Сверхновая по имени Рыжий

Памяти Георгия… 

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ        
АХ!.. КАК ЖАЛЬ…

Майская южная ночь. Безбрежное безоблачное и безлунное небо. Чёрная Бездна бесстрастно взирает, как и миллиарды лет назад, на крохотную Землю бесчисленными мирами, галактиками, созвездиями и звёздами; многое видит, понимает, но надменно, холодно и равнодушно не вмешивается, только снисходительно и высокомерно позволяет в восторге любоваться своей загадочной необъятной тайной, от рождения… и до самой смерти…

Ветерок резво проносится над остывающей от полуденного зноя степью; приносит запахи: буйно цветущих тёрнов, медово-сладкий – белой акации, тонкой струйкой, всего одно-два соцветья – только зацветающей дерезы, и взбитый шальными порывами – перемешенный от весеннего разнотравья. Травы ещё сочные, мягко клонятся под порывами неугомонного ветра, вскоре летом засуха, и безжалостное солнце их иссушит, сделает грубыми, колючими и шуршащими под злым суховеем. Кузнечики, цикады на все лады поют, пиликают и стрекочут. Весьма упитанный сверчок – медведка, по-казачьи – турлук, самозабвенно «тур-р-чит», зазывая подругу на свидание. Зудят, противно ноют комары. И, попискивая, проскальзывают в вышине смутными тенями летучие мыши. Филин, наводя ужас на мелких грызунов и зайчишек, глухо «ухая», огромной рогатой копной бесшумно и ловко летает в густом ольшанике у реки. Ошалелые соловьи ночь напролёт трогательно, нежно и трепетно воспевают своих прекрасных подруг. Ёж, на время забыв свой ежовый характер, галантным кавалером ухаживает за скромной и стеснительной ежихой. Ах! С каким пылом он читает ей свои стихи, с каким выражением и чувством! «Чуф! Уф! Уф!.. Чуф! Чуф!.. Уф! Уф!..» Да где уж тут устоять колючей красотке…

Тёплая тёмная ночь нежно и обворожительно мягко царит на земле, даря покой и безграничную в сладкой неге тайну!

…Длинноногий жеребёнок, скукоженный (сжатый) в позе эмбриона, брыкался и пихался коленями и ещё мягкими копытцами: хотелось вытянуться, распрямить согнутую спину, подогнутую головку – оторвать от передних ножек: устал, занудился в утробе матери.
Комета – ухоженная, откормленная и здоровая лошадь пастуха Ярового Виталия, растерянно переступая ногами и вздрагивая большим телом, тяжело вздыхала, глухо «угу-гу-кала»: маялась в потугах, уже поболе получаса. Жеребёнок всё активнее толкался – просился на волю. Кобыла, негромко испустив тревожное и болезненное «Уф!», в сладких муках, широко расставив задние ноги, наконец, родила долгожданного малыша. Он медленно, мордочкой вперед, на сложенных под нижней челюстью лодочкой копытцах, весь в слизи и сукровице, мягко соскользнул в траву. Лошадь, тяжело дыша, устало дрожа от минувшего напряжения, медленно обернулась, затем счастливо, свободно, со всей силой(!) вздохнув, тихонечко, чуть слышно заржала, осторожно переступая большими копытами, развернулась и, потянувшись губами, языком, с наслаждением начала облизывать нос, рот и глаза своему мальчику…

Жеребёнок, лёжа на боку, с удивлением сделал первый вдох и с облегчением распрямил свои тонкие ноги; медленно моргая, впервые в жизни(!) увидел: тёмное, всё в мерцающих звёздах, бесконечное небо, материнские губы и большие… такие родные глаза; в нос ударили тысячи запахов(!); неожиданно ветерок упруго коснулся его спины. И он весь вздрогнул: Я(!) РОДИЛСЯ!!! 

Удивлённая Бездна смотрела своим бездонным расцвеченным миллиардами мерцающих звёзд зрачком и видела, как на зелёном лугу весенней ночкой кобыла принесла – ЧУДО! Как нерешительно, покачиваясь, встал на тонюсенькие ножки рыжий жеребёнок и растерянно посмотрел на вдруг(!) удалившуюся от его глаз… землю.

И тогда там, далеко-далеко в вышине… кто-то очарованный сказал: «О! Какой это будет замечательный конь!»

Жеребёнок, пошатываясь, обошёл мать, потыкался губами под грудь. Кобыла, не переставая лизать, носом подтолкнула его чуть назад. Малыш сердито топнул копытцем, но повинуясь инстинкту, ткнулся куда-то в живот, мать чуток отставила свою правую ногу, и сынок, сложив язычок почти трубочкой вокруг соска, с восторгом, довольно помахивая хвостиком, стал сосать молочко. Он старался, тянул, причмокивал, да так, что на губах появилась белая пена; вдруг(!)… потеряв сосок, бзыкал, недоумённо «укал», стучал в гневе копытцем и, находя потерянное… опять начинал с наслаждением, громко чмокая, сосать. Отдохнув и сделав вокруг мамы круг, он без удивления, но по-деловому обнаружил, что есть и с другой стороны сосок – помахивая хвостиком, чувствуя себя самым важным и главным первооткрывателем, принялся и за него.

Когда наступил рассвет, малыш вдруг узнал, что этот мир куда больше, чем он представлял. Что-то(!) заалело на востоке, и перед его глазами вырос вдалеке лес, а совсем рядом с тем местом, где была привязана мама, оказался дом. А потом взошло Светило! Оно было такое яркое(!), что и взглянуть нельзя!!! 

Он смотрел вокруг с любопытством… а мир жил своей обыденной жизнью…

Почти на самой вершине в густой кроне ольхи, чуть покачиваясь на ветви, сидел уже вылетевший из гнезда молодой Канюк (1), он же Сарыч, и отчаянно, во всё горло (с неуёмным аппетитом растущего организма!) пронзительно и неутомимо канючил. Старый Сарыч, распластав (большие, чёрные, с вкраплениями бурых пятен) крылья, низко над землёй парил в лучах восходящего солнца; и, опустив, вытянув вниз голову с изогнутым крючковатым клювом, хищно поводил ею вправо, влево, зорко выискивая… жертву.

Взмахивая огромными крыльями, могучий Белохвостый Орлан, возвращаясь в пески (2) с зорьки – ранней рыбалки… тяжело волочил по небу, в отвисших лапах, мокро отливающего серебряной чешуёй сазана. А где-то там, в лесу, на старом, лет тридцать как уж высохшем осокоре, высоко над землёй, в развилке среди голых ветвей, на краю толщиной в метр(!) гнезда, раскинув против ветра полутораметровые крылья, с глухим клёкотом дожидались добычу два почти взрослых гигантских(!) птенца.

Витютень, сидя на ветке тутовника, монотонно протяжно и однообразно дразнил: «Ку-ку-шка! Ку-ку-шка!» Сидящая тут же рядышком подруга уточняла: «Ку-ку-шка ду-ра! Ку-ку-шка ду-ра!» И откуда-то издалека другая Горлица тоже насмехалась: «Под-пры-гивая, под-ска-кивая. Под-пры-гивая, под-ска-кивая…» Ну не в чести(!) у порядочных…(3) длиннохвостые…

Бородатый мудрый Ворон, пролетая над новорождённым рыжим жеребёнком, на всю округу, клокоча вечно простуженным горлом, подал голос летевшей следом чёрной супруге: «Ка-кой!» И та тоже восторженно подхватила: «Ка-кой!!!»

А жеребёнок смотрел на траву, исследовал кустики пырея, обнюхивал душистый чуморик; свой любопытный носик уколол перекатихой; и, навострив мохнатые ушки, слушал, как поёт ветер, потрескивая в кустиках – щётки; с замирающим сердцем дивился смелости крохотного хохлатого жаворонка, взлетевшего прямо из-под его ног и с весёлым пением, трепеща крылышками, отважно поднимавшегося вверх… к солнцу!

Кобыла ходила следом… любовалась, обмирая от нежности, в восторге шептала: «Угу-гу», – и трогала его за рыжую шёрстку губами. Приходил хозяин, хозяйка, что-то кричали, ахали, смеялись и радостно махали руками. А вечером случилось неслыханное диво: Светило… ну то самое, на которое и смотреть больно, вдруг стало не таким ярким: добрым и ласковым. Зачарованный, он смотрел, как на краю земли потускневшее солнце отправляется за горизонт: куда-то за густые заросли краснотала с возвышающимися над ними островами осиновых и тополевых колок. И кобылица видела изумительную картину, достойную красок лучших живописцев. На фоне заходящего на западе солнца, за далёкую на возвышенности рощицу, её тонконогий, с гордо поднятой головкой – ушки вперед, – отливающий рыжим золотом малыш вдруг вытянулся в струнку, подался в сторону заката, задрал хвостик с рыжей огненной метёлкой на кончике, закивал головой с развивающейся гривкой и тоненько, чуть слышно заржал: «Иго-го! До-свидания! Приходи завтра!» Большое лошадиное сердце, вздрогнув от умиления, забилось в сладкой истоме и тихой радости. И она тоже тихо заржала, касаясь гривой травы, низко закивала головой ласковому солнышку: «Приходи…»

В эту ночь он впервые видел настоящие цветные сны, те, что были раньше в утробе, были неосязаемы, смутны… и пусты. Ветер, тихонько напевая в травах, наполнил их чувствами и раскрасил цветом, напоил запахом и смыслом; под безлунной звёздной Бездной дикими кошками отважные, грациозные Амазонки неслись на длинногривых скакунах по белёсым волнам ковыльной степи. Привстав на стременах, изогнувшись гибким станом, воинственные девы пускали назад, во тьму преследовавших их врагов тонко певшие стрелы, увозя, бросив поперёк сёдел, в ночь свою законную добычу – красивых юношей! Надрываясь, хрипло пели трубы! Осатанело ржали лошади! Лязгали булатом острые мечи! Чужая! Горячая! Сладкая и липкая! Тёмно-красная кровь щедро заливала грудь и гриву! И под тяжёлыми копытами трещали черепа поверженных хазар! По Старой степи, кружась в кровавом предчувствии, собирались в огромные стаи чёрные коршуны! Сары-Азман(!) седлали коней!!! Пьянящий вольный ветер пел в ушах, свистел в нестриженой гриве! И он, свирепый рыжий жеребец(!), зло скаля зубы, вместе с отважным седоком настигая чужую лошадь, видел: остриё пики (с летящим за ним лисьим бунчуком), нацеленной во вражью спину! Боевой клич: «Сарынь на кичку!» – вздымал на дыбы! Кипела кровь! Белыми хлопьями слетала пена с губ и гривы! И с ненавистью грыз(!) он железные удила! В злую погоню(!) с вытянувшимся над шеей удалым станичником, указывающим блеском клинка на самого Прусского Короля(!) со слетевшей треуголкой (4) и тонкой косичкой на затылке, удравшего только ценой: копытами яростно(!) стоптанного и изрубленного казачьими саблями эскадрона закованных в броню кирасир – личной охраны Фридриха!

Долго рассказывал под звёздной поволокой Чёрной бездны, тихонечко посвистывая и навевая сон в душистых зелёных травах, новорождённому жеребёнку вечно шалый от воли, хмельной от весны степной бродяга ветер, а он… много видел… много знает…

Под утро кобылица встрепенулась: со стороны песок прямо на неё смотрели горящие недобрым красным огнём два глаза, а поодаль ещё два – волки!!!
Дико захрапев, Комета вскочила на ноги, забила копытом и пронзительно, истошно заржала…
Виталий спал, и счастливая улыбка не сползала с его лица… даже во сне. В его сон врывался тонконогим рыжим пострелом жеребёнок и, задравши хвостик с косматой метёлкой на самом кончике(!), мчался лёгким ветерком, да так, что кобыла-мать удивлённо «игу-го-кала» и испуганно семенила за ним, а он – Виталий – смеялся да бил себя ладонями по коленям: «Добрый будет коняка!» Среди ночи в его сладкий сон мерзкой жабой(!) впрыгивала тревога! И в ужасе(!) обмирало сердце! Виталий, скрепя зубами, стонал и весь в холодном поту, хватаясь за грудь, шептал: «Нужно завести на баз кобылу с малышом», – но опять появлялся весь залитый солнцем рыжий жеребёнок, и Виталик, позабыв о неясном страхе, счастливо улыбался и беззаботно смеялся…

Эх, если бы не верёвка да не вбитый в землю (не выдерешь!) на метр(!) лом с кольцом, за который калмыцким узлом привязана та самая злосчастная верёвка. Кобыла била копытами, хрипела. Одним ударом(!) убила бы любого волка, зубами поймав за шкирку, швырнула бы себе под ноги, истоптала, изломала бы все кости!.. Но проклятая верёвка!!!

Невысокая тощая волчица с нещадно общипанными щенками боками, болтающимся исцарапанным, искусанным выменем и пустыми сосцами вместе с высоким худым волком стали мастерски(!), со знанием дела, кружить вокруг привязанной кобылы с жеребёнком. Лошадь, до предела натянув верёвку, бегала по кругу, волки рядом, но не приближаясь к страшным копытам, не давая ей ни единого шанса(!) нанести смертельный удар… ни передними, ни задними копытами. Жеребёнок, прикрытый телом кобылицы, был в безопасности, но уже начал уставать и то и дело попадал под ноги матери, тогда он чуть подвинулся к центру и побежал по малому кругу. Волки увеличили скорость, и тут верёвка стала бить толкать маленького рыжика под задние ноги. Высокий волчище вдруг(!) рывком метнулся, опередив кобылу на корпус, как бы сымитировал бросок к жеребёнку… и она рванулась вперёд, догоняя его…. 

Натянутая как струна толстенная бечёвка, как праща, вытолкнула рыжего лошадиного ребёнка, и он мгновенно(!) оказался за спасительным кругом. Волчица, поджав уши, распластавшись над землёй, молнией метнулась между малышом и копытами кобылицы, высокий волк тут же гигантскими скачками развернулся и, отрезая путь жеребёнку назад, погнал галопом маленького лошадиного дитя в сторону песок, волчица пристроилась чуть сзади и слева, волк – справа. Малыш устал и вскоре перешёл на рысь, а затем на шаг. А там, вдали, осталась его мама, «игу-го-ка-ла» – звала. И он не понимал, почему эти тощие дядя с тётей, изгибая в недобром оскале губы, показывая белые острые клыки, не пускают его к ней… она же волнуется! Волки тоже перешли на шаг: пусть уйдет… подальше… сам…

В глубокой лощине перешли сыпучий песок – разбитую тракторами дорогу… сил у жеребёнка… больше не осталось…

Чёрная Бездна, растерянно помаргивая звёздами, хмуро смотрела на землю… затем в один миг(!) мрачная мгла разом поглотила все звёзды… И вдруг… скатились две звезды… как две слезы…

Чуть свет Яровой, не продрав как следует глаза, в сильном волнении выскочил на крылечко. Как набат(!) билось в тишине далёкое: «Игу-гу!» 

Кобыла трясла головой, молотила правым копытом по песку, хрипела, вздрагивая всем телом – пронзительно ржала… За ночь, выбила всю траву… до песка пробила(!), безостановочно бегая по кругу, глубокую тропинку…

Бывалый пастух, быстро прошёл, внешней стороной, по полукругу, обращённому в сторону песок раз, другой. И найдя след жеребёнка сразу, так, что ёкнуло сердце: два(!) волчьих!!! То и дело, теряя следы на траве и тут же находя их на песке, он шёл прямо на юг в сторону виднеющихся через равнину кучугур, начинавшегося там же вдалеке стеной краснотала, с раскиданными по нему бесконечными рощицами переходящими одна в другую да зарослями тернов и ракиты. Отойдя метров на восемьсот, перешёл глубоко выбитую тракторами в песке дорогу. С досадой заметил, как сократился шаг малыша, догадался: маленький измучился, устал и просто шёл… а справа и слева следы: большие – волка и поменьше – волчицы. Виталий, торопясь, шагал, тяжело сипло дыша, взбирался на песчаный бугорок, за которым начиналась с высокой травой зелёная низина. Будто споткнувшись… он остановился, резко развернулся в сторону дома, сел; достал баночку из-под кофе, но с самосадом; вынул из кармана зажигалку, свернутую прямоугольником газету; бережно оторвал правильный прямоугольник; осторожно открутил крышечку с баночки и стал пальцами, щепоткой брать табак и сыпать на клочок бумажки; подняв глаза, увидел, как лошадь, монотонно покачивая головой с развивающийся гривой, натянув, как струну, повод, ходит по кругу… Щепоткой брал табак и сыпал… и сыпал, обильно осыпая колени тёмно-коричневым крошевом пересохшего листа и не отрывая … глаз от кобылы: «Какая… короткая жизнь…» Нервно вздрогнув, оглянулся через правое плечо… на остатки кровавого пиршества… И выпал лодочкой сложенный газетный обрывок с горкой крупно нарубленного самосада… «Ах!.. Как жаль…»

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
НОВАЯ!
ГДЕ-ТО ДАЛЕКО… 

Чёрная Бездна в ярости бичевала молнии, и они клубились в смрадном дыму огненно-ядовитыми змеями, то и дело взрываясь безумными сериями ослепительно раскалённых белых шаров – на миллиарды искр; ахая в безбрежной пустоте, била выжженные мёртвые планеты, пинала кометы, астероиды; и в грозовой истоме первородного бытия, во вселенских судорогах и потугах, круша плазму, пустоту, эфир и хаос, рожала ослепительно красивую, в гигантских ярко рыжих сполохах – новую ЗВЕЗДУ!!!

В далёкой галактике – Млечный путь, в одном из четырёх галактических рукавов Ориона, поодаль от страшной чёрной дыры, возле Солнца – маленькой красной звезды, на совершено крохотной удивительно красивой планете Земля, по правой стороне степной речушки Аксенец в Цимлянских песках, на зелёном лугу, ночью, понуро опустив голову, стояла несчастная, недавно осиротевшая лошадь. И вдруг в её больших карих… со слезой глазах вспыхнул рыжим огоньком всплеск далёкой звезды! Сильным телом вздрогнула кобылица! Встряхнула гривой! Ударила копытом по песку! Запрокинув голову, взвилась на дыбы! И, спугнув тишину, через Забвенье! Безбрежность! Холод! Вечность! Со звёздным ветром! Скорбным эхом! До огненно рыжей Сверхновой долетел материнский стон: «Ры-жий!!!»

Эта печальная история, напетая мне, простому чабану, грустным ветерком, записана в Цимлянских песках под бездонным ясным южным небом от утренней до вечерней Пастушьей звезды, в пятнадцатый день сентября две тысячи двадцатого года. 

Примечания:
1. Пески – ударение на «е». 
2. Ворон, Сарыч, Орлан, Витютень – в данном тексте, как мне кажется, читаются как имена, поэтому и с большой буквы. 
3. После «порядочных» нарочно не вставил «птиц», порядочные есть не только у пернатых – пусть читатель сам решает… есть и у меня счёт к длиннохвостым.
4. Шляпа Фридриха Великого хранится в Эрмитаже.

Художник: Владислав Леонович.

 .