Заметки из жизни одинокого старца

Вечерние часы жизни могут быть самыми
прекрасными, подобно тому, как красивейшие 
лепестки цветка распускаются последними.
(Сэмюэл Смайлс)

I

Алексей Петрович зажмурил глаза.
Глухая ночь уныло заполнило душу.
Вместо ярких, мерцающих звезд и тайно манящих своей леденящей неизвестностью созвездий на черном небосклоне скупо светились какие-то отдельные фрагменты разбросанного в пространстве неведомого огромного механизма, так и не собранного в целое...
Жизнь не сложилась. Вернее, завершающий ее этап представлялся Алексею Петровичу невыразительным и бессмысленным.
Будущее для него было сокрыто безликой пеленой, настоящее казалось невыносимым испытанием, а прошлое настойчиво заставляло капаться в «грязном белье», отыскивая самые неприятные вещи.
Все чаще и чаще Алексей Петрович возвращался к ключевым моментам своей жизни, пытаясь разобраться: где он заносчиво отказался от выгодных, перспективных предложений; когда не предусмотрел последующий ход событий и в полной мере не воспользовался достигнутым положением в обществе, сулившим существенные дивиденды; в какое-то время переоценил свои возможности и оказался, в итоге, у разбитого корыта.
Он страшился утра, поджидающего его на крыльце дома, тяготился своим телом, утратившим гибкость. Его мучила совесть за бездарно проживаемую жизнь и беспокоило отсутствие в сознании четко сформулированных мыслей, касательно своего нынешнего и будущего положения.
Перед ним как будто возникла мрачная, глухая стена. Он всем своим нутром ощущал ее чудовищную, неумолимую массу, наседавшую на него суровой безысходностью. Эта безответная глыба заслоняла собой весь свет, простиравшийся по другую сторону, который представлялся воображением в неимоверно ярких красках, словно убеждая слабовидящую душу в истинной красоте окружающего мира.
В какие-то моменты Алексею Петровичу казалось, будто окружающий его мир исказился. Он выглядел неимоверно изогнутым и судорожно дергался из стороны в сторону, впиваясь в пространство острыми углами. Мир этот проступал сквозь желтоватую пелену с едва заметными очертаниями незамысловатого пейзажа, изуродованного беснующимися потоками воздуха.
И всякий раз на пути наступающего сумасшествия возникала его фигура. Он восседал на черном горбатом стволе дерева. Его волосы и полы свободной рубахи развивались на ветру, и он напряженно наблюдал за пляшущей в истерическом танце действительностью.
И тогда волна безумия внезапно останавливалась в нескольких шагах от него, продолжая нервно колыхаться внутри натянутой до предела оболочки, сдерживающей натиск стихии. Эта бушующая стена изнемогала от неясности происходящего. Какая сила могла остановить неистовый поток необузданной природы? Неужели это хрупкое, ничтожное создание, ее жалкое порождение – человек – в состоянии усмирить своего Создателя?..

II

За окном неистово метался ветер, истошно завывая в каминной трубе. По комнатам беспокойно ходила собака, грузно укладываясь и тяжело вздыхая то у камина, то под столом, как будто сочувствуя тяжелым мыслям хозяина.
Неожиданно Алексей Петрович почувствовал себя пронзительно одиноким человеком, отрешенно сидящим на стуле посредине комнаты, и окружающий мир в его сознании стремительно разъезжался в разные стороны, устремляясь в бесконечность. Двор и соседние дома как будто растянулись в пространстве, образуя вокруг комнаты круг с едва заметными вдали очертаниями сооружений.
Воцарилась гнетущая тишина.
Это внезапно охватившее Алексея Петровича состояние откликнулось в душе мучительным, ноющим ощущением никчемности, бессмысленности существования. Безысходность сковало разум, поддавшись возобладавшей слабости. По всему телу прокатилась томная, обволакивающая волна обреченности.

Эти неожиданно возникающие картинки несуществующего мира, выраженные в подчеркнуто-вычурной форме, лишь отягощали его сознание, усугубляли восприятие безвозвратно уходящей действительности, являли последний вспыхивающий отблеск реальности.

Мерно шумел компьютер, выдувая из металлической коробки отголоски ближних и дальних миров, отчужденно витающих в пространстве, и, казалось, будто соприкасаясь друг с другом, усугубляли своим замысловатым броуновским движением сумбур в чувствах и мыслях. 
Затравленная сущность Алексея Петровича изнемогала от неожиданно навалившегося не нее неосознанного гнета. Ему хотелось кричать; взывать к небесам; призывать неясные, но всемогущественные силы откликнуться, протянуть незримый поток сопереживания и избавления от невесть откуда накатившего недуга, сковавшего волю; наполнить умолкнувшую созидательную суть неиссякаемым творческим потенциалом... 

Алексей Петрович сознавал парадокс движения, когда безудержно накручивая годы, вдруг понимаешь, что на самом деле ты не впереди планеты всей, а, как не удивительно, плетешься позади всеобщего движения. Так уж устроена трасса жизни. Достигнув определенного рубежа, незаметно сбавляешь скорость, а затем и вовсе, независимо от собственной воли, включаешь заднюю передачу и начинаешь движение назад, беспомощно наблюдая, как мимо тебя проносятся те, кто только стартовал, когда ты уверенно накручивал жизненные круги.

Мимолетная, безумная мысль о возможном возвращении в прежний, наполненный событиями мир, периодически проникало в слабеющее сознание Алексея Петровича. Эта мечта всплывала в воображении неожиданно, как спасательный круг, способный удержать его на плаву, а то и оказаться на борту судна, случайно проходившего мимо...
Но чем дальше он продвигал идею своего перерождения, тем отчетливее ощущал себя на обочине дороги, по которой шла новая жизнь. И если два-три года назад он еще тащился в хвосте этой жизни, все более понимая, как порывисто и неудержимо она движется вперед, то теперь он просто созерцал стремительный ход ее, испытывая при этом мрачное, подавленное состояния духа от безвозвратно ускользающей действительности, от невозможности когда-либо догнать и в унисон двигаться с ней в одном ряду.

III

Как-то среди ночи Алексей Петрович проснулся от тягостного ощущения тревоги. Она навалилась на него тяжелым грузом. Сдавило дыхание... Алексей Петрович с трудом поднялся с кровати и заходил по комнате, отчаянно пытаясь освободиться от пут, сковавших его тело. Не хватало пространства. Казалось, будто давят стены. Ноющее беспокойство, зародившееся в груди, рвалась наружу, не давало покоя, перекатывалась внутри тяжелым комом.
В какой-то момент он представил, что это злой рок протянул к нему огромную костлявую руку и сдавил грудную клетку, в которой от беспомощности забились внутренние органы.
Растерянно озираясь, Алексей Петрович прошел в кухню и машинально поставил кипятить чайник.
Что же это было? Не старуха ли с косой приходила проведать? Эту тяжелую; неуместную, как ему казалось, мысль он поспешно отверг и даже брезгливо поморщился. Но что тогда свалилось на него? Неужели навязчивые думы о своей безысходности, которые со временем набирали вес и, не находя выхода, вдруг скатились с катушек и навалились на него всей своей массой?..
Алексей Петрович попытался забраться опять под одеяло, но как только лег, беспокойство вернулось и мрачные мысли вновь нахлынули. Он встал, неспешно оделся и вышел с собакой во двор. Светало. С гор дул холодный, пронизывающий ветер. 
На улице стояла весна. Она пришла внезапно. Горячее солнце безжалостно сорвало снежное покрывало, обнажив мертвенное тело земли...

Сон никак не шел. Мысли застряли в воображении на широкой ухабистой дороге жизни без осознания ее начала и конца, увязнув в толчее бестолкового поиска здравого смысла; в попытках выхода из обступившей вокруг тягучей безысходности; из нагромождения ненужных подробностей окружающего мира, наполненного пугающими звуками ночи: глухими человеческими возгласами и монотонно ухающей птицы.
Бессмысленность состояния отягощалась навязчивыми подсказками о начале какой-то неизбежной развязки с печальным концом.

На кухне напряженно гудела лампа дневного света. Через плотно задернутые шторы пробивался рассвет.
На смену ночи неизбежно наступало утро.
Алексей Петрович лежал в постели, не открывая глаз. Никогда еще он не ощущал такого тревожного состояния. Это была не боязнь увидеть что-то страшное, ни отчаяние от воспоминания чудовищного поступка, ни горький стыд за содеянное... Нет, страха не было. Алексей Петрович понимал, что ничего не случилось. Но было ощущение причастности к какому-то неясному событию, которое породило смутное представление вины. Причем источник нежелательного проявления находился в нем самом и касался только его одного. 
Алексей Петрович встал, подошел к окну и медленно отодвинул шторы.
Ночью выпал снег. Он лежал пухлый, легкий, никем не тронутый, и в первых лучах солнца сверкал мелкими ослепительными звездочками.
Со стороны вишневого самосева по тропинке, вздыбливая снежный покров, широко ступал яркий, блестящий фазан. Резкими движениями головы он оглядывал окружающий окрест себя мир.
Стоявшая вокруг тишина сосредотачивала внимание на величавой птице, сверкающей многоцветным оперением.
Через несколько шагов петух остановился, поднял кверху клюв и зацокал, призывая собратьев присоединиться к нему, очевидно завидев пригодную пищу.
Но тут из-за куста появилась мордочка маленькой кошечки – Цили, залюбовавшейся незнакомцем королевских кровей. 
Фазан встрепенулся, с невероятным шумом взлетел, подняв вокруг снежный вихрь, и улетел прочь, неслыханно ругаясь...

IV

В какое-то время Алексей Петрович неожиданно обнаружил в себе неистребимое желание запечатлеть прошлое. Иметь возможность остановить его, чтобы в любой момент можно было к нему вернуться. Сама мысль о чем-то проходящем, либо уже давно забытом, вызывало ощущение, будто тебя обокрали, забрали то, чем ты дорожил и тебе уже никогда не вернуть утраченного...

Почему память не хранит сны? Сколько, порой, необычного, удивительного являют сновидения... Какой непостижимый мир рисует воображение, возникающее извне. Как мягко и сладостно стелется повествование, происходящее не от мира сего. Откуда возникают образы, сюжеты, поражающие сюрреалистической манерой?
Да так ли это важно?
По всей видимости, эти видения столь же красочны, как и внутренний мир его обладателя. Поскольку порождены им, только в несколько перевернутом состоянии. Тем это и интересно, необычно.
Проснувшись, Вы некоторое время находитесь в эйфории от увиденного, а спустя какое-то мгновение, все самые интересные подробности исчезают бесследно, оставляя Вас с ощущением вычеркнутого действа...
Обидно!..

А то случается, будто Вы выпускаете шары. Цветные. Они ускользают из рук и медленно уплывают в небытие… Вы выпускаете на волю мысли. Они непременно лирические, солнечные и летят также плавно; мягко ударяются о корявые стволы деревьев и бесшумно рассыпаются мелкими осколками. Падают на окоченевшую землю и озаряют пространство хрустальным светом.
В какой-то момент Вам становится жалко терять яркие всплески жизни, зная, что они уже никогда не повторятся... Дай Бог, если останутся в памяти безумной вспышкой воображения, которым дорожишь за необычность, освещенную, невесть откуда взявшимся, поэтическим лучиком.
В такие минуты, помимо сожаления, Вас охватывает безнадежность когда-нибудь крепко ухватить за хвост ускользающую возможность плодить до бесконечности волшебные мысли нереальной действительности и воплощать их в хрупкие, нежные, одухотворенные слова, а затем купаться в их божественном, чарующем блеске. 

V

В один из дней Алексей Петрович неожиданно почувствовал себя подавленным. Было ощущение, словно он лишился какой-то опоры. Ноги вмиг перестали слушаться, будто наполнились тяжелым грузом. Появилась одышка. На третий день его скрутила неимоверная слабость во всем теле, нестерпимо душил кашель и беспокоил насморк... А под утро ему приснился сон. 
Он двигался в колонне людей, покрытых с головой серой вуалью. Осмотревшись, он заметил, что находится в каком-то довольно узком пространстве, огражденном высокими стенами тоже серого цвета. Но на вершине этих невзрачных стен тянулась нескончаемая колоннада из розового мрамора, увенчанная дорическими капителями без горизонтального перекрытия. Эта колоннада была ярко освещена солнцем и являла собой как бы вызов, ибо никак не вязалась с пьедесталом и не имела практического предназначения. 
Неожиданно навстречу его собратьям проследовала немногочисленная колонна таких же граждан, только покрытых черной вуалью. Причем, как только «черные» поравнялись с колонной, в которой шел Алексей Петрович, в один миг во всем пространстве разлилось чувство обреченности... 
«Черными» никто не командовал, будто они сами знали, куда следует идти. И вдруг сбоку от них скрепя разверзлись огромные ворота. Алексей Петрович заметил, что перед воротами было небольшое пространство, что-то вроде накопителя, только в нем «черные» люди не стояли молча, а медленно рассредоточивались по своим направлениям. Поверх голов «черных» Алексей Петрович успел разглядеть открывшиеся взору яркое солнце, цветущие поляны, над которыми летали яркие птицы и бабочки. 
Алексей Петрович интуитивно метнулся в толпу «черных» счастливчиков. Оказавшись внутри этих людей, он неожиданно для себя почувствовал необыкновенную легкость. Небывалое облегчение растеклось по всему телу, будто он обрел некую невесомость. Все болячки вмиг пропали, он обрел полный покой и даже его больное горло не беспокоило. Он дышал полной грудью. Его окутала какая-то благодать... Но, не успев перешагнуть черту, отделявшую его от божественного мира, какая-то неведомая сила вырвала его из этой обволакивающей черной массы и вернуло в свою серую жизнь с моментально осознанной мыслью, что двигался в толпе идущих на смерть. За воротами их ожидал конец всех земных коллизий и полное невесомое состояние в другом, потустороннем мироздании. 
В конце концов, Алексей Петрович задышал свободней. Его носоглотка без изъянов выполняла свою функцию. Болезнь явно отступила, и он проснулся заметно посвежевшим.

VI

Алексей Петрович не любил детективы. Впрочем, не все. К примеру, те из них, в которых отсутствовали правоохранители и перестрелки, он читал с удовольствием.
И когда ему приснился сон, будто он идет по знакомой улице в новеньком полицейском мундире и сверкающих черных туфлях, ему стало не по себе. А направлялся он в районное управление полиции, куда его назначили начальником.
Не доходя квартал до своего дома, он свернул направо, перешел улицу и устремился к трехэтажному зданию, удивившему его своим расположением и непривычной формой, которые он никогда не встречал в городе. Это сооружение напоминало непотопляемый корабль и всем своим гордым видом показывало, насколько оно устремлено вперед и готово, подобно кораблю, рассекать водную гладь. Причем если приходилось смотреть на него с одной стороны, то оно казалось совершенно плоским, если с другой, то угловатым, как утюг. То есть угол его был треугольной формы, но не острый, а закругленный на ширину двухстворчатой входной двери. Этим углом оно упиралось в улицу, которая расходилось в этом месте и обтекала его с обеих сторон.
Алексей Петрович вошел в высокий полутемный вестибюль здания. Скудный свет поступал в помещение через грязные фрамуги, расположенные у самого потолка.
Его никто не встретил, и это было странно, все же начальник. Далее, он прошел мимо дежурного, также незамеченным, что его сильно обидело. Наконец он добрел до кабинета, на двери которого висела табличка с его именем. Вошел, сел в кресло и огляделся. На каждой из четырех стен висело по несколько часов с круглыми циферблатами. Это обстоятельство ввело его в замешательство. Однако позже, кто-то ему объяснил, что сзади него часы показывают вчерашнее время; слева – будущее; прямо – настоящее, а справа указывают время наступления чрезвычайных ситуаций, как природного характера, так и техногенного.
Неожиданно крайние часы справа, с надписью: «землетрясение», осветились красным светом и огласили комнату пронзительном звоном.
Алексей Петрович открыл глаза и ошалело соскочил с кровати. Первым делом он бросил взгляд на люстру – она не качалась. «Значит толчков не было», – решил он. И только после этого умозаключения, он обратил внимание на будильник, который с нетерпением пытался вернуть хозяина к будничной жизни. Он грузно опустился на кровать и задумался: «К чему все это? Это же не случайные явления? И кто его одел в полицейскую форму? Откуда здание-утюг? А часы?..» Ему тут же захотелось проникнуть в тайный смысл знаков своего сна. С целью найти ответы на эти загадки, он принялся тщательно просматривать их толкование в интернете. Но противоречивость суждений, исходивших от толкователей, сбило его с толку.
И вот на экране монитора вдруг выплыла «экстрасенс» Маша, как она представилась, которая, будто видя, как мается над разгадками клиент, великодушно предложила отгадку одного эпизода его сна бесплатно. Алексей Петрович клюнул на приманку и подробно поведал обо всем сюжете.
После длительных препирательств в «личном кабинете», Маша, как будто в отместку, выдала, что его сон к неприятностям. Данное утверждение псевдотолкователя, напрочь отбило у Алексея Петровича всякую охоту продолжать дальнейшее выяснение неведомых сигналов сновидения, дабы не накликать настоящей беды. Он смирился с тем, что его злополучный сон – недоразумение и постепенно стал его забывать…
Однако зловещее предсказание экстрасенса Маши неожиданно приобрело признаки неизбежности. Внутри у Алексея Петровича прочно зародилось неприятное ощущение предстоящего несчастья, которое непременно должно произойти в его жизни. 
Это предчувствие возникало внезапно и заставляло его задумываться: с какой стороны его ожидать и как оно должно проявиться? В какой-то момент эта «неприятность» будило в нем, если не испуг, то необъяснимое волнение.
Он понимал и постоянно твердил себе, что недобрые предвестия – вздор и не стоит на них обращать внимание. Гнал от себя малейшее напоминание о неминуемой беде, но полностью избавиться от напасти не получалось. 
Неясное чувство ожидания напрягало до такой степени, что иногда Алексей Петрович сгоряча даже желал скорейшего наступления неприятного события, чтобы, наконец, избавиться от тягостных мыслей и неопределенности… 

А вскоре он нежданно-негаданно получил письмо от своей студенческой подруги, и между ними возникла бурная переписка, которая позволила не только перевернуть измятую страницу жизни, но и подала надежду на его возрождение в новом качестве.

VII

Алексей Петрович не помнил, когда в последние годы думал о женщинах. Его одиночество напрочь стерло в памяти все представления о высоких чувствах к противоположному полу. Да и не могло быть иначе. Во-первых, преклонный возраст, который лишает всякий повод задуматься на эту тему. Во-вторых, последние десять, пятнадцать лет не было даже предлога и стремления к доверительному общению с дамами.
Письмо Валентины, так звали его студенческую подругу, неожиданно возбудило в нем воспоминания, которые невольно преобразили его, вернули утраченные чувства. Буквально вырвали из привычной обстановки и вовлекли в водоворот того далекого времени, заставили с головой окунуться в чарующие отблески грез. 
Каждое слово из письма отзывалось в его душе гулким эхом, заблудившимся в потемках прошлого, и устремлялось ввысь из глубин сумрачного подземелья навстречу яркому, радужному свечению небосвода, скованному остроконечными горными вершинами. Этот небесный островок в его воображении являл перерождение, устремленное ввысь, сулил возвращение ускользающего будущего.
Алексей Петрович силился понять, какая невероятная сила крушила его устоявшийся уклад жизни. Заставляла скинуть оковы быта, освободиться от бремени мрачных мыслей… 
Внутри словно забился животворящий родничок новой жизни.
Его неожиданное преображение являло неосознанный поток чувств, которые требовали осмысления, прежде чем вырваться наружу.
А как хотелось броситься к ней, обнять и утонуть в упоительном, бездонном поцелуе. 

Алексей Петрович не переставал удивляться – с какой легкостью произносится волшебное слово «Любовь». Как оно проникновенно стелется на лист, приобретая волнующее звучание. В нем не было сухой констатации душевного состояния, оно безмятежно парило в пространстве – это светлое, обволакивающее всю земную твердь, нежное, чарующее Слово. Оно витало над ним, слегка касаясь своими крылами; где-то играя, а где-то отчаянно заставляя биться сердце, или увлекало за собой ввысь, с легкостью превращая податливое тело в трепетное, невесомое создание.
Адресованные любимой признания звучали необыкновенно легко. Алексей Петрович был открыт, он доверял Валентине и чувствовал, что она отвечает взаимностью, хотя тот долгий провал во времени, что разделял их, мог внести весомые коррективы в их отношения.
Ему не терпелось знать, как на самом деле Валентина относится к нему, что ожидает в случае возможной встрече. 
Но, очевидно, Алексей Петрович был слишком навязчивым в своих желаниях, поэтому она осторожно ответила, что Любовь – слишком хрупкое чувство. Она приходит к нам без спросу, завладевает без остатка, но разрушить воздвигнутый ею храм не требует особых усилий. Поэтому люди в обличии любви стараются всячески сохранять это священное строение, основанное на их искренней вере. Созерцание же развалин этого святилища в их представлении – бесчеловечное действо, и никому не удается выйти из этого состояния без серьезных потрясений. 
«Алексей, – писала она, – не торопи меня. Слишком много времени прошло с той поры, когда мы безмятежно отдавались друг другу. Строить отношения на основе прошлых чувств – дело слишком сложное и недолговечное, как, впрочем, и наша жизнь. Как говорится в таких случаях: поживем – увидим…»
Это откровение Валентины не обрадовало Алексея Петровича. Более того, даже в какой-то мере, остудило его пыл. Он взглянул на себе в зеркало, повертел головой и пришел к неутешительному выводу: а ведь она права. 
Несколько дней Алексей Петрович пребывал в угнетенном состоянии. В следующее время, разбирая путаницу мыслей, взвесив все «за» и «против», твердо решил не поддаваться упадническому состоянию.
«Судьба предоставила мне удивительный шанс духовного обновления, – думал он, – к чему же отвергать этот бесценный дар. К чему требовать немедленного выяснения наших отношений, разбирательств в чувствах друг к другу? Жизнь сама расставит все точки над “и”».
Опираясь на предстоящие судьбоносные разрешения всех возможных сомнений и разногласий с Валентиной, Алексей Петрович с легким сердцем продолжил любовную переписку.
Теперь его связь со своей подругой представлялась той отдушиной в жизни, которая позволила ему не чувствовать себя одиноким человеком, бездарно проживающим отпущенный ему срок на этом свете; по-новому взглянуть на себя; вселяло уверенность в завтрашнем дне. 
Алексей Петрович всегда был верен Судьбе, и знал, что в последний момент безволия и отчаяния она всегда оставляет дверцу для выхода.