Надобно питаться человеку

Надобно питаться человеку, так устроено. В деревне, бывало, ох и погнули свой трёхжильный хребёт люди наши. Бабушка до преклонного возраста всё пойло коровам выносила, а вёдра-то тяжеленные, а дух-то от пойла, сам бы, кажись, съел. Бабушка несёт во двор, а там уж ждут, особенно корова, эх и любила она это пойло, а там набухшее зерно, хлеб, картошка, ещё чего – и всё бабушкиными жилистыми руками размято. С утра раннего это пойло в русской печи томилось. Овцы всегда ели пойло плохо, ибо наедались травы на пастбище, и бабушка их за это обязательно «вражинами окаянными» называла, и то, что овцы не доели, отдавала корове, а та старый, но надёжный тазик вылизывала своим шершавым большим языком так, что всегда хотелось слушать это вылизывание, даже аппетит поднимался. Всегда становилось хорошо на душе, когда смотришь на двор под нехитрой крышей, везде торчит солома, а как же без неё, родимой-то, бабушка доит корову, кошки ждут молока, внук Валера тоже ждёт парного молочка, телёнок смотрит на Божий мир своими такими добрыми глазами несмышлёныша, его как собачку все гладят, и будет сказано доброе слово, овцы всегда боязливы, свиней бабушка держала редко почему-то, знала, что если захочется свеженинки, так тут прямо на деревне кто-то и продаст мясцо, новости такие разносились по округе быстро, и вот уж кричит бабушке старуха по прозвищу «Ягода»: «Иди к Ивану – поросёнка забил, всем хватит». И, конечно, были в хозяйстве куры, немыслимо без них. Старший двоюродный брат лезет по лестнице наверх за яйцом, набирает несколько штук, осторожно слазит с лестницы и вдруг, оступившись, падает в навозную кучу, все смеются, и нисколько не жалко разбитых яиц, куры завтра снова нанесут, вот только матери штаны с рубашкой надобно будет стирать, да и это ничего, баня для чего же нужна, отмокнут штаны с навозом в тазу, маманя с хозяйственным мылом настирает, чистенькими будут, снова форси, Вовка, по деревне. И вот, наконец, бабушка несёт ведро молока, разливает его по глиняным горшкам, которые раньше делали в соседней деревне, эх и много таких горшков набрали люди про запас, а как было иначе, старые мастера повывелись, а в магазинах железная посуда появилась. Ничего, наш народ ко всему привычный, только горшки глиняные всё же шибко берегли бабушки и поругивали внуков, когда нечаянно разбивали такую ценную посуду. Стоит глиняный горшок в подполе или погребе, со сметаной и молоком, и долго не портится, великое это дело для крестьянина. Валерка выпивает прямо из горшка тёплого молока, вытирает рукавом рубахи рот и несётся на улицу. Матерились мальчишки, чего греха таить, но при взрослых боялись. А ежели пролетало словечко окаянное, то глядишь, один получит оплеуху от старших, другой, печали от этого особой нет, на деревне, словно родственники, все живут, а меж тем во многом так и было. Глядя на всё это, возникало ощущение надёжности жизни, хорошее это ощущение, было хорошо и от того, что вся деревня так живёт, именно в сытости, в труде, который завсегда от ненужной грусти спасает. Да, работал на деревне человек несравнимо больше, чем в городе. Бывало, привезут вино в больших бутылках в магазин, «бомбой» называли в шутку, мужики наберут, потом взрослые парни, но, конечно, ухитрялись, через знакомых брали вино и младшие, которым по пятнадцать, шестнадцать лет. И вдруг целую с верхом машину сена привезли ко двору Ваньки Абрамова, постоит вино, никуда не денется, несутся парни словно угорелые, глядишь, поработали, и сено уже на сушилах, стоят все в поту, квасок домашний пьют, дух переводят, улыбаются, привычна такая работа. А тут снова слух по деревне, хлеб в магазин привезли, но тут уж кто помладше сбегают – у кого есть, у кого нет – сами идут. На деревне молодёжь работать, то бишь пособлять родителям, было не надо заставлять, все с малых лет видели, как великим трудом всё достаётся родителям, понятие это многовековое. После трудов праведных, конечно, на речку, искупавшись, смотришь, а уж ребята всё спроворили, и яишинку нажарили, и лук сочно-зелёный с ещё тёплым хлебом жадно естся, теперь и винца можно, ох, только бы мамка не заметила. Чистый русский человек всё же телом-то, всю неделю в речке купается, а по субботам – баня, тут уж полная чистота. Постоянно были районные соревнования по футболу, это была крепкая отдушина для парней. На одном из таких матчей парень из их села сломал ногу, перелом был сильный, нога держалась только на коже, но парень терпел жуткую боль до приезда скорой, все жалели футболиста, старики и бабушки, осеняя себя летучим крестом, тихо говорили: «Сердешный. Принял страдание», а он от этой невыносимой боли только матерился иногда. Когда Валера женился на Машеньке, узнал, что её тятя пришёл как-то домой поздно да под хмельком, коровье пойло, которое стояло в русской печи, достал и поел, ничего не заметил, спать лёг, а утром бабушка увидела, ох и смеху было, а тятя отвечал, я думал суп бабушкин, от этого пуще прежнего смеялись. Валере всегда вспоминалась деревня, да тут и гадать нечего, почему, у всех деревенских так, кто в город уезжал…

Работал теперь Валера Прокопьев в Сибири на большом заводе в литейном цеху, шибко вредная и до боли тяжёлая эта работа, после каждой смены чернота из нутра выходила, ох и повыхаркивал он её страх сколько, не раз думал, что ежели и жив ишшо, так бабушкино парное молоко детства выручат. Справедливости ради, молоко за вредность им выдавали, колхозы в стране трудились на славу, но разве вытравишь эту черноту из лёгких. Поначалу жили семьёй во времянке, которую купил, денег хватало, затем получил квартиру, а времянка осталась как дача, и опять же у многих так было. В девяностые, страшные годы две дочки его были совсем маленькими, жили тогда ещё во времянке. Отапливал жильё своё кой-какое дровами, но был и тайно сделанный электрический водяной обогреватель, который шёл мимо счётчика, стыдно за это не было, надо было выживать, завёл четырнадцать кур, неслись неплохо, ходил по рынку, выспрашивал отходы у торгующих селёдкой и другой рыбой. Бывало, выпадало, что покупал по дешёвке рыбьи головы и хвосты, напарит комбикорму, который привезли из деревни, а комбикорм хороший, там и рожь, и пшеница, и много чего ещё. К комбикорму добавит рыбьих голов с хвостами, и куры неслись лучше даже зимой, покупал специально витаминно-минеральную добавку «Рябушка», добавлял в корм…

Годы, они коварны тем, что если ничего не делать, то ничего и не будет. Валерий растил своих девочек, когда выпадал отпуск, то вёз всю семью в деревню, пусть помнят деревню. Всегда подолгу разглядывал фото, которые по традиции висели на стенах, сколько сродников на этих дорогих сердцу, кое-где пожелтевших от времени карточках. Когда бабушки не стало, перевёз все карточки в город, сделал новые большие рамы, и бережно приклеивал каждую фотографию, затем опять же бережно, словно кто мешал, повесил на стену. Не раз бывало, что глядя на эти дорогие для него фото, наворачивалась на глаза слеза. Вон они с Ваней Абрамовым стоят на горе возле старинной церкви 1720 года постройки, нет Вани уже в живых, вон Славка Носов, который показывал ему на погосте старинные могилы известных на ту пору людей, про одну он говорил, что здесь похоронена царица, позже Валерий узнает, что это помещица, так нет в живых уже и Славы. Потом, много лет спустя, он с другом Сергеем обойдёт этот родной погост, который, как положено, находится возле церкви. Сколько земляков лежит тут, очень многих он знал и любил, но, пока был мальчиком, не понимал этого, как сейчас. А земляки глядели на него с новых керамических фото, ничего не говорили в ответ, на погосте всегда тихо, и лишь только вороны нарушают эту тишину. Все, на кого не погляди, именно все дороги, Маша, глядя на всё это, только вздыхала, обнимала мужа и говорила:

– Сердобольный ты у меня, Валера, так, как ты, уже никто не делает, говорят, прошла мода, но по мне, что тебе по душе, то и мне.

Ну как было не любить свою Машеньку Валерию после таких слов, и он однажды в сердцах сказал:

– Я бы тех, кто придумал такие вот моды отменять, крепким словом окрестил. На фото кто? Деды, не вернувшиеся с войны, бабушки молодые, братья, сёстры, друзья. Это наши корни, а они «не мода» говорят. Сами старые станут, спохватятся, а которые и не спохватятся, всё одно поздно будет, перед своей же совестью. А у меня вон всё к одному, и мне гоже от этого, да что мне, душе гоже.

Прошло много лет, вышел Валерий на пенсию, надумал снова взять кур. Да теперь для таких, как он, работала целая индустрия, продавали готовых несушек, а корму сколько всякого. Казалось бы, что тут такого, ну продают и продают, а Валерий думал, вон сколько корму, и надо же, специально для кур разработали, продавец хвалил, говорил, запаривается хорошо, вот те зерно, словом, много всего, держи дачник-пенсионер курей, и, главное, куриная индустрия в стране работает отлаженно, хорошо это, ей богу хорошо. И вот уже бегают по курятнику рыженькие курочки, светит сибирско солнышко, но на душе у Валерия неспокойно, дочки закончили университеты, работают, но не выходят замуж, говорят, не за кого, помнил он, как и в их деревне девки так же говорили. От парней слышал те же слова, а сам думал, ну как это не за кого, не верю, что нормальные девчата и парни перевелись. Мы вот, к примеру, с Машей нашли друг дружку. Однажды в лесу увидел Валерий две берёзки, стояли они сильно-сильно друг к дружке прижатыми, вот, кажется, и мы с моей Машенькой, как эти берёзоньки, постой, так это ж две берёзы, а берёза это же женского полу, вот ежели бы тополь там, к примеру, к берёзке прижался, тогда картина бы получилась, парень, девушка, а тут две берёзки. Ну и что, что две берёзки, я что, всему свету буду рассказывать об этом, сам буду знать и ладно, две берёзки мы с моей Машей и всё. Или вот раньше, что у молодых трусы, штаны, юбка, рубашка, с ложки, тарелки хозяйство начиналось, со шторочки какой-никакой. Ныне избаловалось человечество, конечно, всё и сразу подавай. Рухнул наш любимый Советский Союз на радость американским политикам, а нам на горе великое, полная ведь разруха была, даже пенсию не платили, задерживали. Ругать у нас многие горазды, но Владимиру Путину действительно много удалось сделать в стране, теперь страна обеспечивает себя курицей, свининой, зерном, армия сильна, а это ж сколько надо было перелопатить, чтобы такое было, ведь, повторюсь, ничего не было, всё разворовали в девяностые, начальство, конечно, по большей степени воровало, но даже и не это главное, наше всеобщее равнодушие нас погубило. Говорят, время такое было, да, страшное время, но вот, к примеру, Лукашенко сохранил заводы в Белорусии, и экономика даже в те страшные годы у него работала, но таких как он людей до боли мало, если у нас в России взять, Тулеев, Евдокимов, так их уж нет, Михаила убили, Тулеева сняли, есть ещё, конечно, хорошие руководители, но их по-прежнему, хоть прошло столько лет после развала Союза, опять же до боли мало. Теперь война на Украине, и уже открыто говорят американские политики, чтобы уничтожить Россию, Европа тоже так твердит, опять же политики, народы их думаю иначе, хотелось бы верить. Русский человек, он каков, ты ежели к нему с душою, он ради тебя всё сделает, но западу нужна наша земля с полезными ископаемыми, вот и рыпаются…

Курочки бегали по курятнику, солнечные зайчики все до одного были на месте, нет, кажись, одного не досчитался Данилыч, так вслух шутил пенсионер-литейщик. Надо было им яичко снести, пожалуйте в вагончик, там нашест, гнёзда, полочка для отдыха, всё по уму, надо было погулять, пожалуйте, пернатые, гуляйте, места много для вас и на улице отведено. И уж видит Валерий, как от удовольствия рыженькая курочка как бы закапывается наполовину в землю. Много земли во Сибири, дач брошенных много, опять же кто умер, кто состарился, кто не может работать от хворей, завсегда коварных, дети по вахтам работают, не до дач им многим. Но много и таких, которые садят картоху и всё остальное, молодцы, чего сказать. По выходным приезжала на дачу жена Мария, она ещё работает, сразу веселее было мужу, а средь недели и тоска одолевала, она каждого человека поклёвыват в темя, али ещё куда, сроду не угадаешь, что будет, мысли, что каждую секунду можешь помереть, бередят нутро, но, покуда не подох, жить надобно, ведь каждый русский человек, живя на белом свете, продолжает Россию…

Когда ходил в магазин за хлебом, Валерий всё время останавливался возле дачи, где хозяйкой была бабушка по фамилии Тюрина, имя и отчество запамятовал, а вот фамилию запомнил, снова спросить стеснялся, а как обратиться, проблем нет, бабушка, да и всё. Тюрина, завидев Валерия, часто заводила разговор первой:

– За хлебом опять шлёпашь. Слушай, сосед, у меня прошлой зимой чё-то с головой было, упала, без сознания долго была, словом, лечили врачи, подлечили. А я вот думаю: вот бы сразу помереть, чтобы детей не мучить, а…

– Да ты шибко не печалься. Хотя хитрая ты, сразу хочешь помереть, об этом многие мечтают. Отудбила же, вон снова в огороде работаешь, да так, мне за тобою сроду не поспеть. Ничего, бабушка вырулила, значит, живи и понапрасну не канителься. Ты молодец! Сколько не иду, всё время работаешь. Тебе ведь скоро восемьдесят, моей маме почти восемьдесят три было, месяц не дожила, тоже проворная, как ты, была.

Тюрина немного помолчала, открыла широко рот, глубоко вздохнула, улыбнулась, но едва заметно, заговорила:

– Ух ты какой. Ко мне соседка тут приходила, говорили, говорили, а она мне вдруг: смотри, у тебя через дорогу в лесу два подберёзовика растут. Честная у меня соседка, мне их отдала, я уж их сварила.

Слушая Тюрину и волею жизни наблюдая, как она работает, Валерий отметил про себя, что его мама была, наверно, самой проворной на свете в труде, много людей наверняка так про своих мам думают, то поколение – железные люди. В этом году летом двадцать второго года во второй половине лета сильно лили дожди, и люди переживали, что картошка ныне будет гнить, Валера спросил у Тюриной, что она об этом думает:

– У нас, видал, дорога между лесом и дачами, два дня дождь не идёт, и даже глубокой лужи нет на дороге. Это почему, думашь? Эх, всё равно не догадашься. Земля у нас песочная. Потому влага быстро в землю уходит, ну, может, и будет гнить конечно, но не так, как у других, у кого земля глинистая. Жалко, если сгниёт картошка, чё есть будем?

– А мы не дадим ей всей сгнить, она же не сразу вся погниёт, вот та, которая не сгниёт, мы съедим, просушим хорошо, следить будем. А без картошки и вправду не жизнь. Ну там рис, макароны, гречка, это изредка можно, но без картошки никак нельзя, душа без картохи завянет.

Жалел Валерий Тюрину и потому, что телевизор у неё первый и второй канал не показывал, а ей именно эти каналы были интересны, не мог он помочь в этом деле старухе, ничего не понимал в этом, обещал отремонтировать сын соседки, но пока не отремонтировал. Велел купить ей две большие железные банки пива, и вот из этих двух банок у его матери по её же словам, которую Тюрина знала много лет, показывает хорошо телевизор. Но пиво в железных банках пока стояло целым, а Тюрина говорила:

– Я-то не пью пиво, если когда коньячку махонькую рюмочку, чтобы там в голове лучше работало. А ты раз не можешь починить телевизор, ну чё с тобой сделашь, ты зато за курами ухаживашь, семью подкармливашь, тоже дело. А сырое яицо от своих кур надо обязательно пить, а потом водки маленькую рюмочку, это от всех болезней средство, правда-правда. Я, когда держала, сама так делала, и сила прибавляется в организме, а потом по осени, когда головы курам отсекла, плакала, ну вот такая. За внучек переживаю, избаловали мои их, я своих, чего греха таить, бывало, и шлёпну ремешком, ничего выросли, нормальные, а внучки разбалованные, я с ними строга, и они меня за это недолюбливают, я им говорю, не люблю которы ленятся, а им ничего, смеются, всю жизнь не прохохочешь, им говорю, надо к жизни приспосабливаться, надо знать, что и когда в огороде посадить, мы вон в деревне без света жили, всё умели – и шить, и по хозяйству, – это целая наука по выживанию, а они опять смеются. Учитесь, говорю, у матери щи варить, другую еду, замуж вам выходить, надо всё уметь делать. А они говорят, мы в кафе сходим поедим, зачем готовить, и огород не нужен, можно в магазине купить всё, моё мнение такое: не приспособлены к жизни, свет если отключат, и не выживут.

Выслушав Тюрину, Валерий пошёл в магазин, и думал: однажды один священник рассказал Валерию такой случай, была одна бабушка, и всё жаловалась ему на телевизор, что безобразие показывают. Батюшка посоветовал бабушке выкинуть телевизор, и бабушке это помогло. Но то была деревенская бабушка, поможет ли такой совет городской Тюриной? 

Сибирская жизнь. Тут и времянки, дачи, расстояния – дух захватывает, в городе, само собою, пяти-, девяти-, десяти-, шестнадцатиэтажки, но главное – лес, хоть и повырубленный ворами, но всё же, слава Богу, не везде, уж больно больша Сибирь, и как писал Антон Чехов, только птицы знают, где она заканчивается. Словно Боженька знал, что будут вырубать лес люди, а другим, которые не хотят вырубать, чего делать, вот и создал Господь Сибирь, где вырубай, не вырубай, а лес всё одно останется, природа мудрее, чем человек. Был вырыт огромный котлован под промышленное производство, цех тот огромадный в девяностые даже не начали строить, был лишь котлован, вычищено было всё, только земля осталась, и вот через тридцать лет вырос лес, и люди там грибы собирают. Идёт Валерий после встречи с Тюриной вдоль дороги, по одну сторону дачи, по другую лес, и вдоль лесной дороги набрал несколько подберёзовиков, и когда вернулся из магазина, тут же сварил их в маленькой алюминиевой кастрюльке. Много лет этой кастрюльке, а всё служит, служи, служи, родимая, варить много надо, когда семья большая, а чё нам вдвоём надо, хватит и этой кастрюльки, она ж волшебная, раз и быстро съел, наелся, стало быть, надо другое спроворить, и получается разнообразие. Сосед по квартире в посёлке дядя Ваня, которому уже восемьдесят три года, и он сам обрабатывает дачу, водит автомобиль Ниву, рассказывал Данилычу:

– Я почти ведёрну кастрюлю варю, щей на неделю хватает нам с собакой, не люблю часто готовить. Помидор солёных много, я их на одну такую кастрюлю, трёхлитровую банку добавляю, окорочков штук шесть брошу, привык уже так, один живу, кто мне наварит.

Прокопьев же любил готовить часто, а стало быть, хочешь, не хочешь, а получалось радостнее на душе, и даже от такого простого действа жизнь становилась всё же интереснее. Приедет Мария, а я картохи с грибочками зажарю, а она уж точно винца привезёт, надобно душе праздник делать, чтобы не лопнула эта самая душа от жизненной надсады. Как тут Василия Макаровича Шукшина не помянуть с его фразой «Праздник нужен душе, праздник». Помидоры в теплице созрели, снова разнообразие, да какое, разве сравнишь то, что растёт в огороде, с магазинным, хрустнешь огурцом, помидорочку съешь, кусочек хлебушка, чай с сахарком, вот и завтрак. Видел конечно Данилыч, что люди маслом сливочным, сыром завтракают, и не сказать, чтобы он не мог себе это позволить, пенсия есть, а всё же далеко не всегда ел сыр с маслом, по другому видать нутро его устроено было, и Маша часто смеялась от этого, например, мог Валерий пить молоко, а затем огурец зелёный съесть, жена весело говорила: «Эх, Валерка, другого бы пронесло сразу», в ответ Валерий Данилович радостно глядел на жену. Он вообще всегда с любовью на неё глядел, а тут, как началась эта война на Украине, стал больше ценить каждую минуту, думал порою, что это инстинкт, чутьё такое у человека живёт, раз война, то всяко может быть. Таскал из лесу Валерий старые пеньки, подсушивал их на солнышке, да баню топил, хорошо горят, жару много от них, а ведь сколько в лесу пролежали, брал конечно такие которые под силу унести. Чудно всё на белом свете, размышлял Валерий Данилович Прокопьев, это ж надо сколь лет пеньки эти в лесу пролежали, сколь снега, сколь дождей видывали, сколь птичьих песен слыхивали, а горят так, что лучше дров хороших, встречались подгорелые пеньки, это когда лес горел, давно уже было, так эти подгорелые, вообще словно консерва, законсервированные, твёрдость сохраняют неизвестно сколько. Глядел, глядел Данилович на один старый огромадных размеров пень да подумал, а что если как чурку дров его разрубить, принёс топор, маханул, в одном месте – крепко стоит, в другом ударил, тоже крепость, а в третьем месте кусок трухи попался, глянул, а оттуда муравьи повалили, да такие огромные повылазили, не бойтесь муравьи, я почти и не потревожил ваш дворец, живите, раз такое дело, пеньков мне хватит, а на будущий год, ежели с пенсии накоплю, куплю готовых колотых, другие вон покупают, а я что не заработал, куплю и всё. Маленький грузовичок колотых дров шесть тысяч стоит, ну и чего, много ли нам с Машей надо, дочки почти не едут сюда, привыкли к городской жизни. В этом году многие и на заброшенных дачах картошку посадили, может война повлияла, страх в человеке живёт, нутряной этот страх, и кто поборол его, значит сильный человек, встречал он и таких людей, много у нас таких в России нашей, правда много, несмотря ни на что, трепыхается наш русский человек, может и жива наша Отчизна поэтому, кто знает? Каждое утро Валерий молился, под иконочками, лежало мамино письмо бабушке в деревню, это для него тоже была святыня, нет бабушки, нет мамы умершей от Ковида, и Прокопьев каждый день поминал их в своих молитвах к Богу. Мама его всё твердила, много зла от Америки идёт, а теперь уже доказали, что лаборатории на Украине делали заразу для человечества, думал Валерий, что и Ковид, это дело Америки. А стало быть, американские политики убили его мамочку. Надо, надо им дать ответку, иначе сроду не поймут, таково их поганое нутро, сколь человек на планете истребили, нелюди. После молитвы завтракал, когда яичком от своих же курочек, когда Усольской колбасой, и цена у неё была невысока, и вкусная. Ну и, конечно, варил супы, как без них, укреп жизни нужен человеку, а без супа вообще никакой жизненной силы нет. Сколько раз замечал Данилович, поест супа, и силы есть кой-какие, за пенёчками в лес ходить. А так подумать, что в супу-то капуста, картошка, морковка, свеколка или листочки её, косточки свиные, говяжие или куриные, помидорочка, лук, чеснок, укропчик, петрушка, лавровый лист, перец с крупным горошком душистым, соль. Рассольники, щи варил. Ну ведь и вправду нехитрые продукты, а вот гляди, силы дают, надобно человеку питаться.
Курятник помогал строить Михаил, а как не отблагодарить людей, уж несколько раз на велосипеде приезжала тётя Света, мама Миши, и каждый раз давал Прокопьев им яичек, возил и двоюродной сестре яички, после инфаркта она, сердешная, за сына шибко переживает, говорит, могут призвать на войну, ведь он хорошо отслужил срочную, теперь вот и у него сынишка растёт. Были, были, были мысли о том, самому пойти в добровольцы, у Валерия, возраст пятьдесят шесть, ну и что, вот только зрение совсем негодное, да в лёгких чернота от Литейки осталась, врач головой крутила, была удивлена, когда на снимке увидала лёгкие Данилыча, выписала какие-то таблетки, только это и останавливало, да нет, не только, Маша, конечно, но был бы помоложе рванул бы точно. Видать, целые институты высчитывали, когда человеку пенсию давать, потому как сбой здоровья по всем направлениям наступает ещё до пенсии.

На огороде вырос большущий подсолнух, Валерий с Машей решили, что это от Мамочки гостинец, эх и любила мама Валеры семечки, специально не садили, а он вот глядит, словно солнышко в непогодину нынешнюю обогревает. И главное дело, птички семечки не выклёвывают. Но время пришло, убрал подсолнух Данилыч да положил на старый холодильник прямо на улице, на видном месте, пусть птички в память о мамочке семечёшки поклюют, она при жизни подкармливала птичек. За несколько дней всё повыклёвывали пернатые, справились бы быстрее, но ведь ходили по даче Валера с Машей, спугивали, да каких только не прилетало, много их разных птичек, а какие все нарядные, цветные, ох уж эти хохолочки, может какие и улетают на зиму, где потеплее, а пока вы здесь, то значит сибирские птички и всё тут, «и никаких мятных», как говорил Михаил Евдокимов в одном известном фильме. Ныне выписали из питомника картошку, надо менять семена говорят, но Валерий с Машей не все поменяли, где и старые посадили, кто знает какой результат будет. Картошка из питомника оказалась средней, и их старая средней, это они узнали в начале августа, когда подкопали на пробу, но пол-лета лили почти непрекращающиеся дожди, сохранится ли? Соседка говорит: «Лишь бы картошку выкопать да сохранить, тогда всё хорошо будет». Сосед через дачу выкопал картошку первым, принёс Валерию два ведра мелкой картошки, жаль, говорит, выкидывать, дал ему Данилыч яичек, тот было отказываться стал, тогда Валерий, зная, что сосед бывает крепко выпивает, сказал ему:

– Когда с похмелья, силы нет у человека, так ты похмелись и сырым яичком с хлебушком закуси, хорошо должно пойти.

Сосед взял яички, сказав, что проверит, и было видно сразу по его лицу, что в этом можно было не сомневаться. Домашние куриные яйца были действительно в ходу во все века и времена, качественная, ценная пища, и Валерий в очередной раз складывая в корзину очередную партию яичек, вспоминал бабушку, и совершенно был уверен, что многие в России нашей так делают и думают.

Вот и началась нынешняя копка картошки, всегда вспоминалось в такие часы Валерию, как давно уже в его далёком сказочном детстве выкапывали картошку на деревне. Глядишь, все вышли – и стар и мал, – одни старики даже покачивались от ветхости своей, но упрямо шагали на поле, хоть эти самые шаги тоже были ветхими, не упал бы дед, не раз думал Валерка, а дед пособирав картошку, усядется на корзину передохнуть, много внуков, детей вокруг, закурит махорку и скажет следующее: «Вот етиттвою, все вышли, рази только в зыбке остались, но те ишшо не могут». Старухи же были посноровистей, не замечал Валерий за ними немочи какой в такие моменты жизни. Это уж после копки болезни в атаку пойдут, а ныне запрет им вышел полный. Всю старую одёжу из амбара повыгребли люди, не будешь же в новье копать, весело в такие дни было на усадах, да прирезках, люди работали до одури, шибко уставали, у многих темнело в глазах от неминучей усталости, а меж тем, разговаривали о жизни, в разговорах таких, чего только невспомянут, кто помер, кто на гармошке хорошо играл, кто в кого был влюблён, а детишки помогая родителям слушают такие речи, становясь мудрее, и до смерти любя своих родителей, дедушек, бабушек. А как не любить, прямо в поле торопятся старухи, пироги с молоком несут, пироги те не только с картошкой, капустой, а с грибами, яблоками, пшеном, ягодой, поедят люди и снова в работу впрягаются, картошку копать, святое это дело на Руси нашей сердобольной. И только когда станет совсем заходить солнышко за опушку леса, сядут всегда большие деревенские семьи за стол, и все вместе, не брезгуя, хлебают щи из большого чугуна, тем самым доверяли сродники друг другу, а он этот самый чугун с утра уже стоял в печи, словно дожидался, де, выхлебают меня люди, выхлебают, с устатку – то надобно силы. Пока мать кормила младших, старшие спускали в погреб картошку, и для них, знамо дело, щей оставили, и далеко не всегда даже для старших – отца или деда – было спиртное в такие часы, усады были огромны, и копали их по нескольку дней, скотины держали по многу, а картошкой кормить, это ж первое дело. Уляжется деревня затемно, а рано утром снова копать картошку, – спасительницу любезную, ну а после работы, обычно по субботам, баня. Малые ребятишки с теми, кто постарше уже с утра из речки воду натаскают, топит маманя баню, или бабушка, все будут чистыми, никого не забудут. Да что там их деревня, вся Россия копает картошку, и от таких мыслей было хоть чуточку теплее на нутре у Прокопьева. День на величайшую редкость выдался солнечным, с самого утра и начали, даже чай пили по очереди, так ценили этот Богом посланный денёчек. Подкопает Валерий курни, Маша выбирает, он тем временем в дом сбегает чайку хлебнёт, пока вёдра с картошкой в вагончик таскает, и Мария чайку хлебнёт, старались, чтобы ни одна минута впустую не прошла, помогали и дочки, но нехотя, они были другие, считали, что картошку и всё остальное можно купить на базаре, не понимали зачем надо так издеваться над собою. Это огорчало Валерия с Машей, но с этим они ничего не могли поделать, сколько по-настоящему вредных человеку программ по телевизору, а это всё влияет. Будь на то воля Валерия, нет, он бы не просто запретил бы ту передачу «Дом два», он бы всех авторов этой передачи за развращение молодёжи в тюрьму бы посадил, и надолго, пусть руду для страны добывают, пока не подохнут, потому что такие уже не исправятся никогда, а сколько молодых жизней загублено, в плане нравственности, только благодаря этой передаче? Сейчас по телевизору показывают наших солдат, геройски воюющих на Донбассе, защищающих нас всех – и бедных и богатых, и жадных, и нежадных, разных словом, но это идёт на первом, втором каналах, и ещё по немногим к великому сожалению. Надо просто приказать министерству культуры вернуться, наконец, к нравственности, совести, ведь это всех касается, не раз думал Валерий…

Курочки неслись хорошо, по шесть яиц каждый день, а было их всего восемь. Ели яиц сколько хотели, раздавали, но к середине сентября скопилось целых две больших корзины, своё яйцо на рынке было дороже фабричного рублей на тридцать. Было у Валерия два холодильника, туда и сгрузил дорогие яички, знал, что домашнее яйцо долго не портиться. У его бабушки в деревне прямо в дому под лавкой в корзине домашние яички всё лето стояли, и даже больше, и ничего с ними не делалось, а тут холодильник. Пил сырые яички Валерий, всегда с самого детства любил он это дело, а вот Маша только жаренные или варёные ела, но говорила, что в детстве тоже пила сырые яйца, разобьёт в стакан два яичка, хлебушка туда покрошит, сольки добавит, размешает ложечкой, болтанкой это называлось, и так ела. А вот стала взрослой и перестала почему-то такую еду кушать. Всегда весело вспоминала Мария свою деревню, накупаются вместе с гусями в пруду и вшей зацепят, ох и ругалась мама, когда приезжали в город, надо было идти в школу, а тут напасть эта, и давай разными способами выводить, и скользят мамины руки по маленьким головкам дочерей, отмывая и уничтожая вшей, и скажет, бывало, Мария:

– Эх, башечки вы мои махонькие, выведем заразу, чай не в первой.

Позор, если в школе станет известно, а какой позор, не раз думал Данилыч, если это жизнь, подумаешь, дети в луже с гусями искупались, ну вши и вши, это не страшно, вывести на раз, главное, чтобы деревню помнили, любили душою. Всё к тому идёт, что люди будут жить в городах, и не знать деревни, вот где печаль настоящая, трагедия это, как корни обозначить человечеству без деревни, в архивах сохранится, конечно, но это что, труха, мы-то знали, чуяли душою деревню, а вот дочери мои уже нет, так только совсем маленько, и то, когда напомнишь, скажешь, к примеру: «Ну девки, мои дочери! Помните, как на русской печи грелись, как с из чугуна кашу ели, как в пруду купались, яблоки сами срывали, лягушек боялись до смерти, как бабушка сушёную черёмуху вам от поноса запаривала, мигом помогло, как котят на печи гладили, а как бабушки за вас заступались, когда я вас поругивал, бывало», разбудишь их маленько, даже посмеются, да тут же забудут, вроде и не разговаривал с ними, обидно это, ведь это дочки мои. Глянул недавно на трудовую мамину книжку, вроде буковки, а сколько всего вспомянешь, помолишься, поплачешь… 

В такие моменты бывало и наливал себе Данилыч водочки, но Маша не ругала, знала, что много пить не будет, да и микроба убить надо, так врачи говорят. Когда Данилыч шёл кормить кур, ох уж они радовались, прямо запрыгивали ему на плечи. В такие минуты вспоминался Прокопьеву фильм «Любовь и голуби», а дальше и объяснять ничего не надобно. Ловил в Ангаре рыбку Данилыч, да много её скопилось в большой морозилке, теперь варил курам, да все зимние запасы за лето и израсходовал, это и хорошо, теперь можно свежую ловить, та всё же полежала уже, а куры понятное дело от карасей, лещей, окуней, сороги, щуки неслись хорошо, об этом и в книгах про кур написано. Но главное для хозяина, это когда всё в дело идёт, и только от этой махонькой, невзначай пролетевшей мыслишки всё же было легче дышать Данилычу.
Раньше в Сибири раков не водилось в Ангаре сроду, а тут услышал разговор в магазине Валерий, и прямо на заливы, интересно же, и действительно, поймал большого рака, привёз на дачу, поселил в ванне, детишки из других дач ходили, как на экскурсию, глядеть экую невидаль, а потом снова отвёз на залив и отпустил, живи рак, непривыкший я к тебе, знал, конечно, что варят их и с пивом едят, но не по нутру ежели, вместе с Машей и отпустили в огромный залив, пусть живёт. Изменился климат у нас в Сибири, многое стало расти, чего раньше не росло, не такими сильными стали морозы зимою, осень, лето, весна всё стало не таким, это подтверждали многие люди, а как не подтвердить если на глазах всё меняется. Яблоки вон какие вырастают, сливы, вишни, облепиха по берегам Ангары всё усыпала, разрослась, словно сорняк какой, а ведь не было этой облепихи, когда Валерий был молодым, пусть птички клюют, им тоже питание надобно. Михаил Евдокимов пел песню «Пылай по забокам смородина», любил Валерий эту песню, «Алтай» называется, так вот забока – это берег, который рядом с рекою, на Алтае смородина, у нас на Ангаре облепиха. Велика и первозданно красива наша милая душе Отчизна, душу лечить возле реки и леса надобно, да хоть изредка, но ходить в храм, объяснение этому простое и сложное одновременно, предки-то наши по всей Руси храмы строили, и точно не дурнее нас были…

На другой улице жил сосед Володя. Заказал он рыбки у Данилыча. Прокопьев съездил домой, набрал из морозилки лещей. Приехал и направился к Володе. Володя даже возмутился, что Валерий отдал рыбу почти за даром, от удивления спросил:

– Я знаю сколько рыба эта стоит, ты чего так мало берёшь?

Данилыч скромно ответил:

– Да я бы вообще не взял, сам понимаешь бензин дорогой.

Мужики сидели на крыльце, была на удивление хорошая погода, Володя угощал пивом Валерия, подошёл сосед уже с другой улицы и попросил свёрла. Володя пошёл и вытащил целый чемодан, раскрыл и сказал:

– Выбирай, у меня много инструмента.

И когда сосед ушёл со свёрлами, Володя сказал:

– Я не хвалюсь, но инструмента много имею, дача, сам видишь, на косогоре стоит, обваливается земля там, где ниже, я машинами землю привожу, железные заслоны ставлю, в общем много чего делаю, но дача стоит ровно, хоть по линейке проверяй.

У Володи высоко на крыше висел флаг России, и Валерий спросил:

– Я когда тебя не знал, а видел флаг нашего государства, как-то легче на душе делалось, ну, вроде, наши тут везде живут, а теперь вот знаю тебя и хочу спросить, почему повесил флаг, в нашем кооперативе у Олега и у тебя только так.

Володя рассмеялся:

– Так я же полжизни армии отдал, потом только в Братск вернулся, понимаешь, обстановка у нас ныне, сам знаешь, какая, ну а флаг, это значит, я поддерживаю нашу страну, президента. Многие жалуются на жизнь, я нет, я небогатый, но всё, что мне нужно, у меня есть, конечно, многие бедно живут, но я всю жизнь работал, сначала военным, потом инженером, сложная это тема – о жизни рассуждать, девяностые вспомнились, пойдём пивца маленько опрокинем. 

Володя показал Валерию с виду старенький сервант, и с гордостью говорил о своём отце:

– Умные наши предки были, сибирские мужики не подвели нашу Русь, и мельницы конструировали близ Ангары, да так, что река помогала перемалывать зерно, течение-то большое было, вот и придумали, колесо крутит, идёт дело большое. А это если по-современному, то сервант, а по-старому по-другому назывался, буфет что ли.

Володя открыл дверки серванта и, покашливая от того, что много курит, вдруг преобразившись на глазах, с гордостью произнёс:

– Ты видишь хоть один гвоздик, хоть один шуруп, болтик или ещё чего? Нет, без единого гвоздя произведено. Я на дачу привёз, память об отце, ох и плотники были, одним топором избу рубили и крышу, опять же без единого гвоздя. Современные люди думают, они умные, они против наших предков полный ноль, повторю – полный ноль. В глухой тайге жизнь обустраивать, эх ма! За канителями жизни после армейской моей офицерской службы вернула судьба на Родину в Братск, так соседка Сергеевна обучала меня, как ребёнка, что как садить, тяжело, как всегда в жизни, поначалу было, но слово дал родителям, ночью было дело, вышел, луна светит, а я говорю, Боженька, помоги, мол, чтобы огород был не хуже, чем у других. Теперь верю, не подвёл я родителев своих. Курю вот только много, жена ругает, а что поделаешь, курево – это ж зараза такая, не всякому дано избавиться, а я на свои кровно заработанные курю, а помру, так помру, всем помирать. И посмотрев в глаза Валерию, который не курил, сказал:

– Да не гляди ты на меня так, не могу бросить, тяга, лучше для меня жизнь становится, когда покурю, опять же нервы. Я против деда и отца своего слабак по всем правилам, они сильные были и ведали, для чего жили. Я тоже сиднем не сидел, но судьбу не обманешь, только судьба-то – это же жизнь наша, а всё одно радуюсь, что сибиряк, радуюсь, что жив, что дочь есть, надо малому радоваться, философы говорили, а чего философы, они же из народа знание своё получали, словом, чудно всё на свете белом. Вот, казалось бы, дитя твоё взрослое тебе позвонило, и чего, а душа после прямо взлетает, а мысль одна: не зря жил, и моя дочка пользу Родине приносит. Ну ты можешь, Валера, подумать, балабол, мол, я не с каждым так говорю, потому как душа не каждому дню рада, к сожалению, потому как сложна жизнь наша, а в душе сколько всего. Моя смеётся, когда я ей говорю, что хорошо, что не за границей родился, а в Сибири, а она, главное, говорит, тебя бы там не приняли, ты весь душою с Россией.

Слушая слова Володи, Валерий соглашался с ним. Что современный человек? Без света, тепла в батареях, комфорта разного. Отключили свет на дачах, в городе, посёлке, и люди уж телефоны обрывают, «трагедия», сразу думаешь о больницах, ведь операции идут каждые день и ночь, на даче проще, затопил печку или газовую плитку с балончиком, а ведь предки наши жили без света и газа. Сильные были люди. Недавно, когда отключили свет на день, после сильного ветра где-то повалило столб, так соседка говорила Валерию:
– Когда свет отключают, всегда так хочется чайник подогреть, чаю попить.
До слов соседки Данилыч и не думал никогда об этом, но теперь, когда, бывало, отключали свет, хотелось чаю. На следующий день Данилыч отнёс Володе с десяток яиц, тот обрадовался, сказал, что любит сырые яички с детства, а Валерию стало легче на душе, но ненадолго, да, разбередил мысли Володя, глядя на своих дочек и вспоминая свою маму, невольно сравнивал, могли бы мои девочки в глухой многовековой тайге, при сильнейших морозах в палатках выжить да ещё город-красавец выстроить, нынешние люди болеют часто, а я и не помню, чтобы мама болела, всегда сильная, бодрая, а если работает, сроду не угонишься за ней, то поколение точно железом подковано. Любил, очень любил Валерий Данилович Прокопьев ставший родным город Братск, да он не стал каким-то известным человеком, просто работал в литейке, воспитал двух дочерей, вышел на пенсию, но многие его знали и уважали, и он в ответ любил и уважал многих братчан, а стало быть, внёс свою скромную лепту в летопись города, скромную, но внёс. 

В сентябре стали проблёскивать и солнечные дни, стал Прокопьев ходить по близлежащему лесу, собирал ягоды шиповника, насобирает полведёрка, в дом несёт, газетку расстелет, сушит, в газетах тех мало хорошего пишут, но вот годятся для таких дел. Его знакомая Зоя Александровна Ян-ФА, когда была жива, настаивала шиповник в термосе сутки, и твердила, что только так и надо делать, умная и добрая была женщина. Шиповник на газетке подсыхал, Данилыч приносил новые партии этой удивительно красивой ягоды, и картина такая радовала душу, а это было действительно ценно в это по-настоящему сложное время. Завсегда России за правду сражаться приходится, помоги, Господи, нашим защитникам Отечества. Мысли такие в голове были каждый день у Данилыча, у всей России такие мысли были, это жизнь…

Сентябрь перевалил далеко за половину, Валерий пошёл в дачный магазин, по дороге маленько попинал жёлтую листву, берёзоньки, осиночки, вон какой ковёр настелили, и, главное, никто не ругает, что ковёр топчу. Подберёзовики на дороге уже не попадались, не было видно и шиповника. Прокопьев шёл в магазин и знал, что купит там вкусного падунского хлеба, возьмёт и несколько бутылочек абаканского пивца. У хозяина магазина Романа хороший выбор товара, да и цены не задирает. Молодец Роман, на каждой улице бадьи поставил под мусор, сам же и вывозит их на Камазе. Купив хлеба, идёт Валерий вновь по ковру из листьев к своей даче. Укроет совсем скоро ковёр из жёлтых листьев снежок, но дачи не пустуют и зимою, у многих ныне машины, и едут наши люди на свои дачи в любое время года, ведь не только каждый русский продолжает Россию, но и каждая русская дача продолжает нашу милую душу, многострадальную, многонациональную и такую любимую нами Россию…

Художник: Д. Петухов.