…лет тому назад…

НАСТОЯЩИЙ ПОЛКОВНИК

Фирменный поезд «Донбасс» сообщением Москва-Донецк отправлялся в Новогоднюю ночь. Он должен был не только доставить пассажиров из одного города в другой, но и преодолеть уже объявленную, но пока невидимую и необустроенную границу между Россией и Украиной. Впрочем, на стыке этих лет граница еще существенной роли не играла. 
На этот раз мое возвращение домой в столь неурочное время было вызвано абсолютным билетным безрыбьем, возникающим всегда накануне праздника. Только экстремалы и «тормозы» ехали в праздник. Однажды, будучи еще школьницей, я встречала Новый год в поезде. Тогда он пришел под тихое посапывание двух соседок – «божьих одуванчиков» – да под легкий звон фужеров, который деликатно доносился из соседнего купе. В этот раз установку «Новый год – праздник семейный» напрочь уничтожила усталость от беготни по московским редакциям, а потом и по переполненным магазинам в поисках подарков для близких. И узкая вагонная полка уже виделась подарком судьбы. Однако все оказалось иначе.
– Будем знакомы – Павел Николаевич Сухоедов! – в наше тихое купе-обитель, бодро рванув дверь, вошел коренастый полковник в камуфляже. Но тихое «здрасьте» и «очень приятно» его не удовлетворили. 
– Как зовут? А тебя? – И мои не очень юные соседи вдруг, подчинившись неожиданному диктату, как школьники, стали называть себя по именам. Я даже подумала: как это они не вскочили по стойке «смирно»? У меня же взыграло ретивое – я не солдат, и мы не на плацу, поэтому представилась сухо, по полной форме, чем, похоже очень удивила полковника. 
Но через минуту уже нам впору было удивляться. 
– А вы что, меня не знаете? Меня же вчера показывали в программе «Время». 
Оказалось, что накануне в Москве прошла презентация боевой ракеты (название и класс воспроизвести не берусь), которую наши военные приспособили для гражданского космоса. В составе этой группы полковник и появился на телеэкране. 
Дальнейший диктат ракетной хунты оказался очень веселым.
– Сейчас мы это отметим, – сказал полковник, выставив на стол шампанское и коробку конфет.
…Вскоре наше купе стало уменьшаться в размерах. Побратавшись с нами, полковник стал приглашать к столу всех пассажиров, которые по той или иной причине выходили в коридор. Под это дело из сумки была извлечена еще одна бутылка шампанского с конфетами, которые Паша (так его уже все называли) вез своей дочке в Белгород. Веселье гармонично сочеталось с просветительством. И даже далекие от образования люди после первого стакана начинали понимать, что космодром в Плисецке никак не заменит Байконур, потому как последний расположен ближе к экватору, откуда гораздо легче запускать ракеты в космос. Потом он еще несколько раз бегал в вагон-ресторан, чтоб, не дай бог, не явиться к любимой дочке с пустыми руками. Но ни один из подарочных наборов в сумке так и не прижился, поскольку каждого нового гостя Паша встречал взорванной бутылкой. 
…К Туле гулял уже весь вагон. Проводникам до пассажиров не было никакого дела – у них был свой Новый год. А на перрон вдруг стал падать снег. Снежинки, каждая с полевую ромашку, вмиг взбили старые сугробы в пушистую пену, выбелили здание вокзала, елки и даже привычный зеленый поезд. Пассажиры нашего вагона, как молодые жеребцы, высыпали на улицу, стали бросаться снежками и катать снежную бабу. Ни бой Кремлевских курантов, ни показания часов никого не интересовали. Новый год для нас уже наступил в Туле. Возможно, что подобная мысль посетила и машиниста экспресса, потому как стоянка здесь оказалась самой длинной за весь путь – 40 минут. В это сумасшедшее перестроечное время все было возможно – и приземление на главной площади страны легкомоторного самолета, ведомого западным шалопаем, и экскурсия по секретным ракетным шахтам толпы цэрэушников… А может быть, в новогоднюю ночь в Туле для пассажиров веселого вагона под командованием бесшабашного полковника просто остановилось время…
– Хочешь бронежилет поносить? – вдруг по-джентельменски спросил меня Сухоедов и протянул свою тяжелую пятнистую куртку. Говорят, в этой тяжелой вате, или как там называлось стратегическое волокно, спрятанное под разводами камуфляжа, застревают пули. Надавив на плечи, бронник слегка прижал меня к земле, но оказалось, снежки в нем «не застревали», и мне пришлось в полной мере вкусить от детских зимних забав. 
Вскоре, подгоняемые проводницей, мы стали запрыгивать в уже тронувшийся с места поезд. Тула простилась с нами вихрем снежинок, скрывших снежную бабу – новорожденную дочь полка, то бишь нашего вагона, которая с грустью прижимала к груди пустую бутылку из-под Пашиного шампанского. 
В поезде отсчет нового времени не снизил полковничьего накала, и веселье продолжилось. Через некоторое время в купе появились два каких-то подозрительных мужичка с лисьими мордочками, и тогда трезвые умом женщины решили, что праздник все-таки затянулся. Выпроводив гостей, мы рухнули на полки. Однако широкая Пашина душа хотела еще подвигов. Через минуту он привел в купе пухленькую девушку лет 20. От самой Москвы она стояла в коридоре и наотрез отказывалась принимать участие в общем веселье. Эту девочку – участницу какой-то религиозной секты – проводница согласилась бесплатно довезти до места назначения. Как известно, бесплатный проезд лежачего места не предполагает. Вот Паша и решил восстановить справедливость, галантно уступив богомолке свою полку. А сам уселся в ногах у спящих пассажиров нижних полок, где и просидел остаток ночи.
В Белгород мы прибыли в 5 утра. Вагон спал. 
– Вставайте, сволочи, с Пашкой Сухоедовым прощаться! – ласково закричал полковник, направляясь к выходу. Но из всех обитателей вагона только я и вышла помахать ему рукой. 
– Приезжайте ко мне на Байконур! – крикнул полковник и умчался в ночь будить обитателей города, который глупо спал в первые часы родившегося года и не знал, какой замечательный человек – Паша Сухоедов – приехал к своей дочери. 

СТУЛ ДЛЯ ЦЕНИТЕЛЕЙ ИСКУССТВА

Этот случай произошел в аккурат в ночь перед рождеством с одним из донецких художников. С кем именно, говорить не буду, так как очень уж боится хозяин повторения случившегося. 
– Уно моменто, сеньор!.. – Отметая хозяина от двери, в квартиру вихрем ворвалась толпа каких-то людей. В эпицентре ее оказались трое коренастых кудрявых усачей. На загорелых цыганских лицах блестели и вращались во все стороны разбойничьи глаза. Усачи с бешеной скоростью жестикулировали и без умолку трещали. В кильватере этого вихря плавно выступала декольтированная дама, внешность которой являла сплошные излишества: роскошная плоть, копна волос немыслимого цвета и огромные, достающие до плеч, золотые серьги.
Звуковой (больше, правда, похожей на взрывную) волной хозяина отбросило в сторону. Но ни влипшим в стенку, ни независимым от нее он не был интересен неожиданным гостям. Повинуясь только им известному импульсу, захватчики устремились в одну из комнат. Именно туда, где на полочках в огромном количестве стояли и лежали миниатюрные статуэтки, а все стены были увешаны искусно выполненными пейзажами. Каждый из них был не больше ладони и представлял собой как бы окошко, из которого маленькие человечки смотрели на мир. Это был заповедник, в котором хозяин чувствовал себя осторожным и бережным Гулливером.
На жизнь он зарабатывал тем, что выполнял малоинтересную и потому, наверное, дешевую работу в городской типографии. А душу отводил в пополнении и обустройстве своей Лилипутии: ваял новых жителей и писал маслом пейзажи.
Это увлечение началось еще в детстве. С годами пластилин сменился глиной, цветные карандаши – красками, а облик плодящихся людишек становился все симпатичней и привлекательней. Здоровье и долголетие им обеспечивала приобретенная по случаю муфельная печь для «закалки» малышей.
Считая свое увлечение чем-то не совсем серьезным, художник долго никому не показывал творенья. Но однажды работы попали на выставку, где были замечены ценителями искусства и хвалимы критикой. Появились покупатели и заказчики, однако хозяин расставался с работами неохотно. Последнее предложение поступило от итальянской фирмы «Манифиг». На листе с золотым обрезом, который он вынул из конверта, запечатанного кроваво-красной печатью, президент фирмы сообщал ему, что готов к сотрудничеству. Поэтому в смятенном подсознании хозяина мелькнуло, что, видимо, люди, похожие на стадо диких обезьян, и есть представители этой самой «денежной фиги».
...Между тем вихрь все еще носился по квартире, то поднимаясь под потолок на крышу шкафа, где стояли уже слегка припылившиеся старые работы, то пластался по полу, проверяя задвинутые под стол бруски глины и шпатели, снимал и переворачивал картины. Явственно пахло серой. Импортные бизнесмены от искусства смотрели, щупали, нюхали. А один, с золотой серьгой в ухе, даже лизнул фарфоровую статуэтку. Попробовать ее на зуб помешал хозяин. Судя по всему, «гурман» и был главным.
Декольтированная дама оказалась переводчицей. Она заявила:
– Господин Манкини берет все.
Интересно, что работала переводчица несколько странным образом. Она, абсолютно не вслушиваясь в то, что говорили вертящиеся итальянцы, но их это не смущало. Может, по причине телепатической связи, подумал хозяин. Однако его тоже никто не слушал.
– Цвет сменить! – тыкала наманикюренным пальчиком с закрученным ногтем, больше похожим на коготь, переводчица, – размер увеличить до метра! Паковать по 100 штук и ежемесячно отправлять в адрес фирмы!
– Переведите господину Манкини, – поймал хозяин небольшую паузу, – что я не продаю эти работы. Мы могли бы сотрудничать другим образом...
Продолжения не потребовалось. 
– Продадите, – заявила декольтированная, даже не переводя робкого блеянья хозяина и, естественно, не дожидаясь никакого ответа. И для убедительности повторила:
– Цвет сменить! Размер увеличить! Паковать по 100 штук и ежемесячно отправлять в адрес фирмы!
– Клевая табуретка! – вдруг на чисто руссом языке произнес сеньор Манкини. В руках он вертел легкий складной стул – один из тех, что когда-то прикупил хозяин, заботясь об освобождении жилплощади для все более плодящихся статуэток.
Молниеносным движением отправив на диван лежавшую на сиденье стула подушечку, сеньор Манкини несколько раз сложил и разложил стул. Качество, видимо, удовлетворило строгого эксперта – и в следующий момент «клевая табуретка» уже удобно угнездилась под мышкой сеньора.
– Грация, сеньор, грация, – так же внезапно, как ворвались, кудрявые разбойники стали прощаться. Они с чувством тискали руку, одобрительно похлопывали хозяина по плечу. Правда, для этого им, малорослым, приходилось привставать на цыпочки или даже слегка подпрыгивать, чтоб дотянуться до высоченного хозяина.
– Мы скоро к вам вернемся, – сказала переводчица, тесня хозяина роскошным декольте к входной двери, громкий хлопок которой стал точкой в заключительной фразе. Замутненное сознание поймало только цоканье копыт по лестнице.
Мираж внезапных посетителей растаял, оставив после себя слабый запах серы и кое-где клочки черной кудрявой шерсти.
– Спаси и сохрани! – троекратно перекрестился хозяин, всю жизнь до этой минуты считавший себя атеистом.
А спустя час в компании глиняных мальчиков-с-пальчик и грудастых фарфоровых красоток, выстроившихся в несколько рядов на кухонном столе, он пил коньяк. Чокаясь рюмкой со своими глиняными «детишками», каждый из которых мог уместиться на ладони, он обмывал их чудесное спасение от пришельцев и строил планы дальнейшего отражения атак. И лишь иногда глаза его туманила легкая грусть при воспоминании о пропавшем стуле. 

Художник: А. Журавлёв.