Четверо мужчин в шалаше

Уже две недели, как они копают картошку на полях Яйилмы.
Вечером, увидев, что погода ясная, они решили заночевать прям здесь.
На пригорке, расположенном на пустыре, где земля потрескалась, стоит торчком низенький тростниковый шалаш с брезентовой крышей. Рядом с шалашом очаг, вокруг которого куча кизяка (1), валяется кетмень (2) со сломанной ручкой, седло с потником, один сапог с разорванным носом, винные бутылки, наполненные соляркой, озимый лук, арбузные корки. Казан укрыт бумажным мешком, один конец которого пригорел, а закоптелый черный чайник перевернут дном кверху и пристроен к горлышку белой канистры со сплющенным брюшком.
Из шалаша вышел здоровенный, но невысокого роста, большеголовый молодой человек в желтых полосатых брюках с косушкой в руке. Он медленно начал разжигать огонь в очаге, потом поднял ведро и направился в сторону речки Ханарык.
Мокрый кизяк долго дымился, но потом запылал. 
Наступил вечер. С западной стороны на небе какое-то время полыхало зарево заката и постепенно угасало. Красные языки огня начали прыгать в разные стороны и отбрасывать танцующие тени. Со стороны картофельного поля, чернеющего в темноте у подножия холма, раздался хриплый голос:
– Эй, Тулабай! Будем сегодня ужинать или нет?! 
 Молодой человек, занятый у очага, поставил шумовку над казаном и крикнул: 
– Идите есть! Картофельное пюре готово!
Со вспаханного картофельного поля выползли три тени и направились в сторону очага. Впереди неспеша шагал Наби, мужчина плотного телосложения, с темной, как чугун, кожей. За ним шел Студент с мешком на плечах. В конце строя ковылял дедушка Асом, уперевшись руками в бедра и низко пригнувшись к земле своим длинным телом. 
– Бог в помощь! – сказал Тулабай, протирая режущие от дыма глаза.
– Будь здоров... Ух-х! – дедушка Асом быстро сел на седло и прислонился к камышовой стене шалаша. – Так утомился от этой проклятой работы!

Студент отнес мешок в шалаш, потом вышел и, торопливо сняв с себя синюю фуфайку, наполнил ковшик водой из бидона. Не обращая внимания на предостерегающие крики своих спутников, выпил до конца.
– Карр! Карр! Карр! 
На железном столбе, торчащем над холмом примерно в тридцати шагах от них, выстроились несколько ворон и каркали, перекрикивая друг друга.
– Проклятые! У них мозги изжарились, что ли? – крикнул Наби, хмуро глянув туда.
Дедушка Асом с тревогой всмотрелся в небо:
– На небе собираются тучи. Дай бог, чтобы ничего не случилось... 
– Проклятье! Наверное, в этом году застрянем под снегом, не успев выкопать картошку, – сказал Тулабай, шмыгая носом. – Не огорчайтесь, дедушка Асом, если так случится, то мы здесь и перезимуем. А картошку выкопаем весной. 
– Дедушка Асом, в этом году осень рано наступила, что ли? – спросил Наби, тяжело опустившись на бидон.
Дедушка Асом выплюнул насвай (3) в сторону, потом вяло ответил:
– Господь очень милостивый... Холод как свирепеет, а! О Боже, через день идет дождь! Разве можно работать в такую погоду? 
– А что станет с хлопком?! – Тулабай закрыл крышку котла и встал. – Наверное, в этом году не смогут выполнить план! 
Молчавший курящий студент, щёлкая языком, заговорил:
– Это же хлопок! Разве он останется на земле?
– Выполнят ли план сбора хлопка? – спросил Наби, глядя на него. – Даже... в такое время, когда дождь никак не прекращается? 
– Конечно. Вы знаете, какая у нас техника?
– Гм, техника, говорит... Пашня превратилась в жижу! Разве смогут тронуться с места хлопкоуборочные комбайны в таких условиях?! 
– А что? Человек чем хуже техники? 
– Какие вы странные люди, а?! – рассердился дедушка Асом. – Кто вам поручил заботиться о хлопке? Пусть о хлопке заботятся те, кто посадил его, а вы думайте о картошке! Весной я сказал бездумному председателю: «Эй, сын Мирталиба, здесь очень влажная почва, она не подходит для картофеля!» Но он не послушал меня! 
– Вы-то правы, но этот год оказался нелегким для всех земледельцев, – солидным тоном заключил Тулабай. – Ну-ка, заходите внутрь, я принесу еду. 
Наби вошел внутрь шалаша, нашел керосиновую лампу в темноте и зажег ее. Свет лампы слабо осветил шалаш. На покрывале, которым были укрыты сложенные матрасы и одеяла, заиграли тени висящих на стене сумок и мешков. Рядом со входом, в углу, где нагромождена всякая посуда, слабо мерцала керосиновая лампа, в его слабом свете бросались в глаза просунутые в ветви тростника несколько штук заплесневелых лепешек, нож, кусок газеты. 
– Ой-ёй-ёй! – дедушка Асом присел на край грязного, покрытого пятнами войлока и вздохнул. – Я очень устал!
Студент, заваривая чай, с состраданием посмотрел на него.
– Ведь приехал ваш сын Саттар ака, почему не попросили его помочь пару дней? – тихо спросил он.
Саттар – единственный сын дедушки Асома. Он был осужден на два года за то, что задавил на мотоцикле ребенка, и отбывал наказание.
– Э, брось, если скажешь Саттару о работе, он вспрыгнет на небо! Ваш сын не любит трудиться, да, дедушка Асом? 
Длинное рыжеватое лицо старика вспыхнуло, а голубые глаза заблестели:
– Наш сын Саттар причинил нам большое горе... Он единственный сын, вот и избаловали его... Все из-за алкоголя... Вот ты работаешь, потому что уважаешь отца, – он обратился к студенту. – А этот идиот, хоть и сам отец двоих детей, но совершенно не жалеет ни отца, ни мать... Ладно, пусть будет живой и здоровый.

Наступила тишина. Что-то зашуршало над шалашом.
– Ваш сын еще молод, с возрастом поумнеет, – утешал его Наби.
– Всегда так: сын богача в пятнадцать лет становится чиновником, а сын бедняка и в тридцать считается молодым, – дедушка Асом, ругая сына, снял сапоги. – Ну-ка, эй, наливайте чай!
Вошел Тулабай, держа в руках большой керамический ляган с дымящимся жарким. 
– Я приготовил вам очень вкусное картофельное пюре. Эх, была бы сейчас бутылка водки! – сказал он, сузив глаза.
– Ох-ох! – широко улыбнулся Наби.
С шутками и прибаутками они начали есть жаркое. 
– Ребята, давайте послушаем какую-нибудь песню, – вдруг предложил Наби.
Студент встал и начал крутить ушко маленького транзистора, стоящего над мешком в углу. Среди скрипучих тембровых волн послышался низкий женский голос: «…в прошлую ночь израильские оккупанты вновь атаковали границу Иордании. В результате сильной артиллерийской перестрелки…»
Дедушка Асом убрал руку с блюда, внимательно послушал, потом покачал головой.
– Боже мой, неужели у этих идиотов нет другого дела, кроме войны, а? Люди сеют пшеницу, сажают хлопок и занимаются сельским хозяйством, а для этих полоумных работа – это война!
– Что Вы говорите, дедушка Асом? Ведь они зарабатывают на продаже жира мертвецов, да! Это мы с вами простые люди, окучиваем кетменем... – с полным ртом сказал Тулабай.
Дедушка Асом вытер руку грязным полотенцем и начал пить чай глотками:
– В мире существует много стран! У некоторых такие странные названия, пока назовешь, язык сломается. Например, есть Ерданио, еще Койтикан (4)... 
Студент, чтобы не рассмеяться, крепко закусил губу: «Койтикан... Наверное, дедушка имеет в виду Ватикан».
– Это… они, должно быть, такие же места, как наши Заркат и Сукак, – прикидывался Наби, моргая глазами. 
– Мирсобит, эти места, наверное, район или область, да? – спросил Тулабай, повернувшись к студенту. – Они принадлежат нам? 
– Нет, – покачал головой Мирсобит с внутренним сожалением.
– Эй, ты почему не кушаешь? – спросил Наби, увидев, как он вытирает руки. – Давай, ешь! 
– Я сыт. Сами знаете, мы покупаем еду за деньги, поэтому привыкли мало есть, хе-хе...
– Мирсобит, у вас аппетита нет, мало едите, – задумчиво произнес Тулабай, жуя кусок лепешки. – Все студенты так мало едят?
– А ты что думал, что легко учиться? – вздохнул дедушка Асом. – Бедные студенты живут на гроши...
От его слов Мирсобита покоробило: 
– Время таких студентов, о которых Вы говорите, давно прошло. Нынешние студенты платят деньги, чтобы поднять с земли свою шапку! 
«А теперь, дорогие друзья, отдохните, слушая прекрасные песни и приятные мелодии», – объявил диктор.
– Сейчас поставят «Курпачу», вот увидите! – вытаращив глаза, уверенно сказал Тулабай. 

Минуты через две-три визгливые женские голоса начали подпевать припев: «Мы расстилали курпачу (5)... курпачу... курпачу!»
Все рассмеялись.
– И мы тоже полусвятые! – с ложной гордостью похвастался Тулабай. 
– Они только и знают, что ставить песенки! – сморщился дедушка Асом, будто жевал горький перец.
– Дедушка Асом, почему так нервничаете, а? 
– Если будешь постоянно слушать это, и ты станешь нервным. Канальи, они даже о погоде неправду говорят! 
Старик встал, взмахнул руками и, стеная, вышел наружу, чтобы совершить омовение. Тулабай лениво начал собирать посуду. 
– Что, будем спать? – спросил Наби, ковыряясь в зубах. 
– Уже? – Мирсобит недовольно нахмурился. – Ведь еще рано. От этого появится болезнь желудка. 
Наби широко открыл рот и зевнул, обнажив желтые зубы:
– Ну устали ведь, – сказал он. – Ну да… ты ведь городской…
Мирсобит молча улыбнулся.
Расчувствовавшись, он невольно вспомнил Ташкент, залитые неоновым светом задумчивые аллеи, заполненные беспечным смехом полутемные коридоры института... и почувствовал, что соскучился по Дилором, очень хочет ее увидеть.
«Если Дилором встретит меня в таком виде… – подумал он, разглядывая свою одежду. – Узнает ли она меня? Интересно… Она даже представить не смогла бы, что в каком-то уголке мира есть люди, которые таким образом зарабатывают себе на жизнь».
Он вышел наружу, полной грудью вдохнул ледяной воздух. Было очень холодно, дул пронизывающий до костей ветер. Непроглядная тьма ночи проглотила все звезды. 

Дедушка Асом с накинутым на плечо чапаном, поднимаясь, споткнулся обо что-то и ворчливо выругался: «Пропади пропадом!»
Войдя в шалаш, у старика испортилось настроение, и он снова начал ворчать: 
– Что за жизнь у узбека! Работает как осел, собирает деньги, потом разбрасывает их на какие-то пустяки. Хочет построить дом, справить свадьбу... короче, его жизнь до самого конца проходит в суете...
– Но есть люди, умеющие жить счастливо, – сказал Наби, ныряя под промерзшее ватное одеяло. – На самом деле мы сами виноваты в этом. Сейчас хоть сто рублей (6) отдал бы, чтобы не ночевать здесь! 
Они выключили свет. Через некоторое время дедушка Асом опять забрюзжал:
– Эй, Тулабай! Шалаш превратился в холодильник, мои ноги никак не согреваются! Повесил бы в проем шалаша что-нибудь.
– Что повесить-то?
Со всех сторон атаковал холод. Тулабай пошарил в темноте, нащупал валяющийся в углу небольшой кусок домотканого паласа – шалчи, повесил его на место двери, потом захихикал:
– Поздравляю вас с чимильдиком (7)! 
...Все равно внутри шалаша не теплело – холод продувал со всех сторон.
– Ах, боже, что, замерзнуть что ли нам? – воскликнул дедушка Асом, встал и присел. – Пусть будет проклят...
– Вы очень интересный человек, дедушка Асом, – Наби, пыхтя, бросил реплику. – Зачем Вам эти мучения? Спокойно лежали бы в теплом доме...
– Ах, да, спокойно лежишь дома! Тогда кто даст тебе хлеб, а? Откуда его возьмешь, если не работаешь?
– От работы еще никто не умер.
– Верно, но... Жизнь заставляет. Невозможно не работать. Ты сам знаешь, когда женился мой сын Саттаркуль, я взял в долг три тысячи рублей. Из моего долга не погашена еще тысяча. Легко сказать «отдохни»! Ты пока не пережил такое, так что не поймешь меня! 
Старик еще долго ворчал, потом замолчал...
Утром Тулабай поднял один конец «чимильдика» и, протирая глаза, выглянул наружу и воскликнул:
– Ого! Лёд! 
Мирсобит высунул голову из-под одеяла и вздрогнул: было все вокруг белым-бело.
«Мир зеленый!», – подумал он, вспомнив название рассказа, который когда-то читал.

Дедушка Асом сидел на молитвенном коврике.
– Работа пропала, – сказал он, повернувшись на бок. – Теперь картошка замерзнет. Жаль, зря вчера мы наполняли тридцать мешков картошкой...
– Проклятие, вчера же была ясная погода...
Тулабай, сильно дрожа от холода, начал одеваться.
– Когда я ночью вышел наружу, снег только начал покрывать землю, – старик, приговаривая, встал. – Наверное, утром повалил сильно. 
Он толкнул в плечо крепко спящего Наби:
– Эй, внук Карима чудака, вставай! – сказал он. – Ты очень похож на своего деда!
– Почему его деда так называют? – с любопытством спросил Мирсобит.
– О, его дед был очень доверчивый, застенчивый человек. Поэтому к нему прилипло прозвище Чудак... Когда-то он возил картошку на базар на продажу. Он продал не всю картошку – осталось около тридцати килограммов. Вырученные от продажи деньги положил над картошкой в мешке и пошел домой. По дороге кто-то спросил: «Картошку продаете?» Он сказал: «Продам». «Почем?» «Столько-то!». Покупатель просил: «Пожалуйста, отдай мне картошку с мешком!». Он сказал: «Ладно, возьми!» Таким образом он лишился и картошки, и денег. 
Мирсобит громко расхохотался: «Ай да чудак!»
– Эй, ребята, вставайте! От вашего картофельного пюре меня подташнивает, – сказал дедушка Асом, направляясь наружу. – Скорее приготовьте чаю! 
Сухой снег падал на лицо, от этого щипало и жгло кожу. Мешки, наполненные картошкой, чернели в середине картофельного поля. Черные вороны весело кружили и громко каркали. У шалаша согнулись голые стебли замёрзшей кукурузы. 
Вошел в шалаш дедушка Асом в наполненных снегом галошах. 
После того, как выпили чай, старик засобирался домой.
– Теперь минимум три дня невозможно работать в поле, – сказал он, надевая сапоги. – Поехали домой. Шалаш не пропадет. 
– А картошка?
– С картошкой ничего не будет. Пусть стоит в мешках…
– Дедушка Асом, картошка замерзнет, – Тулабай, кроша хлеб к чаю в пиалушке, зыркнул на старика. – Нужно найти выход из положения.
– А что мы можем сделать? Невозможно найти ни машину, ни трактор... Если даже и найдутся, но сейчас они не могут зайти в поле. И не слышно ни духа, ни звука от беззаботного бригадира! 
– Что, если мы накроем мешки одеялами? – предложил ошеломленный студент, по очереди поглядывая на старших товарищей. 
Наби покачал головой:
– Нет, земля под мешками сырая, картошка сгниет. Если перетаскаем их в шалаш, тогда их можно сохранить...
– Ты думаешь, что говоришь? – проворчал дедушка Асом. – Можно ли оттаскать мешки с расстояния больше километра? Кишки порвутся! 
– Ну надо же найти какой-нибудь выход! – вспылил Тулабай. 
– Пусть картошка сгорит синим пламенем! – прикрикнул старик. – Что, умирать что ли мне из-за нее? Моя нога сильно болит, мне дорога своя жизнь... Ну что, вы не поедете? Делайте, что хотите!..
Он резко встал с места, завернулся в чапан и вышел из шалаша. Вскоре высокая, слегка сутулая фигура старика скрылась за белыми холмами.
– Подлец, даже не подумал о том, что зря погибнет столько картошки! – нервничая, бранил Тулабай. – А мы что, железные, что ли?
Они немного поспорили и посовещались, потом решили перетаскать все мешки в шалаш. 
Наби первым поднял большой желтый мешок, укрытый сверху листьями. Он легко поднял мешок, который Тулабай и Мирсобит вместе еле положили на его плечи, и, неуклюже покачиваясь, начал подниматься на холм.
– Какой он сильный, – сказал Мирсобит, с восхищением глядя вслед.
– Да, он сильнее медведя, – тяжело дыша, сказал Тулабай. – Давай…
 «До шалаша триста шагов. Вес мешка сто килограммов. Количество мешков – тридцать штук. Триста умножить на сто, будет четыреста, – подумал студент. – Эта простая арифметика...»

Сначала тяжесть работы не чувствовалась. Но уже в третий заход…
Наби и Тулабай были привыкшие к такой работе, поэтому таскали тяжелые мешки будто не уставая. Мирсобит быстро вспотел. Когда остается около тридцати шагов до шалаша, его колени начинали дрожать, ему казалось, будто он шагает не вперед, а скользкая, пятнистая земля извивалась и крутилась перед его глазами.
Пятый мешок его совсем выбил из сил. Он поскользнулся, споткнулся, потом, опираясь на левую руку, еле выпрямился. Он задыхался, перед глазами появились синие круги. Потом, собрав всю силу, встряхнулся и, дрожа, сделал два шага вперед.
Спускающийся с холма Наби, оскалившись, хихикнул:
– Студент, вот так тяжело зарабатывать на жизнь, растить детей… 
Студент ужасно разозлился, но, стиснув зубы, взял себя в руки.
Когда он медленно подходил к тому месту, где складывали убранный с поля урожай, каждый мешок казался ему настоящей напастью. Затем он вздохнул и подставил плечи под груз.
«Борьба за жизнь иногда бывает такой тяжелой, что не верится, что имя этой борьбы – жизнь, – подумал он про себя, потом передёрнулся. – Неужели сейчас есть место для философии?» 
После обеда снег прекратился. Усилился пронизывающий до костей сильный холод. Даже вороны, летающие над заснеженным полем и громко каркающие, исчезли. 
Они перетаскали все мешки, укрыли их, «чимильдиком» закрыли вход в шалаш. Потом, съев по кусочку чёрствой лепешки, молча пошли к реке Ханарык. Мирсобит шел, втягивая шею. Шея у студента окоченела от холода, он нервничал от боли в ноге. 
Они, топчась на обочине главной дороги, немного подождали проезжую машину. Снег, сверкая, ослеплял глаза. Со дна котлована, где установлены шесть водяных насосов, иногда раздавался стук. Бросались в глаза кроны немного подросших высоких, стройных молодых тополей.
– Человек, который посадил здесь тополя, был очень умным, – сказал Тулабай.
– Да-а, – согласился Наби, – здесь будет райское место, когда зазеленеют берега реки…
Тулабай, не слушая его слова, в уме пересчитывал что-то:
– Сто штук по одному рублю будет сто рублей, а тысячи тополей будут тысячу рублей, о-го-го... Если тополей, предназначенных для боковой балки на основе крыши – саррова, продать по два рубля, тогда будет две тысячи рублей. Две тысячи наличными!
За заснеженным невысоким холмом послышался приглушенный звук мотора.
– Идет машина, – кашляя, сказал Мирсобит.
Из-за угла между двух холмов появился автомобиль «Зиллис» темно-зеленого цвета.
– Это же машина председателя... Куда он едет в такое время?
– Может быть, возвращаясь из райцентра, повернул сюда, чтобы посмотреть, как идут здесь дела... – промямлил Наби.
– Ладно, лишь бы он увез нас на своей машине! 

Машина, с треском ломая тонкий слой льда, проехала мимо них на несколько метров, потом остановилась. Тулабай медленно открыл дверь и поздоровался. Рослый председатель в синем драповом пальто, с опухшим лицом прижал папиросу к губам и сделал жест глазами, как будто приветствует их, потом грубо спросил: 
– Ну?
Взгляд Тулабая сначала упал на носки чистых, блестящих хромовых сапог председателя. Потом он посмотрел на его черные очки, на коробку сигареты «ВТ», стоящую над бардачком, торопливо оглянулся на свою одежду и смутился. Словно опасаясь, что председатель заметит горьковатый запах, исходящий от него, он невольно сделал шаг назад.
– Это... с картошкой... чтобы она не замерзла... это... мы теперь собирались уходить...
Председатель, наваливаясь на сиденье, глядел в зеркало и сидел не шевелясь. 
– Что теперь будет? – спросил он, кашлянув.
– Сейчас... Если будет цепной трактор, мы картошку увезем с пашни.
Председатель медленно поднялся с места. 
– Гм... В противном случае нет, да? Пусть замерзнет государственная картошка... Так? Если так, то надо было пораньше действовать! Все вы развлекались, гуляли, отдыхали! Теперь давай им цепной трактор...
Тулабай вдруг побледнел и облизнул пересохшие губы:
– Никто не развлекался, Наджим ака, – тихо сказал он. – Когда мы сказали, что нужно копать картошку чуть пораньше, то Вы сами не разрешали... 
Наби молча глядел в землю, у него, как у привязанной к телеге лошади, поднимался пар из носа и рта. Кровь ударила в голову студента. 
«Эй, председатель! – воскликнул он. – Есть ли у Вас совесть? Кто-то чуть не умирает от тяжести труда, а вы смеетесь над ними, да? Эти бедняги не виновны в том, что выпал снег? Снег – это стихийное бедствие!.. Позор такому руководителю, как Вы! Идите Вы...» Он сильно встряхнул председателя. А председатель покраснел, но ничего не мог сказать...
Гул привел его в чувство. Молодой человек рассердился на свою фантазию и насторожился. 
– Да-а... – протянул председатель, потом посмотрел на худенького шофёра. – Поехали! 
Машина, качаясь, тронулась с места. Тулабай, засунув руки в карманы и разинув рот, несколько секунд молча стоял. 
 – Боже мой! – воскликнул он, задыхаясь, потом плюнул на землю и проворчал: – Разве может быть таким руководитель? 
– Его отца зовут Мирталиб халфа, – уныло сказал Наби. – А вчера дедушка Асом, ругаясь, называл его сыном Мирталиба халты (8)…
Они, выругавшись, пошли вдоль дороги. Скользкая гравийная дорога вилась к верху холма.

Перевод с узбекского Мухаббат Юлдашевой.

Примечания:

1) Кизяк – высохший помёт рогатого скота, который идет на отопление.
2) Кетмень – род мотыги с широким лезвием.
3) Насвай – особо приготовляемый табак, закладываемый под язык.
4) Койтикан – растение, называющийся “Дурнишник сибирский”.
5) Курпача – узкое ватное одеяло для сидения.
6) Здесь имеется ввиду деньги 1970-годов (прим. перев.)
7) Чимильдик – занавес из белой ткани, закрывающий угол комнаты, в котором сидят новобрачные в первый вечер свадьбы.
8) Здесь идет игра слов. По узбекски «халфа» – ученый человек, знаток Корана, а «халта» – пустой мешок.

Художник: М. Лазарева.