Первый и последний бой

В тот страшный день, 23 августа 1942 года, армада вражеских самолётов методично, час за часом уничтожала Сталинград. Батареи 1077-го зенитно-артиллерийского полка противовоздушной обороны не могли стрелять по фашистским стервятникам – им был другой приказ: во что бы то ни стало остановить стремительно мчащиеся к Волге танки. Оказалось, что в тот час задержать врага на северной окраине волжского города больше некому. Восемнадцатилетние девушки – добровольно вступившие в Красную армию, наскоро обученные, даже не успевшие получить обмундирование – вступили в бой с отборной танковой дивизией. В свой первый и последний бой. И они победили… 

РОВНО в шесть утра Ярослава сунула голову в блиндаж: 
– Глафира, на пост! Смени меня! Всем остальным – подъём! Выходи строиться и Леночку поздравлять с днём рождения!
Поставили малышку на лафет зенитки, стали вокруг хоровод водить: 
– Как на Ленины именины испекли мы каравай…
Тут Ярослава и вытащила из широких своих галифе конфету. Московскую шоколадную. Где взяла – никому не скажет. Леночка чуть не заплакала. Кинулась обнимать, целовать своих подруг. 
– Мы её вместе съедим, – радовалась именинница. – Поделим на шесть частей вечером! 
Положила конфету в тенёчек, рядом с оранжевой коробкой телефона. 
Какое прекрасное было у всех настроение! Как по-доброму начинался этот день! Каждая нет-нет, да и поглядывала на маленькое чудо в ярком фантике. И каждая вспоминала своё. Из той, мирной жизни. 
Ярослава просто физически почувствовала запах с фабрики «Красный Октябрь». Когда ветер дул с той стороны, на московской улице Большая Якиманка пахло шоколадом. Дома всегда были свежие конфеты. И не «гостям покажем», а для себя, к чаю. 
На Любушку накатило дурное виденье из памяти, как она уронила вазочку с конфетами, как цепкие клешни отчима вцепились сзади в её горло. Люба прижалась лбом к зенитке, погладила прохладный стальной бок своей защитницы – и дурь ушла. 
Глафире вспомнился отец. Как ты там? Где ты, папа? Помнишь, как тебе вручали почётный знак отличника пятилетки? Ты рассказывал, что потом в управлении железной дороги было чаепитие, а ты конфеты для меня сохранил. Они показались мне тогда самыми вкусными на свете! 
Зоя думала о детях. О своих девочках и мальчиках из детсада, где работала воспитательницей. Как на Новый год готовила им праздничную программу, и в каждый пакет положила по шоколадной конфете. «Это зайчик из леса от Деда Мороза передал». Как громко и радостно смеялись дети! 
Катя вспомнила, что такой же красивый фантик лежал в маминой коробке с помадой и пудрой. Кто ей дарил конфеты и почему этот фантик ей дорог, мама никогда не говорила. 
Леночка ничего такого не помнила и не знала. Она была счастлива сегодня, просто счастлива. Сегодня она имела полное право чаще других смотреть на маленькое чудо в красивой обёртке, что лежит себе в тенёчке возле телефона. 

Телефон провели вчера вечером. Вместе со связистами пришёл синеглазый лейтенант. 
– Провод соединяет все боевое расчёты, вы теперь на прямой связи со мной, своим командиром батареи, – сообщил он, ни на кого не глядя. – По телефону будете получать команды «Тревога! К бою!». Если связь будет по каким-то причинам нарушена, поднятый мной красный флажок – это сигнал «Зарядить орудие!». А пока по расписанию – тренировка, учебный бой… 
Как только он ушёл, Ярослава сказала тихо всем:
– Глафира на посту, Зоя – за старшую, наблюдать за начальством и разводить костёр, остальным тренироваться: «Зарядить орудие! Разрядить орудие!». Я за водой, будем по очереди головы мыть! 
Позвякивая вёдрами, ушла Ярослава. Отряду НКВД, проходя мимо, отдала честь. Пулемётчики и их строгий командир, улыбаясь, помахали ей вслед. У белого дома с красным крестом зашла к землячке. Та затараторила: 
– Ой, прости, некогда мне! Вчера много раненых привезли. Один молоденький так кричал, так кричал. А у нас морфия нет. Я ему кусок сахару под подушку положила. Ночью, слышу, он затих, только чмокает, а утром умер. С улыбкой на губах, представляешь? Всё, побежала я, не обижайся!
Ярославе сразу захотелось к подругам, в родной окоп, где так спокойно, где столько доброты и совсем нет боли… 
Девчонки мыли головы. Сушили волосы на солнце, присев на корточки в окопе. Хорошо. Чудо, как хорошо! Счастливый день. 
– Как же так получается? – вдруг спросила Леночка. – Три года назад мы с немцами мирный договор подписали, а они напали на нас – почему? 
Ей сегодня всего семнадцать исполнилось, ей можно такие вопросы задавать. 
– Потому что они – фашисты. Жадные безжалостные звери. Считают, что им принадлежит всё. Наша земля, наши богатства. Что мы не люди, и нас надо уничтожить. А мы не хотим уничтожаться. И не отдадим им ни клочка нашей земли. Мы же клятву давали! 
Глафира сказала это быстро, и вдруг все увидели, что Леночка именно сейчас поняла что-то важное для себя, словно прозрела. По крайней мере, лицо её стало просветлённым, чистым. Косички распустила, светлые волосы рассыпались по плечам, она как-то повзрослела вмиг, похорошела. 

Просто чудо-день! Почту принесли после обеда. 
– Поч-та! – от штабной землянки понеслось по окопам. – Почта! 
Для их расчёта было четыре письма. 
Ярославе – от мамы. Короткое. Она писала, что по-прежнему днюет и ночует в больнице. Папа, как она осторожно написала, чтоб цензура не вычеркнула, – «ходит в лес на охоту с дядей Димой». А главное: «Николаю присвоили звание заслуженного мастера спорта, он снова стал чемпионом страны и сейчас служит где-то на севере, во флоте». Слава богу, жив! Перечитав письмо трижды, Ярослава трижды повторила это: «Слава богу, жив!»
Глафире ответ пришёл совсем короткий. Управление железной дороги официально сообщало, что её отец, Пётр Петрович, у них уже не числится, но при первой же возможности письмо будет ему передано. 
Зое пришло письмо от подружки Клавы. «Я тоже пошла добровольцем и сейчас служу прожектористкой на Дальнем Востоке. Давай поклянёмся, дорогая подруга, что если кто-то из нас двоих доживёт до победы, свою дочку назовёт в честь оставшейся подруги?» Зоя тут же ей ответила коротко: «Я согласна. Хочу дочку Клаву!»
Кате написал Володя. Из госпиталя. Рана, сообщал он, небольшая, рука уже двигается. А ещё писал, что очень хочет получить фотографию, и чтобы Катя обязательно снялась без головного убора. 
– Прямо сейчас пойду в город фотографироваться! – заявила Катя. – Ярослава, отпустишь? 
– А вот это уже не я решаю. Надо, чтобы комбат увольнительную написал. Давай-ка к нему! Вдвоём идите с Зоей, больше шансов…
Не успела она досказать, как Люба с поста закричала:
– Тревога! Воздух! 
И тут же зазвонил телефон. Командир батареи жёстко и кратко приказал: 
– «Рама» летит! Орудие не демаскировать, ствол не поднимать! Всем в укрытие! 
– В укрытие! – повторила громко Ярослава. – Не высовываться и не шевелиться!
Забились в блиндаж, прижались друг к другу. Скрипящее нудное зудение фашистского самолёта-разведчика всё громче. Словно тысяча злобных комаров над ухом висят. 
– Прямо не «рама», а целая пилорама, – Зоя была недовольна, что не идёт с Катей. 
«Фоккевульф-189» выписывал круги над позициями, уходил к заводу, к городу, возвращался. 
– А почему нельзя сбить его? – Леночка смотрела на всех испуганно. – Ведь у нас столько зениток, легко бы сбили. 
– Бронированные они. Трудно попасть, и ещё труднее сбить… 
«Рама» вдруг стала снижаться, комариный скрип превратился в жуткий вой. 
– Всё, кончилась наша мирная жизнь, – вздохнула Глафира, догадываясь, что сейчас будет. 
– Ба-бах! – взорвалась рядом с блиндажом бомба. 
И тут же ещё одна:
– Ба-бах! 
Самолёт взмыл верх, развернулся и снова стал пикировать со страшным воем. 
– Сейчас ещё две бомбы сбросит, – сказала как можно спокойнее Глафира. 
– Я боюсь! Мне страшно! – заверещала Леночка. 
– А ты скажи себе: «Я не боюсь, мне не страшно!» И страх уйдёт… – Ярослава пересела к ней поближе, обняла. 
– Хорошо быть с-с-смелыми! Хорошо, но с-с-страшно, – у Леночки стучали зубы. – А я не хочу умирать в с-с-свой день рождения!
– Мы все боимся, – прошептала Катя, думая о чём-то своём. – Боимся, но не трусим же! 
Наверху рвануло. Совсем рядом. А потом взорвалась ещё одна бомба. 
– Господи, спаси и сохрани! – вырвалось у Ярославы. 
– Ты что, в бога веришь? – ахнули подруги. 
– Не верю, но в трудную минуту это помогает. Умирать никому не хочется. Но и страха нет. Мы слишком сильно ненавидим их, чтобы бояться! Правда же, девочки? 
Гнусный звук фашистского самолёта-разведчика стал удаляться. 
– Ну вот, всё кончилось, – улыбнулась Ярослава и посмотрела на свои часики. 
Стрелки показывали четыре часа. Они вылезали из блиндажа медленно, нехотя. Так из родного, тёплого дома отправляются в дальнюю дорогу, туда, где никто никого не ждёт. Ложная позиция с зениткой из ольхового ствола была разбита в щепки. Одному из боевых расчётов, на правом фланге, повезло меньше. Было видно, как там суетятся санитары с носилками. 
– Жалко девочек, – протянула Люба. – Я когда за водой к Волге ходила, всегда с ними разговаривала… 

Катина очередь была стоять на посту. Она успела переодеться в голубое платье. 
– Ярослава, можно я сразу после смены побегу фотографироваться?
– Можно, но только если комбат даст увольнительную! 
– Конечно. Мы с Зоей вместе схо… 
Она не успела договорить. 
Лицо её вдруг перекосилось, глаза стали вылезать из орбит, открытый рот выдохнул в три коротких приёма: 
– Ма-моч-ка! 
И все уже увидели то, куда она смотрела. 
С севера наползала от горизонта, медленно заполняя уже не четверть и не треть, а почти половину ясного августовского неба, огромная туча чёрных силуэтов фашистских бомбардировщиков. Они надвигались сплошной тёмной пеленой, их были десятки. Они шли на разных высотах, эшелонами, ровными строями – лёгкие двухмоторные внизу, тяжёлые выше. Возрастающий гул их моторов давил сверху на головы, парализуя сознание – настолько их было много. Невыносимо много. 
– К орудию! – закричала дико Ярослава. – Вскрыть снарядные ящики! Заряжай! 
Эти отработанные до автоматизма команды мигом были бы исполнены. Если бы не телефон. Жёлто-оранжевая коробка разрывалась от трелей. 
– Девятый расчёт!– комбат просто орал в трубку. – Огня не открывать! Как поняли? Повторите приказ! 
– Товарищ лейтенант! – Зоя вырвала у Кати трубку. – Почему не открывать огонь? Это же немцы! 
– Повторите приказ! – продолжал орать комбат. – Это приказ командира дивизиона! Как слышите? Приём!
– Есть – не открывать огня! – Зоя отдала трубку Ярославе и осела на дно окопа, прижавшись к его стене. 
Она сидела на корточках и смотрела, как в небе, прямо над позицией, проплывают огромные хищные птицы. Под фюзеляжами некоторых из них были привешены пузатые бомбы. Немецкие самолёты летели на Сталинград. Это было страшно. 
Но в сто крат страшнее было то, что зенитный расчёт, поставленный товарищем Сталиным на защиту города его имени, ничего не делает, не стреляет по этим гадам, не ставит полосу заградительного огня, который мог бы задержать фашистские самолёты. А те летят, беспрепятственно летят, и сейчас будут сбрасывать свои огромные бомбы на мирных жителей, на их детей и дома. 
В городе запоздало завыли сирены. Далёкие звуки выстрелов автоматических пушек и пулемётных установок мигом утонули в страшном грохоте бомбовых ударов. «Юнкерсы» сливали на город пунктирные строчки своего смертоносного груза, ломая жилые кварталы, вздымая вверх крыши, брёвна, машины, людей. 
Из окопа девятого орудия было видно, как «юнкерсы», отбомбившись, выходили из пике, сворачивали налево и направо, уступая место тяжелым «мессершмиттам». А выше в небе уже висели, ожидая своей очереди, «хейнкели» и «дорнье». Каждый фашистский самолёт нёс тонны взрывчатки. Каждый килограмм этого сатанинского груза находил свою цель, убивая людей, разрушая город. 
Немецкие самолёты, почти безнаказанно отбомбившись, равнодушно проплывали над позицией. Они уступали место новым эскадрильям, которые так же шли на разной высоте, в несколько эшелонов. Их было не меньше сорока, а может, больше пятидесяти – сразу не сосчитать. А с земли, из города всё усиливался адский грохот разрывов и людской вой. Эти жуткие звуки висели в воздухе, раздирая сердце и сводя с ума. 
– Ярослава! – заорала басом Люба. – Почему мы не стреляем?! 
Где-то слева захлопали зенитки соседнего дивизииона. Одна вторая, третья… Батарея пыталась поставить заградительный огонь, остановить очередную волну немецких стервятников. Два самолёта задымили. Даже без бинокля было видно, как юркие «лаптёжники» встали в круг и по очереди сбросили свои бомбы на зенитные позиции. «Юнкерсам» потребовалось минуты две, чтобы батарея перестала существовать. 
Ярослава исступлённо крутила ручку полевого телефона. Остальные пять девушек молча стояли рядом с побелевшими от ужаса лицами. 
– Товарищ комбат! Почему нет приказа?! 
Тот что-то ответил ей. Она переспросила:
– Какой другой приказ?! Вы видите, что делается? 

Самолёты начали бомбить Тракторный завод. Звон мгновенно лопнувших сотен стекол, и следом адский грохот, столбы огня и дыма. Люди выскакивали из цехов, бежали к Волге. А с севера заходила на город очередная партия бомбардировщиков. На этот раз все они шли на одной высоте, ровным строем. И несли они не бомбы… 
Что-то светлое, переливающееся посыпалось с неба из бомболюков. Но это были не листовки – что-то намного меньшее по размеру, и в сотни раз большее по количеству. Самолёты взмывали вверх, оставляя под собой гигантские серебристо-молочные зонты, которые вдруг вспыхнули, и небо зажглось, заплакало огненными слезами. Мириады полосок, обмазанных фосфором, превратились в воздухе в пылающие капли. Жгучий искрящийся дождь падал на город, зажигая синевато-белым пламенем всё, что могло гореть, – деревья и чердаки домов, корабли и катера, одежда людей и самих людей. Живые факелы бежали к Волге, по которой плыли огненные острова горящей нефти.
Тысячи мгновенно возникших пожаров потушить было нечем. Адский огонь сжигал склады и нефтехранилища. Горела земля, кипела вода, горел сам воздух. Чёрное облако гигантского пожарища закрыло полнеба, оставив другую половину для очередной волны фашистских самолётов. Ад продолжался. 
Лишь через час земля перестала трястись. Казалось, что и крики обезумевших от ужаса людей стали тише. Не гудели больше над головой самолёты. Но… Это только казалось. Гул стал другой. И шёл он не с неба. Тоже с севера, но не с неба. На юге горел город, а с севера надвигалась какая-то пыльная буря, и от нарастающего гула снова стала дрожать земля. Всё сильнее и сильнее… 
Зазвонил телефон. 
– Батарея, к бою! Приготовиться к отражению танковой атаки! 
– Зарядить орудие! – это уже Ярослава. 
– Какие танки? У нас же нет бронебойных снарядов! – Глафира с Зоей чуть ли не хором закричали. 
Придерживая планшетку, к окопу бежал комбат. Ещё издали лейтенант начал орать:
– Тут главное – не промахнуться! Бить, бить и бить прямой наводкой! – лейтенант казался оглушённым, он кричал, хотя близких разрывов не было. – Если прицел разобьёт, наводить через ствол! Бронебойным снарядом зенитка любую броню немецкого танка прошьёт. А фугасным с тысячи метров должна взять! Важно не дать танкам перейти ров по перешейку! 
Он уже побежал к другому орудию, но потом обернулся и крикнул: 
– Надо задержать танки! Больше пока некому! Помощь придёт! 
И тут девушки увидели немецкие танки. Они пылили по степи так, что видно было только их первую линию. Дальше всё скрывалось в песчаном тумане, но совершенно точно, что танков было около сотни. Танковая дивизия. Самолёты ей проложили путь, и остановить их сейчас некому. И нечем… 
– Снаряд! – Ярослава встала на место заряжающего. – Давай, Зойка, наводи на перешеек – сейчас они появятся! 
И они появились. Одновременно несколько танков вылезли на бруствер сделанного сталинградскими женщинами рва, один обошёл и вылез на перешеек. Только по нему была прямая дорога в город. 
– Готово! – крикнула Зоя. 
– Выстрел! 
Родная зенитка по барабанным перепонкам бьёт не так сильно. А по танку? По танку – никак. Микроскопической точкой снаряд проскочил выше танковой башни и ушёл в степь. 
– Снаряд! 
Лязгает затвор казённика. 
– Готово!
– Выстрел! 
Вот это другое дело! Молодец, Зойка! Снаряд зенитки разворотил гусеницу, и немецкий танк развернуло поперёк и сильно наклонило. 
– Снаряд! – кричит Ярослава подносчикам. – Лупи по нему, как учили!
Выстрел, ещё, ещё. А сверху, со рва вылезал на перешеек уже новый танк. Он просто столкнул вниз повреждённый и пошёл безостановочно вперёд, забирая ближе к Волге. Штук десять других танков остановились у рва и начали обстреливать позицию зенитчиц. Пара снарядов легла недолётом, потом ещё несколько разорвалось чуть ли не у ворот завода. 
– Следующий наш! Быстро все в укрытие! – скомандовала Ярослава. 

Все шестеро забились в блиндаж. Рядом рвануло сильно. Второй, третий раз. Потом разрывы снарядов пошли чуть выше и дальше. 
– Куда?! Назад! – рявкнула Ярослава, но Глафира уже выскользнула из блиндажа. 
– Надо орудие укрыть! Девочки, выходите, они нас не видят! 
Зато зенитчицам с оборудованной и замаскированной позиции многое было видно. Первая и вторая батареи вели беглый огонь по перешейку, не пуская немцев к городу. 
Несколько бронированных машин всё-таки прорвались и, не отвечая на огонь, мчались параллельно Волги. Их поддерживали те танки, что выстроились в ряд перед широким рвом. Они беспрерывно стреляли по позициям двух наших батарей. 
Одна за другой замолкали зенитки. Самое дальнее орудие, до него было метров триста, прямым попаданием вообще выбросило из окопа, оно лежало вверх колёсами с погнутым стволом. Что стало с боевым расчётом, можно только догадываться. 
– Зарядить орудие! Катя и Люба – за снарядами! – Ярослава мысленно поблагодарила мужичков, которые сделали окоп для боезапаса, да ещё и канавку к нему прокопали. – Зоя, к прицелу! Танк крайний слева от перешейка, под обрез! 
Первый их снаряд попал в землю, под самым днищем немецкого танка. Песчаная туча взметнулась перед ним, закрывая обзор. 
– Отлично, Зоя! Не давай ему нас обнаружить! Туда же два снаряда!
– Готово! 
Два выстрела почти подряд. И что это? Туча, оседая, показала всем, как тяжелая машина медленно сваливается в ров. Гусеницы яростно вращались в разные стороны, но от этого только быстрее танк закапывал сам себя. Потом окончательно свалился в ров, выставив зад. 
– Вдарить ему по мотору? – весело прокричала Зоя. 
– А давай! – улыбнулась и Ярослава. – Снаряд! 
Никто не отозвался. Ни снарядов нет, ни Кати с Любой. 
– Сбегать к соседям? Может, у них осталось? – это Глафира. 
Леночка, готовая помочь, кивала побледневшим лицом. Глаза её больше смотрели не на Ярославу, а на засыпанную землей нишу, где совсем недавно стоял телефонный аппарат и лежала конфета. 
Ярослава ничего не успела ответить. Те танки, что выстроились в ряд перед рвом, перенесли свой огонь с соседних батарей на их орудие. Глафира свалила наземь малышку Леночку, накрыла её своим телом. Зойка плюхнулась за лафет. Ярослава упала рядом. Граната в кармане галифе впечаталась в её бедро, чуть не сломала кость. Грохот, звон, смрад от чужих взрывов. Осколки над ухом визжат, щёлкают по металлу. 

Кто кричит? Задело кого-то? Девочки, кто ранен?!
Кто-то в каске переваливается из канавы в окоп. Лицо чёрное, кровь на щеке поверх копоти. Юбка, туфли, кофта – всё в грязи и пыли. 
– Любушка?! 
Она поворачивается, стягивает в окоп ящик со снарядами. 
– Со мной всё в порядке. Катю ранило. 
Зойка ужом полезла в канаву за подругой. 
– Люба, у тебя кровь на лице! – Глафира осторожно сняла с неё каску. – Ох, она же тебе жизнь спасла! 
– Я плохо слышу. Наверно, контузило… 
Ярослава бинтовала ей голову, а Глафира с удивлением вертела в руках пробитую каску: длинный, как карандаш, осколок намертво застрял в прочном металле. Леночка помогала Зое уложить у стены Катю. 
Та была в сознании. Голубое платье порвалось в нескольких местах и стало чёрным от крови. В рыжих прядях то ли проседь появилась, то ли пыль перекрасила так. Дышала редко, тяжело. Пыталась что-то сказать. С трудом разобрали: 
– Фото нет… Не будет… 
Потом потеряла сознание. 
– Восемь снарядов у нас, – сказала Ярослава, подтягивая к орудию ещё и Катин ящик. – К орудию! Должно хватить на два танка. Зоя, наводи!
Немцев было хорошо видно. Три танка проскочили перешеек, нашли более-менее пологий спуск к воде и остановились у самой кромки. Несколько фрицев вылезли из люков, зашли по колено в воду и стали, гогоча, пригоршнями плескать друг на друга… 
Пулемётная очередь, почти в упор пущенная с позиции заградотряда, замертво уложила троих в воду. Остальные кинулись по машинам. Два танка быстро развернулись и мигом выскочили наверх, один – видимо, от экипажа его мало кто остался – замешкался, и набежавшие бойцы заводского ополчения закидали его бутылками с зажигательной смесью. 
А два танка, стреляя из пушек и пулемётов, помчались на отряд НКВД. 
– Не стрелять! – вдруг закричала Ярослава. – Тут мы нашим не поможем, а зацепить можно запросто! Давай тех немцев, которые через ров перешли! Смотри, как их много! Снаряд!
– Готово! – через секунды отозвалась Зоя. 
– Выстрел!
Пусть никто не путает умение с везением! Везёт тому, что знает и умеет. Да, позиция очень неплохая. Угол сорок пять градусов, и бок свой танки всё равно подставят. Вот и получите в этот бок! 
Снаряд разорвал гусеницу немецкого танка. Конечно, это не значит, что он уничтожен. Он не горит. Но из-за этой поломки остановились идущие за ним машины. А зенитчицам только это и надо. 
– Давай, Зоечка! Давай, родная! Теперь по третьему! Или лучше по четвёртому! Сделай им кучу-малу! 
Выстрел, второй, пятый… От осколков фугасных снарядов падают фрицы, пытающиеся подцепить тросом подбитую машину. А рядом ещё танк крутится с повреждённой гусеницей. 
– Снаряд! 
– Ярослава, это последний!.. 
Та смотрит на свои часы. Не верится: весь боезапас расстрелять за двадцать минут?! И что теперь? Погибать, как соседки справа и слева, – оттуда ни одного выстрела давно уже, живые ли? 

Странно, но по позиции их расчёта больше никто не стреляет. И танков на бруствере городского рва что-то не видно. Ан нет, стоят штук пять. Остальные, наверное, испугались, отошли подальше. А горит сколько? Ого, шесть штук дымят чёрным пламенем. 
Кто-то подползает к окопу. Тяжело дышит. 
– Лена, кто там, глянь!
– Это товарищ старшина!
Тот, мокрый как мышь, сполз в окоп, придерживая ящик со снарядами. 
– Комбат приказал доставить, метко, говорит, стреляете! Вы все целы? 
– Катю тяжело ранило. Без сознания. Санитары придут? 
– Если честно, девчата, вряд ли придут. Там два танка прорвались. Прямо на санчасть. Заградотряд пытался остановить, да не равны силы-то. Командира ихнего убило сразу, зам его, сержант усатый, бросился под танк с гранатой, подбил. Второй танк подавил всех их, а дальше пушку наставил на санчасть. Если метров с тридцати выстрелит – всё разнесёт. Только тут медсестра на крыльцо вышла и давай с ними по-немецки разговаривать. Да ты, Ярослава, знаешь её, землячка твоя. Что-то им рассказывает, убеждает, а сама кричит, не оборачиваясь: «Уходите все, я их задержу! Уходите через заднее окно к реке!».
Старшина снял с ремня фляжку, отхлебнул, продолжил. 
– Короче, она руки раскинула, не пускала. Так они ей руки прострелили и вошли в палаты. А там – никого. Геройскую смерть приняла… Чуть-чуть мы не успели со штабом и ополченцами. Но всё равно отомстили за неё. Комбата нашего в том бою ранило. Перевязал я его, лежит в землянке. Связи нет, где-то провода перебиты. Так что приказал вам снаряды доставить. 
– Ой, спасибо, товарищ старшина! Мы их танки до ночи будем бить – не пустим! 
– Вот и славно! Ночью обязательно подмога придёт! Пойду ещё ящик притащу! 
– Зоя, помоги старшине! Два ящика лучше, чем один! 
Они ушли. В окопе сразу стало тихо. Только слышно, как Лена плачет. 
– Катя умерла… 
Подошли. Катино лицо осколки не тронули. Оно было спокойным и красивым, как у киноактрисы. Ярослава закрыла глаза Кате. У остальных девушек не было сил, они дышали тяжело, со всхлипами, словно это их посекло насквозь осколками. 
– После боя, ночью похороним. У главных ворот Тракторного завода. Война кончится, а люди будут знать и всегда будут помнить, кто здесь геройски погиб, защищая город. 
…Те фашистские танки, что перешли ров, утюжили гусеницами позиции первой и второй батареи. Из своих пушек танки не стреляли, а по ним стрелять было уже некому. 
– Ну что, девочки? – Ярослава снова глянула на часы. – Так и будем смотреть молча, как наши сёстры погибают? Сейчас вам кукушка накукует вторую жизнь. Люба, наводи! Снаряд! 
– Выстрел! 

Они били по гусеницам, по слабым местам этих бронированных каракатиц. Жалко, что нет бронебойных снарядов, а то бы уже с десяток этих чудищ вонючими кострами горело бы. Но и обездвижить их – тоже дело. Вон, бегут на помощь рабочие ополченцы с Тракторного. Целый отряд. Правда, у них ничего нет, кроме винтовок и бутылок с горючей жидкостью. 
Жаль, что, даже обездвиженные, немцы всё видят через смотровые щели своих стальных коробок. В наступающей темноте крутят башни во все стороны, нащупывая стволами стреляющую по ним зенитку. Нащупали… 
Недолёт. Ответить нечем, снарядов нет. 
Есть снаряды! Два ящика – один старшина притащил на плече, второй Зоя волоком по земле тянет. Заряжай! 
– Выстрел! 
Ещё один обездвижен. Зенитчицы наши быстрее. Немецкие танки как-то залпами стреляют. У них перелёт. 
– Ложись! 
Ухнуло прямо на бруствере. Опять осколки звенят, калеча зенитку-спасительницу. Комья земли, мелкие камушки стучат по голове, спине, ногам. Господи, спаси и сохрани! 
– Все целы? К орудию! 
Есть ещё пять снарядов. Танки уже в двухстах метров. Зоя, наводи! 
– Ярослава, старшину убило!
– О, господи! Старшина, родной ты наш, как же так?..
Оглянулась, чтобы хоть взглядом проститься, а там прощаться-то и не с кем, нет человека – прямое попадание. 
– Ярослава, очнись, готово! 
– Выстрел! 
Попали. Они почему-то в ответ не стреляют. А-а, вот почему. Из ворот Тракторного катятся на немцев два наших танка. Странные какие-то: один без башни, а второй с башней, но без ствола. Просто на испуг хотят фашистов взять. И три трактора, стальными листами обшитые. Высокие, и оттого малоустойчивые. 
Это заводчане на себя огонь перевели, чтобы дать зенитчицам возможность прицелиться. 
– Зоя, наводи! 
С четвёртого выстрела остановили и этот танк. Нет больше снарядов. Озираясь, немцы вылезли из люков, застучали кувалдой, поправляя разбитую гусеницу. 
Ярослава подобрала с земли винтовку, хотела снять хотя бы одного фрица, но плюнула со злости: ствол трёхлинейки погнут, затвор разбит. 
Что теперь делать? Они же так снова до Москвы дойдут. Там мама, папа. Милые мои, помогите мне! Нет больше сил. И снарядов нет…
И тут вдруг Ярослава вспомнила, что в окопчике, который мужички-окруженцы для боеприпасов выкопали, должно быть ещё два ящика снарядов. Оглянулась на подруг. Глаша сидит рядом с Леночкой на дне окопа, что-то шепчет ей, а малышка, похоже, с трудом понимает. У Любушки только перебинтованная голова в сумерках светится белым, остальное всё чёрное от пыли и грязи. Зойки не видно и не слышно, похоже, ранена. 
– Ладно, девочки, я поползла за снарядами. Повоюем ещё. Господи, спаси и сохрани! 
Фашистский танк издали расстрелял три наших трактора. Двух в лоб, а третий от близкой взрывной волны на бок завалился. Двое наших ополченцев успели выскочить, спрятались и теперь ждали, когда танк подойдёт поближе, чтобы закидать его бутылками Молотова. 

…Почему обмотки всегда разматываются, когда ползёшь по-пластунски? Хорошо, что старшина подсказал через каблук их мотать. А вот галифе всё равно дал большие – граната в кармане болтается, словно булыжник. 
Канавка, по которой ползла Ярослава, вырыта неглубоко. Ей даже голову не надо было приподнимать, чтобы видеть. Вот оба ополченца вскочили одновременно и бросили свои бутылки с горючей смесью. Пламя тут же стало растекаться по танковой броне. Оба одновременно и упали, сражённые пулемётной очередью. 
– Молодцы! Герои! – прошептала Ярослава. 
В окопчик со снарядами она свалилась как-то неловко, головой вниз. Зато целых два ящика с радостью увидела. Видеть вообще ей было легче теперь. Слух-то выбит начисто. Кровь из ушей идёт. 
Сложила ящики на бруствере. Открыла верхний проверить… 
Она не услышала, как сзади подобрался танк. Немцы видели её – большую, высокую – и видели, что оружия у девушки нет, что опасности для них нет. А она увидела их слишком поздно. До танка, который мчался прямо на неё, оставалось метров двадцать. Это где-то пять секунд. А граната взрывается через четыре. Секунды ей хватило, чтобы сунуть руку в карман галифе, вырвать кольцо из запала «лимонки» и положить гранату на снаряды так, чтобы чека свободно отлетела. 
…Леночка по-прежнему сидела на дне окопа. 
– Ты нашла свою конфету? – спросила её Глафира. 
– Не-а, – малышка покачала головой. – А как хорошо день рождения начинался, да же? И такой длинный оказался день, никак не кончается…
– Да, – согласилась Глафа. – Жизнь уже кончается, а день всё никак. 
Она помогла Лене подняться. Люба с Зоей подошли к ним. Стояли обнявшись, ждали, когда вернётся Ярослава. Она принесёт снаряды, и боевой расчёт зенитной батареи начнёт опять стрелять. Она вот-вот вернётся, появится из темноты. И всё будет хорошо. Обязательно. В восемнадцать лет жизнь только начинается. 
Они ещё успели увидеть, как страшный взрыв в том, месте, куда поползла Ярослава, заставил подпрыгнуть многотонную вражескую машину. Взрыв был такой силы, что танк завалился набок и тут же вспыхнул. 
Больше они ничего не увидели, не успели. Прорвавшийся с другой стороны немецкий танк ударил осколочно-фугасным по их окопу. Снаряд разорвался в метре от них...