Литература — это вирус

Жил на свете таракан,
Таракан от детства,
И потом попал в стакан,
Полный мухоедства.
…
Место занял таракан,
Мухи возроптали.
«Полон очень наш стакан», —
К Юпитеру закричали.

Ф. Достоевский. «Бесы»

Евгения Вежлян, по ее выражению, «неряшливо и на ходу», меж водкой и селедкой подводит итоги года. В статье много удивительного, особенно в конце. Так, сообщает нам Е. Вежлян, «литература в современной социальной конфигурации не институт, а процесс воспроизводства себя в качестве института».

Только мне кажется, что практически в любом плане подобная характеристика выглядит не столько оптимистично, сколько устрашающе? В качестве аналога такому образу существования на ум приходят исключительно вирусы. Только они настолько примитивны, что существуют для производства самих себя и более ни для чего. Только они не питаются, не развиваются, не размножаются. Вирусы в ходе жизненного цикла в лучшем для них случае достигают ядра клетки, где разрушаются, вбрасывая свои ДНК и РНК в ядро чужой клетки, отчего она начинает производить всё новые вирусы. Рожденные опять-таки не для жизни как таковой, а исключительно для самовоспроизводства. Это большой вирусный успех. Совсем как у современной литературы, надо понимать.

И совершенно так же, как мог бы расстраиваться вирус, натыкаясь на антитела и макрофаги по пути к ядру клетки, г-жа Вежлян жалуется на недоступность пресловутого ядра (только не литературного, а читательского): «…между книгой и читателем располагаются разные инстанции, причем не все из них — люди… чем дальше мы отстоим от профессионального литературного „ядра“, тем большую роль играют интерфейсы разного рода, как виртуальные, так и реальные — вроде магазинных выкладок и витрин. Интерфейсы электронных библиотек, алгоритмы поиска, машины ротации постов в соцсетях… Все это тоже нельзя сбрасывать со счетов, когда мы говорим о читательском выборе. Нечеловеческие акторы важны не менее, чем человеческие».

Язык Евгении Исаковны, созданный как нечеловеческий актор забалтывания пустоты, требует перевода на человеческий. Итак, книга плавает в ноосфере, словно некий предмет в отверстии большого диаметра, а на то, прочтут ее или не прочтут, влияет механизм сетевого поиска. Как будто во время оно не было никаких препятствий для нахождения книги, которой могло не оказаться в библиотеке и даже фрагментов текста не появлялось в толстых журналах — а Всемирной паутины, как помним мы, динозавры, и в проекте не было. Вот интересно, как люди моих лет получали образование, не сталкиваясь с трудностями поиска нужной литературы в библиотеках? Или они вообще ничего не читали, кроме словаря иностранных слов?

«Между литературным и премиальными процессами практически ставят знак равенства. Но недавняя статья Галины Юзефович и связанная с ней полемика показали, что в этом отношении имеется некоторая неуверенность. В принципе, основной тезис Галины — об информационной революции и множественности равноправных в глазах публики инфлюэнсеров, перетягивающих на себя одеяло внимания читательских масс — практически бесспорен».

Давайте же вылезем из-под одеяла внимания наших, читательских масс и вдохнем свежий воздух мудрости наших уважаемых критиков. Которые пытаются нам объяснить, что многие проблемы современной литературы идут от посредников. Хотя большее количество желающих поговорить о литературе (если учесть, что уровень сегодняшнего профессионала, как бы он ни пыжился, недалек от уровня «грамотного блогера») должно означать большую популярность литературных новинок? Так, да не так. Кто (или что) стоит между автором (критиком) и потребителем того, что литератор производит? Или между вирусом и его целью, годной лишь к тому, чтобы немедленно приступить к репликации вирусной РНК (ДНК)?

Словно усталый носитель вирусного генома, сетует г-жа Вежлян на толпу посредников, каждый из которых пытается содрать с бедолаги свою плату за транзит. Тут никаких ресурсов не хватит, пока до ядра доберешься. И нет, это не «профессионально-литературное» ядро, а скорее ядро интереса «ширнармасс», щедрое на проявления внимания. Ведь это оно помогает распространять вирусную писанину и формировать новых авторов, даром что предыдущих некуда девать. Хорошо, что ядро читательского интереса не слишком разборчиво. В силу своей безграмотности, если судить по тому, как Е. Вежлян любезно именует читателей аутсайдерами.

Сама Вежлян с литературной тусовкой, соответственно, инсайдеры. И только они способны отличить незабудку от фекалий: «Если мы смотрим на литературу взглядом инсайдера, то для нас эти „внешние“ информационные экраны играют подчиненную, инструментальную роль по отношению к исторически „литературным“ инстанциям и институциям, вроде премий или журналов. Для аутсайдеров же все ровно наоборот: тут интерфейсы часто определяют и выбор, и шкалу оценок (зашел в книжный и купил то, что ближе лежало)».

То есть исключительно Вежлян и иже с нею следит за литературными новинками, за премиями и журналами. И, разумеется, только представитель литтусовки способен увидеть по телевизору, узнать из прессы, кого нынче назначили лауреатом, а также прочесть книгу очередного назначенного в гении. Остальные умеющие читать суть несамостоятельные инфантилы, детский сад, штаны на лямках. Достаточно положить книжку на уровне глаз на стенде возле кассы — и они, словно детишки подложенный им сникерс, непременно схватят ее и проглотят. Поелику своего мнения не имеют, ведь их мнение формируют не они сами, а жадная орда неких инфлюэнсеров, блогеров, манагеров… «Разве не каждый грамотный блогер у нас теперь — литературный критик? Да, это так».

Некоторые высказывания чем-то напоминают возмущение вируса при появлении более удачливого собрата, который умеет обойти иммунные клетки и добирается до ядра намного быстрее. И, соответственно, успевает заразить больше ядер и воспроизводит себя обильнее.

Евгения Исаковна, с одной стороны, печалится о том, что инсайдерское мнение не так эффективно, как блогерский вирус. В частности, не производит «конечный продукт» (это приращенные смыслы, о которых так пекутся нынче господа критики?): «В этой ситуации „исторически литературные“ инстанции, разумеется, уже не производят репутации, значения и смыслы литературных явлений как некоторый конечный, предназначенный для потребителя продукт».

С другой стороны, жалуется на посредников: «Часто они с этим „конечным потребителем“ вообще не взаимодействуют напрямую… Публичная сфера дана нам через пресловутые „интерфейсы“… А традиционные литературные институции в этом смысле похожи на ранний интернет: они будто бы предназначены только для профессионалов и код в них никак не прячется, а наоборот является частью сообщения». Ну вот мы и добрались до кода, встроенного в вирус для передачи сообщения клетке, после которой она уже никогда не будет прежней, как и положено матерью-природой. Сходство становится все более буквальным.

Между тем работа через опосредованное, а не вирусное, контактное воздействие на умы всегда была и остается частью взаимоотношения профессионалов, работающих в своей профессиональной сфере — и публикой, готовой заинтересоваться чем-то, что ей предлагают профессионалы. Так о чем же печаль г-жи Вежлян? Очевидно, о преимуществах «бытования» более сильных вирусов, не нуждающихся в обходных маневрах и маскировке. 

Когда внезапно, ни с того ни с сего в статье заходит речь о «врайтинг скулз», Е. Вежлян проговаривается: «Или вот — ренессанс литературных школ, курсов и прочих форм трансляции литературных умений… Все дело в доступности, а значит и десакрализации авторства. Собственно, сетевые способы бытования текста, делающие вожделенный статус автора таким доступным, этот самый текст анонимизируют, а само авторство… практически уничтожают».

За излюбленными красивостями Евгении Вежлян сквозит расстройство от того, сколь мало в современном литераторе осталось от реноме гуру, наставника, Великого Учителя всех этих сетевых писак, ежели кто угодно может сакральному знанию учить — но слышится в ее словах и предвкушение новых поступлений (новых аутсайдеров, которые придут учиться любой чуши всё у тех же представителей литтусовки).

Главное встроить их в процесс и сделать из них нечеловеческий (вирусный) актор. Запустить таким образом бесконечный поток репликации: «…если раньше литературные инстанции производили автора… то в новой информационной ситуации они производят само авторство — как возможность (парадоксально, но сетевая анонимизация этому способствует)». И нужен этот поток исключительно для продолжения собственного конвейерного существования.

Современные критики уже много сделали для производства графомании, предназначенного для производства графомании. Вспоминается пост одного из юных падаванов дела Литературного Света для Ширнармасс: «Когда я хожу заниматься creative writing к Лиле, например, Ким — я делаю это для того, чтобы у меня было время, пространство и сопровождение для того, чтобы осваивать новые навыки по движению своим сознанием. Это приятно как процесс, и это дает мне полезный результат». Судя по стилю, немногому научила г-жа Ким своего падавана… Но дело не в этой малости.

Мне одной кажется, что в подобной, казалось бы, ерунде просматривается что-то не совсем адекватное? «Мне кажется, самый полезный навык, который может только быть сейчас у человека в современном мире — это создавать и удерживать свое собственное пространство смыслов». Пресловутое «собственное пространство смыслов» определенно схоже с симптомом психического расстройства. И не самого легкого, от шизофрении до онейрофрении.

Юлия Старцева высказалась по этому поводу так: «Два полюса безграничной глупости: на одном — те простаки, кто уверен, что они самородки и учиться им ничему не нужно, наука только портит мамкиных гениев, на другом — вот эти „подлилечки“, убеждённые, что талант не нужен, главное „создать индивидуальное пространство смыслов“ и вежлянить заковыристо „в комфортной среде“».

Похоже, конвейерное производство насоздавало столько графоманов и умеющих «вежлянить заковыристо», что начинает половодьем затапливать своих наставников и сметать их под жалобы «полон слишком наш стакан», требования к Юпитеру разобраться с чужаками, занимающими место. И никакой философской интонацией, приводимыми именами мэтров и благоприятными прогнозами не скрыть паники «старого вируса», которому раньше было куда комфортнее в зараженном им организме…

Художник: Катрин Шолу.