«Страшный вызов самодурной силе». Часть II

К 200-летию А.Н. Островского

Часть II (часть I в № 162)

Мужем-игрушкой для стареющей дородной купчихи Белотеловой с состоянием «сверх границ» становится молодой человек Бальзаминов, мечтающий выбиться из бедности женитьбой на богатой невесте: «Что служить-то! Много ли я выслужу? А тут вдруг зацепишь мильон». 
Мелкому чиновнику из мещанской среды Островский посвятил целых три пьесы: «Праздничный сон – до обеда» (1857), «Свои собаки грызутся – чужая не приставай» (1861), «За чем пойдёшь, то и найдёшь (Женитьба Бальзаминова)» (1861). 
Водевильный герой – совсем не хищник, не расчётливый хладнокровный охотник за большим приданым. Этот скудоумный «младой вьюнош», даже по оценке его матери, «умом-то недостаточен», «разумом-то он у меня больно плох». Бальзаминов грезит во сне и наяву не только о богатстве, которое может внезапно пролиться на него невесть откуда, по воле счастливого случая. Молодой человек мечтает и о семейных радостях с хорошенькой молодой женой. 
Он настолько наивен, простодушен, доверчив, что по временам вызывает жалость. Его обманывают, оскорбляют, даже травят собаками, чтобы не маячил под окнами барышень на выданье. Зажиточная купеческая родня приглянувшихся ему девиц с насмешками и оскорблениями изгоняет незадачливого жениха, раскрывая всю его суть: «Другой сунется в службу, в какую бы то ни на есть, послужит без году неделю, повиляет хвостом, видит: не тяга – умишка-то не хватает, учился-то плохо, двух перечесть не умеет, лень-то прежде его родилась, а побарствовать-то хочется: вот он и пойдёт бродить по улицам да по гуляньям, – не объявится ли какая дура с деньгами».
В качестве мужа «дурашливый» Бальзаминов становится собственностью обладательницы торговых лавок в Китай-городе, скучающей в своём вдовстве, купчихи Белотеловой по её прихоти, для потехи. 
Так и дельцы, если не продаются сами (как барин, хозяин парохода Паратов), то покупают себе жён, особенно когда в этом есть коммерческие резоны. Таков в пьесе «Бешеные деньги» Савва Геннадич Васильков – «провинциал, лет 35. Говорит слегка на “о”, употребляет поговорки, принадлежащие жителям городов среднего течения Волги <…> Провинциальность заметна и в платье». 
Не имеющему столичной ухватки купцу из глубинки выгодно жениться на красавице-аристократке Лидии Чебоксаровой. Пусть её семейство обеднело, зато высокий дворянский титул, светские знакомства, изысканные манеры, образованность такой жены должны, по расчёту Василькова, помочь ему в деловых отношениях: «У меня в Петербурге, по моим делам, есть связи с очень большими людьми; сам я мешковат и неуклюж; мне нужно такую жену, чтоб можно было завести салон, в котором даже и министра принять не стыдно»; «у меня особого рода дела, и мне именно нужно такую жену, блестящую и с хорошим тоном».
Разорившиеся, но всё ещё высокомерные, неприступные аристократки Лидия и её мать Надежда Антоновна быстро меняют презрение на благосклонность в отношении неотёсанного купца, когда узнают о его несметных богатствах от своего знакомого дворянина Глумова. 

Впервые Егор Дмитрич Глумов появился в комедии Островского «На всякого мудреца довольно простоты» (1868). Это тип «злого гения», глумящегося над слабостями и пороками людей, выкидывающего над ними злые шутки. В пьесе «Бешеные деньги» Глумов распускает молву о мнимых золотых приисках Василькова. Надменная мать Лидии на глазах меняет своё отношение к Василькову, несмотря на нарочитую несуразность этих издевательских глумовских измышлений. Комический эффект достигается сочетанием нелепости непроверенных слухов и мгновенного результата их воздействия на горделивую светскую даму, которой мысль о неисчислимом состоянии потенциального жениха для дочери совсем затмевает разум:
«Глумов (Надежде Антоновне). У него прииски, самые богатые по количеству золота, из каждого пуда песку фунт золота намывают.
Надежда Антоновна (взглядывает на Василькова). Неужели?
Глумов. Он сам говорит. Оттого он так и дик, что всё в тайге живёт, с бурятами.
Надежда Антоновна (ласково смотрит на Василькова). Скажите! По наружности никак нельзя догадаться.
Глумов. Как же вы золотопромышленника узнаете по наружности? Не надеть же ему золотое пальто! Довольно и того, что у него все карманы набиты чистым золотом; он прислуге на водку даёт горстями.
Надежда Антоновна. Как жаль, что он так неразумно тратит деньги.
Глумов. А для кого же ему беречь, он человек одинокий. Ему нужно хорошую жену, а главное, умную тёщу.
Надежда Антоновна (очень ласково смотрит на Василькова). А он ведь и собой недурён...
Глумов. Да, между тунгусами был бы даже красавцем.
Надежда Антоновна (Лидии). Пройдём, Лидия, ещё раз. Господа, я гуляю, мне доктор велел каждый вечер гулять. Кто с нами?
Васильков. Если позволите.
Надежда Антоновна (приятно улыбаясь). Благодарю вас, очень рада.
Уходят Надежда Антоновна, Лидия, Васильков.
<…>
Глумов. Ну, комедия начинается».
Васильков, не имеющий огромных капиталов, живёт по принципу: «Нынче не тот богат, у кого денег много, а тот, кто их добывать умеет». Даже по-настоящему влюбившись в Лидию, он продолжает оставаться экономным и расчётливым: «я вдруг влюбился, как несовершеннолетний, влюбился до того, что готов делать глупости. Хорошо ещё, что у меня воля твёрдая и я, как бы ни увлекался, из бюджета не выйду. Ни Боже мой! Эта строгая подчинённость однажды определённому бюджету не раз спасала меня в жизни. <…> Хорошо ещё, что у меня довольно расчёта, и я никогда не выйду из бюджета». 
Продав себя в замужество мнимому золотопромышленнику, Лидия жестоко просчиталась в своих надеждах на роскошную беспечную жизнь. Васильков не позволяет жене бездельничать, принуждает трудиться: «Я даром денег не бросаю». Она обязана отрабатывать свой хлеб и своё содержание: «Подите ко мне в экономки, я вам дам тысячу рублей в год». Для начала муж-купец собирается запереть Лидию в глуши и сделать из чопорной аристократки деревенскую хозяйку-домоседку: «А вот обязанности: у меня в деревне маменька-старушка, хозяйка отличная, вы поступите к ней под начальство – она вас выучит: грибы солить, наливки делать, варенья варить, передаст вам ключи от кладовой, от подвала, а сама будет только наблюдать за вами. Мне такая женщина нужна, я постоянно бываю в отъезде». 
«Ужасно, ужасно!» – реакция Лидии, поражённой такой перспективой:
«Лидия. Пожалейте меня, пожалейте мою гордость! Я дама, дама с головы до ног. Сделайте мне какую-нибудь уступку.
 Васильков. Никакой!»
Услышав в очередной раз от Василькова: «Но знайте, что я из бюджета не выйду. <…> Только бешеные деньги не знают бюджета», – потрясённая Лидия окончательно прозревает: «Мне нужно о многом поплакать! О погибших мечтах всей моей жизни, о моей ошибке, о моём унижении. Мне надо поплакать о том, чего воротить нельзя. Моя богиня беззаботного счастия валится со своего пьедестала, на её место становится грубый идол труда и промышленности, которому имя бюджет». 
Материальное и моральное оскудение дворянства становится в драматургии Островского отдельной темой. В пьесе «Бешеные деньги» она воплощается не только в образах Лидии Чебоксаровой и её матери, но и других дворян разных поколений. Это и старик Кучумов – «лет 60, важный барин, в отставке с небольшим чином, имеет и по жене и по матери много титулованной родни»; и Телятев – «неслужащий дворянин, лет 40»; и «молодой человек» насмешливый Глумов. Все они лентяи, бездельники, прожигатели жизни, давно живут взаймы и не привыкли отдавать долги, платить по счетам. «Вчера описали мебель у двух моих знакомых, сегодня у вас, завтра у меня, послезавтра у вашего Кучумова. Это нынче такое поветрие», – сообщает Телятев дамам Чебоксаровым. 
Некоторые промотавшиеся дворяне попадают в долговые тюрьмы. Но многие всё же умудряются выживать за чужой счёт – особенно за счёт безродных, но спесивых купцов, которые считают для себя честью якшаться со знатью. Об этом – финальный диалог Василькова и Телятева: 
«Васильков (Телятеву). Прощай, друг, мне тебя от души жаль. Ты завтра будешь без крова и без пищи.
Телятев. Ты не хочешь ли мне денег дать взаймы? Не давай, не надо. Пропадут, ей-Богу, пропадут. Москва, Савва, такой город, что мы, Телятевы да Кучумовы, в ней не погибнем. Мы и без копейки будем иметь и почёт, и кредит. Долго ещё каждый купчик будет за счастье считать, что мы ужинаем и пьём шампанское на его счёт».
Это общественное явление также глубоко исследовал современник Островского Лесков. Так, он отмечал в очерке «Пресыщение знатностью» (1888), что обогатившиеся в «сфере плутней и обмана» купцы-«пупцы», «прибыльщики и компанейщики» становятся «самыми мелочными и ненасытными честолюбцами». На «ярмарке тщеславия» они лезут во власть и в знать: «купец постоянно в знать лезет, он “мошной вперёд прёт”».

Н. Неврев. Протодиакон, провозглашающий на купеческих именинах долголетие

В пьесе Островского «Не всё коту масленица» (1871) героиня справедливо недоумевает по поводу закоренелой привычки оказывать почёт и уважение «денежным мешкам» в человеческом обличье, которые как личности не стоят ломаного гроша: «Кто ж его знает! Вот что значит богатый-то человек! Распостылый он мне, распостылый, а всё-таки гость. Никакого мне от него барыша нет, и не ожидаю; а как ты ему скажешь, миллионщику: поди вон! Вот какое дело! И какая это подлость в людях, что завели такой обычай – деньгам кланяться! Вот поди ж ты. Отыми у него деньги, вся цена ему грош; а везде ему почёт, и не то что из корысти, а как будто он в самом деле путный. Отчего это не скажут таким людям, что не надо, мол, нам тебя и со всеми твоими деньгами, потому как ты скот бесчувственный».
Нередко эти «ненасытные честолюбцы», теша свой купеческий норов, держали при себе промотавшихся «их благородий» из дворян в качестве угодливых шутов и приживальщиков, зависимых от прихотей хозяев-толстосумов.
Их причуды зачастую принимали самые дикие и безобразные формы, выливались в настоящие оргии безудержного разгула. Сцены ужасающего, чуть ли не инфернального купеческого кутежа представлены в святочном рассказе Лескова с выразительным названием «Чертогон» (1879). У Островского в пьесе «Горячее сердце» таков подрядчик Хлынов. Каждый день этот ошалевший самодур выкидывает новые «диковины», не переставая куролесить и куражиться: «Отчего же мне, господин Курослепов, не куражиться? У меня куражу-то полон погреб». 
На даче в собственной роще «чего-чего только у него нет! В саду беседок, фонтанов наделал; песельники свои; каждый праздник полковая музыка играет; лодки разные завел и г ребцов в бархатные кафтаны нарядил. Сидит всё на балконе без сертука <…> и с утра пьёт шампанское. Круг дому народ толпится, все на него удивляются. А когда народ в сад велит пустить, поглядеть все диковины, и тогда уж в саду дорожки шампанским поливают. <…> Уж каких-каких только прихотей своих он не исполняет! Пушку купил. <…> По его капиталу необходимая это вещь. Как пьёт стакан, сейчас стреляют, пьёт другой – стреляют, чтобы все знали, какая честь ему передо всеми». 
Такие частные артиллерийские залпы и салюты были обычным делом среди разгулявшихся дельцов. В драме «Бесприданница» беспрестанно слышатся пушечные выстрелы: «Какой-нибудь купец-самодур слезает с своей баржи, так в честь его салютуют». «Парадный» дворянин Паратов также не чужд этого дорогостоящего кичливого купеческого обычая, тешащего самолюбие: «Так на барже пушка есть. Когда Сергея Сергеича встречают или провожают, так всегда палят. <…> С шиком живёт Паратов. <…> Уж чего другого, а шику довольно».
Этим «шиком» «блестящий барин» ослепил, обманул и увлёк Ларису. Для неё «Сергей Сергеич… это идеал мужчины». Но именно он оказывается наиболее жестоким, бесчестным и бездушным, приводя девушку к гибели. «Безбожно, безбожно!» – последние слова запоздало прозревшей Ларисы, обращённые к Паратову.
Этой своей юбилейной пьесе, созданной Островским в его 55 лет, драматург придавал особое значение: «постараюсь отделать самым тщательным образом, потому что это будет сороковое моё оригинальное произведение». «Бесприданницу» отличают не теряющий актуальности драматический конфликт, особенная психологическая глубина в разработке характеров. 
В драматургии Островского представлена современная модель жестокого, неправедно устроенного общества: кровожадные волки и их кроткие жертвы – овцы. Вершина этого социального обобщения в пьесе «Волки и овцы» (1875): «Да разве кругом нас люди живут? <…> Волки да овцы. Волки кушают овец, а овцы смиренно позволяют себя кушать»; «Да, на свете волки да овцы, волки да овцы».

Указывая на «психологию насилия и обмана», разработанную в пьесах Островского, литературный критик Н.К. Михайловский (1842–1904) подчеркнул зоологические черты персонажей-хищников: «Восстановляя в своей памяти длинный-длинный ряд героев и героинь Островского, невольно представляешь их себе снабжёнными либо волчьим ртом, либо лисьим хвостом, либо тем и другим вместе. <…> волчья пасть, раз уж она обезобразила лик человеческий, пополняется лисьим хвостом как своим логически необходимым спутником».
Плотоядные хищники в человеческом обличье населяют и остросатирическую пьесу Островского «Лес» (1870). Тёмный дремучий лес, где господствуют звериные законы, становится ещё одним обобщающим образом, символизирующим неблагообразное, античеловеческое устроение жизни. 
В своём заключительном монологе странствующий актёр-трагик с соответствующим сценическим псевдонимом Несчастливцев страстно обличает этот «лес» и его хищных обитателей: «И в самом деле <…> зачем мы зашли, как мы попали в этот лес, в этот сыр-дремучий бор? Зачем мы, братец, спугнули сов и филинов? Что им мешать! Пусть их живут, как им хочется! Тут всё в порядке, братец, как в лесу быть следует. Старухи выходят замуж за гимназистов, молодые девушки топятся от горького житья у своих родных: лес, братец». Разоблачения обретают высокий трагический накал, когда Несчастливцев цитирует пьесу Фридриха Шиллера (1759–1805) «Разбойники»: «Люди, люди! Порождение крокодилов! Ваши слёзы – вода! Ваши сердца – твёрдый булат! Поцелуи – кинжалы в грудь! Львы и леопарды питают детей своих, хищные враны заботятся о птенцах, а она, она!.. Это ли любовь за любовь? О, если б я мог быть гиеною! О, если б я мог остервенить против этого адского поколения всех кровожадных обитателей лесов!»
Недоучившиеся дворяне, не знакомые с творчеством немецкого романтика и гуманиста, воспринимают эту литературную цитату не просто как оскорбление в свой адрес, но как «бунт», подрывание «основ»: 
«Милонов. Но позвольте, за эти слова можно вас и к ответу!
Буланов. Да просто к становому. Мы все свидетели!
Несчастливцев (Милонову). Меня? Ошибаешься. (Вынимает пьесу Шиллера “Разбойники”.) Цензуровано. Смотри! Одобряется к представлению. Ах ты, злокачественный мужчина! Где же тебе со мной разговаривать! Я чувствую и говорю, как Шиллер, а ты – как подьячий! Ну, довольно! В дорогу».
Ставшие в русском языке фразеологизмами выразительные образы, найденные литературным критиком, поэтом и публицистом Н.А. Добролюбовым (1836–1861) и вынесенные в заглавия его статей о ранних пьесах Островского – «Тёмное царство» (1859) и «Луч света в тёмном царстве» (1860), в целом характеризуют всё творчество драматурга. На общем фоне «тёмного царства», подавляющего всё светлое, живое, лишь изредка сверкнут «лучи света» – в образах чистых и честных, искренних героев с горячими сердцами. Однако чаще всего эти персонажи – гонимые жертвы самодурства и гнетущего произвола; бедняки, ведущие борьбу за свою скромную жизнь.
Таковы в «битве жизни» люди, потом и кровью зарабатывающие свой «трудовой хлеб». Это актёр Несчастливцев в пьесе «Лес», актёры и актрисы в драмах «Таланты и поклонники» (1882), «Без вины виноватые» (1881–1883) и многие другие герои. 
Несчастливцев становится обличителем эгоизма и лицемерия богатых угнетателей-«комедиантов», готовых низко лицедействовать ради сохранения своей власти, преумножения капиталов, получения выгоды, противопоставляя им вдохновенный актёрский труд, задушевную искренность: «Комедианты? Нет, мы артисты, благородные артисты, а комедианты – вы. Мы коли любим, так уж любим; коли не любим, так ссоримся или дерёмся; коли помогаем, так уж последним трудовым грошом. А вы? Вы всю жизнь толкуете о благе общества, о любви к человечеству. А что вы сделали? Кого накормили? Кого утешили? Вы тешите только самих себя, самих себя забавляете. Вы комедианты, шуты, а не мы». 
При самодержавно-капиталистическом строе в закабалённой России власть имущие «хозяева жизни» установили антинародный режим, при котором большинство обречено на рабский труд с нищенской оплатой, позволяющей едва существовать лишь на грани выживания. 

Трудовой хлеб нелёгок, даже горек. Он не предоставляет честному труженику никаких возможностей выбиться из беспросветной нужды, не спасает от насмешек и издевательств со стороны богатых лентяев и бездельников. Об этом ведут обстоятельный разговор герои пьесы «В чужом пиру похмелье» учитель Иван Ксенофонтыч и его квартирная хозяйка:
«Аграфена Платоновна (помолчав). Мне как хотите. Я, жалеючи вас, говорю. Куда вы денетесь с дочерью-то? Девушке двадцать лет; нынче без приданого-то никто не возьмёт; а у вас ни кругом, ни около – всё нет ничего, бедность непокрытая.
Иван Ксенофонтыч. Как ничего? У меня есть пенсия, есть уроки.
Аграфена Платоновна. Что ваша пенсия! Что ваши уроки! Разве это приданое? Пока живы, ну, конечно, на пропитание хватит; а вы то рассудите: вы пожилой человек, ну, сохрани Бог, помрёте: куда будет Лизавете Ивановне голову приклонить?
Иван Ксенофонтыч. Она куда пойдёт? Она будет детей учить. Будет заниматься, сударыня, тем благородным делом, которым отец занимался всю свою жизнь.
Аграфена Платоновна. Уж куда какая невидаль! Хорошее житьё, – по чужим людям шляться из-за куска хлеба! Чужой-то хлеб горек!»
Этот диалог подкрепляется монологом дочери старого учителя: «Лизавета Ивановна (одна, подходит к столу, садится и берёт работу; молчание). Нет, уж мы очень много трудимся! Что ни говори, как себя ни утешай, а тяжело, право, тяжело! Уж я не говорю об деньгах, не говорю о том, что за наши труды нам платят мало; хоть бы уважение-то нам за наш честный труд оказывали; так и этого нет. На что уж наша хозяйка, и та смотрит на нас с каким-то сожалением! А всего мне обиднее, что смеются над папашей. Он, точно, немного странен, да ведь он всю жизнь провёл за книгами, его можно извинить. И что в этом смешного, что человек ходит в старой шинели, в старой шляпе? А у нас такая сторона, чуть не в глаза хохочут. Конечно, это невежество, с образованием это пройдёт, а всё-таки тяжело. Вот вчера, как я шла из церкви, какие-то молодые купцы вслух смеялись над моим салопом. Где же я лучше возьму? Ты же приносишь людям пользу почти бескорыстно, тебя же презирают. (Подносит платок к глазам.)».

В. Перов. Приезд гувернантки в купеческий дом

Вести такую жизнь изо дня в день равносильно аскетизму, подвижничеству. Нужна большая внутренняя сила, духовная стойкость «мучеников правды» в борьбе с искушениями. «Нужда, обстоятельства, необразованность родных, окружающий разврат могут загнать меня, как загоняют почтовую лошадь», – таковы опасения героя пьесы «Доходное место» Жадова. Под натиском жизненных трудностей: «Я испытал, что значит жить без поддержки... без протекции... я женат. <…> Я живу очень бедно... Для меня бы стало; но для жены, которую я очень люблю...», – он чуть не предал своих пылких юношеских идеалов, «чувства справедливости, чувства долга». Молодой человек, намеревавшийся служить честно, едва не оступился, когда скрепя сердце, сгорая от стыда, пришёл просить у чиновника высокого ранга, своего дядюшки Вышневского «доходного места» с возможностью получать взятки: «Дайте мне место, где бы я... мог... (тихо) приобресть что-нибудь». 
Высокопоставленный государственный сановник – старый коррупционер, сколотивший на взятках громадное состояние, купивший себе молодую жену, готов торжествовать победу. 

В. Пукирев. Неравный брак

Он с презрением обращается к Жадову и в его лице ко всему молодому поколению, желающему очищения общества: «Не ты ли говорил, что растёт какое-то новое поколение образованных, честных людей, мучеников правды, которые обличат нас, закидают нас грязью? Не ты ли? Признаюсь тебе, я верил. Я вас глубоко ненавидел... я вас боялся. Да, не шутя. И что ж оказывается! Вы честны до тех пор, пока не выдохлись уроки, которые вам долбили в голову; честны только до первой встречи с нуждой!»
Этих упрёков достаточно, чтобы молодой человек опомнился и снова стал на путь истинный: «Уж теперь я не изменю себе. Если судьба приведёт есть один чёрный хлеб – буду есть один чёрный хлеб. Никакие блага не соблазнят меня, нет! Я хочу сохранить за собой дорогое право глядеть всякому в глаза прямо, без стыда, без тайных угрызений, читать и смотреть сатиры и комедии на взяточников и хохотать от чистого сердца, откровенным смехом. Если вся жизнь моя будет состоять из трудов и лишений, я не буду роптать... Одного утешения буду просить я у Бога, одной награды буду ждать. <…> Я буду ждать того времени, когда взяточник будет бояться суда общественного больше, чем уголовного». 
Эти горячие упования своего героя, несомненно, разделяет создавший его образ автор.

Островский с искренней симпатией и большим сочувствием относится к тем своим персонажам – бесхитростным и простосердечным людям, которые стремятся к простому семейному счастью, хотят иметь свой кусок хлеба – пусть без излишеств, но позволяющий сохранить честь, порядочность, человеческое достоинство: «честнее труда ничего на свете нет <…> живите трудом, работайте». Такой завет оставила в письме дочери её умирающая мать в пьесе «Трудовой хлеб» (1874). Такого же принципа на протяжении всей своей жизни придерживался и сам драматург.
Письмо передаёт девушке дядя, родной брат её матери – учитель с говорящей фамилией Корпелов:
«Корпелов. <…> Прочти, что писала твоя мать одному богатому барину!
Наташа (читает). “Благодарю вас за участие, но вы меня оскорбляете, присылая мне деньги. Посылаю вам их обратно. Пока я жива, я не приму от вас денег. Дочери моей останется немного, но ей и не надо многого; она привыкла жить трудом и должна жить трудом, если захочет исполнить завет умирающей матери. <…> пусть она даровых денег не знает”». 
Для высоконравственных, порядочных людей-тружеников деньги не фетиш, «золотой телец» не божество, которому поклоняются одурманенные маниакальным преумножением богатств обезумевшие существа, утратившие в душе истинного Бога и Его благодать. Эти безумцы, помешанные на деньгах, когда их теряют, оскудевают не только материально. Они полностью опустошаются внутренне, утрачивают смысл, цель и радость жизни. Закономерный итог разорённых поклонников не Бога, а мамоны – постыдная смерть самоубийц. 
Об одном из таких Корпелов рассказывает: «Ведь какой глупый человек-то! Плутовал, плутовал, да концов-то схоронить и не умел. Зазвал купца обедать, а тут и незваные гости явились. Документики какие-то фальшивые состряпал, его и накрыли. Ну, уж попался, так и терпи. А он, глупый, что же выдумал: побежал в кабинет, дверь на ключ да хлоп из револьвера. Хвать-похвать – денег никаких, одна только записка на конторке: “Без денег, мол, мне жить на свете незачем”. Какой глупый-то! Да разве жизнь-то мила только деньгами, разве только и радости, что в деньгах? А птичка-то поёт – чему она рада, деньгам, что ли? Нет, тому она рада, что на свете живёт. Сама жизнь-то есть радость, всякая жизнь – и бедная, и горькая – всё радость. Озяб, да согрелся – вот и радость. Голоден, да накормили – вот и радость. Вот я теперь бедную племянницу замуж отдаю, на бедной свадьбе пировать буду, – разве это не радость!»
Добра и радости для всех честных людей, коренного обновления русской жизни на началах добра, красоты и правды жаждал Островский. Борец за правду Христову, за социальную справедливость, за восстановление растоптанной человеческой души, попранного достоинства личности, он всем своим творчеством, по точному выражению Добролюбова о драме «Гроза», бросил «страшный вызов самодурной силе» – кабальному игу неправедного социально-политического устройства, порождающего угнетателей, тиранов, деспотов, самодуров всех мастей. 

Художник: В. Перов.