Праздник со слезами...

«Эта радость со слезами на глазах... День Победы...» 

Наверное, никто не станет оспаривать факт, что песня с приведённой пронзительной строкой, впервые исполненная в 1975-м году Львом Лещенко, поныне остаётся одной из самых, самых (хотел сказать популярных, но такое определение было бы, пожалуй, слишком легковесным при столь серьёзной и значительной теме) известных, общепризнанных и востребованных среди всех, посвящённых Победе нашей страны в Великой Отечественной войне. 
То есть песня эта без всяких оговорок стала народной. Её поют на площадях, в концертных залах и дружеских застольях. И даже то, что многие из нас не готовы навскидку, к стыду своему, назвать авторов её слов и музыки, лишний раз свидетельствует о глубокой народности песни.
Почему же народ наш выделил и принял её почти сразу, после первых исполнений популярным (здесь это слово более уместно) певцом? Ответ, по-моему, прост. Потому, что она наиболее точно и правдиво передаёт те глубокие и сложные чувства, которые переживаем все мы в этот майский день. Хотя у них, у наших чувств, тоже была некоторая эволюция...
Лично мне, чьё раннее детство «опалено войной», представляется, что в первые послевоенные годы, при всей внешней скромности тогдашних празднований и болезненной «открытости» ещё не затянувшихся ран, было больше внутреннего торжества, общей победной радости, включавшей радость от возвращения отцов и братьев.

Отцу на фронт                                                                                     Отец с фронта

Позволю себе коротко воспроизвести «картинку» отцовского прибытия домой.

...Давным-давно, ясным морозным утром поздней осени сорок пятого года, к нашим воротам вдруг свернул с дороги грузовик. Почти упёршись радиатором в дощатый створ, он остановился, зачихал мотором и заглох. Звякнула щеколда, залаял Борзя, сначала гулким басом, потом тише и, наконец, запел, затянул весело и звонко – песню встречи. Мать припала к окну, выходящему в ограду.
– Шурка! Слышь? Отец пришёл!
И тотчас бросилась к двери. А я вместо того, чтобы последовать за ней, запрыгал по комнате, заметался в растерянности и страхе.
Я смутно помнил отца: когда его взяли на фронт, мне было всего лишь два года. Я больше представлял его по рассказам матери, чем по отрывочным и зыбким воспоминаниям. Он казался мне огромным сказочным богатырём, всемогущим, усатым и добрым. Мы столько лет и зим ждали его! Я так часто думал, мечтал о встрече с ним, даже тайно молился перед сном, жарким шёпотом прося Бога оборонить отца от пули... А теперь, когда он был здесь, рядом, когда он уже вошёл в ограду, меня вдруг охватила тревога, заглушившая радость, я метнулся испуганно на печь и задёрнул занавеску.
Отец шумно ввалился в избу, стуча подкованными сапогами и громко, вперебой разговаривая с матерью. Я робко выглянул из-под занавески, отец заметил это, засмеялся, вскочил на лавку, стоявшую у печи, разом сгрёб меня в охапку:
– Шурка, что ли? Какой жених вырос, а?
Он стал тискать, целовать меня, щекоча колючими усами и обдавая запахом вина и табака. Потом посадил на плечо и закружил по избе, приговаривая: «Ай да Шурка, ай да сын!» А я одной рукой крепко держался за его чёрную, как голенище, шею, а другой трепетно трогал красную звезду на пилотке и целую снизку медалей, попрыгивавших и позванивавших на отцовской груди...
(Замечу, что в этих «ай да сын!», запомнившихся мне с точностью до звука, не следует искать отголосков ироничных восклицаний Пушкина, с приплясом хвалившего себя после написания «Бориса Годунова». Малограмотный крестьянин, мой отец едва ли слышал о них. Так что непроизвольно выдохнутые им слова скорее были чисто «народными»).

От брата Ивана с фронта

Со временем, когда, оглядываясь на кровавые поля сражений, «считать мы стали раны, товарищей считать», за светом торжества Победы чётче начали обозначаться и горестные тени...
Нет, я вовсе не хочу поддакивать ни некоторым писателям-вспоминателям, этаким «жёстким» правдорубам, ни тем более самозванным «историкам», с потолка утверждавшим, что-де цена Победы нашей вышла чудовищной, что мы врага «закидали трупами», что «бездарные» командиры у нас не считались с потерями и так далее. Однако «перемога» над полчищами, собранными со всей Европы и четыре года попиравшими нашу землю, нам и вправду далась недёшево. Потому вполне закономерно, что день 9 Мая стал «праздником со слезами на глазах». И таковым воспринимался в народе многие годы.
Но! Сегодня это «определение» уже кажется неточным, недостаточным. После того как на нашу Победу обрушилась лавина клеветы во всём мире, нашей стране, одолевшей вероломное нашествие врага, стали приписывать развязывание войны, а нашего Верховного главнокомандующего – ставить рядом с Гитлером, после того как в учебниках истории победителями начали называть американцев и англичан, а Восточному фронту уделять лишь жалкие странички (даже в нашей стране, в российской школе!) …После того как в Прибалтике и на Украине вместо истинных борцов с фашистами по площадям торжественно зашагали пособники и наследники этих самых фашистов – «лесных братьев», бандеровцев и прочих, – а колонны наших ветеранов стали разгоняться родными толерантными правоохранителями; наконец, после того как нацистское отродье, повылезавшее из тёмных щелей, при поддержке заокеанских политических жуликов, захватило власть в Киеве – матери городов русских – и принялось расстреливать, сжигать живьём наших братьев и сестёр... После всего этого праздник 9 Мая честные люди встречают уже не только «со слезами на глазах», но и со сжатыми кулаками. Все клеветники и преступники, отнимающие у нас нашу Победу, должны ответить. Справедливость должна быть восстановлена. «Мне отмщение, и аз воздам...»
Да, мы годы и годы были вынуждены лишь стискивать зубы и сжимать кулаки, ибо внешним заклятым «друзьям» и «партнёрам» вместе с внутренней пятой колонной удалось развалить нашу Державу, ослабить её экономику, непобедимую армию и «оборонку». Но хочется верить, что это было на время, и что час настаёт...
Пока же будем следовать мудрому правилу своих предков, доверявшихся вышнему промыслу: делай что должно, и пусть будет, что будет. Именно так действовали наши родители, старшие сёстры и братья, чему я был свидетелем в «опалённом войною» детстве.

...Замерло цоканье копыт по скованной земле. У нашего дома остановилась лошадь. Телега, накатив, ударила оглоблей в ворота. Но открылись не они, а распахнулась настежь калитка со скрипом, протяжным и звонким, как гусиный крик.
Мать с Марфушей, моей старшей сестрой, в одинаковых серых шалях и фуфайках, внесли мешок, бережно держа его за углы. Мешок мягко лёг на каменную плиту у завалинки и разом осел, заметно опал, будто с устали выдохнул воздух. А телега с возом таких же мешков двинулась дальше по деревенской улице. За повозкой, точно за катафалком, тихо шли молчаливые женщины.
– Ну, вот и всё. Заработали хлебушка, – устало сказала мать и захлопнула калитку.
Я подбежал к мешку и с восхищением стал ощупывать его впалые бока. Сквозь грубое рядно проглядывали красноватые зёрна. «Ого, целый мешок пшеницы!» – дивился я, ибо прежде не видывал в нашем доме столько хлеба сразу.
Мешок зерна заработали сестра с матерью в колхозе. За зимнюю, до Рождества, молотьбу на трескучем морозе, за рубку леса в таёжных снегах, за круглосуточную посевную страду, где сестра была трактористкой, а мать – сеяльщицей, за скошенные литовкой гектары трав и поставленные по логам сенные зароды под палящим солнцем, за срезанные серпами и грабками нетучные колосовые... целый мешок хлеба!
Я гордился тем, что была в нём и моя горсть зерна, потому что лето и сам не сидел без работы – возил копны на старой хребтастой кобыле.
Война... Всё для фронта. Настоящий хлеб на селе видели только раз в году, когда школьники приносили с новогодней ёлки кулёк подарков – калачик, крендель, шаньгу с творогом...

Баба и лошадь

Кстати, добросовестный писатель-фронтовик Фёдор Абрамов, к сожалению, редко поминаемый ныне, создание своего романа «Братья и сёстры» (по-моему, лучшей книги о тыле) объяснял невозможностью забыть «великий подвиг русской бабы, открывшей в 1941 году второй фронт... может быть, не менее тяжёлый, чем фронт русского мужика».
Так давайте в День Победы отдавать должное наравне с доблестными воинами славной «русской бабе» и всем труженикам тыла, приближавшим этот великий Праздник «со слезами на глазах» и со сжатыми кулаками.

Художник: Д. Васильев.