Лёнька – дирижёр

Леонид Леонидович Шилов родился за несколько дней до окончания Второй мировой войны, в начале августа. Но мальчишкой, вроде в шестом классе, Лёнька, на полном серьёзе, рассказывал, что ещё весной в животе матери слышал праздничные салюты и мелодии в честь великой Победы. На 9-е мая его мама, с заметно выросшим животом, всё же решилась вместе с отцом мальчика сходить на фабричную маёвку, где на берегу реки люди плакали от счастья, везде работали буфеты, все пили вино и пиво и танцевали под духовой оркестр. Лёнька по такому случаю иногда даже напевал мелодию вальса «Амурские волны», которую исполняли на этом гулянье. Пацаны, конечно, не верили ему, но во вранье не обвиняли, не смеялись, относились к его «сверхъестественным способностям» с пониманием. 
Леонид Иванович Шилов, отец Лёньки, работал бригадиром ремонтной бригады на текстильной фабрике, с ним рядом трудились два младших брата, все были женатыми, у всех росли дети. На фронт в 41-м ушли добровольцами, хотя старший из братьев уже имел троих детей и мог получить отсрочку от призыва. Но он даже не стал говорить об этом в военкомате. Все трое воевали почти до конца войны, имели ранения, но возвращались в строй, в свою родную артбатарею. В начале 44-го года Шилов-старший получил «Орден Славы», братья – медали «За отвагу», командование приурочило всё к зимнему наступлению на фронте, но они-то знали, что их догнали награды за Курскую битву. Там их батарея уложила в русских полях до сотни фашистских танков. 
Отпели соловьи весной 44-го, служилось Леониду Ивановичу довольно лёгко, его откомандировали на учебный полигон для испытания нового орудия. Но вскоре он упросил командира отправить его снова на фронт, к братьям: 
– Воевать, значит, надо воевать, – сказал он, – а так и война кончится без меня... 
Фронты выходили на исконные границы страны, все понимали: не сегодня завтра пойдут по Европе. Настроение было приподнятое, но уже старались как-то поаккуратнее воевать, чтобы не лезть сломя голову под вражеские пули. Как получилось, что несколькими точными снарядами, как будто их кто-то скорректировал, фашисты накрыли его артиллерийский расчёт? Леонид Иванович не мог ни понять этого, ни объяснить себе: очнулся в госпитале, пожилая медсестра сказала, что врачи вытащили его с того света. Прямо при ней он стал осматривать руки, ног не чувствовал, взмолился: 
– Что в итоге, мать? 
– Плохо, сынок... Придётся на протезы вставать. Но хорошо, что коленные суставы целы, внутренние органы не порвало. Тебя твоей же пушкой и накрыло-придавило, думали, не откачаем... 
К тому времени стало возможным отпускать тяжелораненых бойцов домой, на долечивание. Наши фронты гремели по всей Европе, фашисты могли только огрызаться в смертельной агонии да по-тихому переползать поближе к линиям наступления безнадёжно опоздавшего второго фронта. Так Леонид Иванович оказался в своей семье, а вскоре Нюра, его жена, сказала, что беременна четвёртым ребёнком, самым счастливым по рождению: вот-вот и война кончится. Утешила мужа: 
– Не грусти, Лёньчик, проживём. Старшая дочка – в ткачихи собралась, мамке на подмогу идёт. Да и я засиживаться не собираюсь, четвёртого-то, чай, хорошо да быстренько рожу, в ясли отдадим или мама посидит годик, она любит и умеет возиться с малышами. А ты – протезы освоишь, дядя Вазых тебя к себе в мастерскую звал? Звал. С ним – не пропадёшь, с татарином – не сопьёшься: он сам на дух не переносит водку и тебе не даст утонуть в стакане, как некоторые твои дружки... 
– Ладно, Нюр, и без намёков тошно... А то, что четвёртого ребёночка родим – это хорошо. Дитя Победы, будет вечная память погибшим друзьям-товарищам, да и всем другим солдатикам.

*** 

Мальчишка родился крупным, волосы белые, все признали в нём сходство с дедом. С малышом нянчилась мать Нюры, бабушка Наташа, по её просьбе того назвали, как и отца, Леонидом. А что: Леонид Леонидович – звучит хорошо, решили все, очень даже культурно. Особых талантов сын не проявлял, лишь с удовольствием и особым выражением читал стихи, был завсегдатаем утренников и детских концертов. Учился ровно, больше на «4», хотя и «5» любил получать. Двойки, которые бывали до четвёртого класса по арифметике, старался прятать, умело заклеивая листочки с ними клеем для резины. Правда, вскоре после этого приходилось «терять тетрадь» и заводить новую, что, впрочем, старенькая учительница Ольга Николаевна делать не запрещала. 
Баба Наташа после смерти сильно болевшего мужа жила со второй дочерью Татьяной, работавшей завстоловой, и Лёнька знал, что она больше жизни любит его, поскольку после войны так и не смогла выйти замуж, одиночество стало её уделом. Сначала думала взять ребёночка из детдома, но у неё случился роман с директором фермы по откорму свиней, которых поставляли в её столовую, поэтому отложила своё решение и, видимо, правильно сделала: сожитель терпеть не мог детей. На этой почве они и расстались, но Татьяна не жалела о случившемся, хотя от детей ей пришлось отказаться уже в связи с наступившим возрастом. Тогда она переключилась на племянника и всю любовь отдала ему. Она кормила его после возвращения с работы, благо их частные дома с небольшими огородами и садами стояли рядом, баловала припасёнными сладостями, потом они вместе делали уроки, после чего заводили патефон и слушали старые и новые песни, арии из опер на пластинках, которые та доставала где только могла. 
А мама Нюра стала трудиться, и давненько с подработкой, то есть два раза в неделю после смены ходила в чесальный цех, где в респираторах или даже в противогазах работницы за отдельную плату теребили и чесали поступавший из Узбекистана хлопок. Пыль и грязь в воздухе стояла такая, что не было видно соседок по цеху, труд, в общем-то, адский, но за него хорошо и сразу платили. Её старшая дочь Лариса уже выбилась в передовики производства, но во всю гуляла с парнями. Лёнька видел её с одним из них, тот был вроде бы футболистом, жил с матерью в бараке довоенной постройки. Отец мальчишки хорошо освоил протезы, было почти незаметно, когда ходил в них, стал известным мастером на колхозном рынке, паял металлическую посуду, корыта, детские ванночки, баки и вёдра. Дядя Вазых уже не работал и всех своих знакомых передал Леониду Ивановичу, которого по-простому все звали «Иваныч». 
В майские праздники и пока ещё в будничный день Победы (был рабочим днём), когда во всю уже пригревало солнце, тётя Таня устраивала только для себя своеобразный концерт: выставляла на открытую веранду перед входом в дом праздничный стол с чайными приборами из дорогого фарфора, красиво раскладывала пироги с пятью-шестью начинками и торт собственного приготовления. Гостей было немного: все родственники почему-то тянулись в большую семью Нюры, даже их мать предпочитала отмечать праздник у старшей дочери, любила рюмочку-другую выпить с настоящим воякой – зятем Леонидом Ивановичем. А Лёнька, наоборот, любил быть в гостях у тёти Тани. К ней заходило несколько одиноких женщин из столовой, приносили своё угощение и хорошее настроение: всё-таки Победа, Май, Весна, тепло и радостно от того, что все живы и здоровы. Татьяна после вина и чаепития просила любимого племянника завести патефон, ставила большую пластинку и громким, поставленным голосом объявляла: 
– «Половецкие пляски» из оперы Бородина «Князь Игорь». Дирижирует мой любимый племянник – Леонид Леонидович (она специально выговорила отчество полностью) Шилов. 
Лёнька, держа в руках тонкую палочку, выструганную из молодой ивы, ровную, ошкуренную, без выемок и заусенец, стоял освещённый лучами солнечного света, которые отражались от его белой рубашки, сшитой накануне праздников тётей Таней, нимб из всех цветов радуги окаймлял его светло-русую с вьющимися волосами голову. Одна из женщин запустила пластинку на патефоне. Мальчишка преобразился, его гибкое тело двигалось в такт музыки неспешного начала танца, под звуки, издаваемые неведомыми инструментами, странными и чужими для слуха русского человека. Руки мальчика ровно и точно взмывали вверх, плавно опускались по бокам худенького тела и снова устремлялись к солнечным лучам, заполнившим всю веранду. Конец танца был ошеломляющим: Лёнька буквально на глазах в каком-то броске вырос на целую голову, а затем, точно в конце музыкального такта, опустил руки до пола и затих в этой согнувшей его пополам позе. По щекам тёти Тани текли слёзы, носовые платки достали и её подруги. 

*** 

Ничего необычного не произошло в жизни Леонида-младшего, семья даже не знала, что он дирижировал симфоническим оркестром на праздничном застолье у тёти Тани, но все родственники заметили приподнятое настроение мальчика и обратили особое внимание на то, как ему идёт новая белая рубашка. Прощаясь тогда, тётя рассовала гостям по пакетам порезанный шоколадный торт, племяннику вдобавок сложила в корзинку все пироги, сказала, чтобы тот угостил маму с папой, брата и сестёр. Много смеялась, шутила, не раз вспоминала, как он красиво дирижировал, буквально завораживая всех своими, так натурально похожими на дирижёрские, движениями рук с белой тонкой палочкой, зажатой между пальцами. Одной из подруг она тихонько сказала: 
– Вот что прикажешь делать? Его ведь никто не учил, сам часами слушает музыку, потом репетирует движения, будто настоящий дирижёр... 
– Есть музшкола, – сказала представительного вида женщина, – я поговорю с нашим главбухом, она знакома с директором, шумливая, конечно, та, но наша баба, пусть посмотрит на твово племяша... 
И действительно, на следующей неделе тётя Таня повела Леонида в дом культуры, где во флигеле, двухэтажном, просторном, располагалась детская музыкальная школа, подчинённая не роно, а комбинату. Конечно, она была намного богаче обычных школ, в ней преподавали хорошие музыканты, хранились инструменты, минимум, для двух оркестров, духового и струнного, а директриса когда-то даже была лауреатом конкурса пианистов РСФСР. Но карьера не сложилась, вышла замуж, родила двойняшек, всю отдала себя семье и преподаванию в музшколе. Директором она стала давно, через её руки прошли сотни детей, вырастила своих лауреатов детских конкурсов и фестивалей. 
Тётя Таня была женщиной неробкого десятка, производство у неё было такое, что могла кормить одновременно ни одну тысячу рабочих. А тут вдруг оробела: и дело необычное для неё, и в музыке ничего не понимала. Решила всё обратить в разговор с целью совета, мол, что делать с таким неординарным племянником. Директриса ничего не поняла из её путаного рассказа, смотрела на белую рубашку мальчика, на отглаженные брюки и замечательно вьющиеся волосы. Отметила: вид у него концертный, чем-то он притягивает, хорошо бы и на публику так действовала его аура, подумала она. И вдруг взяла карандаш и отстучала по столу какую-то замысловатую дробь. Отдала карандаш мальчишке, бросила коротко: 
– Повтори! 
Леонид, не растерявшись, точно повторил дробь. Потом то же произошло ещё пару раз. Тогда она сказала: 
– На чём играешь? 
– Ни на чём, – сказал он, – у дедушки была гармошка, но на ней никто не играл. А он сам умер, не успел научить меня... 
– Понятно. Нот не знаем, слух и ритм есть, а дирижируем так, значит, для форса? Где видел живых дирижёров-то? – она, улыбаясь, смотрела на тётю Таню. 
– В доме культуры раз, – сказал Ленька, – потом в кинотеатре «Спартак» выступал оркестр с дирижёром, правда, я сидел на последнем ряду, почти не разглядел его... И несколько раз видел оркестр в парке культуры и отдыха, там я даже познакомился с дирижёром, он сказал, что из филармонии они, и подарил мне палочку. Она дома у меня лежит... 
– Давай, начнём с балалайки, а, дирижёр? – спросила как отрезала директриса. – Купите ему балалайку-то к осени, чтобы к занятиям был во всеоружии? Хотя у нас и своих инструментов вполне хватает. Но так будет лучше... А чтобы стать дирижёром, мой мальчик, надо столько потов пролить, что бывает и жизни не хватает. 
– Подождите, подождите...– вдруг резко сказала тётя Таня. – А что же нам делать с этими данными, с дирижёрскими? 
– Не знаю, – ответила та, но уже миролюбивым голосом, будто в её задачу вовсе не входила какая-то ругань или резкое поведение человека. – Этими возможностями воспользуйтесь на семейных вечерах, шутливые номера всегда хорошо проходят у родственников. Со временем можем такой номер показать и у нас в музшколе, точно ребятам это понравится. 
– А почему балалайка-то? – не унималась тётушка. – Ни баян, ни аккордеон, в конце концов, ни кларнет или что там у вас ещё есть поприличнее? Именно балалайка? 
– Василий Васильевич Андреев – гениальный балалаечник двадцатого века, созданный им оркестр народных инструментов объехал весь мир. Не было в мире другого такого балалаечника. А вы говорите – балалайка... – директриса буквально на одном дыхании выдала эти слова. – Закончим школу, впереди – училище, где есть дирижёрско-хоровое отделение... Есть, где развернуться таланту. Только бы желание не исчезло. Как, молодой человек, справимся с поставленными задачами? 
– Надо с отцом-мамой посоветоваться... – Лёнька сказал твёрдо, как о давно продуманном шаге. – Отец хотел мне мастерскую передать, вдобавок научить кровельному делу. Это – твёрдый заработок на всю жизнь. 
– Вот видите, дорогая моя, – сказала директор, не глядя на тётю Таню, – а вы с дирижированием придумали ситуацию... А я думала, вы – мамаша, хотела вас от души поблагодарить за воспитание сына. Помогите ему, у него есть что-то особенное, он притягивает зрителя. Если всё получится, его будет любить сцена, зритель. Он чем-то мне Сергея Есенина напоминает. Но ему надо помочь сейчас, а я буду ждать вас к первому сентября. А чтобы вам спокойнее было, скажу: мы определим его в класс гитары. Скоро это будет определяющее направление в современной музыке. Особенно в песенной, помяните моё слово... 

*** 

Мама Нюра даже не сразу поняла, о чём говорит её сестра, Татьяна: что-то там про музшколу, про класс гитары или ещё что-то такое про музыку. «При чём здесь дирижёр? – думала она. – Кто такой дирижёр? А гитара – это хорошо, под неё можно петь за праздничным столом... Что, Лёнька будет петь песни? Ерунда! Лёньчик говорил, что передаст ему сразу после школы мастерскую и всех родных и знакомых. А тут какая-то директор музшколы и поэт Есенин с первого сентября начнут обучать моего сына...» 
– Лёнь-старший, оте-е-ец... Ты слышишь, что говорит Татьяна? Мол, Лёньке надо учиться в музыкальной школе. Нет, ты послушай, что она говорит: мол, из него выйдет настоящий дирижёр и Сергей Есенин! А как же мастерская? 
– Нюр, ты не дури словами-то! – резко так сказал отец. – Какой, нахрен, Есенин, если он не все буквы алфавита выговаривает. Дирижёр из Сосенок, рабочего посёлка, где кроме гармошки музыкального инструмента нет... 
Поскольку было воскресенье, то вечером все оказались дома, а поскольку отец уже высказался по этому поводу, то остальные члены семьи просто помалкивали, боясь нарушить строгие порядки, установленные им. А Леонид Иванович, став на рынке во главе своеобразного цеха с тремя рабочими и зарабатывая хорошие деньги, терпеть не мог пустых разговоров и возражений в свой адрес. У него даже дома всё было расписано как по нотам. Вот в начале лета собирались играть свадьбу старшей дочери, Нине: футболист, подонок, дожал её, она была беременной на третьем месяце. Второго сына, Костю, он полностью погрузил в спорт, тот подавал большие надежды, его ценили боксёры города, он и учился-то в техникуме наскоком: то сборы в Минске, то соревнования в Москве, то тренировки у моря, в Анапе. Со второй дочерью, Ириной, всё было тихо и спокойно, отлично учится, много читает, собирается в институт легпрома, чтобы стать инженером-технологом на комбинате. Поступление и распределение после вуза – с гарантией, она даже лабораторию знает, где её ждут. 
Остался один сын не пристроенным – Леонид Леонидович, но ему надо было пройти ещё экзамены за восьмой класс, чего он, в принципе, не боялся, а потом – закончить школу. Говорил он с отцом о варианте РУ (ремесленное училище), но тот категорически отверг его: «Хрен на редьку менять только время терять, – сказал, как отрезал. – Получишь аттестат, примешь мастерскую, к этому времени я обучу тебя всем тонкостям зарабатывания денег. Мастерство освоишь исподволь, времени у нас много...» 
А на кухне две сестры заканчивали разговор на высоких нотах. Нюра, на правах старшей, вбивала младшей сестре в голову: 
– Не дури, Татьяна! У нас всё расписано. Каждый знал и знает своё дело: до школы, в школе и после неё... А ты с каким-то «дережёром» лезешь. С какой-то музыкальной школой... Хотя я сама гитару люблю, неплохо бы научиться играть. Но Леонида отец тебе не отдаст. Он его к мастерской приписал. И тот совсем не возражает. Ему нравится лудить-паять, заниматься кровельным делом... Так что спасибо тебе за сына, твово племянника, но не сбивай его с пути истинного. А если тебе ндравится, то пусть «дережирует» только тебе, под патефон с пластинками. 
– Дура – это ты, Нюрка! У парня талант, такой музыкальный слух! Сказала сама директор музшколы. А она сотню таких талантов вырастила. Была, между прочим, победителем конкурса пианистов. Эх ты, живёшь в городе, а ведёшь себя словно в глухой деревне. Ты можешь так потом пожалеть... И Леонид не простит тебе этого! 
– Ты хочешь, чтобы отец запретил ему ходить к тебе? Ты смотри, подруга, я сделаю это с большим на то удовольствием... 
– Ноги моей больше здесь не будет! Что с дураками говорить? Только время терять... – И она ушла, сильно хлопнув входной дверью. 
Мальчишка слышал стук закрывшейся двери, даже почувствовал сердцем, что больше не будет прослушивания пластинок, не будет музыки, дирижирования, но он не побежал за тётей Таней, остался с родителями. Рядом с ним на старом венском стуле сидела бабушка Наташа, пила чай, низко наклонившись к столу, молчала. И она тоже не встала и не пошла за младшей дочерью, понимая, что здесь есть семья со своими законами и устоями. «И это хорошо, – думала она, – это часто бывает лучше всякой болтовни о каких-то делах непонятных, музыке и ещё, бог знает о чём...»

*** 

Леонид-младший не только хорошо сдал экзамены за восьмой класс, но и сумел прорваться в труднодоступный техникум советской потребкооперации: там на одно место претендовало пять человек. На торжественном построении студентов в сентябре он увидел знакомых из своей школы, но это были, в основном, ребята с аттестатами зрелости на руках. Хотя и его одногодки попали, несколько девочек и пацанов из двух параллельных классов. Но из своего класса он оказался единственным, хотя экзамены сдавали шесть человек. 
– Ну, барыга, и ты здесь? – спросил, растягивая слоги, крепкий, с заросшей рыжими волосами головой старшекурсник техникума по кличке Лом. – В папаню пошёл... Тоже будешь деньги варить-строгать? – Ирония злая, но Лёнька почувствовал в голосе парня и тёплые нотки, видно было, уважал он «Иваныча», как и все, кто имел с отцом дело на территории колхозного рынка. А Лом с год сортировал в мастерской кровельные изделия, мыл и чистил их для ремонта, за это получал неплохие деньги. – Будут обижать, говори. Своих не бросаем... 
Все были рады поступлению Леонида в техникум, даже тётя Таня пришла с фирменным тортом своей столовой, тепло поздравила любимца, успела сказать ему: «Я узнала: в музшколе есть вечернее отделение для желающих освоить музыкальную культуру... Так что не всё потеряно, дорогой мой племяш. И пока Бабье лето радует погодой, приходи ко мне в следующий выходной на чаепитие, послушаем пластинки. У меня столько новых появилось! И за тобой – "Половецкие пляски". Как я соскучилась, Лёня...» «И я тоже, – ответил мальчишка, повзрослевший, с пробивающимся пушком светлых волос на висках и подбородке. – Нас, наверно, повезут на уборку картошки, узнаю точно, скажу...» 
Выезд в подшефный совхоз был намечен на вторую половину сентября, время на праздничный обед у тёти Тани оставалось свободным. А та уже успела пригласить к столу маму и отца мальчика, племянниц (его брат умчался на соревнования), а также своих верных подруг, которые видели Леонида – этого своеобразного дирижёра. В воскресенье на кухне командовала бабушка Наташа: никто не мог, как она, приготовить таких вкусных пельменей. Стол ломился от закусок, осенних овощей и фруктов, в холодном погребе их дома ждали своего часа фирменный торт из столовой и бисквитные пирожные. 
Лёнька сильно волновался, понимая, что может выглядеть смешно, дирижируя патефоном и звуками, доносившимися из него. Но он дал слово любимой тёте, и ничто уже не могло его поколебать, тем более, остановить. На нём была та же белая рубашка, пошитая тётушкой, к ней та добавила тёмно-бордовую бабочку, отутюженные чёрные брюки подчёркивали стройную фигуру мальчишки. Татьяна после тостов в честь Лёньки, после пельменей, вина и чаепития попросила племянника завести патефон, тот поставил большую пластинку, а она громким голосом объявила: 
– «Половецкие пляски» из оперы Бородина «Князь Игорь». Дирижирует мой любимый племянник – Леонид Леонидович (она специально выговорила отчество полностью) Шилов. 
Всё в этот миг повторилось, как тогда, в майские праздники: и погода, и солнышко, ещё яркое и по-осеннему нежное, и доброе внимание подруг тёти. Лёнька лишь заметил некоторую растерянность на лице отца, маму, смотревшую словно в одну точку на его элегантную бабочку, улыбающихся, готовых рассмеяться в любую минуту сестёр. Держа в руках тонкую палочку, выструганную из молодой ивы, ровную, ошкуренную, без выемок и заусенец, он стоял освещённый лучами солнечного света, которые отражались от его белой рубашки, нимб из всех цветов радуги окаймлял его светло-русую с вьющимися волосами голову. Одна из женщин запустила пластинку на патефоне. Мальчишка преобразился, его гибкое тело двигалось в такт музыки неспешного начала танца, под звуки, издаваемые неведомыми инструментами, странными и чужими для слуха русского человека. Руки мальчика ровно и точно взмывали вверх, плавно опускались по бокам худенького тела и снова устремлялись к солнечным лучам, заполнившим всю веранду. Конец танца был ошеломляющим: Лёнька буквально на глазах в каком-то броске вырос на целую голову, а затем, точно под конец музыкального такта, опустил руки до пола и затих в этой, согнувшей его пополам позе. 
Как и тогда, по щекам тёти текли слёзы, носовые платки достали её подруги. Через секунду-другую они стали аплодировать мальчишке. Отец тоже сделал несколько хлопков, затем поднялся из-за стола, и смущённый, чуть прихрамывая на протезах, подошёл к сыну. Обнял его, потрепал светло-русые волосы, сказал тихо, но слова услышала вся родня: 
– Может, зря я был против... Может, это и есть твоё призвание, Лёня? А тебе, Таня, спасибо. Так и решим на нашем совете: закончим этот год, посмотрим, как настроение будет. До паспорта всё и успеем оформить, если что не так пойдёт. 
Что отец имел в виду, точно бы никто не смог ответить. Но до получения паспорта Леониду Шилову оставалось меньше года...