Три рассказа

Зелёный ветер

В те дни над землёй носился зелёный ветер, пахнувший тополиными листьями и солнцем…

Дом – деревянный, двухэтажный, крашенный коричневой краской. Вся улица – такие же дома с дворами, сарайками и поленницами. И соседние улицы. Весь район…
Митя выходит во двор. На нём тапочки на резиновой подошве (их называют «сланцы»), «джинсы» местной швейной фабрики и рубашка с короткими рукавами.
Митя только вчера вечером вернулся из деревни, и родной двор кажется ему необычным, он заново привыкает к нему.
Дом и двор обнесены забором. Линия сараек. Между забором и сарайками узкое, но достаточное тайное место. В правом углу двора, пахнущая хлоркой – помойка. У стены дома металлический шкаф для газовых баллонов. С торцов дома – выгребные ямы, обложенные кирпичом и закрытые деревянными крышками…
И золотистые поленницы из свежеколотых дров, и серебристые из прошлогодних – у каждой сарайки. И кусты с синими кислыми (наверное, от того, что никогда не дозревали) ягодами (гораздо позже, в другой жизни, Митя узнал, что это жимолость).
Солнце сеется через макушку тополя. От него, от этого тополя, и рождается зелёный, пахнущий солнцем ветер…
– О, привет! – из подъезда выбегает Лена, и зелёный ветер лохматит её волосы.
– Здорово! – кричит рыжий Женька, бегущий к ним из соседнего двора, и зелёный ветер кидает ему на щёки и нос золотистые искры.
– Приветик, – говорит толстый белоголовый Вовка, шагающий от своего дома по качающимся деревянным мосткам, и зелёный ветер обтекает его, как вода…
Привет! Салют! Здрасьте…
Их, кажется, семь – три девочки и четыре мальчишки, живущих в соседних домах…
Митя смотрит на них и не сразу узнаёт, ведь не видел их целый месяц. Да они, кажется, все по новой узнают друг друга…
– За сарайки не лазай! – кричит в форточку чья-то мама, будто даёт сигнал.
– За сарайки!
И вот они, Митя первый, ныряют в эту щель, в это сумеречное пространство, заваленное мебельным хламом, ржавыми вёдрами и горшками… Идти надо так, чтобы не занозить ладони о доски забора или сараек, не проколоть ногу, не зацепиться одеждой за торчащий гвоздь…
Слышен треск, кто-то зацепился штаниной. И Митя чувствует, как занозы впиваются под кожу, но останавливаться нельзя. Нельзя, будто сараи и забор смыкаются и вот-вот раздавят… Кажется, что конца не будет мрачному ущелью, по которому движется их отряд. Но впереди свет и зелёный ветер…

И этот ветер подхватывает их на другом конце тоннеля и несёт к огромной луже, разлившейся из придорожной канавы.
Эти лужи-моря никогда не высыхают на их улице. Они прекрасны, прозрачны и заманчивы…
Манят они островами, бухтами, заливами, каменистым дном, солнечным сеевом по волнистой воде…
Но девочки уходят в свой мир, там они устраивают свои дома, хозяйства, кухни и ждут своих мужчин.
А мужчины: Митя и Женя строят прибрежную крепость с башнями по одну сторону моря, Вовка и Слава – по другую…
Споро строятся боевые флотилии: в щепке или куске коры (их здесь полно) перочинным ножом или гвоздём просверливается дырка, в неё вставляется палочка-мачта, на мачту – парус-лист. И вот, подхваченные переменчивым зелёным ветром, корабли мчатся по солнечным волнам, закручиваются в воинском танце, сшибаются.
Абордажные крючья впиваются в борта, слышен свист пуль, лязг сабель и яростные крики моряков. Зелёный ветер наполняется пороховым дымом! Море вскипает от ядер…
И через пару минут обеспарусевшие, перевёрнутые, побитые щепки плавают в луже…
Но бой продолжается. Ядра, перелетая море, рушат песчаные башни…
И окровавленные, насквозь продутые зелёным солнечным ветром корсары, возвращаются в мир, где во дворе, на скамейке у подъезда девочки раскладывают салаты из одуванчиков и травы.
Митя видит сизо-синюю ягоду, и кисло-сладкий пьянящий вкус обволакивает рот, и вот уже все бродят вокруг десятка кустов под окнами дома, пока на ветках не остаётся ни единой ягоды…
Лена, Света и Галя возвращаются к своим домам и кухням, а четыре добытчика выискивают для них колбасу – круглую трухлявую сердцевину на сколах поленьев и относят эту деревянную колбасу хозяйкам…
– Дядя Саша приехал!
Зелёный ветер выметает их со двора. На краю дороги у соседнего дома стоит автобус, а высокий, с золотым отливом волос, красавец дядя Саша, отец Женьки, раскрывает передние и задние двери салона, а сам идёт домой, обедать…
– Чур, не я!
Вадой, как почти всегда, оказывается Вовка. И никогда бы не отвадить ему, если бы Митя не поддался. Он сам подставляет руку, и Вовка хлопает его ладошкой, а Митя уже бежит за Леной.
Вбегают в переднюю дверь, несутся через салон, выпрыгивают через заднюю, бегут вокруг, и в другую сторону, и сталкиваются, и зелёный ветер пахнет бензином и поролоном рваных сидений…
А Женя садится на место отца, туда можно только ему, кладёт руки на руль… Над лобовым стеклом, в овале – желтоволосая гэдээровская красавица, похожая на Лену… Или Свету…
Вернулся дядя Саша.
– Женька, дуй обедать, – скомандовал. 
Скрипнули и захлопнулись двери, автобус, переваливаясь на выбоинах дороги, уехал.

Во дворе опять чья-то мама безответно кричала в форточку:
– Домой!..
Зелёный ветер подхватил и унёс мамин голос в солнечное небо…
– В прятки!
– Вышел ёжик из тумана, вынул ножик из кармана, буду резать, буду бить, всё равно тебе водить! – Лена тычет пальцем в Вовку. 
Он, вздохнув, отворачивается к стене дома:
– Я считаю до пяти, не могу до десяти, раз, два, три, четыре, пять, я иду искать! – И ещё проговаривает, уже повернувшись, уже осматривая тревожно
пустой двор: – Кто не спрятался – я не виноват! 
Митя, нарушив правила, выскользнул за калитку и влез под навес акациевых ветвей… Здесь сухо, сумеречно, чужо… Оттуда, из другого мира, едва веет зелёный ветерок: «Туки-баки Галя!.. Туки-баки Слава!.. Туки-баки…»
Трава, осыпь земли у забора, жёлтый цветок с твёрдым стеблем – всё это тайный таинственный мир, в центре которого он – отважный путешественник, вооружённый не перочинным ножиком, а мачете. Стручок – огромный тропический плод, который он не срывает, а срубает…
Горошины акации горькие. Митя вспоминает сладкий деревенский горох, который ел вечность назад – вчера…
– Так не честно! Ты вада! – толстый Вовка нашёл его и здесь. Вернул в зелёный солнечный мир.
Но все уже забыли про прятки. И все, вдруг, как единое существо, вспомнили про яблони-китайки, растущие вдоль соседней улицы…
Кислота и горечь недозрелого мелкого яблочка, что может быть слаще!
Здесь же Серёга, Миша, Илья: с трудом вспоминается, что это одноклассники. 
Встреча на пограничной улице оборачивается короткой войнушкой, от которой с визгом убегают девчонки. Яблоки припекают, бьют как камни…
Война заканчивается внезапно, как и началась, и все мальчишки, единой толпой бегут к колонке, где, толкаясь и брызгаясь, пьют, обливаются, кричат…

Зелёный ветер наполняется радужным светом…
– Домушка, – звучит волшебное слово.
И все, кроме Вовки, которому нельзя уходить далеко от дома, бегут в дальние, пока ещё чужие дворы. Там, за сарайками, устроена домушка. Она выгорожена досками, сверху чем-то накрыта. В ней поместился продавленный диван, табурет, ящик. Ясно, что сделали домушку старшие ребята – тут вон и затоптанные чинарики под ногами, и даже две пустые бутылки с этикеткой «Золотая осень», и затёртая колода карт на диване.
– Играем?
Но никто не умеет играть, кроме как в «пьяницу», а эта игра быстро надоедает… Но Серёга ещё достаёт окурок, половину сигареты с фильтром и коробок. Илья держит сигарету, а Серёга огнём спички водит по фильтру – от микробов. И вот все по очереди прикасаются губами к окурку. Дым на мгновение наполняет Мите рот и вылетает. Во рту едко, и вспоминается, как он пробовал курить в деревне вместе с Колей и Генкой…
В домушке становится тесно и тревожно – вдруг сейчас придут старшие парни или увидят их взрослые… 
И они вылезают во двор. 
Митя облегчённо вдохнул зелёный, уже теряющий запах солнца, ветер.
В соседнем дворе через натянутую бельевую верёвку играют шнурованным мячом в волейбол парни и девчонки, которые ходят в их школу и пойдут, наверное, в седьмой или даже восьмой… 
– Беру!.. Ушёл!.. Подача!..
Хочется смотреть и смотреть на них – больших, ловких и красивых…
– На карьеры завтра идём? – Серёжка или Илья, а может, и Миша сказал…
– Да! 
– У меня удочка есть.
– Я сделаю.
– Червей утром накопаем.
– Зайдите за мной…
Завтра будут карьеры – длинные, соединённые перешейками канавы на месте бывших торфоразработок, тёмно-бездонные, местами разлившиеся в пруды и озёра, заросшие осиной, берёзой и берёзовым сланцем. Там водятся утки и ондатры, растёт голубика и грибы, ловятся бронзовочешуйчатые караси… Особый мир: не город, не деревня, не лес – совсем рядом с их домами.
Завтра будут карьеры, а сегодня мальчишки расходятся. Митя идёт в свой двор и видит, как расходятся по домам и девочки, и толстый Вовка. На скамейке остались увядшие жёлтые головки одуванчиков. 
Зелёный ветер прячется и затихает в кроне тополя…

И никогда больше не будет того, зелёного, пахнущего солнцем, ветра… 

Белый день

– Давай! – Женька подталкивает Митю.
– Давай! – кричит снизу Ленка.
И Митя срывается с обреза сарайной крыши, и белая волна снега
накрывает его… Он барахтается, выгребает…
– Здоровско!
Прыгают Женька и Вовка. Света не прыгает…
Мальчишки вытряхают снег из валенок и рукавиц. Митя перевязывает на
затылок завязки своей драной кроличьей ушанки.
Девочки хихикают, что-то говорят одна другой на ушко, тычась в круглые пуховые шапки… И уходят домой.
– За дорогой хоккей! – это Витька прибежал.
И мальчишки бегут – кто домой, кто в сарайки за клюшками…
В сарайке сумрачно, остро пахнет дровами… Мите хочется пить, он приоткрывает крышку бачка, снимает камень с дощечки-загнёты, ковшиком проминает ледяную корку, черпает рассол и пьёт – обжигающе кислый, холодный…
В приоткрытую дверь проникает белый уличный свет, в нём поленница дров у одной стены от земли до крыши, на другой стене подвешен велосипед, под ним, рядами, стоят бутылки – зелёные и белые. 
«Если утром ты встревожен,
Если что-то манит в даль,
Начинай, без промедленья,
Операцию хрусталь!» – вспомнил Митя присказку отца. Отец далеко, «хрусталь» сдавать некому…
Митя хватает свою клюшку с перемотанным чёрной изолентой «пером», закрывает сарайку и бежит во двор через дорогу, где пацаны вчера залили хоккейную площадку. 
Тут уже назначили двух «маток», которые набирают себе команды. Митю, как обычно, взял Дюша Раков.
И начался хоккей! 
Валенки скользят по льду не хуже коньков… Митя на воротах. Он принимает на себя шайбу. Пальтушка смягчает удар, но всё-таки больно, и Митя терпит…
– Молоток! – хвалит Дюша Раков.
А вот Раков столкнулся у снегового бортика с чужим игроком (Митя не знает этого парня) – замелькали кулаки. Но их останавливает, раздвинув руки, Саня Морозов:
– Всё-всё, замирили!..
Когда закончили игру, счёт был двузначный… 

Митя убрал клюшку в сарайку. Мама позвала от подъезда, и он подбежал к ней. Она уже поставила на санки ванну, а в неё корзину с ещё дымящимся бельём. Митя подхватил вёдра.
Скрипит под ногами и полозьями снег.
Колонка – синий чугунный столбик с носиком и рычагом – обледенела, но подход к ней посыпан песком.
Ванну мама поставила у канавы, тут уже полощет тётя Люба, а её Витька таскает воду…
И Митя таскает в очередь с Витькой, а их мамы полощут, о чём-то говорят, сливают воду в канаву…
Мама почему-то снимает резиновые перчатки и матерчатые под ними и полощет голыми руками – руки красные, с узловатыми суставами…
Опережая Витьку, Митя бежит к колонке, но слышит: «…Пьёт и пьёт, а пусть хоть совсем упьётся…»
Думал, что это мама говорит, оглянулся, нет – тётя Люба…
Они возвращаются к дому. Белизна снега и дня синеет…
– За дровами сходи, – просит мать, прихватывая корзину. И пока она заносит в дом корзину, потом ванну и вёдра, Митя набирает охапку дров, привычно, обхватив дрова и подпирая ещё снизу коленом, замыкает замок, идёт к дому, хлопает дверью подъезда, по широким ступеням поднимается на второй этаж, слышит, как мама уже ходит на чердаке, развешивает бельё…
Митя бухнул дрова у печи, скинул рукавицы, ушанку, заледенелое по низу пальто, задубевшие валенки…
… В печке потрескивают дрова, комната наполняется теплом и вкусным запахом кухни. 
Митя стоит у окна, смотрит, как тают и стекают по стеклу белые ледяные перья… Как уходит навсегда белый, белый день…

Жаркое лето

Какой был год, какой месяц?.. 
Было лето… 
Митя, Серёга, Илья, Миша, Олег – вот кто был тогда. Все они закончили восемь классов. Двое собирались идти в девятый, остальные – в ПТУ. Наверное, это было последнее лето (может, это был и последний день), когда они собрались все вместе…

Карьеры уже начали засыпать – горы песка громоздились, песок ссыпали в бездонные канавы, заваливали гравием поверху.
Возникали неожиданные озёра с песчаными пляжами. О! – эти купания над чёрной бездной…
Но рыбачить уходили дальше. По тропкам, промятым в торфе, местами перепрыгивая через канавы. К заветным тайным озёрам, заросшим камышом… 
К такому озеру и пробрались в то утро. 
Давно уже знали, что карьерные караси на червя не клюют. Только на хлебный мякиш.
Утро было тихое, солнце поднималось неторопливо, неярко в туманной дымке. И парни тоже были сонные и неторопливые…
– Спал бы сейчас, – зевнув, сказал Илья. Ему никто не ответил. 
Стали расходиться по берегу (надо ведь найти место, где можно поближе подойти к воде), разматывать удочки… 
Митя нашёл тихий заливчик, к воде подошёл, даже не замочив кеды. Ондатра, сидевшая на коряге у берега, бесшумно скользнула в воду и поплыла, держа в зубах стебли камыша…
За кустами, о чём-то негромко говорили Серёга и Миша… Олег, вставший на другом берегу заливчика, почти напротив Мити, первым закинул удочку. Поплавок плюхнулся и застыл.
Закинул и Митя…
Так бывает всегда – в лесу, вообще в природе, а может, и в жизни – остановишься и тут же увидишь что-то интересное – в лесу гриб, на улице – симпатичную девчонку, в библиотеке – интересную книгу…
Сначала Митя увидел жука… Потом торчавшую из торфа отполированную, похожую на кость доисторического животного корягу… Потом стрекозу, вертолётно зависавшую в воздухе… И тут почувствовал, как удилище дёрнулось в руке. Поплавка на воде уже не было…
Митя подсёк, выдернул рыбину, подтянул её к себе, разворачиваясь, вынес на берег, в траву, и, опускаясь на колено, прижал ладонью… Успел увидеть, как Олег одобрительно поднял вверх большой палец... Снял с крючка почти чёрного, с бронзовым отливом (под цвет воды в карьерах и озере) карася размером с ладонь. Обернулся к Олегу, поднял рыбу над головой. Тот в ответ натянуто улыбнулся, снова показал большой палец и уткнулся глазами в свой поплавок.
Из-за кустов потянуло сигаретным дымком. Солнце алым кругом поднялось над кромкой этого ледникового болота. И уже совершенно чётко было видно, что торчащий из торфа отполированный веками кусок дерева – это же бивень мамонта. И при этом совершенно же точно Митя знал, что это корень или ветка давно умершего дерева…
Он сунул карася в полосатую матерчатую сумку (её сшила мама из каких-то «обрезков», которых много принесла домой за годы работы на швейной фабрике) и повесил сумку на ветку куста. Карась сильно дёрнулся, и куст окатил Митю холодным росяным душем. 
Мите казалось, что он теряет время, и караси уплывают, уплывают от него… Торопливо, мокрыми, измазанными какой-то слизью, руками он достал из кармана старой курточки кусок батона, откусил кусок корки и начал жевать, а в пальцах скатал мякишный шарик. Нацепил наживку на крючок (гораздо легче, чем надеть червя) и закинул на то же место, откуда уже выловил рыбу.
В этот момент Олег рванул удилище и, описав дугу, карась шлёпнулся в траву, и Олег кинулся на него, так будто это была огромная щука…
И Митя тоже поднял большой палец и натянуто улыбнулся. И тут же забыл о своём приятеле. Поплавок снова повело…
Три рыбины лежали в сумке, они уже не вздрагивали, не качали куст. Олег, когда перестало клевать, ушёл куда-то дальше по берегу, с другой стороны, из-за кустов, слышался негромкий разговор…
Из камышей выплыла утка, утята, уже довольно большие, плыли за ней, и вся эта птичья флотилия оставляла треугольный след, какой когда-то оставлял на воде их катер. Давно нет отца, давно нет и катера… Утята плывут за уткой (их семь или восемь), солнце больно бьёт в левый глаз, и уже давно, минут пятнадцать, ни клевка…
Раздался свист.
– Олега, Димон, идите сюда! – крикнул Серёга. 
Митя достал удочку, смотал леску. Подошёл Олег.
– Сколько?
– Три. – Митя распахнул сумку, показал. 
Олег поднял на уровень глаз целлофановый пакет, в котором лежали два карася.

Все собрались на утоптанной торфяной полянке. Последним подошёл Илья, на ходу ссыпая из ладони в рот голубику…
Осмотрели уловы. У Мити – три, у Олега – два, у Серёги – один, у Миши – ни одного. У Ильи – пять.
– Места надо знать, – довольно сказал он.
– Ну чего, покурим? – сказал Серёга, доставая мятую пачку «Стюардессы» с парой сигарет. Никто не откликнулся, и он не стал курить, сунул сигареты в карман.
– Пошли отсюда, жарища, – сказал Миша и первым шагнул на тропу в сторону дома.
Перепрыгивая канаву, Митя плюхнулся в воду, его тут же выдернули. Он был мокрый по пояс. Намокла и сумка, и караси вдруг отчаянно задёргались в ней…
Пошли дальше…
– Шли по лесу дровосеки, оказались – гомосеки! – пропел вдруг Серёга. И, все: Митя, Олег, Миша, Илья, сам Серёга, засмеялись. Они смеялись всё сильнее, ржали уже, держась за животы.
– Ну чего ржёте-то? – сдерживая смех, спросил Серёга.
– Слово смешное, – ответил за всех Олег.
Вышли на засыпанный песком и щебнем участок, впереди дорога, за которой их район, переулки и дома с зелёными дворами, поленницами и помойками, а ещё дальше – кирпичные серые коробки пятиэтажек, а над ними – две новые, далеко сияющие стёклами девятиэтажки…
– В пэтэуху скоро… – матюгнувшись, сказал Серёга и сплюнул под ноги.
И все сплюнули вслед за ним…
Первым был двор Миши и Олега. Пожали всем руки. И тут Олег протянул Илье свой пакет с карасями:
– Наша ячейка рыболовов-любителей решила поощрить самого удачливого рыбака, – торжественно сказал он. Илья от рыбы не отказался.
Потом уходил Сергей:
– На, Ильюха, – подал он свою рыбину и удочку.
– Удочку-то зачем? – спросил Илья.
– А мне-то куда?
Илья взял и удочку.
Митя рыбу тоже отдал ему, а удочку оставил себе.
Пожали руки и разошлись. 
Со стороны торфяных болот снова потянуло на город гарью. Жаркое было лето… 

Художник: К. Хартли.