей Михайлович. – Она была удивительным, очень интересным человеком и заслуживает того, чтобы ее вспомнили. Она из казачьего рода-племени, дочь атамана в Горячкино, это поселок километров на четырнадцать ниже Лбищенска по Уралу, того самого Лбищенска, где в годы Гражданской войны погиб Чапаев. Закончив с отличием гимназию в Уральске, она с Николаем Балалаевым, своим первым мужем, окончившим, кажется, реальное училище, с энтузиазмом отправилась в сельскую глубинку «сеять разумное, доброе, вечное». Тогда, до революции, большинство населения у нас было неграмотным. В форпосте Лебедок, недалеко от Антонова (теперь этого населенного пункта уже нет), местные жители встретили их очень радостно и радушно. Молодых сразу обеспечили жильем, только что открывшейся школе, где маме предстояло обучать сельских ребятишек, выделили уборщицу и истопника. В свое распоряжение приехавшие получили также пару лошадей, а маме-казачке еще и выписали из Петербурга добротное, всем на загляденье дамское седло.
И все бы шло хорошо, если бы не Гражданская война, а затем еще другая напасть – людей повсюду целыми семьями стал косить тиф. Николай Ксенофонтович умер, а Лидия Лукинична чудом выжила.
Через некоторое время она вышла замуж за Михаила Шукова – из местных, вдовца, у которого был малолетний сын Иван.
– Мама, – вспоминает Алексей Михайлович, – приняла мальчика в семью как родного, а в 1930 году я у них родился. Но жизнь у нее, увы, со вторым мужем, моим отцом, не заладилась. Работы для него в колхозе не было, и он уехал на заработки в соседний Гурьев. Звал ее впоследствии к себе, но она отказалась, не хотела бросать дело своей жизни, которому всецело посвятила себя. Видя, как у мамы все хорошо получается, местные власти поручали ей открывать школы и в других окрестных населенных пунктах – в Антоново, Круглом, Котельном, Базартобе, Кызылжаре, Красных Ярах. Открывать – это легко сказать. По сути, приходилось ей все налаживать с нуля: создавать материальную базу, подбирать кадры, первое время самой учительствовать… Таким макаром она «пристроила» к делу государственной важности даже некоторых своих бывших подруг по гимназии. Параллельно с обучением детей вела курсы ликбеза среди колхозников. С утра у нее были в классе ребятишки, а вечером уже при свете тусклых керосиновых ламп за парты усаживались взрослые, порой люди уже достаточно преклонного возраста. Я не раз видел, – улыбается Алексей Михайлович, – как мама учила их пользоваться пишущими принадлежностями. Они даже карандаш брали в руки грубо, как вилы или лопату…

Лидия Лукинична взяла себе в помощники молодого человека – казаха из Калмыкова. Это был интеллигент, всесторонне грамотный, получивший образование в Санкт-Петербурге. Одет всегда безупречно, с галстуком-бабочкой на сорочке. С Лидией Лукиничной он часто вел разговоры о философии, музыке, литературе. Очень хорош у него был русский.
Юного Лешу он научил разным силовым приемам, а также делать по утрам зарядку и, как он, обливаться холодной водой. Все это у него вошло в привычку на многие-многие годы.
Самыкжан же, так звали молодого человека, во многом научил мальчика и грамоте. А вообще Леша начал читать рано, с пяти лет, вслух громко декламировал стихи.
В эти годы полным ходом шло расказачивание, раскулачивание. Практически чуть ли не каждый день в поселок приезжали по две-три подводы, забирали людей, и потом зачастую больше их так и не видели. Однажды приехали за маминым помощником и взяли прямо с занятий в школе. В вину, он был родом из Джамбейты, вменили какие-то связи с движением Алаш-Орда.
Лидия Лукинична гневалась: мол, как же так, ценный человек, много делающий для просвещения населения… Будучи уважаемой земляками, еще перед войной награжденной орденом Ленина, она решительно отправилась в райцентр вызволять из беды своего доброго помощника. Вскоре вернулась оттуда крайне подавленной, в слезах. Ничего не говоря, она вдруг начала лихорадочно сжигать в печи подшивки дореволюционного журнала «Нива», других печатных изданий и что-то еще такое, что, по ее мнению, могло хоть как-то скомпрометировать ее в глазах властей. Потом она еще раз ездила в Калмыково, пытаясь предотвратить расправу над Самыкжаном. И вновь безрезультатно, только еще больше измучила, измотала себя. Наконец кончилось тем, что она предала огню все то, что так или иначе связывало ее с прежней жизнью – альбомы со старыми фотографиями, письма, документы, книги, изданные в старорежимное время, а у нее была большая библиотека. Так что, когда к Шуковым нагрянули с обыском, ничего такого, что как-то могло бросить тень на Лидию Лукиничну, найти не смогли.

– Однако после всего происшедшего мама не обиделась, не разочаровалась в людях, – делится седовласый ветеран. – Ее то и дело за работу премировали чем-нибудь. Однажды, помню, одарили радиоприемником. А она его – миру, в сельский клуб. И потом регулярно всем селением собирались там слушать передачи. Клуб был вместительный, в нем «крутили» кино, и когда строение хотели передать под школу, располагавшуюся в более стесненных условиях, мать категорично возразила: нет, где же тогда землякам собираться-то, как можно лишить их очага культуры!
Перед самой войной – переезд в районный Калмыково. Шукова зачислили в пятый класс. Но долго тут проучиться не довелось. Когда уже шла война, учитель математики, эвакуированный еврей из Одессы, обратил внимание на то, что мальчик много знает, подготовлен лучше своих сверстников, и поставил вопрос о его переэкзаменовке. И, в конце концов, Алексея перевели сразу в седьмой класс.
– Немец приближался к Волге, намереваясь овладеть Сталинградом, и даже нас, семиклассников, не говоря уж о более старших ребятах, стали учить боевому искусству, – продолжает Алексей Михайлович. – Набрали команду человек в девяносто, выдали всем винтовки, правда, без патронов, и отправили в Чапаево, где находился летний лагерь. В спешке никто даже не обратил внимание на мое малолетство, да и выглядел я несколько старше своего возраста – высокий, эдакий крепыш. А я помалкивал, не хотелось оставаться в стороне от того, что всех охватило. Почему взялись за ускоренную подготовку нас, подростков? – вопрошает собеседник и сам же себе отвечает: – Видимо, не было уверенности в том, что враг будет остановлен на великой русской реке, думали, он рано или поздно появится и у нас. Нам работники военкомата прямо так и говорили: «Готовим вас к будущей партизанской войне».
До Чапаево мы добирались пешком несколько дней. Шли в основном в ночное время, потому что днем стояла неимоверная жара. В повозке ехал только старший, он был из фронтовиков, имел тяжелое ранение в ногу, и его подопечные не раз делали ему перевязки.
Лагерь располагался в лугах, на уральном берегу. Здесь все по-настоящему, как у военных, прибывших разбили по взводам и ротам. Была даже своя гауптвахта. Однажды Алексей с другом «залетел» сюда на семь суток. За то, что на посту оба уснули. Правда, «новобранцы» отсидели лишь половину положенного срока, и вот почему.
Как-то в лагерь не завезли продукты, и они, прознав про это, вызвались накормить всех рыбой. Подросткам, выросшим на Урале, не стоило большого труда решить эту задачу. Наделали из проволоки крючков, на лески пошли обычные нитки, набрали группу помощников, человек двадцать, не понаслышке знающих, что такое рыбалка, – и вперед! В первые же несколько часов наловили штук шестьдесят крупных рыбин, в основном сазанов. И так в течение трех дней, пока была необходимость, рыбный «конвейер» действовал бесперебойно. За это и скостили подросткам срок на гауптвахте.
– В самом лагере нас обучали строевой, стрелять из разных видов стрелкового оружия, в том числе из немецкой и финской винтовок.

Когда отряд юных калмыковцев вернулся домой, из него выделили боевой костяк – человек в тридцать, самых крепких, выносливых, подготовленных. При каждом осталось оружие, выданное им еще перед Чапаево, более того – дали по 35 патронов. Закрепили за военкоматом, и они теперь должны были ежедневно являться на специальный пункт для выполнения различных специфических поручений. Так, вскоре на них возложили прием и размещение беженцев, которые прибывали пароходами со стороны Астрахани через Каспий. Они буквально за два-три дня возвели для них близ райцентра большой палаточный городок. Питание, лечение приезжих, среди которых немало больных дизентерией – и к этому в той или иной мере привлекали юных помощников.
Несли они охрану продуктов, которые хозяйства тоже водным путем отправляли на фронт.
Лидия Лукинична среди учащихся школ и взрослого населения Калмыкова организовала заготовку и вязание из шерсти варежек, носков и других теплых вещей для фронта.
– Через наш район, – говорит А.М. Шуков, – прогоняли дальше на восток много всякого скота из западных регионов страны, захваченных противником. Однако часть лошадей оставляли у нас, и мы готовили из них для кавалерийских частей, воевавших под Сталинградом, ездовых, годных к боевой службе коней. Папа и дядя, участвовавшие в сражениях в непосредственной близости от Сталинграда, потом, после войны, рассказывали мне, как «наши» кони тогда здорово помогли им.
В Калмыково дислоцировался батальон, тянувший линию связи со стороны Сталинграда в Куйбышев (ныне Самара), где тогда находились правительственные учреждения, эвакуированные из Москвы. Ребят тоже привлекали к этим работам, а потом, когда военные уехали, выполнив свою задачу, на них к охране и обслуживанию важной коммуникации. Фашисты, видимо, что-то пронюхали про нее, потому что неоднократно предпринимались попытки вывести ее из строя. И однажды им удалось это сделать, в течение трех дней правительственная линия бездействовала. Расследование показало, что диверсия была совершена в самом райцентре на усилительном пункте. Оказывается, накануне в штат организации приняли механиком какого-то новенького, родом из Западной Украины. Совершив свое черное дело, «западенец» попытался скрыться, но его вскоре поймали где-то в песках…
Война для Алексея Шукова закончилась таким образом. Он майской ночью дежурил в радиоузле. Случайно, где-то в начале четвертого утра, прослушивал эфир и наткнулся на одну из радиостанций, вещавшую на русском языке. «Победа! Капитуляция Германии!» – неслось из эфира. Парень, недолго думая, выдал это в поселковую сеть. И что тут началось! Еще было темно, когда веселые, возбужденные, плачущие от переполнявшей их радости люди потянулись к радиоузлу. Не скрывали своей радости и фронтовики, прибывшие в родные места на побывку. По казахскому обычаю требовалось вознаградить того, кто первым принес добрую весть. Когда выяснили, Алексею всего надавали: кто-то принес сапоги, другой притащил козу, третий подарил почти новое ружье…

Художник: Анатолий Хомутинников.