К юбилею Юлиана Семенова. «Папа Штирлица» - жизнь за семью печатями. Часть I

Зал во время пресс-конференции последнего генсека СССР был полон: политики, западные журналисты, наши публицисты, сотрудники спецслужб, дипломаты. Обычным людям места уже не осталось. К Горбачеву относились по-разному: кто-то считал его действительно «перестроечником», реформатором, преобразователем советского строя, кто-то считал, что гласность – не более, чем проформа, и Гдлян с Ивановым тому яркий пример, а кто-то впоследствии говорил, что именно с Горбачева начался распад Советского Союза, ругая тех, кто развалил государство.

Но ясно и бесспорно было одно: «процесс пошел», по крайней мере, в плане ораторского искусства (или демагогии, не суть важно), поскольку после революции, когда были настоящие «трибуны», и до Михаила Сергеевича не было политиков в Союзе, кто бы мог общаться напрямую с людьми. Разве можно себе представить Леонида Ильича с его харизматическими бровями, выступающего перед кем-либо, по дороге остановив машину? Да и Никита Сергеевич дальше трибуны ООН не пошел. 

В конце пресс-конференции с места поднялся полный, даже тучный мужчина, спросив:

– Михаил Сергеевич, до каких пор на Западе на нас будут смотреть, как на «бурых медведей»?

– Товарищ Семенов, не надо все перекладывать на политиков. Вам – представителям культуры в данном вопросе и «карты в руки», - ответил Генеральный Секретарь.

Спросивший был никто иной, как известный писатель, «папа Штирлица», Юлиан Семенов. И казалось странным, зачем было писателю задавать столь «одиозный», набивший всем оскомину вопрос? Ведь общеизвестно, что нас и называли: страна с белыми (не бурыми) медведями и ракетами. 

Однако в этом вопросе был весь Семенов. Он всю жизнь, словно носил «маску», поэтому о нем, по-настоящему, мало кто что знал, о нем больше слагали мифы, хотя о его яркой жизни можно было писать детективный роман. 

Чтобы как-то приблизиться к пониманию этого большого писателя и человека, к его самобытной, неординарной личности, попробуем остановиться на некоторых, не слишком известных, фактах жизни писателя.

Юлиан Ляндрес (настоящая фамилия писателя и журналиста) родился в Москве в октябре 1931 года. Его отец, Семен Александрович, был одним из основателей издательского дела в Советском Союзе, соратником Николая Бухарина и Серго Орджоникидзе. Мать – Галина Николаевна преподавала в школе историю. 

Испытания Судьбы для Юлиана Семенова начались с самого рождения, когда по рассказам близких, встал вопрос, кого оставлять в живых: роженицу или ребенка. Слава Богу, выжили оба, и делать страшный Выбор никому не пришлось.

Отец и мать с маленьким Юлианом

В середине 1930-х годов Ляндрес - старший стал  ответственным секретарем и заместителем главного редактора газеты «Известия», куда его пригласил главный редактор газеты – Бухарин. 

 Юлиан Семенов и его отец Семен Ляндрес

Как-то раз,  ночью 1936 года, в редакцию «Известий» позвонили из секретариата Сталина и попросили к телефону главного редактора Николая Бухарина. Тот находился в командировке, на месте оказался Семен Ляндрес. Утром его обязали явиться вместо главного редактора на дачу вождя для обсуждения ряда замечаний по публикациям.

Пятилетний Юлиан Семенов попросил взять его с собой, чтобы поехать, покататься на редакционной машине. Когда отец ушел, малыш остался в автомобиле, где стал играть рулем, изображая из себя водителя. Это издали заметил Сталин и позвал мальчугана в дом, усадив ребенка к себе на колени. Неожиданно мальчик спросил: «А почему умер дедушка Ленин?» На что вождь с улыбкой ответил: «Он был добрый, но плохо себя вёл, как и ты. Веди себя хорошо, слушай папу, слушай меня, тогда будешь жить долго и счастливо». 

После войны Семен Ляндрес стал одним из инициаторов создания Издательства иностранной литературы, и произошло следующее. В те годы все хорошо знали американскую журналистку и писательницу прокоммунистической направленности Анну Стронг. Еще в 1930-м она стала выпускать первую советскую газету на английском языке Moscow News («Московские новости»). 

Ее книги не раз публиковались в Советском Союзе. И когда в 1947-м году она написала книгу о Китае, Ляндрес - старший распорядился сделать перевод этого произведения и опубликовать. 

Как на грех, через год отношения между СССР и США испортились. Американскую писательницу определили в шпионки, и заведующий редакцией Государственного издательства иностранной литературы Бушуев написал письмо в МГБ (КГБ еще не было) такого содержания: 

«Считаю своим патриотическим долгом сообщить, что в 1947 году заместитель директора Госиноиздата Ляндрес С. А. приказал мне перевести и издать рукопись Стронг. Текст представлял собой троцкистскую контрабанду. Попробовав оспорить, я увидел преклонение Ляндреса перед американской журналисткой». 

В доносе фигурировало порядка 10 других фамилий, одобрявших публикацию. Сначала этой бумаге не дали хода. Но в 1952-го, во время Корейской войны, где СССР, по сути, противостоял США, о письме вспомнили. Семена Ляндреса арестовали. 

Юлиан в это время учился в Московском институте востоковедения на последнем курсе (где, к слову сказать, его однокурсником был Евгений Примаков). Молодому человеку, как это водилось в то время, предложили отказаться от отца, что было не в характере будущего писателя. Он отказался от предложения, и его тут же отчислили из института.

Юлиан Семенов стал бороться за освобождение отца: писать жалобы, добиваться встреч, стучаться во все двери, куда только можно. Однако времена были трудные, и все оказалось бесполезно.

Вот как этот период Юлиан Семенов описал в неопубликованном рассказе «Полковник Новиков»: 

«На улице Кирова, возле странного здания Наркомлегпрома, находится приемная прокуратуры войск МГБ. Я хожу туда раз в месяц – это, как в церковь: знаешь, что ничего не произойдет, а все равно молишься и просишь у Бога своего, затаенного, а он смотрит на тебя со стены и молчит, только разве музыка слышится. Бах или, иногда, Бетховен, девятая симфония. Так и в прокуратуре войск МГБ. Я приходил туда просто для того, чтобы быть честным перед самим собой. Я знал, что на мое очередное письмо ответят очередным отказом. Я даже знал, что там будет сказано, в этом отказе: „Ваш отец осужден правильно и оснований к пересмотру дела не найдено“. Поначалу мне казалось, что может быть чудо. Точно, как молящемуся: разверзнутся небеса, и сойдет Сын Человеческий, и станет на земле счастье. Но постепенно я понял, что чуда не будет, и стал ходить туда для самого себя, чтобы не стыдно было ночью ложиться в кровать, а перед сном пить чай на кухне, а в дни получения стипендий пить с ребятами в Сокольниках, в пивной у старика Гриши – армянина с синим склеротическим носом, который любил студентов и давал полтораста грамм с пивом в долг или, чаще, под залог. В залог мы оставляли ему портфель с учебниками. Так вот, чтобы можно было смотреть в глаза людям, когда другие, лучше меня, безвинно брошены в тюрьмы, – я и ходил туда».

Кроме неопубликованного рассказа, сохранились доподлинные документы тех дней. Это трогательные письма отца и сына друг другу, жалобы в разные инстанции. Эти документы передают атмосферу того времени. Вот лишь некоторые из них:

11.8. 1952.
Генеральному прокурору Союза ССР
Тов. Софронову.
ЖАЛОБА
29 апреля 1952 года органами МГБ СССР был арестован мой отец Ляндрес Семен Александрович.
4 июля 1952 года решением Особого совещания он был по 58 ст.п.п. 10 и 11 осужден на 8 лет тюремного заключения в Александровской тюрьме. 6 августа я получил письмо из пересыльной тюрьмы из Ярославля, написанное чужой рукой.
Письмо было от отца. Я выехал в Ярославль и там получил свидание. Моего отца вынесли на руках двое заключенных в сопровождении медсестры… Его разбил паралич, сидеть он не может, ходить – тем более. На спине у него сплошные волдыри, так как, чтобы перенести его с места не место, его тащат под руки. И вот этого больного человека после вынесения ему приговора направляют в Александровскую тюрьму. Его в теплушке везут в Александровск, оттуда в Ярославль, Кострому, Киров и, наконец, снова в Ярославль… В Вологде и Костроме отец лежал 4 суток на каменном полу и не имел, кроме куска черного хлеба, никакой еды… Это безобразное нарушение основного закона нашей Родины – Закона об уважении человека… Прошу Вас дать указание прокурору г. Ярославля немедленно перевести моего отца в Ярославскую больницу, где бы ему смогли обеспечить соответствующий уход…
После ареста отцу предъявили обвинение в том, что он, якобы, является запасным руководителем правотроцкистского, бухаринского блока, основываясь на том, что мой отец в период 1934–1942 гг. работал в газете «Известия», причем до 1937 года отец был помощником ответственного редактора газеты Бухарина. Но люди, ведшие следствие по делу моего отца, по-видимому, не учли, что есть документы, подтверждающие участие моего отца в разгроме троцкистской оппозиции в 1927 году. Это обвинение отец отверг и опроверг.
Следующее обвинение – отец – участник какой-то подпольной националистической организации. Во все время следствия отец ни разу, ни с кем не имел очной ставки, ему ни разу не предъявили ни одного документа, изобличающего его связь с какой-либо организацией. Отец отверг и это обвинение. Однако в приговоре пункт фигурирует.
Далее, отца обвинили в том, что он якобы говорил о том, что «плохо дело обстоит с укрупнением колхозов». Это, конечно, неправда. По возвращении из Галиниково-Собакино – опытной станции МГУ им. Ломоносова отец на заседании партбюро сказал: «Жалуются колхозники окрестных деревень, что председатель колхоза – пьяница, и срывает укрупнение колхоза». Вот все обвинения, которые были предъявлены отцу. Никаких документов, уличающих моего отца в преступлении, нет. Нет ни одного человека, который бы мог подтвердить преступление моего отца по 10 пункту 58 статьи.
Работники МГБ СССР во время следствия по делу моего отца безобразно нарушали установленные нормы поведения в СССР. Они нарушили Конституцию. Во-первых: мой отец подписал 206 статью в полубессознательном состоянии, когда у него были разбиты очки. Во-вторых: во время следствия, несмотря на неоднократные требования отца, он не смог ни разу поговорить с глазу на глаз с прокурором. В-третьих: на 12-й день после ареста отца разбил паралич и на допросы его возили в кресле. В-четвертых: работники МГБ СССР угрожали ему тем, что они засадят его навсегда в сумасшедший дом…
Прошу Вас дать указание, во-первых, в порядке прокурорского надзора затребовать и пересмотреть дело моего отца и, во-вторых, до пересмотра дела, если возможно, дать указание освободить моего отца из-под стражи с тем, чтобы я имел возможность ухаживать за ним и подправить его здоровье.
Товарищ Генеральный прокурор!
Мой отец – честный коммунист, – даже из тюрьмы он мне пишет записку: «Сынок, верь нашей партии, верь товарищу Сталину». Я верю – мой отец будет реабилитирован и в дальнейшем своей работой докажет свою абсолютную честность.
Очень прошу Вас, товарищ Генеральный прокурор, как можно скорее разобрать дело моего отца и, до разбора его дела, дать указание о переводе его в Ярославскую больницу.

***

12 августа 1952.

Дорогой мой мальчик!
Я все еще в Ярославле. Видимо, ожидают на меня наряд из Гулага МВД. Сейчас главное для меня – научиться ходить и предотвратить дальнейшее катастрофическое высыхание руки… Физическая полноценность укрепит меня в противостоянии всем преследователям, и я сумею наконец собраться с силами и мыслями, чтобы написать по существу моего пустячного и тенденциозного дела.
Целуй всех очень крепко.
Папа Сеня.

* * *

Август 1952 года

Дорогой папулька!
Помнишь, твоей первой книгой, изданной в Госкомиздате, была книга тов. Фучика… Папулька, будь стоек! Самую большую боль мне доставляет то, что мне товарищи из охраны говорят, что ты плачешь. Папулька, милый, возьми себя в руки. Я надеюсь, что тов. старший лейтенант передаст мне от тебя бодрое письмо. Еще раз – самое главное – обуздай свои нервы. Не расстраивайся, будь настоящим коммунистом, каким ты был всегда. Свидание, конечно, нам с тобой здесь товарищи дать не могут. Даже первое свидание нам дали только из-за любезности начальства. 13 сентября нам дадут свидание обязательно.
Я был на приеме у зам. Главного Военного прокурора Сов. Армии Т. Китаева. Я передал ему свою государственную жалобу. Исход возможен такой: либо тебя восстанавливают во всех правах, ты снова становишься полковником, членом партии, либо тебя освободят по состоянию здоровья. Должен тебе сказать, что первое гораздо более вероятно. Ты сам обязательно напиши тов. Косыгину, Берия, Ворошилову. В своей жалобе я писал о состоянии твоего здоровья, о твоем деле, и о нелепости его и о ведении следствия.
В отношении вещей, – не беспокойся, – я был у т. Ермакова – нач. ОИТК, и он сказал, что все твои вещи будет нести конвой, сколько бы вещей ни было.
Еще раз прошу тебя, если ты хочешь, чтобы я спокойно и твердо боролся за тебя, а если за тебя, то значит и за себя, то не плачь, не нервируй себя. В этом залог моего спокойствия и твердости. Нужно очень желать, и тогда все желания сбудутся…
Я уверен, товарищ старший лейтенант скажет мне, что ты был спокоен и не нервничал, иначе я буду очень нервничать. Мое спокойствие зиждется на уверенности в том, что ты будешь молодцом.
Сейчас я шлю тебе 4 пачки «Москва – Волга», – других, к сожалению, нигде не смог найти и 100 рублей.
Папуля, свидание нам сейчас дать не могут, и обижаться на это нельзя. Я скоро с тобой увижусь, и мы водку пить будем, а как же!
Пиши, что тебя надо, все пришлю или привезу. Напиши, куда, что и в каком аспекте писать еще.
Крепко целую.
Будь молодцом. Твое здоровье – мое здоровье. Твое спокойствие – мое спокойствие.
Юлька.

***

Август 1952 года

МИНИСТРУ ВНУТРЕННИХ ДЕЛ СССР
тов. КРУГЛОВУ
ЖАЛОБА
Мой отец Ляндрес Семен Александрович, 1907 года рождения, 4 июля по приговору Особого совещания был осужден на 8 лет тюремного заключения в Александровской тюрьме Иркутской области. Как мне стало известно, на 12-й день следствия отца разбил паралич, однако это не помешало начальнику Бутырской тюрьмы обмануть моего отца, сказав ему, что его отправляют в г. Александров под Москву «на излечение».
Отца, который не может двигаться, без сопровождающего отправляют в Александров, затем в Ярославль, в Вологду, в Кострому, в Киров и, наконец, снова в Ярославль.
В Ярославле отец объявил голодовку, и после этого по решению врачебного консилиума ему было запрещено дальнейшее движение к месту «излечения».
Я очень прошу Вас, тов. Министр, дать указание в ГУЛАГ МВД немедленно перевести отца в Ярославскую больницу и там создать врачебную комиссию, которая решит, возможно ли дальнейшее пребывание моего отца в тюрьме?
Сейчас у меня создается впечатление, что кто-то хотел отделаться от отца. А о порядке ведения следствия и об «обвинениях», предъявленных отцу, я подал жалобу Главному Военному прокурору.
Сейчас отец находится, по существу, при смерти, и я очень прошу Вас отцу помочь.

***

15 августа 1952 года

Дорогой мой сынок!
После свидания с тобой я все пытаюсь собраться с мыслями и написать Ген. прокурору и тов. Поскребышеву, но физически я этого сделать не могу, а продиктовать здесь на пересыльном пункте некому.
Главное (5 строк вычеркнуто тюремной цензурой) бы я был в состоянии, мне не составило бы труда изложить, как ловко воспользовался следователь моим состоянием и абсолютной честностью и изобразил меня групповщиком.
Когда я это понял, то попросил свидания с прокурором 5 управления подполковником Старичковым, но ему, видимо, не сообщили нарочно и опять являлся следователь с вопросом: «А зачем вам прокурор?»
Так я с прокурором наедине и не поговорил, а при подписании 206-й я дело только просмотрел, т. к. очков у меня не было и, кроме того, был приступ. Если Ген. прокурор посмотрит оригинал дела, то увидит, что подпись «ознакомился и прочитал» написана рукой следователя…

Удивительные документы. Стынет кровь, читая их. В одном из писем Семен Ляндрес рассказывает о том, что начал молиться. Это робкое обращение к Богу «ортодоксального» коммуниста стало показателем того, что происходило тогда.

После смерти Сталина отца выпустили не сразу, еще год продержали в тюрьме. Он вышел на свободу весной 1954-го, полупарализованным, с поврежденным позвоночником, онемевшей рукой. Вес его был всего 45 кг. 

Через некоторое время отца реабилитировали, а Юлиана восстановили в вузе. Семен Ляндрес год поправлял здоровье, а затем в Гослитиздате занимался преимущественно публикациями ранее опальных писателей – Бабеля, Олеши, Булгакова и других. Во многом благодаря ему роман «Мастер и Маргарита» увидел свет без купюр.

Что касается Юлиана Семенова, есть еще один любопытный момент из его жизни, характеризующий характер писателя. Это эпизод из того страшного времени, когда нужно было не просто жить, а нужно было выживать.  

Вот что об этом пишет Ольга Ельникова на одном из интернет-ресурсов:

«…Семья, до этого жившая в достатке, сразу стала испытывать материальные сложности. Юлиану пришлось подрабатывать, разгружая вагоны по ночам, чтобы помогать матери и иметь возможность носить отцу передачи в тюрьму. Из института его исключили, восстановиться удалось лишь после смерти Сталина.

Именно в этот тяжелый период Юлиан Семенович и начал выходить на ринг за деньги. В обществе "Спартак|".

Юлиан Ляндрес занимался боксом в спортивном обществе «Спартак» у знаменитого тренера Виталия Островерхова. Еще до войны Виталий Андреевич стал чемпионом Москвы среди юниоров. В 1941 году он ушел на фронт добровольцем. Вернулся с орденами и медалями, но… без руки. Разумеется, о продолжении спортивной карьеры нечего было и думать, и тогда Виталий Андреевич становится тренером и создает в Москве знаменитый боксерский клуб. Виталий Островерхов подготовил целый ряд прекрасных спортсменов, не раз отстаивавших спортивную честь СССР и становившихся победителями.
Юлиан был не единственным деятелем культуры, который тренировался у Островерхова. К нему в клуб некоторое время ходил и Владимир Высоцкий.

Юлиан делал успехи, тренер прочил ему хорошее спортивное будущее. Юлиан выбрал литературную, журналистскую деятельность. Однако занятия боксом очень помогли ему в самое трудное для семьи время.

ПОДПОЛЬНЫЙ БОКС

Виталий Островерхов устраивал подпольные бои в своем клубе. В качестве зрителей там собиралась московская богема и другие любители «пощекотать нервы», ведь сама идея платных боев с тотализатором была глубоко "несоветской" и относилась к разряду запрещенных "западных" развлечений. Для воспитанников Островерхова это была не только отличная школа жесткого боя на ринге, но и возможность заработать. После каждого такого поединка спортсмены получали по тридцать рублей – очень недурные по тем временам деньги.

Будущий писатель Юлиан Семенов был среди тех бойцов, которых тренер допускал до этих поединков. Причина такого доверия проста: семья Юлиана испытывала материальные трудности и отчаянно нуждалась в деньгах. Именно таких парней тренер приглашал в свои «неофициальные программы».
Московский журналист Олег Фочкин в своей статье "Жизнь и мифы Юлиана Семенова" пишет о том, что платные бои далеко не всегда были честными. Когда будущему писателю говорили: "Юлик, вот этот парень должен победить, а ты пойдешь в нокаут", он преспокойно шел в нокаут. В одном из таких платных боев ему сломали нос. Но Юлиан только смеялся: "Ничего, что нос сломан, зато тридцатка в кармане!"

Дочь писателя, Ольга Семенова, рассказывала в одном из интервью, что для ее отца эти тренировки и жесткие бои были еще и возможностью преодолеть свой страх. Страх жил в семье Ляндресов с 30-х годов, с момента ареста Бухарина. Были ночи, когда мама и папа просто боялись лечь спать, ожидая, что за ними приедут на "черном воронке". Разумеется, Юлиан видел все это. И бокс стал для него способом преодолеть неуверенность и страх. Как говорит Ольга об отце: "Он потом, по-моему, вообще ничего не боялся"…»

Что и говорить: прелюбопытный факт из жизни писателя. Во-первых, как выясняется, мы мало, что знаем о жизни в Советском Союзе. Как видим, подпольные бои существовали и тогда. Во-вторых, поражаешься, каким необходимо обладать мужеством, чтобы не просто подставляться под удар другого боксера, а подставляться так, чтобы быть нокаутированным (рассказывают, что как-то раз писателю во время таких боев сломали нос).

Впрочем, о самом писателе, как говорилось выше, мы, в принципе, немногое знаем. Его обвиняли в связях с КГБ, не понимая разницы между работой журналистом-международником и «стукачом». Была скрыта от посторонних глаз и его личная жизнь. И уж настоящей загадкой оказалась преждевременная смерть.

Но об этом пойдет речь дальше.