Из харьковского блокнота

Станислав МИНАКОВ 23 августа 2023 442

***

И пoнял oн, чтo этo – нe вoйнa,
нe ceчa, пoнял oн, нe бpaнь, нe битвa,
и этoт вoй – нe пecня, нe мoлитвa,
a пpёт и пpёт ликyющee быдлo,
и вce пoд нoль poвняeт, кaк вoлнa.
И пoнял oн, чтo oн – вceмy винa,
и чтo дyшa мoлчaньeм coжжeнa,
и cepдцe нeпpичacтнocтью yбитo.
И пoнял oн. И жизнь eмy oбpыдлa.
И льдoм cкoвaлo чёpный Иopдaн.
(A мoжeт, этo – Лóпaнь или Уды...)
И cмepтью жизнь пpeдcтaлa для иyды.
Ho избaвлéнный жpeбий нe был дaн.

ИЗ ЦИКЛА «ВОЙНА. ФРАГМЕНТЫ ОБЩЕЙ ПАМЯТИ»

ФРАГМЕНТ ВТОРОЙ:
Голод. 1941 год. Харьков

Ворона рухнула на снег.
Заржал охранник, перезаряжая карабин.
И мёрзлый смех
костляво
в воздух бил.

Затвор проклацал.
Каблуком
снежинки сплющивая в треск,
шагнул охранник. Под окном
в снегу чернел вороны крест.

Зашёл за угол полицай.
Мне руку молча стиснул брат.
Скользнуло мукой по лицу –
пора!

И пусть нас не минует суд
за то, что так хотелось жрать!
А нам светил вороний суп,
предчувствием нутро сжигал

лиловый запах потрохов.
…Рванули с братом в переулок,
таща ворону за крыло.
На снег стекала кровь из клюва…

ФРАГМЕНТ ЧЕТВЁРТЫЙ:
Сегодня мне
исполнилось тринадцать

Повешенный
на балконе второго этажа,
видимо, был невысокого роста,
потому что
до нашей форточки
доставали только его ботинки.
И когда
его разворачивало ветром,
было видно,
что на правом его ботинке –
тонкий коричневый шнурок,
а на левом —
обычная бельевая верёвка…

Повешенные немцами в Харькове. Надпись на табличках - «Наказание за взрывы мин». 1942 г. Фото из бундесархива.

Привокзальная пл., дом моего отца по ул. Красноармейской. Харьков. 1942 г. Фото немецкого солдвта.

ХАРЬКОВСКИЙ ДИПТИХ

1. Ул. Красноармейская, 8/10

Памяти отца

«Как мяса клочья падают с ноги…»
Б. Чичибабин

Сырой и сирый город. Сорок первый.
На серой разбомблённой мостовой –
подушек окровавленные перья
и сам не свой пацан, уже живой.
Он – харьковский, он здешний, вековечный,
он раненую ногу волочит,
в двенадцать лет – ещё недоувечный,
почти незряч, почти многоочит.

На площади, разбитой, привокзальной,
не с той ноги он встал. И не с руки
ему сносить небес огонь кинжальный.
Но зависают свастик пауки
на нитях зла, нацеленные злобой
туда, туда, где в жалящем дожде
зияют искорёженной утробой
вокзал и Управление ЮЖД.

Всё помнится, как в книге арамейской.
Ослепнув, он за всех отдаст долги.
Грядет мальчонка по Красноармейской,
и клочья мяса падают с ноги.

11—12 апреля,
Вход Господень в Иерусалим

2. В Храме иконы Богородицы Озерянской
на Холодной горе

Раисе Гуриной (Беляевой)

В озере Иконы Озерянской
городской водою и селянской
кто омыт, кто просит-припадает,
тот живой живёт, не пропадает.

Чтоб душа молилась, а не злилась,
слёзкой Богородичной целилась,
чтобы шла горе тропою торной
за иконой нашей чудотворной.

…В Озерянском храме, Озерянском,
на ветру вселенском, слобожанском
я замру – не брением напрасным,
а кровинкой под покровом красным.

Озарённый памятью голодной,
отогреюсь на горе Холодной
думою сыновней, да недетской:
со свечою здесь стоял отец мой –

коммунист и пионервожатый,
пальцами времян в кулак зажатый,
счастлив бывый в мире подъяремном
на холме базарном и тюремном.

В Озерянском храме, Озерянском
помолюсь о деле многоразном.
Неотложном. Вечном… Александра
Помяну, Ульяну, Афанасья,
не избегших грозного ненастья,
сущих во гробех без палисандра
в поле, где ни конных нет, ни пеших,
помяну их набожных и грешных,
Анну и Косьму, Петра, Трофима.
Всех, чья тень почти неуловима,
хаживал в сей храм и дед мой Тихон,
был не раз он «с того света спихан»,
говорил, «не то ещё бывает»,
а теперь на нём и пребывает.
...Анну, Михаила, Моисея,
Алексия... помню нынче все я
имена... Евгенью-хромоножку...
Господи подай им понемножку,
упокой их всех в Своих селеньях,
для того предстану на коленях
из любви смиренья вне безсилья.
...Фёдора, Таисию, Василья,
Серафиму, Нину и Анисью…
все за мной придут небесной высью.

13—14 апреля,
Страстная седмица

Озерянский храм. Харьков. Холодная гора. 2011 г.

***

Ларисе Вигандт, пятнадцать лет спустя

Русский язык преткнётся, и наступит тотальный хутор.
И воцарится хам – в шароварах, с мобилой и ноутбуком.
Всучат ему гроссбух, священный, фатер его с гроссмуттер:
бошам иль бушам кланяйся, лишь не кацапам, сукам.

Русский язык пресечётся, а повыползет из трясин-болотин
отродье всяко, в злобе весёлой плясать, отребье.
Но нам ли искать подачек в глумливых рядах уродин!
Не привыкать – посидим на воде и хлебе.

Перешагни, пере– что хочешь, пере-
лети эти дрянь и мерзость,
ложью и ненавистью харкающее мычанье!
...Мы замолчим, ибо когда гнилое хайло отверзлось,
«достойно есть» только одно – молчанье.

Что толку твердить «не верю», как водится в режиссуре!
...Мы уйдём – так кот, полосатый амба*, почти без звука
от убийц двуногих уходит зарослями Уссури,
рыжую с чёрным шерсть сокрывая между стеблей бамбука.

Водка «Тигровая» так же горька, как старка.
Ан не впервой, братишки, нам зависать над бездной.
Мы уйдём, как с острова Русский – эскадра контр-адмирала Старка,
покидая Отчизну земную ради страны Небесной.
____________
*амба – тигр (уссурийское название)

Сон воеводы

Я Су́мы проспал, я очнулся в Сума́х,
визжавших, что ржавая гайка.
Упавшее сердце стучало впотьмах:
«Нэгайно, нэгайно, нэгайно»*.

Что мает, имает меня на испуг,
играет в ночи, как нагайка?
Так – залпом, внезапно, немедленно, вдруг:
«Нэгайно, нэгайно, нэгайно».

Ахтырка, ах ты-то, чернея, как нефть, –
заржавела или заржала?
Как будто регочут, снося меня в неть, –
Ягайло, Скрыгайло, Жаржайло.

И скрежет, и режет, и гложет, и лязг,
и фары, и гвалт инфернальный.
Литвин, галичанин нахальный и лях
затеяли грай погребальный?

Три чёрта – три ражих, три рыжих черта́
пролаяли, будто над прахом.
Но я не закончен! И вряд ли черта
отчерчена слухом и страхом.

Я русский бы выучил только за то,
что в нём – благодатная сила,
за то, что Солоха, грызя Конотоп,
от русского – кукиш вкусила.

Не слышать, не видеть, не знать, не терпеть
нэгайной и наглой их воли.
Скажи, Богодухов, и Харьков, ответь:
доколе, доколе, доколе?

19 января,
Крещение Господне
____________
* Нэга́йно (малоросс.) – немедленно.

Дом по ул Красноармейской, 8/10. Харьков.. 2006 г.

***

Проснёшься – с головой во аде, в окно посмотришь без очков,
клюёшь зелёные оладьи из судьбоносных кабачков.

И видится нерезко, в дымке – под лай зверной, под грай ворон:
резвóй, как фраер до поимки, неотменимый вавилон.

Ты дал мне, Боже, пищу эту и в утреннюю новь воздвиг,
мои коснеющие лета продлив на непонятный миг.

Ты веришь мне, как будто Ною. И, значит, я не одинок.
Мне боязно. Но я не ною. Я вслушиваюсь в Твой манок,

хоть совесть, рвущаяся в рвоту, страшным-страшна себе самой.
Отправь меня в Шестую роту – десанту в помощь – в День седьмой!

Мне будет в радость та обновка. И станет память дорога,
как на Нередице церковка под артобстрелом у врага.

ул. Екатеринославская (Свердлова, Полтавский шлях). Харьков. 2003 г.

Новая походная песня
слободских полков

Ю. Г. Милославскому

Ветерок развевает знамёна,
за рекой полыхнула заря,
и на запад уходит колонна
от Покровского монастыря.

По Полтавскому Шляху, на Киев
командиры пехоту ведут.
Это наши полки слободские
за победой на запад идут.

Наши жизни, солдат, не напрасны,
потому что написан у нас
на хоругви родимой на красной
образ истинный – Харьковский Спас!

Преисполнена воли и стати,
осенённая с горних высот,
Озерянскую Божию Матерь
Мерефянская рота несёт.

А за ней с чудотворной Песчанской
выступает изюмский отряд,
Чтобы нечисти американской
прекратить непотребный парад.

Эй, раздайся, мерзотина злая!
Это явная явь, а не сон:
вместе с нами идут – Николаев,
Севастополь, Донецк и Херсон!

Поднимайтесь – и Ворскла, и Уды,
встань, народ, от Сулы до Донца
против ведьмы и против иуды,
у которого нету лица!

Мы не предали отчую славу
и над Лаврою свет золотой!
Постоим за Луганск и Полтаву,
за поруганный Киев святой!

Погляди-ка: над хатой саманной,
в белом небушке, с синим крестом
наш апостол, Андрей Первозванный,
на врага указует перстом!

Для солдата нет смерти напрасной –
потому что написан у нас
на хоругви родимой, на красной,
Образ истинный – Харьковский Спас!

Харьковский Спас. Икона

Фото автора.