Лодка

Самое страшное неверие – это неверие в себя.
Томас Карлейль (1)

(2) Осторожно подкралось бархатное межсезонье, «лето Святого Мартина», как его называют в Италии, или «бабье лето», как его называем мы. 
То самое время, когда июльско-августовская жара покатилась куда-то вдаль за спины по небосклону, словно огненный шар, забрав с собой душные ночи и мечты о прохладных днях пёстрого и озорного сентября. 
В это время года я любил приезжать в одно небольшое местечко на средиземноморском побережье, располагавшееся на крутых склонах скалистого холма, обрывавшегося к морю и уходившего к самой его кромке. Старая, построенная из светло-желтого песчаника, покрытая красными черепичными крышами деревенька привносила в мою душу тишину и спокойствие. Я любил её за то, что на её улицах пахло морем, ароматом оливкового масла, сыра и розмарина. Здесь можно было ни о чём не думать. Улыбаться незнакомым прохожим, внимать доносившемуся с побережья рокоту волн, крикам чаек и шуму ветра в кронах платанов, кипарисов и пиний. Мне нравились оплетённые диким виноградом стены домов и кованые калитки уютных двориков. Я любил бродить по узким улочкам и закоулкам, покупать сладости у торговцев, сухое вино и всевозможные травы: сушёный чеснок, душицу, лук, базилик, кервель и тимьян.
Любил босыми ногами, забросив сандалии на плечо, идти вдоль морского берега, перепрыгивая с камня на камень. В выгоревшей от солнца рубахе, с растрёпанными от ветра и солеными от воды волосами щуриться, как в детстве, глядя на жаркое солнце. 
Деревенька эта была ещё дорога и потому, что была похожа на старика, облачённого в лёгкие одежды. Никуда не спешащего, ни к чему не стремящегося. А куда было стремиться? Учитывая её почтенный возраст, она могла себе позволить вести неспешный разговор со временем. 
Когда-то на месте этой деревни стоял средневековый город. На краю обрыва виднелись развалины старинной крепости, построенной в VI веке, если верить историкам. Ещё заметны были остатки бастионов и стен, спускавшихся к морю, где был мол, защищавший старый, скрипучий от рыбацких лодок и небольших судёнышек порт. Раньше здесь жили византийцы, потом генуэзцы, а после генуэзцев городом завладели турки. Они-то и вернули в город потомков греков. Часть из них приняла магометанство, а часть осталась верна православной вере.
В тот день море шумело прибоем и перекатами камней…

***

К востоку от деревни, почти на берегу, жил старый грек Азариас. Лет шестидесяти, невысокого роста, загорелый, с небольшой горбинкой на носу, пузатый, с густыми седыми вьющимися волосами, он был прапраправнуком одного из тех, кому турки после завоевания города разрешили вернуться и поселиться в нём. Старик вёл замкнутый образ жизни, почти ни с кем не общался. За редким исключением – с молочником, который по пути к нему помимо литра молока, привозил десяток свежих яиц, горчичный хлеб, мину сливочного масла и небольшую головку феты или цфатского сыра.
Ещё была соседская пятилетняя голубоглазая девчонка в цветастом сарафане. Загорелая и юркая, как все дети в её возрасте. Помощник почтальона и брат непоседы девчонки, мальчишка Николо. Вот, пожалуй, и все с кем Азариас поддерживал отношения. Семьи у него не было. Жена давно умерла, дочка жила в далёкой и холодной стране, а внуков он никогда не видел.
Когда-то Азариас служил моряком торгового флота. Любил море, солёный ветер, крики чаек и грохот камней во время прибоя. Был юн и горяч. Мечтал о неизведанных землях и затонувших кладах, но время не обошло его стороной. Он состарился, вышел в отставку и сошёл на берег, словно большая лодка во время шторма, севшая на мель. Он отошёл от дел, поселился в маленьком, но довольно просторном и уютном доме с черепичной крышей. И так же как и его отец, и отец его отца, и отец отца его отца каждый день с восходом солнца выходил на старенькой просмоленной лодке в море. Доставал снасти, поставленные с вечера, проверял ловушки для крабов, забрасывал и расставлял новые, кормил чаек и мелкую рыбёшку хлебом и, о чем-то поговорив с ними, возвращался на берег, чтобы вечером вновь выйти в море. 
Азариас был потомком тех рыбаков, которые уже много лет снабжали небольшой рынок в центре деревни и многочисленные лавочки свежей, копченой, вяленой рыбой и морскими крабами. Николо продавал зевакам туристам нехитрые сувениры: осколки древнегреческих амфор, поднятые со дна моря сетью Азариаса, чучела засушенных крабов, пучки ароматных трав, покрытые лаком раковины морских моллюсков и приносящие удачу камушки с дырочкой на кожаном шнурке, найденные им на морском побережье среди гладышей. Азариас никогда никого ни о чём не просил, но Николо так прикипел к нему, что сам, добровольно, решил бескорыстно помогать ему. Он был хорошим и добрым двенадцатилетним мальчуганом. 
Николо свято верил в то, что делает кого-то счастливым, продавая камешки или кусок какого-то античного горшка, поросшего водорослями. Старый рыбак смотрел на всё это снисходительно, ведь выручка от продажи сувениров была невелика. Ведь кому были нужны куски битых амфор и дырявые камни? Больший доход Азариасу приносила торговля рыбой и морепродуктами, но из уважения к детской душе он всегда внимательно выслушивал рассказы Николо о бойкой торговле и о том, что ещё кого-то на земле смог осчастливить камушком с дырочкой. Слушал и никогда ему не мешал творить добро. 

Николо любил бывать в гостях у «капитана», как он его про себя называл. Руки Азариаса пахли морем и водорослями. Старая жилетка, надетая поверх белой рубахи свободного покроя, дополняла и без того колоритный вид старого рыбака. Николо нравилось помогать распутывать сети, сидя в тени небольшого навеса, проводить часы среди потертых карт и книг по мореходству и, раскрыв рот, слушать истории Азариаса о лежащих на морском дне сокровищах, приключениях и морских чудовищах. О морях и океанах. О разных землях и народах их населявших, и о том, что в жизни каждого человека есть надежда на чудо, а в сердце – место для Бога.
В доме Азариаса, несмотря на полуденный нестерпимый зной, всегда было прохладно и хорошо. «Седой грек», как его многие называли в деревне, в полдень наливал на треть в стакан сухого красного вина, разводил его водой и, благословив хлеб, сыр, базилик, розмарин, вяленую рыбу, молоко и фрукты, приступал к трапезе. Первый и самый большой ломоть ароматного хлеба (старик всегда ломал его руками и никогда не пользовался ножом) доставался Николо. Добрый кусок козьего сыра и стакан молока были обязательным угощением мальчику. Сам же Азариас ограничивался вином, куском сыра с травами и краюхой хлеба.
Все заработанные Николо за день монеты, грек возвращал мальчугану и при этом добавлял: «Это тебе от меня маленькая улыбочка. Купи себе или сестре что-нибудь. Будь честным и добрым человеком!» Благословлял, положив руку на голову мальчика, и отпускал с Богом. 

***

Однажды вечером, когда солнце ещё не село, но уже катилось к закату, как обычно, Николо уселся за небольшим деревянным столом в доме у седого грека и приготовился слушать истории о пирате Драгуте (3), и затонувших галеонах с сундуками золота. Но в тот вечер старик поведал совсем другую историю – историю о словах. 
Историю о том, как однажды корабль, на котором служил Азариас, бросил якорь в гавани одной из стран Магриба. Сойдя на берег и гуляя улицами припортового города, он вышел к местному рынку, где на раскладе у какого-то букиниста и торговца антиквариатом в очень ветхой, потрёпанной, в кожаном переплёте книге прочёл строки. За давностью времени узнать название книги и имя автора не представлялось возможным. Но видно было, что написаны они ровным почерком человека твёрдого характера и большого жизненного пути. Он перечитывал их снова и снова, проглатывая глазами каждую букву, строчку и предложение. Чтобы не потерять смысла и значения этих строк, Азарис достал из сумки «морской дневник» – так он называл небольшую тетрадь с листами, которая всегда была при нём, – и на скорую руку записал в него часть текста, прочитанного в старой книге. В этот дневник он заносил свои мысли, события, переживания. Зарисовывал лица людей, улочки городов, в которых ему приходилось бывать, и подсчитывал мили, пройденные им за время своего путешествия. 
И каждый раз, когда его душу не покидали тоска и боль, а сердце не оставляли грусть и отчаяние, он обращался к тем самым строкам из старой книги, ставшими для него путеводной звездой, нитью Ариадны, светом того маяка, который указывал путь в трудные моменты жизни.

В углу комнаты Азариаса стоял небольшой книжный шкаф. Открыв стеклянную дверцу, из глубины его, из-за книг, он извлёк тетрадь среднего размера, в тугой синей обложке, перетянутую бечёвкой. Положив перед собой и развязав нехитрый узел, он открыл её на странице с загнутым уголком. Бережно разгладив листы и бегло пробежав по строкам глазами, пододвинул её к Николо. 
Мальчик, разровняв загнутый уголок и повернув тетрадь строчками к себе, на пожелтевших от времени листах в неровных, с небольшим наклоном, но чётких и глубоких буквах узнал почерк Азариаса. Он посмотрел на старика, затем провёл по страницам рукой, словно выравнивая буквы и произнёс:
«Позволь вещам просто быть!»
Затем, помолчав немного, словно обдумывая прочитанное, продолжил:
«Дай им существовать, когда лодку наполняет вода, и она идёт ко дну. Почувствуй миг смерти. Позволь страху прикоснуться к тебе. Почувствуй его холод, но не подпускай его слишком близко, иначе ты пойдёшь ко дну вместе с лодкой. Просто будь! Ты и страх.
Дай океану показать свою силу.
Пусть он хлещет тебя по лицу солёными брызгами, пронзая твоё тело копьями северного ветра. Стоя на палубе своего корабля, дойди до края бездны. Ощущая свою беспомощность и безысходность, в ужасе наблюдай за девятым валом.
Ты будешь проклинать тот самый миг, когда решился выйти на этой посудине в океан. Когда, наслушавшись уговоров своих друзей, отчалил от твёрдого берега в путь. Ты будешь проклинать себя за нерешительность и слабохарактерность оставить эту щепку, но знай, этого делать нельзя!
И вот теперь нет ничего. Вокруг чёрное небо и взбесившиеся волны. Нет друзей с их советами, нет земли под ногами. Тебя бросает, как спичку.
ТЫ ОДИН.
Кричи, плачь, если тебе это поможет и станет легче. Но вряд ли тебя кто-то услышит вообще! Если тебе станет легче, сойди с ума.
И вот, в этот самый миг, когда всё для тебя будет уже кончено, когда страх прошепчет своё заклинание тебе на ухо, закрой глаза и со слезами, подступающими к горлу, выдохни в страшном ожидании последней волны и… дай вещам просто быть.
Останови для себя время.
Пускай на минуту стихнет шум волн.
Просто знай: настоящая сила – здесь и сейчас.
Океан силён? Тогда возьми его силу! Несмотря ни на что, лодка всё ещё устойчива на воде? Тогда будь как лодка! Будь таким же стремительным, как ветер.
Просто ДАЙ БЫТЬ ЛОДКЕ НА ВОДЕ!
Не старайся в слепом фанатизме справиться со стихией. Рано или поздно она сама успокоится. Помни, ты – это ты. И тогда все вещи станут самими собой: ветер тёплым и попутным, океан – обычной водой, трава – зелёной, небо – синим, а солнце – золотым.
Звёзды и луна по-прежнему будут хранить загадку. А лодка станет самым устойчивым сооружением на земле. Увидь вещи такими, какие они есть. И где-то в глубине своей души ты услышишь, как эхо, одни и те же слова:
ТЫ – СИЛА!
И тогда подними парус и твёрдой рукой сожми штурвал и иди вперёд сквозь бешенные волны, если они ещё будут казаться тебе такими».

***

Прошло время. 
Сестра Николо, голубоглазая девчонка в цветастом сарафане, превратилась в красивую девушку с вьющимися каштановыми волосами. В день свадьбы на ней было белое платье с розовым поясом. Она вышла замуж за адвоката, родила ему двух детей и уехала вслед за мужем в большой город и изредка присылала старому капитану открытые письма с изображениями местных достопримечательностей.
Николо вырос высоким, стройным юношей и тоже покинул старую деревню. Его позвала жизнь. Ближе к углю, железу, большим, перспективным стройкам и научным достижениям. Когда он уезжал, в деревушке, как будто прощаясь с ним, звенели храмовые колокола, зазывая всех на службу. 
Новая жизнь целиком поглотила его, словно морской водоворот рыбацкую лодку, и Николо забыл о своём старом друге.
Азариас остался один.
Всё чаще от ветра слезились его глаза. Всё чаще не слушались руки, и всё тяжелее было управляться с сетями. Он практически перестал выходить в море, но всё так же, как и раньше, в полдень, благословлял вино и, сидя в тени навеса, сделанного из куска парусины, любил смотреть на парящих над морской гладью чаек и слушать шум волн.
Азарис остался один, но не одинок! 
Он знал, что ничто в мире не постоянно и всё находится в движении, словно поверхность океана. 
Меняется время, люди, расстояния. Ночь сменяет день, а день ночь, а на смену луне вновь приходит солнце. Он знал, что случается так, что звёзды меркнут и луна теряет блеск, а в глазах людей замечаешь пустоту, холод и безысходность, вместо надежды и света. 
Он знал, что иногда в жизни происходят события, которые меняют суть любимых вещей и многое из того, что было важно в молодости, словно по мановению чьей-то руки, в один момент теряет свою значимость. Со временем многие люди обесцвечиваются, а в речах сильных мира сего слышишь «медь звенящую или кимвал звучащий». 
Он знал, что так бывает... 
Но он знал и то, что в жизни каждого человека должна быть вера в добро, надежда на чудо, а в сердце – место для Бога.

 ***

Николо стал уважаемым человеком, почтенным мужем, обзавелся семьей. Он часто своим детям рассказывал удивительные истории из своей жизни, и одна из них – о маленькой старинной деревушке. Ещё рассказывал о том, как продавал камушки на кожаном шнурке и сушёные травы. Он и не заметил, как пролетело время, и его дети совсем перестали быть детьми.
По субботам, собрав возле себя детей своих детей, шумную ватагу маленьких «бандитов», и выстроив их по росту, давал им по нескольку монет на карманные расходы. Клал руку на голову каждого из них и всегда повторял одни и те же слова, услышанные им в далёком детстве: «Это вам от меня маленькая улыбочка. Купите себе что-нибудь. Растите добрыми и честными людьми!» 
Он давно оставил мысли о том, чтобы поднять с морского дна лежавшие там сокровища, увидать далёкие страны и континенты, «пылающие небеса», как их называют в Новой Зеландии, и сразиться с каким-нибудь морским чудищем. 
Когда половина жизненной дороги была пройдена и на носу уютно устроились очки в овальной изящной оправе, всё чаще в его сознании всплывал образ седого грека, и нередко его сердце ныло, а на душе становилось мутно и тяжело.
Лишь много лет спустя Николо вернулся в деревню, в которой прошло его детство. 
Он и подумать не мог, что однажды в его жизни произойдёт чудо – он вновь прикоснётся к горячим камням, увидит старый рынок и услышит шум ветра в кронах платанов. Быть может, всё это было лишь в его воображении? И не было того затерянного в глубинах детской памяти дня, когда он покидал эти старые улицы и до него донёсся звон храмовых колоколов. И ему захотелось пройтись по берегу, послушать грохот прибоя и крики чаек.
Так он добрался до конца деревушки, где когда-то жил седой грек. Не было ни дома с красной черепицей, ни старой лодки, ни парусинового навеса, как и самого Азариаса. Постоянным остались лишь шум моря и запах морского ветра. Внутри что-то заныло и защемило.
Николо присел на камень, взглянул на огненный шар, который катился за его спиной туда, где линия горизонта сливалась с морской гладью, достал блокнот, вечное перо и написал послание. Подвел черту и дописал:

«В жизни каждого из нас, бывают времена, когда небо оказывается ближе, чем может оказаться, и ты чувствуешь всю невыносимость и тошноту его свинца. 
Бывает, что твой мир, твоё личное пространство сжимается до размеров антивещества, до размеров недосягаемой черной дыры, и ты, как галактика, пропадаешь в этой дыре, и в сердце поселяется страх.
Страх вселяет в тебя безразличие. 
Безразличие делает инъекцию апатии ко всему живому и человечному – к самому себе.
Безразличие подсаживает на иглу спокойствия. Спокойствие – усыпляет и притупляет восприятие.
Солнце, твоё солнце, которое ты так любил, уже не горит, а светит сквозь мутное и пыльное стекло.
Так бывает в жизни, что ветер, твой ветер, косматый и бесшабашный, пахнущий грозой и дымом ночного костра, путая волосы и покрывая гусиной кожей твоё тело, превращается в изнуряющий и удушливый хамсин, застилая глаза песком и пылью. 
Бывает, что твоя птица-небылица, рассказывавшая чудесные истории и поднимавшая тебя над землей на своих крыльях, превращается в мистическую чёрную птицу-ворона, питающуюся падалью. Птицу – звено между миром живых и миром мёртвых.
Бывает и так, что в какой-то момент ты становишься ходячим лихом, плохой приметой, дурным знаком. 
Случается так, что свет твоего маяка, который вёл по жизни и давал надежду на спасение, более не виден из-за волн, поднятых норд-остом.
Так случается.
Но! В жизни каждого из нас есть надежда на чудо, а в сердце – место для Бога!»
Затем Николо вырвал из блокнота написанные им страницы. Свернул их в тугую трубочку, затолкал в бутылку, найденную им тут же на побережье, хорошенько закупорил её и, о чём-то на минуту задумавшись, взглянул туда, где когда-то стоял дом Азариаса, зашвырнул её, что есть силы, подальше от берега.

***

…В тот день, море шумело прибоем и перекатами камней. 
Мой взгляд привлекла почерневшая от времени и воды пробка. Она, словно гриб, венчала горлышко и на фоне грязно-жёлтого песка сразу бросалась в глаза. 
Винная бутылка зелёного стекла была наполовину присыпана песком и зажата между камнями. Она напоминала ребёнка, бережно укутанного и уложенного в свою колыбель. 
Достав её и обтерев от песка и тины, я заметил внутри какой-то свёрток. Видно было, что листы бумаги подмокли от просочившейся сквозь пробку влаги, распрямились и изменили цвет. Но, несмотря на это, на них видны были строки, хотя некоторые из них были прилично размыты.
Мне не терпелось поскорее узнать, что там внутри? И что за человек её написал? А вдруг это карта с кладом или просьба о помощи какого-нибудь бедолаги?
Устроившись поудобнее на горячем камне, с трепетом и нескрываемым любопытством я аккуратно отбил донышко стеклянного сосуда, вытащил влажные листы, разложил их по камням, чтобы подсохли, и когда листки захрустели в моих руках, я прочёл первые строки:
«…К востоку от деревни, почти на берегу моря, жил старый грек Азариас. Лет шестидесяти, невысокого роста, загорелый, с небольшой горбинкой на носу, пузатый, с густыми, седыми, вьющимися волосами, он был прапраправнуком одного из тех, кому турки после завоевания города разрешили вернуться и поселиться в нём…»

Примечания:
1.    Британский писатель, публицист, историк и философ шотландского происхождения.
2.    Имена, образы и место действия героев выбраны не случайно.
3.    Драгут – известный турецкий пират.

Художник: Сергей Лим.