«Тает жёлтый воск свечи…»

24 декабря Леониду Филатову исполнилось бы 75 лет 

Все мы, кто родился и жил в Ашхабаде, гордимся тем, что Леонид Алексеевич Филатов (1946–2003), которого в туркменской столице считали и продолжают считать земляком, стал выдающимся советским и российским актёром театра и кино, кинорежиссёром, поэтом, драматургом, телеведущим, народным артистом России (1995), лауреатом Государственной премии России (1996). 

***
«Я – Филатов дважды», – любил шутить Леонид Филатов. 
Его родители были однофамильцами. Они познакомились по переписке во время Великой Отечественной. В Пензе, когда они встретились после войны, состоялась их свадьба.
Леонид родился в Казани в первый послевоенный год, но своей «малой родиной» считал Ашхабад, куда переехал по семейным обстоятельствам, где пошёл в первый класс и окончил десятый. 
В 1960-м в газете «Комсомолец Туркменистана» состоялся его литературный дебют. Вот что рассказывает об этом в книге Фёдор Раззаков «Леонид Филатов: голгофа русского интеллигента. Самая полная биография знаменитого поэта, актёра и певца»:
«…Филатов в 1960 году написал басню под названием “Домашнее задание и Колино призвание”.

Мама папе говорит:
“Коле путь везде открыт!
Пусть актёром Коля будет,
Через сцену выйдет в люди!

А потом, быть может, скоро
Станет кинорежиссёром.
Я заметила давно:
Часто ходит он в кино!”

Отвечает папа: “Коле
Нужно быть в авиашколе.
Пусть помажет руки в масле…”
Мама крикнула: “Ужасно!

Алексей! Ведь это вроде
Как работать на заводе!”
Тут вмешалась тётя Тома:
“Коля будет агрономом!”

“Не болтайте, право, что ли!
Будет шофером наш Коля!
Станет ездить на “Победах”…”
Вдруг на эти крики деда

Бабушка присеменила:
“Коля – шофер? Вот чудило!
Не согласна нипочём!
Станет Коленька врачом!”

Не знаю, чем кончилось это собрание,
Быть может, доныне идёт пререкание…
Одно лишь могу вам сказать пока:
Я этого Колю видал у станка.

Именно эта басня сделала Филатова знаменитым в пределах Ашхабада и принесла ему первый денежный гонорар. А всё благодаря маме Леонида, которая с удовольствием наблюдала за тем, как её сын увлечён поэзией и посвящает этому делу чуть ли не все свои послешкольные часы. 
Однажды, когда таких тетрадок со стихами у её сына накопилось несколько штук, Клавдия Николаевна сложила их в свою сумочку и понесла в редакцию газеты “Комсомолец Туркменистана” (сам Филатов этого никогда бы не сделал в силу своей скромности). Эти тетрадки мама передала поэту Юрию Рябинину с тем, чтобы он прочитал их и, если найдёт что-то интересное, помог напечатать.
Честно говоря, надежды на успех были минимальные. И не потому, что Клавдия Николаевна не верила в талант своего сына, а потому, что сомневалась, что на него, обычного мальчишку с улицы, обратят внимание маститые газетчики.
К великому удивлению мамы, Рябинину стихи понравились, и он немедленно отдал в набор два из них (в частности, и ту самую “Басню про Колю”). Когда Филатов увидел своё произведение напечатанным, он был поражён до глубины души».

В школьные годы Филатов не только писал стихи, но серьёзно увлекался кино и театром.
В своей повести «Звёзды над Нохуром» (2021) Людмила Глазовская, заслуженный журналист Туркменистана, живущая ныне в Санкт-Петербурге, рассказывает и о своём товарище детства и юности Леониде Филатове, встречах с ним в Ашхабаде и Москве:
«В шестой привилегированной школе, где учатся дети местной партийной элиты, открылся театральный кружок. 
<…> мальчишки там метили в артисты, девчонки держались в тени, не помышляя ни о какой сцене. Она равнодушно высилась в сумраке школьного зала, пока на неё картинно не впрыгнул новоявленный режиссёр, с пафосом объявив, что к постановке принята пьеса “Двадцать лет спустя”.
– Ого, про мушкетёров! – радостно донеслось из зала, где кучковалась сугубо мужская группа старшеклассников.
– Нет, это пьеса Михаила Светлова о молодых революционерах, ваших ровесниках! – ещё более значительно произнёс режиссёр.
– У-у-у!.. – разочарованно загудела компания, и громче, дурашливее всех завёл паровозом худющий парень в резиновых, не по погоде, кедах. Одет он был в обшарпанный пиджачок и вытянутые на коленях синие трикотажные бриджи. В своём окружении он выглядел полным босяком, что ничуть не смущало ни его самого, ни его преданную свиту.
Лёня Филатов – так звали парня – был поэт, школьная знаменитость, печатался в “Комсомольце Туркменистана” и мечтал стать артистом. Вся его тощая пружинистая фигура, тонкое нервное лицо с живыми насмешливыми глазами, стремительная, чуть косолапая походка выдавали жизненное нетерпение и готовность к действию. Он рвался на сцену и носился по ней как ужаленный, изображая революционный пыл своего героя. Его возлюбленную, девушку Дуню, играла я. В финальной сцене нам надлежало под грохот в дверь жандармерии, накрывшей юных подпольщиков, признаться друг другу в любви и разбежаться в разные стороны...
… На премьеру спектакля, который мы усердно и весело репетировали целый месяц, успев крепко сдружиться, я отправилась в приподнятом настроении и новом пальто. Пальто, собственно, новым не было, мама перелицевала его из старого, но выглядело оно свежо и модно – мини, тёмно-зелёного цвета, с рукавами три-четверти и одной большой перламутровой пуговицей. Как этот “писк” моды оказался в куче шинельного реквизита, доставленного прямиком на сцену, осталось загадкой, только вместо длинной солдатской шинели Лёня в запале схватил моё кургузое пальто и с лёту натянул его на себя. Зрители аплодировали и громко смеялись, режиссер заламывал руки и закатывал глаза.
В очередной раз мне был дан сигнал: не суйся в артистки. Я сунулась. И вот спустя год рассказываю друзьям – они учились классом ниже – историю своего трагикомического поступления в Щукинское училище.
– Ух ты, в Щуку! – восторженно вырвалось у Лёни, в улыбчивых глазах которого залегла твёрдая решимость пробиваться наверх, в артисты.
А пока он пробует себя в режиссуре. Вечером после уроков мы репетируем в их классе какую-то неореалистическую пьесу из жизни молодых и бедовых итальянцев. Тема Лёне близка. Высоко засучив рукава свитера и нервно расхаживая по классу, он добивается от меня и моего партнёра Бори, играющих влюблённую парочку, подлинности чувства, но у нас получается плохо, потому что мой партнёр вял, хоть и влюблён в меня, а я раздражена, потому что влюблена в другого.
Лёня брызжет идеями, размахивает руками, в его жесте, взгляде, голосе столько экспрессии, что, похоже, он один заряжен итальянским темпераментом, чего никак не может добиться от нас. В помощниках у него закадычный приятель, подающий советы, с ходу отвергаемые Лёней. Так, приятель предлагает нанести удар ножом герою, погибающему от руки ревнивца, через его, ревнивца, карман пиджака... Лёня заразительно и едко смеётся:
– О-о-у! Это тебе не урки, это итальянцы! Понимаешь: и-таль-ян-цы!
Незадачливый помощник немыслимо, катастрофически красив. У него вьющиеся белокурые волосы, печальные черные глаза и нежный овал лица. Его даже зовут нежно – Валёка. В Щукинское училище его не приняли. Так и сказали: «Вы слишком красивы для нас». Не влюбиться в такого Валёку я не могла.
 …Наш спектакль показывают по ашхабадскому телевидению. Под софитами мы окончательно робеем. Лёня сердится, ворчит, но в ресторане, где мы отмечаем дебют, отходит. В ресторане я впервые и, одна в компании мальчишек, медленно сгораю на костре внутреннего стыда. 
<…> Несколько лет спустя, в Москве, я приду к театру на Таганке, где уже гремит имя Леонида Филатова. При выходе из метро меня толпой отнесёт в сторону, и я окажусь на совершенно безлюдной улице, напротив служебного входа в театр, где притулюсь к низкому турникету.
Левым ухом я ловлю ропот жаждущей попасть на спектакль толпы, правым глазом вижу стоящую чуть поодаль мужскую группу знаменитых таганковских артистов, развернувшихся в сторону подходящего к ним Владимира Высоцкого. Он только что припарковал свой знаменитый “мерседес” и, балагуря, элегантный и подтянутый, в белых джинсах и белой футболке, приблизился к компании.

<…> Я продолжала с каменным лицом смотреть перед собой <…>. 
– Привет! Ты что здесь делаешь? Лёньку ждёшь?
Невинно и приветливо улыбаясь, передо мной стоял Валёка. Он искренне обрадовался тому, что я составлю ему компанию в театр, куда обещал провести Лёня. Краешком глаза я усекла невысокую стройную фигуру в белом, развернувшуюся к нам спиной...
Лёня возник стремительно, будто вырос из-под земли. Он мало изменился, такой же лёгкий, резкий в движениях, такие же высоко закатанные рукава, обнажившие чуть возмужавшие, с натянутыми венами руки. Чужими были усы, придавшие тонкому лицу какой-то гренадерский вид.
Брызнув весёлым, пополам с нетерпением, взглядом, Лёня деловито взял меня за руку и привёл нас чёрными ходами на битком забитый балкон.
– Вы тут располагайтесь, а после спектакля встретимся в фойе, – бросил он, растворясь в гулком пространстве театра. 
В первом ряду балкона пустовало одно кресло, и Валёка подтолкнул меня к нему.
– Встанешь, когда придёт хозяин, – шепнул он.
Хозяин не пришёл. Весь спектакль, как заворожённая, смотрела я на сцену, где метался Высоцкий-Гамлет, и не понимала, как за несколько минут можно перевоплотиться в сгусток боли, страсти и отчаяния…
Лёню в фойе мы так и не дождались. Видимо, новая жизнь и новые страсти поглотили его с головой <…>»

***
Осенью 1972 года, когда я поступил на факультет русской филологии Туркменского государственного университета имени Горького, и мне довелось познакомиться с Леонидом Филатовым, тогда уже актёром театра на Таганке. Он приехал погостить в Ашхабад.
Мой дядя Николай Николаевич Ершов (1937-2010), литературовед, профессор факультета русской филологии Туркменского государственного университета имени Горького, читал на нашем факультете лекции по русской литературе 19 века и вёл семинары. 
Помимо своей учебной нагрузки он руководил в университете ещё много лет народным театром. Ставил и спектакли по русской и советской классике со студентами разных факультетов, и разыгрывал с ними остроумные капустники.
Профессор Ершов был и признанным мастером выразительного чтения. Часами мог читать студентам наизусть – и это был удивительный театр одного актёра! – стихи и прозу русских и советских классиков.
Именно в этом качестве Туркменское отделение Всесоюзного общества «Знание» постоянно приглашало его выступать в различные организации и учебные заведения Ашхабада. 
В нашем городе эта организация соседствовала в двухэтажном здании с Союзом композиторов Туркменской ССР на углу улиц Гоголя и 1 Мая, недалеко от Пушкинского сквера и 6-й школы.
Однажды Николай Николаевич Ершов выступал в 6-й школе. Так они и познакомились с Филатовым. И вот Леонид – молодой актёр – вновь прилетел в Ашхабад. 
НикНика, как любовно и уважительно называли многие дядю, Филатов не забыл и специально пришёл в университет, чтобы повидаться с ним и со студентами, на первый сбор народного театра в новом сезоне.
На этот сбор своего театра, проходивший на втором этаже главного корпуса университета в одном из кабинетов рядом с актовым залом, НикНик пригласил и меня.
– Актёром хочешь быть? – спросил Филатов, когда НикНик нас познакомил.
– Хотел, – ответил я робко. – Посещал занятия театрального кружка Леонида Сергеевича Ташкинова во Дворце пионеров.
– И что?!
– Да играл там в спектакле «Королевство кривых зеркал» на сцене актового зала Дворца и выезжал с ребятами с этим спектаклем в пионерские лагеря в Фирюзу. 
Потом добавил:
– А однажды Леонид Сергеевич даже на Туркменское телевидение, где работал режиссёром, меня пригласил в одну детскую постановку.
– И что же расхотел быть актёром? – улыбнулся Филатов.
– Да вот, – ответил я как бы оправдываясь, – журналистика перетянула. 
– Это как же?
– Да вот принёс осенью 1969 года заметку в «Комсомолец Туркменистана», – пояснил я. – И её опубликовали. Вскоре я стал членом редакции газеты подростков «Ровесник» при «Комсомольце».
– Да ведь и я там начинал, – дружески подмигнул мне Филатов, – первые стихи опубликовал, с сотрудниками «Комсомольца» дружил и часто у них бывал на Старом Полиграфе. А ты пишешь стихи? – поинтересовался он. – Прочти что-нибудь.
Я смутился. Что же прочитать?! После некоторой заминки решился:

Ещё по улицам хожу
подолгу, не спеша.
Строку как истину ищу,
открыта ей душа.
Ты – лист последний на ветру,
игрушка всех стихий.
Ещё не отданы перу,
не сказаны стихи.

– Ну-ну! – поощрил меня Филатов. – Актёрское дело променял на журналистику, а уж стихи-то, стихи и дальше пиши.

***
А следующая моя встреча с Леонидом Филатовым была уже в Москве. В то время я работал в Министерстве культуры Туркменской ССР в управлении театров и музыкальных учреждений. 
В 1981 или 1982 годах, когда я приехал в командировку в Москву, я подошёл к служебному входу театра на Таганке. Так подходили сюда много раз, словно передавая пароль друг другу, наши ашхабадцы. И Филатов, никому не отказывая, проводил их на спектакли. 
Филатов узнал меня, улыбнулся, пожал руку, быстро сунул в руку контрамарку и стремительно удалился. Он спешил на репетицию. Так я смог увидеть с его помощью один из известных спектаклей театра – «Десять дней, которые потрясли мир» по Джону Риду. К сожалению, эта наша кратковременная встреча была последней.

***
Много раз после того, как переехал из Ашхабада в Москву, хотел встретиться с Филатовым, чтобы взять у него интервью. У меня и домашний телефон его был. Но всё не решался позвонить, чтобы договориться о встрече. Ведь знал, что Леонид Алексеевич уже много лет болеет. И болеет серьёзно. 
В 1993 году Филатов перенёс инсульт, в 1997 году – операцию по удалению почек. Более двух лет он провёл на гемодиализе – аппарате «искусственная почка». 
В октябре 1997 года актёру была сделана операция по пересадке донорской почки в НИИ транпсплантологии и искусственных органов Министерства здравоохранения России, который возглавлял многие годы действительный член АМН СССР (1988) и РАН (1994), Герой Социалистического Труда (1990), Лауреат Государственной премии СССР (1971) и РФ (2002) Валерий Иванович Шумаков (1931-2008).
Мне довелось несколько раз побывать как журналисту в этом уникальном институте, встречаться с Валерием Ивановичем и готовить с ним интервью. Шумаков, который ещё в 1965 году впервые в СССР успешно выполнил пересадку почки, с теплотой рассказывал мне о Филатове, о том, как его любили у них в клинике, как делали операцию, боролись за его жизнь, чтобы спасти и вылечить. 
Вот поэтому-то, что мне хорошо было известно о состоянии здоровья Леонида Алексеевича, живя в Москве уже несколько лет, я не хотел его беспокоить. Решился позвонить ему домой лишь в начале 2003 года. 
Тогда я работал обозревателем Всероссийской газеты «Вёрсты» Издательского Дома «Пушкинская площадь», которым руководил известный российский журналист и общественный деятель Олег Попцов.
Итак, звоню Филатову. Трубку взяла его супруга актриса Нина Сергеевна Шацкая (1940–2021). Она поблагодарила за тёплые пожелания Леониду Алексеевичу от журналиста, знакомого с ним по Ашхабаду, но очень вежливо сказала:
– Сейчас встретиться с Вами, увы, не сможет. Да и ни с кем он не встречается: слаб, болеет.
Потом, когда, выдержав паузу в месяц или два, я звонил домой Филатову ещё один или два раза, Нина Сергеевна уже узнавала мой голос. Прощала мне мою настойчивость. Но всякий раз её ответ был практически одинаков.

***
Мы благодарны Филатову не только за его актёрские и режиссёрские работы в театре и кино, за его пьесы и стихи, но и за его знаменитую передачу на телеканале ОРТ (1993-2003) – цикл документальных программ «Чтобы помнили», посвящённых известным в прошлом, но незаслуженно забытым актёрам советского кино, ушедшим из жизни, – поистине пророческую передачу. 
Эта передача и о нём, мужественно превозмогающим боль, борющимся за свою жизнь, как Пушкин, зажимая рукой рану. Долг памяти перед ушедшими был для Филатова превыше всего. 

***
Можно себе представить, насколько глубоко должна была не принимать душа Леонида Филатова убийцу Пушкина. 
Можно представить и то, что такой человек, как Филатов, был внутренне готов вызвать на дуэль Дантеса и отомстить за любимого поэта. 
Кто знает, не думал ли Филатов и об этом у памятника Пушкину в Ашхабаде близ родной для него 6-й школы?! 
Но дуэль с Дантесом в отличии от драк с мальчишками во дворе, когда он нередко становился победителем, была невозможна. 

***
В 1992 году я написал в Ашхабаде цикл рубаи, среди которых было такое:

Первая смертельная стрела
всё летит. Она, увы, цела.
Выбирая сердце подобрее,
вдруг пронзит его из-за угла.

Однажды проходил через Пушкинский сквер. Неподалёку, уже у самого Первого парка, тоже любимого места ашхабадцев, находилось уютное двухэтажное здание Союза писателей Туркменистана, а в нём была редакция литературного журнала «Ашхабад», где когда-то публиковали и Леонида Филатова. 
Зашёл и предложил свою рукопись главному редактору журнала Владимиру Пу (1947-2020), с которым мы были на «ты». Володя немного подумал и принял подборку к публикации. Цикл моих рубаи появился в одном из ближайших номеров.

***
Смотрю с грустью на календарь знаменательных дат. 24 декабря нынешнего года Леонид Алексеевич Филатов мог бы отметить своё 75-летие. Скорблю, что его жизнь оборвалась рано. Леонид Алексеевич был полон творческих планов, многие из которых не успел осуществить. 
И вдруг, словно в кошмарном сне, вижу роковую пулю Дантеса. И будто бы именно она, а не тяжёлые болезни, пронзая пространство и время, теперь поразила Леонида Филатова, наследника Пушкинских традиций. Пуля попала в цифру «7». От рикошета «7» и «5» поменялись местами. 

…Выбирая сердце подобрее,
вдруг пронзит его из-за угла.

Почему, почему же так?! – вспоминаю своё давнее рубаи.
Кошмарный сон оборвался… Вновь явь, жестокая порой к судьбам некоторых известных и самых простых людей явь. 
Филатову не дано было прожить две Пушкинские жизни. В октябре 2003 года Филатов простудился, началась двусторонняя пневмония. А 26 октября Леонид Алексеевич скончался. Он ушёл от нас, не дожив и до 57 лет. 

***
И вновь обратимся к повести Людмилы Глазовской «Звёзды над Нохуром»:
«<…> Леонид Филатов умирал тяжело и долго, на глазах у всей страны. Нам, знавшим его молодым, искрящимся юмором и талантом, было невыразимо больно видеть это чудовищное угасание, к чему, помимо страшной болезни, привели суровые разборки в театре, идейные метания в связи с развалом страны, поиск высшей правды и справедливости. 
“Лицедей, болтун, бездельник”, по его собственному шутливому признанию, он был наделён острым зрением мудреца, зрящего в корень. 
“Утром мажу бутерброд, сразу мысль: а как народ?” – умирала от смеха страна, прилипая к телеэкрану, откуда лился волшебный голос артиста-сказочника, возвращавшего своим “Федотом-стрельцом” этот народ к истокам природного, неистребимого жизнелюбия. 
Но как серьёзен и по-нелицедейски строг он был, когда встал на защиту обманутого народа: “обещали одно – дали совсем другое”…
“Чем бравируют наши проводники реформ? Каждый может богатеть столько, сколько влезет!”, – негодовал Филатов. И дальше с болью, почти с надрывом, через двойное “но”: 
“Но в России. Но в России деньги никогда не были главным. Больше ценились честь, верность, любовь”…
А как провидчески клеймил он этих “проводников” за их полное равнодушие к культуре, науке, образованию. 
“Что значит “пока не в состоянии этим заниматься”? Порвётся связь времён – и всё. И её уже не восстановишь. Возникнет пропасть, которую не одолеть в один прыжок. А в два – окажешься на дне пропасти”… 
Браво тебе, Лёня, из нашего далёкого ашхабадского братства! Браво из нашей немеркнущей памяти, и да простит меня Господь, из нашего таинственного грядущего! Ты верил в него глубоко и бескорыстно, не примеряясь к бессмертию. И лишь на пороге смерти с печальным юмором назвал жизнь стажировкой перед вечностью. Но ведь и у Бога с юмором всё в порядке... 
Всегда гордясь юношеской дружбой с Леонидом Филатовым, я не могла избавиться от ощущения переизбытка этой незаурядной человеческой натуры, выпирающей из каждой его роли, как когда-то выпирали его руки из рукавов моего пальто. 

В пятнадцать лет, продутый на ветру
газетных и товарищеских мнений,
Я думал: “Окажись, что я не гений… 
Я в тот же миг от ужаса умру”,

– признавался он, иронизируя над собой и оголяя нерв своей души.
Леонид Филатов оказался поэтом и гражданином, трагическим символом короткого разбега и неумолимого исхода своего поколения. Но достоянием истории стал увековеченный экраном прекрасно-мятежный облик в ореоле солнечного, взращённого в южных широтах дара сердца».

***
Вспоминается стихотворение Леонида Филатова «Пушкин» (1984), ставшее популярной бардовской песней. Музыку к нему написал его постоянный соавтор – народный артист России, актёр, музыкант, писатель Владимир Качан (1947–2021), с которым он учился в Щукинском училище и дружил многие годы. Из песни, как говорят, слов не выкинешь. Поэтому приведу в своих заметках текст стихотворения Филатова полностью:

Тает жёлтый воск свечи,
Стынет крепкий чай в стакане,
Где-то там, в седой ночи,
Едут пьяные цыгане.

Полно, слышишь этот смех?
Полно, что ты, в самом деле?!
Самый белый в мире снег
Выпал в день твоей дуэли.

Знаешь, где-то там вдали,
В светлом серпантинном зале
Молча встала Натали
С удивлёнными глазами.

В этой пляшущей толпе,
В центре праздничного зала,
Будто свечка по тебе,
Эта женщина стояла.

Встала и белым-бела
Разом руки уронила,
Значит, всё-таки, была,
Значит, все-таки, любила!

Друг мой, вот вам старый плед!
Друг мой, вот вам чаша с пуншем!
Пушкин, Вам за тридцать лет,
Вы совсем мальчишка, Пушкин!

Тает жёлтый воск свечи,
Стынет крепкий чай в стакане,
Где-то там, в седой ночи,
Едут пьяные цыгане…

И как знать, не в Ашхабаде ли в школьные годы у любимого всеми ашхабадцами памятника Пушкину Леонид Филатов, мечтавший стать режиссёром и писателем, задумал это прекрасное стихотворение?! 
Стоял после уроков в школе в Пушкинском сквере возле памятника великому поэту. Читал его стихи и робко первые свои. И грезил о будущем.
Став знаменитым как актёр театра и кино, как кинорежиссёр и телеведущий, Леонид Алексеевич Филатов смог сказать весомое слово и в поэзии. Он продолжил в своём поэтическом творчестве традиции великого поэта, вошёл в «Пушкинский круг», в «Бессмертный полк русской поэзии».

Фото из открытых источников.