По волнам памяти. Экспедиция в никуда

О путине в Японском море и связанных с нею приключениях на острове Шикотан в августе 1979 года я уже рассказывал в очерке «Забытая экспедиция», опубликованном в «Камертоне» 16 сентября 2016 года. Напомню: в бухте Отрадной на острове Шикотан средний рыболовный траулер  (СРТМ) «Сковородино» под командой моего друга капитана Альфреда Антошкина прятался от сокрушительного тайфуна «Виржилия», принесшего на Корейский полуостров и Японский архипелаг немало бед. Я следовал на его борту в эту экспедицию в качестве собственного корреспондента радиостанции «Тихий океан». Кроме того, на плавбазе «Комсомолец Магадана» – флагмане флотилии – меня с нетерпением ждала съемочная группа Магаданского телевидения во главе с режиссером Гришей Френкелем. Мы снимали документальный телефильм «Путина» для всесоюзного фестиваля, который должен был состояться в Алма-Ате. Я был назначен сценаристом этого фильма. Тайфун внес в график съемок непредвиденные коррективы. Время поджимало.
Поэтому, прибыв на плавбазу, я для экономии времени не стал писать сценарий, а просто показывал оператору Туганову что, кого и где снимать. Плавбазу, его экипаж я знал досконально – провел на ее борту не одну путину. Надо было форсировать съемки, а сценарий я уж как-нибудь за одну ночь сварганю. 

Однако человек предполагает, а Бог располагает. Дальнейшие события внесли в производство фестивального фильма, да в мою судьбу, такие коррективы, что врагу не пожелаешь.

«Выстрел сайровой люстры»

«Что за абракадабра?» – воскликнет читатель. 

Консервы «Сайра в масле» – всем известная закуска, но причем здесь все остальное: люстра, выстрел? Кто стрелял по люстре?»
По люстрам стреляют только в кино. «Выстрел» в данном случае – это стальная скоба, приваренная к фальшборту промыслового судна. А «люстра» – мощный фонарь, который к ней крепится. Дело в том, что всем известную рыбку – сайру добывают только по ночам, «на свет». Посмотрите на это фото, и все станет понятно.

Лов сайры на свет

Так вот, в нашу экспедицию прибыл оборудованный под лов сайры сейнер, только что сошедший со стапелей судостроительного завода в Комсомольске-на-Амуре, и начальник экспедиции Николай Коваленко позвал меня посетить это судно.

– Мне надо документально оформить прибытие, а ты познакомишься с капитаном. Леонтьев – прекрасный моряк, славный парень. Кстати, тоже Александр Иванович. Был у меня старпомом до того трагического случая…

«Трагический случай», на который ссылался Николай, произошел с ним зимой прошлого года на минтаевой путине. Сейнер «Панютин», которым командовал Коваленко, под прямым углом протаранил северокорейский траулер, который пошел на дно. Всех членов его экипажа наши рыбаки выловили из студеных вод Охотского моря вместе с карабинами и цитатниками Ким Ир Сена. Мало того, что корейцы нагло браконьерничали в наших водах, так кроме того, траулер, застигнутый на месте преступления, удирая, грубо нарушил МПСС (Международные правила предупреждения столкновения судов), что и привело к трагедии. Все это было зафиксировано и запротоколировано представителями Рыбнадзора, но окончательный вердикт должен был вынести Международный морской арбитраж, который находится в Париже. А пока что капитан лучшего в «Магаданрыбпроме» сейнера отстранен от должности и вынужден прозябать в несвойственной ему роли чиновника. Забегая наперед, скажу, что решение Парижского суда подтвердило виновность корейских браконьеров и полностью оправдало моего друга.

Итак, погрузившись в пассажирскую корзину, мы спустились на палубу сейнера. Параллельно с пассажирской работала грузовая корзина – плавбаза снабжала новоявленный экипаж льдом (сайра – продукт скоропортящийся), продовольствием, постельным бельем и другими атрибутами труда и быта. Обслуживал обе корзины один матрос. В его задачу входило обеспечивать при помощи брезентового «хвоста» вертикальный подъем и спуск корзин. Волнение на море достигало четырех-пяти баллов, ветер раскачивал корзины, как маятник, не удержи их матрос, груз мог рассыпаться и пойти на дно, а пассажиров припечатать к стальному борту гигантской плавбазы.

Пассажирская корзина представляла собой скат большегрузного автомобиля с приваренными к нему четырьмя трехметровыми металлическими стойками, увенчанными мощной стальной серьгой, через которую пронизан направляющий трос лебедки. Чаще всего корзина с трех сторон обтянута обычной траловой сетью, но это не обязательно. В нашем случай сетки не было.

Мое знакомство с Леонтьевым, дружеская встреча двух капитанов, оформление документов, чарка за прибытие и на посошок не заняли много времени. Мы вновь погрузились в пассажирскую корзину, Коваленко скомандовал боцману плавбазы, сидящему на лебедке, «вира!» и… Порыв ветра качнул корзину, внезапная боль пронзила мне стопу, кровь фонтаном брызнула мне в лицо. Я успел заорать «майна!» и потерял сознание. 

Оказывается, репортер – это фигура!

Очнулся я уже на следующее утро в совершенно пустой палате судового медпункта. Врач Федорченко сообщил, что сделал мне операцию. Как сумел, собрал и вправил раздробленные кости стопы, наложил гипсовою повязку. По его словам, держался я молодцом. Но травма требует квалифицированного лечения на берегу, которое он, будучи терапевтом, обеспечить не в силах. Сейчас начальство на высшем уровне решает вопрос – куда  меня отправить: в Японию, на Хоккайдо, или во Владивосток. Дело в том, что, подслушав радиопереговоры капитана плавбазы и руководства «Дальрыбы», японцы предложили оказать мне бесплатную медицинскую помощь в больнице Хоккайдо. Наша Магаданская экспедиция проходила в японской экономической зоне, в 11 милях от острова. А до Владивостока было ни много ни мало почти 500 морских миль.  Для такого путешествия надо было на боте доставить меня до границы японских территориальных вод, а затем несколько дней плыть на попутном или специально присланном судне.

Капитан-директор плавбазы «Комсомолец Магадана» Орлов, навестивший меня в конце дня, сообщил, что решение принято. Корреспондента советской радиостанции, к тому же еще члена Союза писателей СССР отдавать на съедение японским спецслужбам руководство сочло нецелесообразным и даже опасным. И дней через пять меня и съемочную группу Магаданского телевидения погрузили на бот и вскоре передали в руки экипажу совершенно пустого круизного лайнера «Мария Ульянова», специально для этого присланного из Владивостока и поджидавшего нас на границе.  Признаюсь, я зауважал себя. Такие «экипажи» подают для встречи президентов и прочих хозяев жизни. А тут целый теплоход экстракласса для рядового труженика пера!

Лайнер «Мария Ульянова»

Узник одиночки

Ходить на костылях я еще не успел научится. Да, собственно, на плавбазе нашелся лишь один, И перед отбытием во Владик боцман Коля Великий соорудил мне в подарок нечто подобное изображенному на фото, которое я нашел в Интернете.  Позже он приводил в изумление и медперсонал больницы на Второй речке, куда меня определила жена главного редактора радиостанции «Тихий океан» Вадима Тураева, работавшая там главным врачом, и пассажиров самолета, на котором я и съемочная группа Магаданского ТВ летели в столицу Колымского края. Долгое время этот костыль был экспонатом музея местной травматологии, где я провел три долгих и, в сущности, бесполезных месяца.

В больнице на Второй речке мне сделали еще одну операцию: врач плавбазы, которому до этого не приходилось накладывать гипс на переломы, ненароком перетянул артерию на лодыжке, снабжавшую кровью стопу, в результате чего у меня началась гангрена. Слава Богу, что вовремя спохватились. Врачи настаивали на продолжении лечения во Владивостоке, но я не мог себе этого позволить – сценарий будущего фильма написан не был. И, подписав отказ от лечения, я улетел в Магадан.

Заведующим ортопедическим отделением Магаданский областной клинической больницы в то время был заслуженный врач РСФСР Иннокентий Алексеевич Ерилов. Я был с ним хорошо знаком –  по-моему, в 1972 году Ерилов был награжден орденом Трудового Красного Знамени, и я написал о нем очерк, опубликованный в «Магаданской правде». Узнав о том, что мне надо писать сценарий фильма, он перевел меня из общей палаты в отдельную – бывшую кладовку с подслеповатым окошком, в которую с трудом поместились койка, тумбочка и один табурет. Но для работы над сценарием это были идеальные условия по сравнению с теми, что были в общей палате. Один мой сосед – забойщик угольной шахты, парень лет двадцати семи, которому при обвале раздробило плечевой сустав, был настоящим мужчиной, переносил боль стоически. Другой сосед был солдатом-первогодком, почтальоном одной из воинских частей, который, обгоняя на мотоцикле самосвал, врезался коленкой в подножку грузовика. Судя по всему, ему предстояла ампутация ноги выше колена. Нестерпимая боль и душевные страдания выливались не просто в стоны, а в стенания несчастного юноши. Сам он был магаданцем, у постели его поочередно дежурили мать и невеста, которые стенали еще пуще. Так что переселение в «камеру-одиночку» позволило мне сдать сценарий в срок. 

Иннокентий Алексеевич Ерилов.

Забегая наперед, расскажу вкратце, как проходила работа над фильмом.  Мой друг, режиссер Гриша Френкель вдруг решил, что в кадре должен комментировать происходящие на  путине события именно я. И как я не противился этому произволу, Гриша стоял на своем. В итоге на РАФике телевидения меня ежедневно, неделю кряду вывозили на берег Нагаевской бухты, где на фоне океанских судов у причалов и на рейде, сидя в инвалидном кресле, я вдохновенно вещал о суровых буднях рыбаков. Кстати, на фестивале документальных телефильмов в Алма-Ате наша лента получила какой-то приз. Не первый, конечно, но все-таки.

Привет, уроды!         

На третий день моего пребывания в Магаданской травматологии лечащий врач Миночкин завел меня в процедурную, уложил на стол и взял в руки электродрель, в которую вместо сверла была вставлена спица. Медсестра между тем освободила мою ногу от гипса и смазала пальцы йодом.

«Мужайся! – сказал Миночкин. – Будет больно, но только аппарат Илизарова поможет нам выпрямить и соединить сломанные косточки». – И включил дрель. Спицы вгрызались в кости моих пальцев, шел дым, было больно. Отложив в сторону дрель, Миночкин вооружился пассатижами, и через полчаса аппарат имени знаменитого уральского костоправа был готов. В течении недели врач каждое утро подкручивал на два оборота винты, на спицах, вытягивавших кости, потом это ему надоело. –  Вот что, корреспондент, силы у тебя есть, подкручивай сам! У меня цейтнот, челюскинцы заколебали...

«Челюскинцами» здесь называли местную шпану, получившую в пьяных драках переломы челюстей. Они были основным составом пациентов Магаданской травматологии. Мест в палатах для них не хватало, обитали они в бесконечных больничных коридорах и неплохо промышляли тем, что, будучи на «вольном выпасе», снабжали водкой лежачих больных. Причем не только пациентов травматологии, но и других отделений. Благо, что гастроном был за углом. 

Тяжелых больных в травматологии было немного. Кроме уже названных моих бывших соседей по палате, включая меня, всего четверо. Преподаватель курсов бульдозеристов Сусуманского горно-обогатительного комбината – ему один из курсантов (то ли по случайности, то ли в отместку за какую-то обиду) во время практических занятий переехал гусеницей стопу. Стопу ампутировали. Теперь он ждал полного заживления раны и протеза, заказанного где-то за бугром. 

Второй бедолага – молодой повеса, из тех, кого нынче называют «мажорами», сын партийного князька районного масштаба. На утиной охоте по неосторожности он получил заряд дроби в шею. Как она не задела сонную артерию, остается только гадать и благодарить Бога. Рану ему почему-то не перевязывали, а лишь занавесили стерильной марлей, несчастный демонстрировал ее по первой просьбе. Зрелище, прямо скажем, не для слабонервных.

И, наконец, двадцатипятилетний оператор льдодробилки Ольского рыбозавода. (Ола – ближайший к Магадану райцентр на берегу Охотского моря). По какой-то причине дробилку заклинило, видимо кусок льда попался слишком крупный или камень взялся неведомо откуда. Факт тот, что горе-оператор решил исправить положение, не выключая аппарат. Руку ему оторвало по локоть. Теперь он ждал операции по зачистке раны и нянчил забинтованную кутью, как неугомонного ребенка.

Наша предрассветная встреча в курилке, расположенной в предбаннике туалета, в конце длинного коридора, стала со временем традицией. Хорошей её не назовешь, скорее печальной. Обезболивающих уколов всем нам хватало примерно до четырех утра. Моя «одиночка» находилась в дальнем конце коридора. Положив в бездонный карман больничного халата бутылку водки и кое-какую закуску, я становился на костыли и брел к месту нашей встречи. Вся компания уже ждала меня в курилке, под тусклой лампочкой на потолке, сгрудившись вокруг огромной пепельницы. Каждый принес с собою стакан. 

«Привет, уроды!» – это было мое традиционное приветствие. Все знали, что это шутка, выдуманная то ли мной, то ли одним из нас, своеобразное начало игры в беззлобные подначки, помогавшие нам выжить. Каждый из нас понимал, что на его боль у кого-то есть еще большая боль, требующая понимания и сострадания. Тогда эту простую, но непреложную истину понял и я, что в будущем помогло мне достойно пережить свалившиеся на меня беды.

«Здравствуйте, Александр Иваныч!» – вразнобой отвечали мне товарищи по несчастью, обращаясь ко мне по имени-отчеству. Все правильно, все-таки я был гораздо старше любого из них. Мы молча выпивали по сто грамм, закусывали и расползались по палатам. Каждый со своей болью, но унося с собой тепло нашего краткого общения.

У читателя может возникнуть законный вопрос: откуда у пациента водка? 

Все дело в том, что, кроме меня, ни у кого их больных не было такого числа посетителей. Это и мои коллеги – журналисты «Магаданской правды», где я проработал несколько лет, сотрудники радио и телевидения, с которыми я был тесно связан в те времена. Это и члены местного отделения Союза писателей России, и просто любители поэзии. Ну и конечно, рыбаки. Каждый считал своим долгом принести несчастному репортеру выпивку и закуску. Рыбаки, к примеру, стремились побаловать меня морской экзотикой.

Не секрет, что в море многие  из них в свободное время занимались нелегальным консервированием. Прилов был разнообразен. Тихоокеанская треска размером с хорошего кабанчика и скумбрия здешних вод – не чета атлантической мелочи. Крабы, осьминоги, кальмары, трепанги, цуба, или по-русски трубач. Каждый уважающий себя рыбак запасался на Ольском рыбозаводе миниатюрными  консервными банками, которые со временем превращались в необыкновенно вкусные консервы. Одни готовили их для своих семей, другие на продажу. Спрос на эту нелегальную продукцию был велик.

Надо ли говорить о том, что этих деликатесов у меня было хоть отбавляй, и я, конечно, щедро делился ими с товарищами по несчастью и медперсоналом отделения травматологии. А тут как-то заглянул ко мне старпом плавбазы «Комсомолец Магадана» Анатолий Гимильштейн, знаменитый в дальневосточных водах моряк. Причем не один, а с молодой, красивой женщиной Тамилой, которую с нежность в голосе отрекомендовал своей женой. И притащил мне большую банку сельди иваси, из тех, что изготовлялись на плавбазе по спецзаказу, «для кремля». Все это было для меня неожиданностью. Во-первых, женатый Гимельштейн, во-вторых, банка селедки. Анатолий был записной Дон Жуан и Казанова в одном флаконе, убежденный холостяк. Представить его женатым было просто невозможно. А сельдью иваси все мы в той экспедиции наелись на год вперед, мог бы принести что-нибудь повкуснее.  

Заметив мою кислую рожу, Анатолий таинственно произнес: «Не кривись. Это продукт такого посола, какого ты еще не пробовал. Специально для тебя закатывали банку по заказу Антошкина».   

Верный друг Альфред Антошкин. Знаменитый капитан СРТМ «Сковородино». Небывалое сочетание прагматика и романтика. Что еще он выдумал?

Я спрятал банку в тумбочку и вскоре забыл о ней. И совершенно напрасно. Но, прежде чем распечатать скрытый в ней секрет, я позволю себе некоторое отступление, чтобы рассказать о легендарном капитане Анатолии Гимельштейне.

Одиссея капитана Гимельштейна

В начале 70-х годов он был действительно легендарной личностью. Во-первых, как самый молодой на Дальнем Востоке капитан-директор крупнейшей плавбазы «Камчатрыбпрома» (Анатолий стал им в неполных 25 лет) и, во-вторых, как неотразимый покоритель женских сердец полуострова. Успешный капитан, награжденный орденом «Знак почета», атлетически сложенный и чем-то напоминавший героя вестерна «Великолепная семерка» Стива Маккуина. Анатолий по праву считался одним из самых перспективных женихов Камчатки, но вовсе не горел желанием быть им. Его вполне устраивали мимолетные любовные приключения, да и времени на что-либо более серьезное у Анатолия просто не было. Он любил свою работу и отдавался ей целиком и полностью. 

Героиней его очередного любовного романа стала дочь одного из князьков то ли областной, то ли городской партийной номенклатуры. По словам самого Анатолия, он и не подозревал о заоблачном статусе родителя очередной любовницы, видел в ней лишь смазливую и легкомысленную искательницу приключений. Смазливой – да, но вот легкомысленной девица не была. Она не на шутку влюбилась в отважного капитана и решила 
сделать его своим мужем. И когда Анатолий недвусмысленно объявил ей, что любовь прошла, завяли помидоры, перешла к активным наступательным действиям, подключив тяжелую артиллерию в лице своего папаши. Уговоры, щедрые посулы не смогли склонить капитана к женитьбе. Тогда в ход пошли обвинения в его аморальном поведении и даже в  попытке изнасилования якобы целомудренной девицы. За Анатолия встали горой руководство и партком «Камчатрыбпрома».  Но силы были неравными. В итоге с выговором в учетной карточке члена КПСС за «аморалку» знаменитый капитан был отправлен в ссылку «на Колыму» в качестве старшего помощника капитана плавбазы «Комсомолец Магадана». На ее борту и состоялось наше знакомство.

Меня сразу расположили к себе его неистребимый оптимизм, жизнерадостность, несколько грубоватые шутки в кают-компании, веселившие всех нас. Хотя смех этот был сквозь слезы. Зима 1974–75 гг. выдалась настолько ранней и студеной, что Охотское покрылось льдом задолго до привычного ледостава. Плавбаза «Комсомолец Магадана» и двенадцать промысловых сейнеров, следовавших за ней в кильватере, какое-то время медленно продвигались на юг, круша молодые льды, но они крепчали на глазах и вскоре для плавбазы – судна третьего ледового класса – стали непреодолимы. Ледокол Магаданского морского порта «Ерофей Хабаров» помочь нам не мог – был занят работой в Нагаевской бухте, освобождая от ледового плена десятки торговых судов. Рассчитывать на помощь линейных ледоколов «Москва» и «Ленинград» тоже не приходилось: вмерзли в льды все пять промысловых флотилий Дальнего Востока, и, конечно же, они принялись помогать прежде всего Владивостокской флотилии «Приморрыбфлота». Надо было обходиться исключительно своими силами.

Помнится, ледовой обстановке в начале той экспедиции я посвятил такие вот стихи:

В зимних сумерках лед фиолетов.
Третий штурман поспорить готов,
что, пожалуй, никто из поэтов
не видал фиолетовых льдов.
А по курсу, как страшная тайна,
словно варево в адском котле,
закипает и пенится майна,
и, дымясь, исчезает во тьме. 
Ночью лед не прогляден, как сажа,
лед невидим во тьме, потому
закаленная вахта, как стража,
сквозь локаторы смотрит в тьму.
Но зато в ожерелье торосов
ясным утром и солнечным днем
этот лед, словно девушка, розов
и разводья синеют на нем...
Боже правый, тебе ли не стыдно
обесценивать наши труды?
Месяц в море, а моря не видно – 
только льды, бесконечные льды!

На таком вот огромном просторе,
на какой-то неведомый срок
превратилось Охотское море
в бесполезный пустынный каток.
Рыбаки превратились в туристов,
сейнера – в ледяные шатры...
Пригласить бы сюда фигуристов,
развести бы повсюду костры!..

Конечно, фигуристов на этот «каток» никто не приглашал. Да и задачи у нас были более прозаичные и конкретные. Нам предписывалось максимально расширить собственную майну, чтобы сейнера могли, совершая циркуляцию, добывать минтая. Мало кто на плавбазе верил, что это возможно. Но приказ генерального директора «Магаданрыбпрома» Котляра обсуждать не полагалось, да и попытка не пытка. 

Старпом Гимельштейн предложил оригинальный способ решения этой задачи и сам вызвался его осуществить. Я был свидетелем происходящего и, мало того – вел репортаж непосредственно с места события. А происходило вот что. Заработал брашпиль, выбирая якорную цепь правого борта, матросы во главе со старпомом опрокинули якорь на лёд и затем завели его за торос. Последовала команда «малый вперед», и огромный кусок льдины вместе с торосом отломился от ледяного поля. Не помню, сколько раз повторялась эта операция. Команды матросов, действовавших на льду, менялись каждые сорок минут (столько времени занимал очередная атака) – все-таки 40-градусный мороз не шутка. Один лишь Гимельштейн оставался на льду, изредка поднимаясь на мостик, чтобы отодрать замерзшие сопли и выпить чарку водки.

Майна для маневра сейнеров через несколько часов была готова. Таков был «дебют» Гимельштейна в «Магаданрыбпроме». После этого случая его авторитет на плавбазе стал непререкаемым. 

Минуло три с половиной года. Визит Анатолия в больницу был прощальным. Вельможного папашу его неудавшейся невесты с треском поперли с руководящей должности, а руководство «Дальрыбы» решило вернуть его на капитанский мостик, в родной «Камчатрыбпром». На предстоящий отпуск он планировал свадебное путешествие куда-нибудь на Канары или Мальдивы. Увы, планам этим на суждено было сбыться. При нашей последней встрече я заметил на шее Анатолия, чуть ниже уха странную припухлость, вроде шишки. 

«Чепуха, – ответил он на мой вопрос. – Безвредная киста. Завтра хирург ее ликвидирует».

Безвредная киста оказалась саркомой, которая сожрала капитана Анатолий Гимельштейна за две недели. Светлая память прекрасному моряку и замечательному человеку!..

Теперь о банке, которую принес мне Анатолий. Лежала она спокойно в тумбочке, как вдруг  заглянул ко мне Гриша Френкель, как вы понимаете, не с пустыми руками, а закусить, кроме селедки, было как на грех нечем. И я вскрыл злосчастную банку, в которой оказалась не сельдь иваси, а икра чавычи – самой крупной лососевой рыбы, вес которой достигает 50 кг. Я слышал, что в кошельковый невод траулера «Сквородино» попалось несколько таких рыбин, но связать небывалый улов Антошкина с этой банкой мне и в голову не пришло. Полюбуйтесь, в Интернете на картинках этой икры хоть отбавляй. В отличие от нашей с вами реальности.

Икра чавычи

Депрессия

На минтаевой путине, длящейся примерно полгода, с течением времени настроение рыбацких экипажей меняется, как погода в Охотском море. Первый месяц люди охвачены азартом добычи, соперничества. На плавбазе помощник капитана по производству ежедневно вывешивает в столовой команды результаты работы бригад – в центнерах (сколько рыбы обработано за смену) и в деньгах – сколько бригада заработала. Каждый из трудовых коллективов стремится перевыполнить норму. Еще бы! Если в итоге флотилия добудет и сдаст сырца хотя бы на два процента сверх плана, все экипажи получат 60 процентов премии от основного заработка. Не секрет, что весь минтай закупала у нас Япония и платила не скупясь. Наше рыбацкое начальство тоже не жадничало.

Затем азарт добычи куда-то пропадал. Всех вдруг начинали занимать проблемы сугубо личного порядка, к путине не имеющие ни малейшего отношения. Причем очень быстро эти проблемы обретали характер некой эпидемии. Например, радист Колупаев вознамерился выкрасить в небесный колер переборки своей каюты. И вскоре весь экипаж правдами и неправдами пытался раздобыть у боцмана нужную краску. То же самое происходило, если кто-либо из экипажа решал отпустить себе бороду, – все мужчины плавбазы превращались в бородачей. 

А на исходе путины рыбаками овладевало полное безразличие к происходящему на борту и глухая неприязнь ко вчерашним друзьям-приятелям. Все жаждали возвращения на берег.

Нечто подобное происходило и со мной в стенах магаданской травматологии. Сначала я поверил в чудодейственность аппарата Илизарова и оптимизм врача Миночкина, 

«Наша клиника купила в Западной Германии аппарат, с помощью которого можно хоть ежедневно контролировать процесс срастания костей, – ликовал Миночкин. – Раньше это можно было делать только раз в месяц с помощью рентгена». 

Приобретение водрузили в процедурной, полюбоваться им приходили даже медики отделений гинекологии и психиатрии.  Миночкин, взваливший на себя роль гида, торжественно включал аппарат в розетку, тот заманчиво мигал разноцветными лампочками и издавал утробные звуки, но дальше этого дело не шло. Как управлять этим чудом, ни Миночкин, ни кто-нибудь другой в магаданской медицине не знал ни сном, ни духом. Купить аппарат денег хватило, а вот обучить кого-то работать с ним не хватило ума. Вскоре аппарат выставили в коридор – в процедурной он занимал много места. Дикие «челюскинцы» отвинтили на нем все блестящие цацки, и в конечном итоге бесполезный предмет отнесли в подвал за ненадобностью.

Так что первый контроль за моими косточками состоялся лишь через месяц. Рентген показал,  
что все они срослись неправильно. И Миночкин безжалостно переломал их и вновь настроил аппарат Илизарова на растяжку. 

«Ничего, теперь мы их будем подтягивать на три оборота, – пообещал он. – Авось получится». 

Таким образом, процесс выздоровления затягивался еще на месяц. Привыкший к активной жизни, я помирал от скуки и безделья. Да и посетителей у меня стало заметно меньше: случай со мной потерял актуальность. К счастью, технари Дома Радио собрали для меня миниатюрную приставку к магнитофону, позволявшую брать по телефону интервью и имитировать репортажи. О диктофонах, а тем более о смартфонах в те времена в России еще слыхом не слыхивали, на вооружении радиожурналистов был венгерский магнитофон «Репортер-6». Прекрасный аппарат – простой в управлении, надежный, в любых обстоятельствах обеспечивавший высокое качество записи. У «Репортера» был всего два недостатка – громоздкость и тяжесть. Но к этому быстро привыкаешь. Телефонное интервью на «Репортер» с приставкой позволяло имитировать эффект присутствия репортера на месте события.

 
«Репортер-6»                                                       «Репортер» в полном снаряжении 

На территории Магаданской области было пять морских портов, плюс штаб «Севморпути» Восточного сектора Арктики в Певеке, несколько рыбозаводов. Практически всюду у меня были знакомые специалисты, которые охотно шли на контакт. И каждый день после обхода и необходимых процедур мой репортерский «Уазик» отвозил меня домой, и я садился за телефон. На первых порах меня увлекало создание эффекта присутствия где-нибудь в Беринговском или Провиденском порту, а радиослушателям было безразлично, каким образом взято интервью – в живую или по телефону, важно содержание. Но все равно это была иллюзия, обман. Я знал, что мое рабочее место ¬– это прежде всего действующий флот. Который, увы, пока что был для меня недоступен.    

Чувство собственной неполноценности угнетало меня, не утешали даже положительные отзывы о моей «нелегальной» работе главного редактора радиостанции «Тихий океан» Вадима Тураева. Более того, я воспринимал их как жалость. Я надеялся в скором времени вернуться к полноценной деятельности собственного корреспондента. Результат рентгена на исходе второго месяца похоронил эти надежды. Кости опять срослись неправильно. Никакой гарантии на выздоровление ни Ерилов, ни Миночкин мне не давали. Перспектива до конца жизни брести на костылях сначала повергла меня в отчаяние. А потом случилось вот что...

К нам в травматологию поступил молодой, лет 25-27, водитель Рыркайпийской автобазы с переломом позвоночника. На Иультинской трассе ночью, в пургу, его «Татру» протаранили. Трасса имеет стратегическое значение, движение по ней интенсивное днем и ночью, в любую погоду. 

Вместе с парнем в Магадан из Заполярья прилетела его молодая жена. Разбитная, смазливая кубанская казачка. Она сразу покорила сердца и медиков, и пациентов травматологии, устроившись в отделении нянечкой. Без устали ухаживала не только за мужем, но из всеми остальными тяжелыми пациентами. Правда, хватило ее ненадолго, всего-то на неделю. Внезапно нянечка куда-то пропала. Вездесущие «челюскинцы» рассказывали, что видели ее выходящей из ресторана «Березка» в явном подпитии, в обнимку с каким-то амбалом. Позже мы узнали от товарищей парня по автобазе, улетавших на материк в отпуск и навестивших его, что она благополучно отбыла на Кубань. Где ее родитель был то ли председателем колхоза, то ли станичным атаманом. Причем прихватила с собою все деньги, которые откладывали супруги для приобретения домика на берегу Черного моря. А парень был детдомовцем, ждать помощи родных не приходилось. Товарищи по автобазе, конечно, скинулись, поддержали парня материально. Как сам он относился ко всему происходящему, никто так и не узнал: за десять дней пребывания в Магаданский травматологии он не произнес ни слова.                 

Я спросил Ерилова, есть ли надежда на выздоровление парня. Он пожал плечами:

«Это вряд ли, чудес не бывает» – «И что его ждет?» – «Есть где-то в Подмосковье приют для таких, как он, неизлечимых инвалидов. Что там происходит, не знает никто».

Незавидная участь парня, как это ни странно, вывела меня из депрессии. Я решил не сдаваться, бороться до победы. Поставил себе целью во что бы то ни стало вернуться на флот корреспондентом лучшей в мире радиостанции. А навестивший меня зам. начальника «Магаданрыбпрома» Леонид Васильчиков в который раз предложил мне должность первого помощника капитана одного из производственных судов. «Почему бы и нет, – размышлял я над этим предложением. – Не боги горшки обжигают». Я, конечно, понимал, что все эти планы не более чем прожектерство. 

Но тут ко мне заглянул мой давний товарищ, врач Магаданского травмпункта Борис Межевич. Выпускник Военно-морской медицинской академии, он много лет служил на боевых кораблях, а после демобилизации каким-то ветром его занесло на Колыму. Каким именно, я не знаю. Сам он ничего об этом не говорил, а у нас на Севере задавать такие вопросы не принято.

Посмотрев рентгеновские снимки моей ноги и о чем-то переговорив с Миночкиным, которого он хорошо знал, Межевич спросил меня:

«Ну и долго ты собираешься тут симулировать?» – «Как это – симулировать? Ты в своем уме?» – «Если намерен вернуться в строй, ежедневно, по несколько раз давай нагрузку на сломанную стопу. Сначала секунду, затем две, десять, час и так далее. Сперва будет очень больно. Боль будешь чувствовать еще долго. Но ты ведь мужик или кто? Постепенно боль утихнет. Максимум через месяц ты забудешь про костыли, хотя трость тебе не помешает».

Через месяц Гриша Френкель принес мне в подарок роскошную трость, которую, оказывается, по его заказу кто-то из отпускников привез из Москвы. И вот в пустой ординаторской отделения травматологии я ждал доктора Миночкина, который должен был подготовить документы о моем освобождении из этого узилища, но куда-то запропастился. Взгляд мой упал на стопку незаполненных бланков. «Справка о выписке пациента. Выписан (фамилия, имя, отчество, год рождения). Причина выписки: выздоровление, смерть, нужное подчеркнуть».

«Подчеркиваем "выздоровдение". Смерть нас еще подождет! – подумал я. – Мы еще повоюем».