«Открылся – радуется солнцу нараспашку…»

День без тебя

Огромный день наполнен щебетаньем –
И столько в нём сокрытого огня! –  
И лепетом своим, и возрастаньем  
Притягивает с умыслом меня.

Бездонный день: сощурься ненароком –
Расширен он подобием зрачка – 
И сладко в нём, как во поле широком, 
И горько в нём – ведь боль ещё близка.

Покуда сам не спросишь: ты откуда? – 
Не станет на вопросы отвечать –
И, значит, в жизни тоже было чудо, 
И некому его предназначать. 

И нечего загадывать заране, 
Насколько сердце выдержит, биясь, 
Увиденную будто бы в тумане, 
Но муками оправданную связь.

День без тебя – и страсть его тревожит, 
Покуда не покажется звезда,  
Покуда ты, рыдавшая, быть может, 
Глядишь из расставания сюда.

 

Детство шмеля

Жужжит и падает – и заново взлетает,
И крылышками кружево плетёт – 
Ещё ему дыханья не хватает,
Но он его в полёте обретёт.

Ещё ему и слов, и вешнего простора
Придётся пожелать – язык Природы щедр – 
Покуда, как дитя, в единстве кругозора
Росток выходит из горячих недр.

Ему тепло – недетская забава:
Мохнатой плотью воздух разорвав,
Он, как щенок, заслуживает право
Барахтаться в раскосых дебрях трав.

О, сколь ещё ты будешь, шмель, наивен
И сколько покоришь ещё высот,
Покуда не захлёстывает ливень,
А солнце отогреет и спасёт!

И к лету по-шмелиному взрослея,
Ты станешь пролетать над головой,
О прожитом нисколько не жалея,
Но в тяжести сознанья сам не свой.

И, видно, нет страшнее  в мире кары,
Чем та, что разлучает навсегда
Со временем, где всюду ищут пары – 
И всё же холодна ещё вода.

И, видно, с детством тянется шмелиным,
С его приглядкой цепкой к бытию,
Далёкий гул, несущий по долинам
Приваду грусти – заповедь твою.

 

Миндаль

Посмотри: расцветает миндаль – 
И гнездо забытья розовато, 
Будто не к чему помнить печаль –  
Ведь звездой, как всегда, виновата.

Расцветает миндаль за окном, 
Как родник многоструйный, целебен, 
Словно храм в расставанье земном, 
Точно в нём отслужили молебен.

Словно звон услыхал за стеной 
В колокольцах воздушной купели –  
Сколько б ни было сердца со мной, 
Только верность хранила доселе.

Нашепчи мне, раскинутый куст, 
О тоске – о кольце с аметистом –  
Чуть белёс, лиловат, златоуст 
В лепетанье листов шелковистом.

Прошепчи хоть подобие слов, 
Лишь зачин убаюканной песни, –  
Чтобы не был непрошенным кров, 
Из упрямства, как Феникс, воскресни.

Как пчела прилетает к цветку, 
Я тянусь к тебе, Свет Воскресенья, –  
До сих пор ты один на веку, 
Без тебя я не мыслю спасенья.

Так возвышен и столь приземлён 
Всею сутью завидной неволи, 
Ты живешь, словно сдержанный стон 
Порывавшейся свидеться боли.

 

Бабочка в мае

Для бабочки в мае огромный простор
Не нужен – она домовита, – 
Пусть сад раскрывает цветущий шатёр – 
Она-то никем не забыта!

Она успевает цветы навестить,
Сложить бархатистые крылья – 
И, если откажется с нами грустить,
Уходит танцующей былью.

Узорчатым шёлком приманивать глаз
Она, долгожданная, рада, – 
В последний – быть может, единственный раз – 
Прозренья раздастся тирада.

Ведь бабочке этой не место в стихах,
Её наважденье бескрайне! – 
И вот промелькнуло лукавое «ах!» – 
Туда, к неразгаданной тайне.

Ты вновь, как и встарь, донимаешь меня,
Ушедшая павою фея,
В тени предвечерья иль в логове дня,
Где рвётся к супругу Психея.

Ты голову чарами мне не морочь,
Виски не тумань сединою
И лучше не мучь – но ещё напророчь,
Чтоб сердце осталось со мною.

Свирель мою хриплую где-то услышь – 
И, голосу чутко внимая,
Запомни: твоя безраздельная тишь
Ранима, как бабочка в мае.

И вьётся созданье, в лучах трепеща,
Да бьётся в цветах многоликих,
Как рвутся рубахи и полы плаща
При шпаге и прочих уликах.

 

Утром жемчужным

Утром жемчужным, в час пробужденья, 
Думать отрадно мне о былом – 
Что ему нужно? – миг зарожденья 
За небосклоном, как за столом, 
Добрый хозяин вешнего сада, 
Старый знакомец, – ах, погоди!  
Что за наивность? – лучше не надо: 
Слышишь – забилось сердце в груди? 

Утром жемчужным, утром прохладным, 
Скифским укрытьем полуседым, 
Жестом недужным, словом превратным 
Брезжит над нами призрачный дым –  
То он, как старец, бороду клонит 
К вишням цветущим и миндалю, 
То он в обнимку с горлицей стонет 
И вопрошает: вправду люблю?

Свищет синица, горлица плачет, 
Гул нарастает валом морским –
Кто это знает? – что это значит? 
Что называют счастьем людским? –  
Шум воробьиный, крик петушиный, 
Звон изначальный, – кто бы ни спас,  
Там, за оградой, тихой машиной 
Сдвинулось с места что-то сейчас.

Крик петушиный, щебет пичужий,
Лепет отпетый, ропот в глуши, –
Встань, как впервые, меж полукружий – 
И пробуждайся, и соверши,
И расскажи им, нежным и дружным
Вишням цветущим и миндалю,
Как же дышалось утром жемчужным, – 
И отвечаешь: вправду люблю!

 

И понял я

Цветы ещё не встречены теплынью 
Гостями, что попали в круг семьи, –  
Вульгарною школярскою латынью 
Гурьбою щеголяют воробьи.

Весна ещё, как страсть, неощутима, 
Светило где-то прячется от нас 
И следствие хлопот необратимо –  
Пускай его постигнет невеглас.

И это двуязычие – прохлады 
И брезжущего сговора садов –  
Такие обозначило рулады, 
Что сразу я прислушаться готов.

Свежи ещё несчастий полумеры –
И, памяти словарь перелистав, 
Ищу необъяснимого примеры, 
Событий и химер полуустав.

Я горе понимаю с полуслова –  
Куда как приосанилось опять! 
Как любит безнадёжно и сурово 
Перуны неизменные метать!

По-вражески уронит полуимя, 
Нетронутый присвоив талисман, – 
И дышишь ты желаньями благими, 
И горек расставания туман.

Хотелось на живую только руку 
Прорехи нитью Парок мне зашить –
И вспомнил я недобрую науку, 
И понял я, что некуда спешить.

И молча я встречаю в отрешенье 
Бессрочный одиночества призыв, 
И чувствую: исчезли прегрешенья –
И голос мой немотствующий жив.

 

Тюльпан

Открылся – радуется солнцу нараспашку, 
Туга листов змеиных канитель, –  
И, нацепив мохнатую рубашку, 
К нему летит, подрагивая, шмель.

Открылся воздуху – ах, сколько в мире неги 
Разлито не напрасно по стволам! 
И что там отдых с мыслью о ночлеге! –  
Он влагу пьет со светом пополам.

Земля разнежилась, усеяна ростками, 
Усыпана роями лепестков, 
Как будто бы подземными толчками 
Был явлен май – уж он-то весь таков. 

Тюльпан, раскрывшийся, как бережная нота, 
Взирает на пружинистом стебле 
Туда, где люди плачут отчего-то, 
Где ночь живет и в Слове, и в Числе.

А листья сужены в своем зеленобровье,
А стебель рад поддерживать цветок, 
Да так, чтоб не смущало полнокровье, 
Вина не озадачивал глоток.

Вот так узоры крыльев мотыльковых 
Исходят от природного чутья, 
От вешних снов, от жестов пустяковых, 
От пристального взора забытья.

Вот так и он вполне закономерен – 
И грустен день, когда его сорвут, –  
Ведь всё же был на диво достоверен, 
Поверивший, что впрямь его зовут.

 

Дождик сквозь солнце

Прямо из голубизны 
Сыплется и смеётся –  
Это залог весны: 
Значит, и сердце бьётся.

Солнца горячий шар 
К западу откатился –  
Дождик, как Божий дар, 
Сам по себе случился.

Сам по себе прошёл, 
Чтобы исчезнуть вовсе, –  
К перетасовке школ 
Завтра уже готовься!

Что ты узнать успел, 
Путаник и скиталец, 
Что ты сказать посмел, 
Милости постоялец?

Ты ничего не знал – 
Всё ты давно предвидел –  
Дождик тебя позвал, 
Выручил, не обидел.

Голову вверх задрав, 
Что ж ты стоишь, художник, 
Где продолженьем трав 
Солнечный брызжет дождик?

 

Стансы

Как странно в одиночестве своём
Искать неумолимую дорогу,
Ведущую к надменному итогу,
Где судят нас, – ведь были мы вдвоём!

Нахлынувшего чувства не сдержать – 
Сближение тогда неповторимо,
Когда в груди, как таинство, хранимо – 
А рук уж ни за что нам не разжать.

Утешь меня хотя бы тем, что въявь
Жива ещё и странствуешь по свету,
Как птица, отыскавшая примету
Участия, – его-то ты и славь.

Оно уже настолько велико,
Что, мир души сияньем заполняя,
Подъемлется, сердца воспламеняя, – 
А верность достаётся не легко.

Так в комнату внесённая свеча
Обитель эту светом озаряет – 
И мучится, покуда не узнает,
Зачем она в ладони горяча.

Так пламя негасимого костра
Согреет леденеющие щёки – 
За то, что были слишком одиноки
В извечном постижении добра.

И смотришь сквозь растущие цветы,
Застигнута метелью лепестковой,
Туда, где к первозданности рисковой
Воздушные протянутся мосты.

 

В сумерках

Одна половина луны – надо мной,
Другая – во ртах у лягушек, – 
И воздух, не вздрогнув, томит пеленой,
Завесой пространной иль думой одной,
Дыханье стеснив, как окно за стеной,
Как очи в любви у подружек.

Одна половина лица – на виду,
Другая – в тени невесомой, –
Не лай ли собачий звучит на беду,
Не конь ли незрячий идёт в поводу
У месяца мая в забытом саду,
Где созданы ветви истомой?

Где сомкнуты веки и ветер пропал,
Ушёл отдышаться к собратьям,
Не сам ли очнулся и вновь не упал – 
И к этому саду всем телом припал – 
И в листьях зелёных глаза искупал,
Как будто тянулся к объятьям?

Не смей возражать мне – ты не был со мной,
Не видел ни сумерек зыбких,
Где пух тополиный, как призрак родной,
Напомнил дождю, что прошёл стороной,
О звёздах, – ни звёзд, – и зачем, как больной,
Бормочешь, слепец, об ошибках!

 

Рождение гармонии

На склоне мая, в неге и в тиши,
Рождается неясное звучанье, –
Но думать ты об этом не спеши – 
Забудешь ли напрасное молчанье?
Запомнишь ли все помыслы его,
Оттенки безразличные и грани,
Как будто не случалось ничего,
К чему б не приготовились заране?

Желаешь ли прислушаться сейчас?
Так выскажись, коль радоваться хочешь, – 
Не раз уже и веровал, и спас, – 
О чём же вспоминаешь и бормочешь?
Ах, стало быть, не к спеху хлопотать – 
У вечера на всех простора вдоволь
И воздух есть, чтоб заново шептать
Слова сии над россыпями кровель.

Холмы в плащах и в трепете река
Весны впитают влагу затяжную – 
И жизнь зелье выпьют до глотка,
Чтоб зелень им насытить травяную, – 
И вербы, запрокинутые так,
Что плещутся ветвями по теченью,
Почуют знак – откуда этот знак?
И что теперь имело бы значенье?

Пусть ветер, шелестящий по листам,
В неведенье и робок и настойчив – 
И бродит, как отшельник, по местам,
Где каждый шаг мой сызмала устойчив, – 
Ещё я постою на берегу – 
Пусть волосы затронет сединою
Лишь то, с чем расставаться не могу, – 
А небо не стареет надо мною.

Как будто ключ в заржавленном замке
Неловко и случайно повернулся – 
И что-то отозвалось вдалеке,
И я к нему невольно потянулся – 
И сразу осознал и угадал
Врождённое к гармонии влеченье, – 
Звучи, звучи, отзывчивый хорал,
Оправдывай своё предназначенье!

А ты, ещё не полная луна,
Ищи, ищи, как сущность, завершённость,
Прощупывай окрестности до дна,
Чтоб пульса участилась отрешённость, – 
Что надобно при свете ощутить,
Набухшие затрагивая вены? – 
И стоит ли вниманье обратить
На тех, кто были слишком откровенны?

И что же, перечёркивая тьму,
Сбывается растерянно и властно,
Как будто довелось теперь ему
О будущности спрашивать пристрастно? – 
Присутствовать при этом я привык,
Снимая летаргии оболочку
С округи, – и, обретшую язык,
Приветствую восторженную почку.

Теперь дождаться только до утра:
Проснутся птицы, солнце отзовётся – 
И в мире ощущение добра
Щебечущею песнью разольётся, – 
И сердце постигает бытиё
С единством Божества неповторимым,
Обретшее прозрение своё
В звучании, гармонией даримом.

 

Каштаны

Ах, эти дни – раденье при свечах!
Живём в каком-то трансе обрученья
И тащимся с плащами на плечах
Туда, где пыл в почёте не зачах, –
Хоть голову давай на отсеченье!

Никто не собирается стареть,
Надеяться на каменную гору, – 
Ещё бы не позволили гореть,
Незлобиво в любви поднатореть! –
А смерть придёт некстати и нескоро.

Понять бы эти выплески белил
На выросшую завязь изумруда,
Где лиственные заводи открыл,
Трепещущие скорописью крыл,
Пришелец, заглянувший ниоткуда.

И тремоло послушного листа
Столь выпукло на иззелена-синем
Предвестии воздушного моста,
В сирени окунающем уста,
Что мы его в забвенье не покинем.

Как правило, появится и тот,
Лукавящий в толпе, кто мучит дурью,
Кто за руки восторженно берёт,
Из вёдер заливая небосвод
Берлинской иль парижскою лазурью.

И сразу затевают маскарад,
Чтоб к вечеру, в пристрастьях постоянны,
Прислушивались к шёпоту наяд
Блаженства расточающие яд
Виновники вторжения – каштаны.

 

Акации в цвету

Акации в округе расцвели,
В дожде неумолкающем пахучи, –
И птицы удержаться не смогли
От щебета, звенящего вдали,
Столь нужного сегодня для земли
И в небе разгоняющего тучи.

Припомню ли когда-нибудь и я
Дражайшие сии фиоритуры,
Дрожащие над фаской лезвия
В напевном оправданье забытья
И вставшие на грани бытия,
Где спешно затевали бы амуры?

Вбирай же всеми фибрами души
Воздушные свечения начатки – 
И спрашивать, пожалуй, не спеши,
Но мысленно сорвись и согреши – 
Куда как наважденья хороши
И грёзы обездоленные сладки!

Так некогда творец Пигмалион,
Волнения постигнуть не умея,
Но что-то прозревающий сквозь стон,
Рождаемый влеченьем вне времён,
И вспыхнувшею страстью просветлён,
Стоял пред изваяньем Галатеи.

Так ночью одинокая луна.
Бессонниц повелительница странных,
Сквозь запах, поднимаемый со дна
Эфира, где разлита тишина,
И выплеснутый в чаши у окна,
Как пленница, скорбит об океанах.

Напутствуют скитальцев Близнецы,
К обители стремятся богомольцы,
Смиреннее сплетаются венцы, – 
И зеркало, устав от хрипотцы,
Расскажет, где томятся бубенцы
И прячутся серебряные кольца.

 

Есть состояние души

Есть состояние души,
Непостижимое для многих, –   
Оно рождается в глуши
Без лишних слов и правил строгих.

Оно настигнет наобум,
Неуловимо-затяжное, – 
И там, где явственнее шум,
В листве встречается со мною.

Переливаясь через край,
Оно весь мир заполонило – 
И в одиночестве решай: 
Что сердцу бьющемуся мило?

Покуда дождь неумолим
И жребий брошен, как ни странно,
Бессонный мозг заполнен им,
Как храм – звучанием органа.

Давно разбухшая земля
Уходит в сторону прибоя,
Как будто смотрят с корабля
На брег, прославленный тобою.

Среди немыслимых запруд
Есть что-то, нужное влюблённым,
Как будто лебеди живут
За этим садом затенённым.

И, словно в чём-то виноват,
Струится, веку в назиданье,
Слепой акаций аромат,
Как предвкушение свиданья.

Велик страдальческий искус – 
Его почти не замечают – 
И запах пробуют на вкус,
И вкус по цвету различают.

И в небесах без тесноты
Непоправимо и тревожно
Пустые тянутся мосты
Туда, где свидимся, возможно.

И как собою ни владей,
В летах увидишь отдаленье,
Где счастье прячут от людей,
Но прочат нам его в даренье.

 

Есть имя

Есть имя у неистовости дней – 
Зовут её июньскою порою, –       
И тянемся, отверженные, к ней,
И там, где восприятие полней,
В язык вникаем пламенного строя.

Распластанная плещется листва – 
Она ещё так мало бушевала, – 
И по ветру летящие слова,
Не понятые близкими сперва,
На улицах кружатся как попало.

Толпятся у порога беготни
Акации, белками нависая
Над берегом, где руку протяни – 
И что-то невозможное верни – 
И сразу же поддержит, не бросая.

Цветению словутому – хвала!
Томлению воздушному – осанна!
И лишь полураскрытые крыла
Подскажут, что любовь твоя была
Подобием звучащего органа.

Для карих бы раздаривать очей
И город сей, и вечер тонкобровый,
Где столько зажигается свечей,
Что струйки сквозняковые речей
Камедью въявь сгущаются вишнёвой.

Венцом терновым нас не удивить – 
Несём его по очереди, зная,
Что каждого из грешных, может быть,
В разлуке ни за что не позабыть,
Когда-нибудь с надеждой вспоминая.

 

Предгрозье

Увы, роднее наших дней – не будет, 
Они уйдут, овеяны тоской, – 
И память грешная хрустальный шар раскрутит – 
Предгрозья час, нависший над рекой.

Не возражай! – истерзан иль наивен,
Минуя прошлое, пойду я напрямик
Туда, где дол, предчувствующий ливень,
Был в ожиданье так разноязык.

Лазурным роздыхом иль трепетом стрекозьим
Пусть будет каждый миг заворожён, –  
Пускай сады, застигнуты предгрозьем,
Воспримут мглу, похожую на стон.

А гром ворчит, ворочая раскаты,
Свинцовые, с налётом серебра,
И ртутные, текучие палаты
Выстраивает в мире для добра.

Никто вокруг не ведает, когда же
Начнётся ливень, – вот оно, «чуть-чуть»! –
И тяжесть неба, в скорби о пропаже,
Ничтожной капле точный чертит путь – 

Упала, вздрогнула, в пыли, дыша, забилась,
Почти изгнанница, отшельница почти, – 
И ничего уже не позабылось,
И рубежа ещё не перейти.

 

После дождя

Глубинный запах от земли,
Столбы седые испарений,
Холмы лиловые вдали,
Куда избранники брели
Из мглы каштанов и сиреней.

Кому бы нынче рассказать,
Что дождь всю ночь гулял по саду?
Какой бы узел развязать,
Какие свитки в руки взять,
Чтоб осознать его прохладу?

Жара не в силах наверстать
Того, что прежде упустила, – 
И вот, изгнаннице под стать,
Рыдать не может перестать – 
Она обиды не простила.

Кукушка голос подаёт,
Играет иволга на флейте,
И день взволнованный встаёт – 
В нём каждый дышащий поёт – 
О неумехах пожалейте.

Кружится бабочек чета
Над огурцами и фасолью, – 
Неумолимости черта,
В темнице мнений заперта,
Давно тоскует по раздолью.

И сердоликовый простор
Примет и слёз, корней и граней,
Уже пройдя сквозь птичий хор,
Восходит прямо на костёр
Во имя новых испытаний.

 

Мне ясен сон

Цветы, и звёзды, и листы,
Предвосхищенье доброты,
Сарматский выбор пестротканый,
Ворс лопушиный, Вакхов тирс,
Кипридин торс, безлюдный пирс,
Обрывок повести пространной.

Зеркал разбившихся фасет,
С табачной крошкою кисет,
Давно рассохшаяся рама,
В которой жив ещё портрет – 
Глаза открывшая чуть свет,
Слегка смутившаяся дама.

Я вижу вас – мне ясен сон – 
Минувшим переполошён,
Грядущим поражён, как громом,
Он будоражил ум, как тать,
Не зная, что ещё сказать,
Когда прикинуться знакомым.

Но, паче чаяния, он
Был откровеньем вне времён,
Отображением стихии,
Где каждый судит о таком,
К чему невольно был влеком,
Как бы во власти ностальгии.

И вот естественный итог,
Дары миров, где – видит Бог – 
Я ни к чему не прикасался, –
Я только шёл и понимал,
Что век для песен слишком мал, – 
И вот за гранью оказался.

 

Под шатром неизменных высот

Всюду люди – и я среди них, –  
Никуда от юдоли не деться – 
Только б сердцу в пути обогреться,
Отрешиться от козней земных.

Так пестра по вокзалам толпа – 
Нет нужды ей до всяких диковин! – 
Что там в небе – Стрелец или Овен,
Иль копьё соляного столпа?

Принц заезжий, стареющий маг,
Очевидец срывающий маску – 
Кто ты, юноша, ищущий сказку, – 
Совершишь ли решающий шаг?

Непогоды, грехи, племена,
Поколенья, поверья, обряды,
За последним обрывком бравады – 
В ненасытной земле семена.

Отыскать бы по духу родных,
Оглядеться вокруг, разобраться, – 
Да нельзя от судьбы отказаться,
Оказаться в полях ледяных.

Целовать бы мне стебли цветов – 
Хоть за то, что бутоны подъемлют,
Что речам в одиночестве внемлют,
Что везде привечать их готов.

Не зависеть бы мне от забот! – 
Что за невидаль – видеть страданье,
Удержаться опять от рыданья,
Оправдаться – авось и пройдёт.

И с невидимых сотов стечёт
Мёд воскресный – целебное зелье, –
И справляют вдали новоселье
Под шатром неизменных высот.

 

Где сокровища речи сокрыты

Нет, никто никогда никому не сказал,
Где сокровища речи таятся – 
Средь звериных ли троп, меж змеиных ли жал,
Или там, где беды не боятся.

Соберись да ступай, по степям поброди – 
Не родник ли спасительный встретишь?
Не тобой ли угадано там, впереди,
То, что ищешь? – ему и ответишь.

Не биенье ли сердца в груди ощутишь,
Не слова ль зазвучат о святыне? –
Может, взор мимоходом на то обратишь,
Что миражем казалось в пустыне.

Где томленье по чуду? – в слезах ли росло
Иль в крови, что огнём обжигала? –
Потому и священно твоё ремесло,
Что в любви – откровенья начало.

Даже страшные клятвы уже ни к чему,
Если просишь у неба защиты, –  
Потому-то не скажешь и ты никому,
Где сокровища речи сокрыты.

 

Из августа

Сон твой велик и наивен – 
Выручит завтрашний ливень? – 
Вот его нынешний шаг – 
Он обнадёживал так,
Что собирались цветы пред домами,
Стёкла дрожали в расшатанной раме,
Долу клонилось белёсое пламя, – 
Был он торжествен и наг.

В зеркале мрачном и мы отражались,
Губы сжимались и веки смежались – 
Всё бы языческой тьме,
Гуще злокозненной, мгле ненасытной,
В лёгком челне, над пучиною скрытной,
Плыть с фонарём на корме.

Всё бы на свете расти ожиданью,
Всё бы томиться в груди оправданью,
Всё бы виновных найти
В том, что на деле мы сами сгубили,
В том, что в себе навсегда позабыли
И не ценили почти.

Что тебя в глуби зеркальной
Встретит улыбкой прощальной? – 
Всё, что на ощупь ушло,
Влагой ночной утекло,
Свечкой растаяло, розой поникло,
В песнях исчезло, в беде пообвыкло,
Прячась к тебе под крыло.

 

Почти колыбельная

Спи так сладко, чтоб лист удивленью
На мгновенье дарил мановенье
Вечеров, очарованных вновь
Пересказом событий давнишних,
Где течёт, отражённая в вишнях,
Обручения чистая кровь.

Горемычные выдались годы – 
Не скупились криничные воды
На участие в жизни моей, –
Были жесты всегда очевидны,
Были раны не столь уж обидны – 
Ты понять это позже сумей.

Постижение – сердце обряда,
Продолженья порой и не надо,
Нарекания – с плеч ли долой?
Повинуясь ли доле плачевной
Иль рукой прикасаясь лечебной,
Зашивают прорехи иглой?

Отголоски доносятся песен – 
Им-то мир светоносный не тесен,
Вот и вьются на каждом шагу, – 
Этих звуков разбег – и прохожих
Неумелую поступь в несхожих
Городах – я забыть не могу.

Только ты даровала мне право
На жестокую, трудную славу,
Что полынью припала степной
К незабвенной земле рудоносной, – 
В год обычный иль в год високосный
Всё равно она всюду со мной.

 

У реки 

В листве маслин и верб прибрежных
Не надо слов и слёз поспешных – 
Плакучей ветке поклонись,
Найди в струенье, в серебренье
Безбрежным дням благодаренье – 
В любви, пожалуй, не клянись.

К реке ступай – в ней жилы влаги
В подспудной выпуклы отваге,
В неумолимой полноте
Неудержимого теченья,
Чьи недомолвки и реченья
Сроднились с кровью на кресте.

Хвала тебе, краса земная!
Другого имени не знаю – 
За что дана ты мне теперь?
За тот ли свет, что с неба льётся,
Что эхом в сердце отдаётся – 
Предупреждением потерь?

Апостол твой по брегу бродит – 
И что-то в мире происходит,
Чему названье – благодать,
Чему предчувствие – прозренье,
Чего присутствие – смиренье,
Чью ипостась – не передать.

 

Объяснение

Нет, я не стану тебе повторять,
Что предстоит нам в пути потерять,
Что никогда, как ни жди, не вернётся,
Искрой не вспыхнет, руки не коснётся,
Птицей не вскрикнет, исчезнет в степи, – 
Слёз не жалей, но и сердце скрепи.

Нет, никогда не скажу я – прости – 
Что предстоит нам в пути обрести – 
Имя луны над бессмертной долиной
Та, что когда-то звалась Магдалиной,
Шепчет, едва раскрывая уста,
Вся – очевидна и вся – непроста.

Нет, не хочу я тебе говорить,
Что предстоит нам другим подарить – 
Стаи растаявшей клич лебединый
В час полуночный, в глуши нелюдимой,
Чудится мне, отзываясь в тиши,
Крылья подъемля всегда у души.

Нет, я не стану тебе объяснять – 
Слов неустанных тебе не понять – 
Это бездомица ветра ночного,
Это бессонница века больного,
Это зарницы и розы в горсти, – 
Взял бы с собою – да трудно грести.

 

Надо петь

Если каждая ветвь по утрам
Вся протянута к солнцу – а ночью
Убеждается зрячий воочью
В серебренье, открытом ветрам, –
Знай: её сберегает звезда
В глубине многолистого сказа
До поры, где подобьем алмаза
На заре затвердеет вода.

Звёзды ласково смотрят – у них
Есть для ласки и время, и силы, – 
О, скажи мне, – когда это было?
Не во снах ли сияло земных? –
Гибким радугам, вроде, близки
И кострам, что горят по округе,
Прикасаньем снимают недуги,
Исцеляют живых от тоски.

Надо петь, чтоб развеивать мглу, –
О безбрежном забыли мы, – что там
Прихотливым подобно щедротам,
Принимающим взора хвалу? –
Надо тьму на земле побеждать,
Чтобы небо она не закрыла,
Чтоб Создавшему твердь и светила
Изначальное Слово сказать.

 

Художник: А. Семёнов.