Женщины гражданской войны. Рассказ I. Баронесса

Рассказ первый
БАРОНЕССА

Сергей вырвал из тетради лист, взял карандаш и, глубоко вздохнув, размашистым почерком быстро написал:
«Мамочка, я уехал я уехал с Саней в Ростов-на-Дону спасать Россию от большевиков. Думаю, что скоро вернусь. Не волнуйся за меня. Всё будет хорошо. Мамочка, я очень тебя люблю. Целую».
Затем вынул из платяного шкафа потёртый вещевой мешок, набитый до отказа. Надел старое пальто, драную овчинную шапку и спустился вниз. Открыл дверь. Мамы, которая ушла менять очередное золотое колечко на какую-нибудь еду, не было видно. «Скорее надо уходить! Скорее!»
– Серж, пошли! – к нему подошёл его лучший друг по Второму Московскому кадетскому корпусу Александр Колотов. – Надо до вокзала дворами пройти, чтобы ненароком патруль не остановил.
Начался февраль, и наступила оттепель. Москва была грязной и тёмной. Улицы и дворы не подметались. Под ногами скрипели осколки разбитых оконных стёкол, которые так и не убрали после октябрьских прошлогодних боёв, когда большевики брали власть в городе.
Шли молча, прислушиваясь к звукам, доносящимся с проспекта. Пустотой слепых глаз зияли впадины окон, и темнели призраками развалины домов.
Сергей Пущин, бывший кадет второго Московского кадетского корпуса, был высоким юношей с широкими плечами, тонкой талией. Стрижка бобриком, высокий лоб, зелёные глаза и нежная, как у девушки, кожа на лице и лёгкий румянец на щеках. Прямой нос и подбородок с ямочкой.
– Какой красавец сын у тебя, Нина! – с восхищением говорили подруги его матери.
Сам же шестнадцатилетний юноша смущался, когда ловил изучающие его откровенные женские взгляды. В отношениях с девушками он был робок и стеснителен.
Его лучший друг Александр Колотов был невысоким, ушастым с круглым лицом, покрытым красными прыщами. Ему было тоже шестнадцать лет, но выглядел он совсем мальчишкой. В отличие от Сергея Колотов был смекалистым, бойким и острым на язык. Это он придумал и разработал весь план их отъезда на Дон для вступления в Добровольческую армию.
– Серж, ты что в своём кадетском мундире собрался в Ростов ехать? – с сарказмом спросил Александр.
– Да, конечно! А в чём же ещё? – пожимая плечами ответил Пущин.
– Серж, ты дурак или притворяешься им? Ты же в шинели даже до вокзала не дойдёшь! Тебя схватит первый же патруль и отвезёт в ЧК! А там, в подвалах, тебя и расстреляют! Ты что не видишь, что творится в Москве? Большевики охотятся не только на офицеров, юнкеров, но даже на кадетов младших курсов! Меняй свою парадную шинель на пальтишко, мундир – на какое-нибудь тряпьё. Там, на Дону, нам обмундирование вместе с оружием выдадут. Ты понял меня, Серж?
– Вообще-то ты прав, Саня! – после долгой паузы согласился с другом Пущин.
Подготовку к бегству на Дон друзья готовили целых две недели в полной тайне. Сергей боялся, что об этом узнает его мама и с ужасом представлял себе её реакцию. После гибели отца – командира пехотного полка – во время Луцкого ( Брусиловского) прорыва мать стала жаловаться на сильные боли в груди.
– У меня остался только ты, сынок! Если что-то случится с тобой, Серёженька, то жить мне больше незачем. Береги себя, родной мой! – часто говорила мама после октябрьского переворота и запрещала выходить ему на улицу.
А в Москве, как и во всей России, творился кошмар. Казалось, что все сошли с ума. Добрые деревенские мужики и бабы, которые с искренним уважением раньше относились к Пущиным, разграбили, а затем сожгли их усадьбу в Рязанской губернии. Сословия в России были уничтожены. Новая власть объявила офицеров и чиновников врагами трудового народа. Вся прислуга из дома Пущиных исчезла, прихватив с собой столовое серебро, часть драгоценностей и «барскую одёжу».
Магазины были закрыты. Бывшие эксплуататоры в отчаянии метались по московским рынкам, которые стали называть толкучками, в поисках чего-нибудь съестного.
Нина Васильевна каждый день с утра уходила из дома для того, чтобы добыть несколько картофелин или два – три фунта серой муки.
– Серёженька, не выходи! Прошу тебя! – предупреждала она сына.
В отсутствие Нины Васильевны в доме появлялся Саша Колотов с последними новостями. Рассказывал, что на Дону генералы Алексеев и Корнилов формируют Добровольческую армию для борьбы с большевиками, что под Ростовом уже сражаются с красными бывшие кадеты, юнкера и офицеры.
– Даже гимназисты воюют, Серж! Даже гимназисты! А мы с тобой, как крысы, сидим в Москве, когда вершатся такие великие дела! – с пафосом воскликнул он как-то и в сильном возбуждении вскочил со стула.
Его прыщи стали ещё краснее, а губы превратились в ниточки.
– Я уезжаю, Серж! А ты как хочешь! – громко заявил Колотов.
– Ну и я … тоже, – поддержал его Сергей.

Пущин шёл в пальто, в полы которого, по совету Александра, он зашил свои документы, три золотых десятирублёвых монеты и тощую пачку ассигнаций. Одет он был в жуткое рваньё, которое купил для него на Хитровом рынке тот же Колотов. Там же Саша добыл и две справки, напечатанные на пишущей машинке на бланке Московского городского совета. Сергей прочитал свою. «Дана настоящая гражданину Мартынову Ивану Ивановичу в том, что он болен туберкулёзом и нуждается в срочном лечении на минеральных источниках. Врач Бахрушинской больницы». Далее следовала подпись с размытой печатью лилового цвета.
– Саша, ты считаешь, что с этой безграмотной писулькой мы сможем добраться до Ростова? – с ужасом в голосе спросил он.
– А что ты предлагаешь, Серж? Можно было бы, конечно, купить идеальные документы, но за них просили по двести рублей. Представляешь? А эти справки нам обошлись по пятнадцать! Есть разница?
– Есть, – прошептал Пущин, – но это же…
– Не бойся! – оборвал своего друга Колотов, – всё будет хорошо! Самое главное – это наш внешний вид. Мы должны выглядеть несчастными, грязными и больными. В мешках – ничего лишнего. Только нательное бельё, ношеное, разумеется, да ложки с мисками и кружками.
Саша в своём рваном тулупе, в бараньей шапке и разбитых ботинках едва поспевал за Пущиным.
– Бах! Бах! Бах! – раздались выстрелы со стороны проспекта.
Друзья остановились и замерли. Послышались крики, а потом вновь выстрелы.
– Пошли! – махнул рукой Александр.
Уже темнело, когда они добрались до скудно освещённого вокзала. Поезд до Екатеринодара, сформированный из разбитых вагонов второго и третьего класса, уже стоял на перроне. У их дверей вытянулись длинные очереди. Вооружённые солдаты тщательно, не спеша, проверяли наличие проездных билетов, а затем требовали предъявить личные документы. «Всё, сейчас, схватят и поволокут в ЧК, – с тоской подумалось Сергею, и в животе у него стало холодно. – Сашке хорошо. Он маленький, незаметный. Мальчишка, а я высокий, выгляжу старше своих шестнадцати лет и похожу на юнкера». – Пущин сгорбился, намотал на шею шерстяной вязаный шарф и натянул по самые уши фуражку с треснутым козырьком.
– Вы далече, хлопцы? – седоусый пожилой мужчина в полушубке с наганом на боку внимательно посмотрел на Колотова.
– Больные мы, дяденька! Ох какие больные! Нас из больницы отпустили помирать. Вылечить нельзя уже, говорят, – Александр протянул тому билет и справку.
– Да-а-а, – вздохнул седоусый, – мальцы ещё, а больные. Проходите!
У Пущина никто ничего не смотрел.
В вагоне было темно, невыносимо воняло мочой и немытыми человеческими телами. В сизых клубах крепкого табачного дыма угадывались человеческие лица. Мест уже не было. Они сели прямо на заплёванный пол в проходе. Сергей поднял воротник пальто и закрыл глаза. «Господи, помоги!» – перекрестился он.

Поезд ехал медленно. Часто останавливался, и тогда паровоз долго и протяжно гудел. Народ вокруг орал, пил самогон, что-то ел, матерился и курил. Две пьяные толстые бабы с большими мешками, которые сидели на нижней полке напротив них, пели похабные частушки, чем приводили в неописуемый восторг солдат, лежавших наверху. На ребят никто не обращал внимания. Только на следующий день, когда уже не было больше сил терпеть голод, они достали буханку чёрного хлеба, кусочек сала, солёный огурец и поели. Иногда Сергей и Александр вставали, чтобы хоть как-то размять затекшие ноги. Рано утром прибыли на станцию Лиски. Здесь поезд был оцеплен отрядом матросов, и началась проверка. Искали переодетых офицеров, спекулянтов. Вывели на перрон двух солидных мужчин в шубах, которые по утверждению одного из матросов, оказались недобитыми буржуями, а также толстых баб с мешками, в которых нашли дорогое постельное бельё. К Пущину и Колотову отнеслись с сочувствием.
– Пацаны больные. Бог с ними!
Поезд тронулся. «Пронесло! Господи, пронесло! А Сашка, молодец! Как уверенно, даже нагло держался! Сунул матросу свою справку и забубнил о том, что они больные туберкулёзом! Пронесло!» – Пущин зашептал молитву.
– Серж, я же тебе сказал, что всё будет хорошо! Доедем до Ростова! – прошептал ему на ухо Колотов.
– Скорее бы! – так же тихо ответил ему Пущин.
В Ростов-на-Дону они приехали вечером. Вышли на привокзальную площадь и поняли, что вновь очутились в старой и милой России.
Лёгкий морозец, снега нет. На Большой Садовой – главном проспекте Ростова – звенят трамваи, снуют кареты, пролётки, фаэтоны, автомобили. Яркое электрическое освещение слепит глаза.
По тротуарам прохаживаются сотни прекрасно одетых людей. Много офицеров с женщинами под руку.
На залитых светом витринах магазинов стеклянно блестят бутылки вин, шампанского, водки и коньяка. Громоздятся круглые головки сыров, вязанками висят копчёные колбасы, свежей желтизной отливают лимоны и высокими стопками лежат коробки шоколадных конфет.
– Ух ты! – невольно вырвалось у Александра, – сейчас слюной захлебнусь!
– Надо на ужин купить еды. Пастилы хочется. Я уже даже вкус её забыл, – улыбнулся Сергей.

Парамоновский особняк – белое здание с множеством колонн, двухсторонняя лестница, ведущая к резной тяжёлой двери. Над ней в морозном воздухе реет родной российский трёхцветный флаг, освещаемый мощной электрической лампой.
– Вы куда? – строго поинтересовался у них юнкер с винтовкой с примкнутым штыком.
– Здравствуйте! А где в Добровольческую армию записывают? – спросил Саша.
– Проходите, там сами увидите! – сухо произнёс юнкер.
Ребята вошли и сразу же были оглушены шумом телефонных звонков и треском пишущих машинок. Слева, прямо на двери, был прибит кусок картона с надписью «Запись добровольцев».
Сергей вежливо постучал.
– Да! – послышался голос.
За столом сидел круглолицый юноша с погонами прапорщика.
– Вы чего здесь? – строго посмотрел он на вошедших.
– Мы хотим в Добровольческую армию записаться, – выпалил Саша.
– Откуда сами?
– Из Москвы! Кадеты Второго Московского Императора Николая Первого кадетского корпуса, – чётким голосом отрапортовал Сергей.
– Документы имеются? – прапорщик продолжал внимательно на них смотреть.
– Так точно, ваше благородие! – вытянулись по стойке смирно ребята.
– Покажите!
Колотов быстро достал из кармана перочинный ножик и ловко разрезав полу своего полушубка, достал свои документы.
– Вот, ваше благородие! – вручил он их прапорщику.
ока офицер рассматривал документы Александра, Пущин резал полу своего пальто. «Зачем же я так тщательно зашил? Теперь возись тут!»– злился он на себя.
– Молодые вы, ребята! Ох молодые! – вздохнул прапорщик, внимательно изучая их метрики, – несовершеннолетние ещё! По требованию командования вы должны предоставить расписки ваших родителей о том, что они не возражают о вашей службе в Добровольческой армии. Имеете такие расписки?
– Расписки? – переспросил Сергей и бросил отчаянный взгляд на Александра.
– Ваше благородие, так мы же не знали! Родители наши не возражают! Они нас даже благословили! – не моргнув, тут соврал Колотов, – мы бы вам их принесли, так Москва далеко.
– Не удержим фронт! Под Таганрогом красные наседают. Их десятки тысяч, а у нас людей несколько сотен! – послышались громкие голоса за дверью.
– Ладно, что же теперь с вами поделаешь? – вздохнул прапорщик. Пишите рапорта на имя генерала Корнилова. Присаживайтесь за стол у окна. Там найдёте ручки с перьями и чернила. Бумага тоже, кажется, была. В рапортах укажите обязательно, что на должность рядовых в пехотный отряд, а также, что обязуетесь прослужить не менее четырёх месяцев и беспрекословно подчиняться своим командирам.
Минут двадцать ребята скрипели перьями.
– Ваше благородие, вот возьмите! Готовы наши рапорта! – Колотов протянул два листа прапорщику.
Тот быстро пробежал глазами их содержание и положил в тонкую серую папку на правом углу стола.
– Хорошо, добровольцы. Сейчас я вам дам записку для размещения в казарме с получением трёхразового питания. По прибытии туда представитесь поручику Ряженцеву. Это ваш командир. Ясно?
– Так точно, ваше благородие! – вытянулись по стойке смирно Пущин и Колотов.
– Разрешите вопрос, ваше благородие? – обратился к прапорщику Александр.
– Да, пожалуйста!
– А где мы можем получить обмундирование и оружие?
– Ребята, наша формирующаяся армия ещё не располагает обмундированием для своих добровольцев. Каждый будет воевать в той одежде, которую имеет, в том числе и гражданской, как у вас. Винтовки и патроны мы вам выдадим. Стрелять из винтовок, я надеюсь, вы умеете?
– Ток точно, ваше благородие! – дружно ответили ребята.
– Да, на Ростовском базаре вы можете купить себе любые мундиры. Если есть деньги, конечно… Мой личный вам совет: обзаведитесь теплым нательным бельём и хорошей обувью. Если есть возможность, конечно. Очень много обмороженных на фронте.

До казармы ребята добрались уже ночью. У входа стоял караульный. Все давно спали за исключением двух гимназистов из Новочеркасска, которые недавно прибыли и закусывали домашней снедью.
– Москвичи? Садитесь с нами! – сразу же предложили они Пущину и Колотову. – У вас там в Москве, мы слыхивали, уже кошек да собак съели с голодухи, – заявил маленький и щуплый Ионов.
– Садитесь! Столовая давно уже закрылась, а у вас животы пустые. Слышь, как урчат? – сострил его друг, белобрысый с большими ушами Федя Иванов.
Пущин и Колотов помялись для виду, а потом набросились на домашние пироги из белой муки с мясной начинкой, ароматную копчёную колбасу, яйца сваренные в крутую.
Они быстро сошлись, и гимназисты решили сходить с москвичами утром на рынок.
– На Ростовском базаре есть всё! – уверял Ионов, – вы сможете там купить всё! Даже индийского слона, если у вас, конечно, есть деньги. Лучше царские. К керенкам у нас на Дону относятся с подозрением. Бумага… Ничего не стоят.
– Только вас, москвичи, там сразу же облапошат! – тихо засмеялся Федя. Ростов-папа! Жульё повсюду… Мы пойдём завтра с вами. Согласны?
– Если есть у вас возможность и желание, то почему бы нет? – сразу же согласился Колотов.
– Да, было бы прекрасно! – несколько заискивающе закивал головой Пущин.
Утром Пущин и Колотов представились поручику Ряженцеву, молодому стройному офицеру с загипсованной левой рукой.
– Очень рад, господа добровольцы! Мне уже сказали, что вы хотите купить себе кое-что из обмундирования. Похвально! Вам на фронте пригодится абсолютно всё: тёплое бельё, шапки, рукавицы, шерстяные носки, свитера. Если есть деньги -то не скупитесь! В степи холодно, много обмороженных… Обед в час! А сейчас на завтрак! Да, ребята, поосторожнее там на базаре! Ворья много, могут ограбить. В Ростове это запросто!

На улице была настоящая весна. Из-за Донья дул южный ветерок, пахнущий просыпающейся после зимы степью. С крыш домов бежала вода от быстро таявших сосулек.
Ростовский рынок, который здесь все именовали базаром, показался Пущину и Колотову невероятным, почти сказочным местом. Такого изобилия еды они не видели даже в Москве в далёкие довоенные годы.
Вдоль длинных деревянных прилавков стояли дубовые кадки с мочёными яблоками, арбузами, виноградом, квашеной капустой, солёными огурцами и помидорами.
А на самих прилавках горками лежал картофель белый, розовый, жёлтый. Рядом с ним рубиновым цветом отливали связки свёклы. Редька и морковь поражали размерами.
В рыбных рядах – свежая осетрина, паюсная икра, в высоких корытах билась свежая рыба.
– Бу-у-ум! Бу-ум! – вдруг послышалась артиллерийская канонада с левого берега Дона.
– Социалистическая армия товарища Сиверса добровольцев добивает! – в ехидной улыбочке растянул свои тонкие губы торговец свежей редиской – плюгавый мужичонка с непокрытой головой.
– Мерзавец! – тихо прошептал Пущин Александру.
– Сволочь! – тихо согласился с ним Колотов.
Благодаря Иванову и Ионову москвичи относительно дёшево купили офицерские шинели, солдатские мундиры, тёплое бельё, вязаные рукавицы из козьей шерсти, добротные высокие английские носки, папахи.
Платил за всё Пущин. У Колотова не было денег.
– Серёжа, а может, не надо? Я в своём тулупчике похожу ещё… – вяло сопротивлялся Александр, – тебе деньги пригодятся ещё.
– Без тёплой одежды мы погибнем на фронте. Ты помнишь, что сказал поручик? Деньги – это ничто! – ответил Сергей.
У Пущина осталась одна золотая монета и две ассигнации по пять рублей. Эти две бумажки он потратил на угощение своих друзей домашней ряженкой с коричневой пенкой да горячими, необыкновенно вкусными, булками с маком.

Утром, ещё задолго до рассвета, в казарме раздался громкий шум, а затем раздался зычный голос поручика Ряженцева:
– Поднимаемся, господа добровольцы! Спать уже не придётся! Приказ генерала Корнилова оставить Ростов! Общий сбор здесь: в казармах Ростовского полка. Завтрак уже готов. В дорогу вам выдадут по половине буханки хлеба. Сейчас должны подвезти оружие.
Вскоре на плацу Ростовского полка стали появляться юноши в гимназических мундирах, студенты в своих форменных пальто. Ходили вооружённые юнкера с погонами различных военных училищ. Отдельными группками стояли молодые люди в гражданской одежде, но с винтовками за плечами.
Натужно рыча мотором, приехал старый грузовик. С него стали сгружать длинные деревянные ящики зелёного цвета.
– У кого нет винтовок, можете подходить! – громко закричал розовощёкий крепыш в новой шинели с погонами вольноопределяющегося.
Вскоре Пущину и Колотову вручили винтовки, брезентовые патронташи и по две обоймы патронов.
– Маловато будет, – неуверенно прошептал Сергей Александру.
– Это вообще ничего! – тихо согласился с ним Колотов.
К вечеру начал дуть сильный восточный холодный ветер, который в этих местах прозвали Калмыком.
Температура резко стала падать. С неба посыпался снег.
– Только этого не хватало! – раздражённо произнёс Ряженцев и закурил папиросу Дюбек.
Выступили поздно вечером.
Шли нестройной колонной по четыре по Большой Садовой. Вчера ярко освещённая, она сейчас была полутёмной и пустынной. Все рестораны – закрыты. Витрины и двери магазинов заколочены досками.
«И когда только они успели это сделать?»– удивлялся про себя Пущин.
Шли молча, только слышался громкий грохот подвод. От сильного ветра дребезжали железные крыши домов. В лицо сыпало снегом.
Навстречу ехала пустая пролётка. Ямщик, не останавливая лошадь, привстал с облучка и громко крикнул:
– Слава Корнилову! Слава России!
До Нахичевани оставалось квартала два, как откуда сверху, наверное с балкона, послышался девичий голос:
– Да здравствует Корнилов! Да здравствует Добровольческая армия! Возвращайтесь! Мы вас будем ждать!
Улицы Нахичевани были темны. Порывы ветра усиливались.
– Убивцы! Будьте вы прокляты! – донеслось из темноты переулка.
Прошли станицу Александровскую, а к полуночи остановились у окраин станицы Аксайской, где добровольцам удалось благополучно заночевать.
 
На следующий день Добровольческая армия по рыхлому, трескающемуся льду перешла Дон и стала на постой в станице Ольгинской.
В каждом дворе здесь располагались как добровольцы, так и гражданские беженцы из огромного обоза, который следовал за армией. Во дворах, возле домов, стояли сотни телег и пролёток, загруженных чемоданами, граммофонами, пачками книг, корзинами с кухонной утварью.
В Ольгинской в Добровольческой армии произошли радикальные структурные изменения: из разрозненных отрядов и батальонов были сформированы Офицерский полк, Корниловский ударный полк, Партизанский полк, а также чехословацкий инженерный батальон, юнкерский батальон, артиллерийский дивизион и три небольших кавалерийских отряда.
Генерал Корнилов приказал всем беженцам оставить армию.
Пущин, Колотов с Ивановым и Ионовым были зачислены в Корниловский ударный полк, который состоял из трёх батальонов.
Командиром их второй роты был назначен штабс-капитан князь Л. Чичуа. Георгиевский кавалер, жгучий брюнет лет двадцати пяти, с тёмными, чуть на выкате, глазами. Он был всегда тщательно выбрит и поражал всех своим чистым мундиром.
На первом общем построении Корниловского полка Пущин обратил внимание, что он состоит в основном из бывших гимназистов, учащихся реальных училищ, кадетов и юнкеров. «А где те сотни, а может даже и тысячи, лощеных офицеров в парадных мундирах, которых я видел на улицах Ростова? Куда они подевались? Почему они не здесь, вместе с нами? Странно...» – подумал Сергей.
Разбитая повозками улица утопала в такой грязи, что была непроходима для любого пешего. Пущин шёл вдоль плетней, стараясь не поскользнуться и не свалиться в эту чёрную жижу.
Сзади послышался конский топот, а затем раздался женский голос:
– Юноша, вы не подскажете, в каком доме расположился командир роты штабс-капитан князь Чичуа?
Сергей схватился за плетень и обернулся. Перед ним на красивом белом коне сидела молоденькая девушка в тщательно подогнанной черкеске из серого сукна, отороченной белым каракулем. Из-под круглой меховой шапки типа миниатюрной папахи, надетой набекрень, выбивались густые чёрные кудри.
У Пущина предательски скользили подошвы сапог, угрожая утопить его в грязи до самых колен. «Кто она вообще такая? И задаёт вопросы в такой неподходящий момент», – с чувством досады подумал он и вдруг увидел на черкеске погоны прапорщика. «Девушка – офицер? Кавалерист Добрармии?» – Сергей растерялся. Он уже двумя руками уцепился за толстый кол и, чувствуя, как краснеет его лицо, тихо ответил:
– Штабс-капитан Чичуа расположился в хате на углу.
Пущин хотел было показать рукой, но побоялся отрываться от спасительного плетня и кивнул в сторону дома подбородком.
– Спасибо, юноша! Вы очень любезны! – с лёгким смехом поблагодарила его девушка и тронула поводья.
Конь рванулся вперёд, и на Сергея полетели тяжёлые комья грязи из-под его копыт:
– Плюх! Плюх! Плюх!
Один сгусток грязи больно ударил его в левую щёку. «А почему я не обратился к ней, как положено по Уставу, “ваше благородие”? Она же офицер! А я всего лишь рядовой! Какой позор!»
Теперь эта очень красивая девушка с круглым лицом и большими голубыми глазами не давала Пущину покоя. «Интересно, кто она такая? Девушка-офицер!»

Добровольческая армия двигалась к станице Хомутовской.
Разбитый шлях. У добровольцев, идущих по нему, ноги по щиколотку утопали в вязкой грязи:
– Плях, плях, плях, плях…
Тоскливо стонали колёса нагруженных телег:
– Скрип, скрип, скрип, скрип…
По неразбитой и относительно твёрдой обочине шляха галопом на белом коне проскакала девушка в серой черкеске и круглой папахе. «Это она! Она! Девушка-прапорщик!» – Пущин хотел ещё раз увидеть её красивое лицо, но, увы, не успел.
Перед его глазами мелькнула только спина всадницы, заляпанная пятнами свежей грязи.
– Прапорщик, а кто это был? Амазонка или видение? – с удивлением произнёс невысокий поручик, тяжело шагающий впереди Сергея.
– Это баронесса София де Боде – дежурный офицер при штабе армии, – ответил прапорщик с перебинтованной головой.
– Спасибо! А я уж думал, что мне это привиделось, – поблагодарил тот.
«Баронесса София де Боде! Дежурный офицер! Вот, значит, кто такая эта девушка! Красивая! Очень красивая! И не похожа на тех девушек, которых к нам в кадетский корпус приводили воспитательницы женских гимназий на весенние балы. София – это амазонка! Амазонка нашей эпохи!» – размышлял Пущин.
17 февраля армия выступила на станицу Мечетинскую. Светило яркое солнце. Было очень жарко.
– Не к добру это! Не к добру! – вздыхали некоторые старые солдаты, – зима, а печёт, как летом.
18 февраля Добровольческая армия повернула на юг. В станице Егорлыкской Корнилов объявил отдых на два дня.
Утром Пущин и Колотов вышли из хаты, где стояли на постое, чтобы выполнить приказ их командира отделения поручика Головинского добыть дров для печи.
Навстречу им, по улице, ехала баронесса де Боде. Когда она поравнялась с юношами, Сергей ловко повернулся к ней лицом, вытянулся и отдал ей честь.
– Здравствуйте, юноша! – мило улыбнулась она и приложила свою правую руку в чёрной перчатке к папахе.
Всё произошло настолько быстро, что Александр ничего не понял.
– Эта та самая амазонка? Красивая! Я впервые увидел её лицо, – только и смог прошептать он своему другу, когда всадница уже проехала мимо них.
– Баба ахвицер! Шо за войско? Срамота! – громко плюнул шедший позади них старый станичник.
– Серж, а Серж, а ты в неё влюблён! Это же по твоему лицу видно! – хитро улыбаясь, прошептал на ухо Колотов своему другу.
– Да, Саня, влюблён. Никогда со мной такого ещё не происходило. Не разговаривал с ней, видел только издалека, а вот засела София в сердце, как заноза, – признался Пущин и густо покраснел.
– Серж, я тебя понимаю! Как не влюбиться в такую красавицу! – вздохнул Александр.
Ночью Пущин не мог заснуть. Ворочался на соломе, густо постеленной на земляном полу. Слушал, как сопят его товарищи по отделению, как громко храпит на печи старый дед, хозяин хаты, и постанывает во сне его жена. «Господи, угораздило же меня влюбиться на войне! Влюбиться в красивую девушку-офицера! О такой любви я не читал ни в одной книге… Я простой солдат, а она – красавица и прапорщик. Интересно, а когда и за что Софию произвели в офицерский чин?»

21 февраля Добровольческая армия подошла к селу Лежанка. По данным разведки там находилась большая группировка красных. Это был Дербентский пехотный полк, перешедший на сторону большевиков после октябрьского переворота. У них была даже артиллерия.
Послышались резкие трели свистков.
– В атаку, господа добровольцы! – коротко бросил своему отделению поручик Головинский и с винтовкой на перевес пошёл в нескольких шагах впереди своих подчинённых.
На Лежанку Корниловский ударный полк наступал по правому флангу. В центре – Офицерский. Партизанский атаковал село с левого фланга.
Впереди цепи второй роты с лёгкой улыбкой на лице шёл её командир штабс-капитан князь Чичуа с наганом в руке.
– Равнение в шеренге держать! Держать равнение! – иногда покрикивал он.
У Пущина колотилось сердце. Ноги почему-то сделались «деревянными» и с трудом отрывались от земли. «Господи, быстрее бы приблизиться к противнику и ударить по красным штыками! Это же невыносимо двигаться по открытой местности и ждать, что тебя убьёт шальной пулей», – стучало в его голове.
Высоко в небе громкими хлопками стали разрываться белые облачка. Это большевистская батарея открыла огонь по наступающим.
– Отвратительно стреляют, болваны! Только и умеют «журавлей» запускать! – очень громко заметил Чичуа.
Слева послышались крики «Ура-а-а-а-!», а затем – резкий гул беспорядочных ружейных и пулемётных выстрелов. Это Офицерский полк бегом устремился на позиции красных.
Форсировав вброд речушку, они ворвались в окопы неприятеля.
– Фьють. Фьють. Фьють… – шмелями запели вокруг шальные пули.
 Пущин закрыл глаза. Ему казалась, что одна из них обязательно поразит его прямо в лоб.
Перед плотиной цепи корниловцев сбились в толпу, которая бегом вошла в Лежанку.
На улицах села в самых нелепых позах лежали окровавленные трупы. Пущин и Колотов бежали за поручиком Головинским. Нигде не было видно красных, только трупы. Колотов вдруг упал на колени и стал громко и утробно рвать. Сергея тоже тошнило, поэтому он старался не смотреть на убитых.
– Стоять! Впереди уже нет противника! – закричал Головинский.
Все остановились… тяжело дышали, вытирали пот с лиц. Никто не говорил.

Вдруг из боковой улочки вывалила толпа человек в шестьдесят, а может быть и больше. Все они были без шапок, ремней, некоторые босые… В шинелях, бушлатах, крестьянских пиджаках.
«Кто это? Красные? А почему они тогда не вооружены? Да и вид какой-то у них странный», – мелькнула мысль у Пущина, и в это же самое мгновение он увидел вокруг этих людей добровольцев с винтовками с примкнутыми штыками.
Люди, понуро опустив головы, медленно брели по улице. Пущин и Колотов вжались в плетни для того, чтобы их пропустить
– Поручик Головинский, подполковник Неженцев призывает всех принять участие в расправе над захваченными в плен большевиками! – громко крикнул незнакомый Сергею штабс-капитан.
– Призывает или приказывает? – севшим почему-то голосом осведомился командир их отделения.
– Призывает. Желающие отомстить могут принять участие в расстреле этих мерзавцев, – криво усмехаясь, объяснил штабс-капитан.
– Отделение, на месте! – вполголоса приказал Головинский.
Пущин посмотрел на поручика. Его красивое лицо стало бледным, большие голубые глаза превратились в щелочки. На скулах перекатывались желваки.
Пленные прошли мимо них.
– Добровольцы, за мной! Пойдёмте искать хату на постой! – отдал команду Головинский.
– Ваше благородие, а за что их будут расстреливать? – тихо спросили Ионов.
– Не знаю! Не знаю! – с отчаянием в голосе бросил Головинский, а потом пояснил:
– Может быть, потому, что война гражданская? Знаю только, что вам там делать нечего!
Вскоре со стороны мельницы послышались частые выстрелы. «Это расстреливают людей, которых мы видели совсем недавно!» – с ужасом догадался Пущин, и ему стало жутко.
Дом, в который они вошли, был пустым. Его хозяева, очевидно, спешно бежали несколько часов назад.
В печи стоял чугунок только что сваренных щей, на столе лежала дюжина больших караваев недавно выпеченного хлеба.
– Занимаем этот дом! Всем мыть руки и за стол! Едим, а затем отдыхать! – распорядился поручик Головинский.
К вечеру по Добровольческой армии поползли слухи о том, что были расстреляны все, кого нашли в Лежанке. Среди них и пленные австрийцы, которые работали у местных сельчан. Говорили, что было казнено около 600 человек. А ещё утверждали, что в казни самое активное участие принимала прапорщик баронесса да Боде.
– Слышишь, Серж, – тихо сказал Пущину Колотов утром, когда они вдвоём оказались во дворе, – поручик Дерябин из соседней роты был там, возле мельницы, и принимал участие в расправе. Так он говорит, что баронесса де Боде гарцевала вокруг толпы пленных на своём белом коне. Подскакивает к одному, стреляет в него в упор из револьвера. Потом делает круг, выбирая жертву, снова подскакивает и стреляет. Дерябин испугался, увидев её лицо. Оно было спокойным и сосредоточенным, как на охоте. Глаза же её…
– Сань, ты это сам видел? – оборвал своего друга Пущин.
– Нет, но поручик Дерябин там же был, он и..
– Врёт всё он! Врёт! Я ему не верю! Неужели ты, Саня, поверил эти россказням? А?
– Да нет, – как-то неуверенно произнёс Колотов и опустил глаза.
– Тогда нечего пользоваться дурацкими слухами! Не верю! Не хочу больше слышать об этом! – Пущин повернулся и пошёл к дому.

Поход продолжался. Добровольческая армия с боями медленно продвигалась к Екатеринодару. Кровопролитные сражения за станицы Кореновскую, Лабинскую, Некрасовскую, Ново-Дмитриевскую измотали добрвольцев.
Пущин вместе со своими товарищами ходил в штыковые атаки, видел смерть каждый день. Его уже ничего не пугало. Сергей удивлялся, что до сих по ещё жив. Ионов погиб под Выселками. Командир их роты штабс-капитан князь Чичуа пал в бою за станицу Березанскую.
Каждый день Пущин видел её – Амазонку. Как всегда, София была на белом коне, в папахе, черкеске и до блеска начищенных высоких сапогах. Баронесса де Боде появлялась всегда неожиданно, как видение. Вокруг свистели пули и рвалась артиллерийская шрапнель, а она со спокойным лицом доставляла пакеты с приказами из штаба армии в части, которые вели бой.
Шёл пятый день непрерывного штурма Екатеринодара войсками Добровольческой армии. У них уже не было снарядов и заканчивались патроны. Потери личного состава были огромными.
– Не возьмём город! Людей только положим. У красных огромное преимущество в численности и артиллерии… – услышал Пущин, как поручик Головинский тихо сказал сам себе эту фразу.
31 марта пронеслась страшная весть: погиб командующий армией генерал Корнилов. Всем стало ясно, что без него Добровольческая армия находится на краю гибели. Уныние воцарилось в поредевших рядах наступающих.
 А на следующий день Пущин услышал другую жуткую новость: во время штурма Садов, пригорода Екатеринодара, была убита прапорщик баронесса де Боде. Эта весть потрясла Сергея. Он не никак не мог поверить, что больше никогда не увидит этой хрупкой красивой всадницы. Никогда не услышит её необыкновенного голоса.
– Саня, София погибла! София больше нет! Нет! Ты понимаешь, Саня? – он обнял Колотова и зарыдал.

Июнь 1939 года. Париж.
Громкий звук будильника разбудил Пущина. Он открыл глаза. «Сегодня же воскресенье! А для чего я тогда поставил будильник? Мог бы ещё поваляться в кровати. Нет, надо вставать! Распорядок дня не должен меняться, мне ведь так легче жить.
Сергей уже десять лет работал на автомобильном заводе Рено. Зарабатывал хорошо, что позволяло ему снимать дешёвую меблированную квартирку с крошечной кухней на пятом этаже дома, который располагался напротив сквера Марсель-Туссен.
«Сварю сейчас себе кофе, а обедать пойду в русский ресторанчик на улице Данцинг. Там возьму тарелку щей и пельмешек. Да и литровую бутыль дешёвого вина, ведь обязательно появится кто-нибудь из соотечественников, сидящий на «финансовой мели» и надо будет угостить страдальца.
Пущин посмотрел в окно. «Сегодня будет прекрасный летний день! Надо будет прогуляться пешком! Обязательно!» Затем его глаза упёрлись в большой портрет в простой рамке. На нём была изображена баронесса София де Боде в профиль. Кубанка, черкеска, офицерские погоны. Портрет по заказу Сергея несколько лет назад нарисовал русский художник-самоучка, участник Первого Кубанского похода, который тоже видел баронессу.
Рядом – другой портрет в незатейливой рамке. Тоже женщина: в жакетке с милым личиком, с круглыми большими глазами, чуть вздёрнутым носиком и толстой косой закинутой на левой плечо. Это был портрет Людмилы, которую он звал Милой. Прекрасная женщина, которая не только его безумно любила, но и спасла тогда, в 1919 году, в Ростове-на-Дону. «Боже мой, а как же я её тогда любил! А может быть продолжаю любить, но только не могу в этом признаться самому себе», – тяжело вздохнул Сергей.
Портрет написал довольно известный в Париже художник, тоже русский, с фотографической карточки, которая была у Пущина. «Эта любовь упала на меня, как метеорит. Бывает же так!»
Не было в квартире самого главного портрета: его мамы. «Дураком был! Сбежал на войну, не попрощавшись с ней и фотографическую карточку не догадался с собой взять. Был уверен, что скоро вернусь в Москву, освобождённую от большевиков. Оказалось иначе! Мамы, наверное, уже в живых нет… Интересно, а как Мила?»
Сергей намылил щёки и начал бриться. В зеркале он видел своё лицо, покрытое морщинами. В зелёных глазах, которые так сводили и до сих пор сводят с ума многих женщин, читалась глубокая грусть. «Тридцать семь лет осенью исполняется. Жизнь прожита. Без Родины и без семьи. А кто тебе, Пущин, мешал или мешает иметь семью? Как кто? Я сам! Ведь для того, чтобы жениться надо любить женщину, а у меня никак это не получается. Только романы – короткие или продолжительные, – которые всегда заканчиваются одинаково: разочарованием и душевной пустотой. Я чувствую, что обречён на одиночество. Это мой рок, моя судьба!»