Билет до Сантьяго

Так плохо Дмитрию Ивановичу Касаткину не было ещё никогда за его без малого пятидесятилетнюю жизнь. В безмятежный отдых августа с ещё теплыми ночами, обилием фруктов и овощей, с рыбалками на реке, стремительно несущейся возле госдач, как-то неожиданно ворвался столичный хаос с баррикадами трудящихся масс. Хотя те же массы на самом деле продолжали работать на транспорте, у ткацких станков, варили сталь и не уходили с колхозных полей, но кто-то от их имени выступал на митингах и требовал отставки всех сверху донизу. Вскоре по периметру окружной дороги столицы встали войска, танки и БМП, а «восставшие», плеяда тех же чиновников, но успевших первыми занять здание парламента, объявили «белый дом» колыбелью новой революции. Они «разбивали головы путчистам», тем, с кем ещё совсем недавно делили коридоры власти. И никого не смущало, что у здания парламента, оплота революции, собиралось одних и тех же несколько тысяч человек, а миллионы людей в очередной раз терпеливо ждали, чем всё это закончится. 
Революция победила. В отлаженную работу информцентра правительства, где Дмитрий был руководителем, вдруг ворвались какие-то небритые, с немытыми и плохо пахнущими головами люди, женщины, похожие на революционерок из немого кино, с сигаретами в зубах и открытыми частями тела, вываливающимися из обвислых маек. Весь день они носили друг другу кофе, обсуждали лидеров перестройки, и когда, наконец, Дмитрий зашёл в свой бывший кабинет к новому начальнику и спросил: «Как быть с информацией? Не выходила неделю...», – тот ответил: 
– Нехера бумагу переводить! Наш лидер лично выслушивает мои доклады о ситуации в стране и мире... – Посмотрел на Дмитрия красными воспалёнными глазами и добавил: – Ты был в российской прокуратуре? Следователи обещали, что тебя посадят и надолго. Они интересовались передачей информации мировым агентствам и печати. Ведь это ты сообщил миру о поддержке Совмином путчистов? Ты, я знаю всё, доподлинно... Тебя могут за измену родине лет на двадцать упрятать. Выйдешь, если получится, глубоким стариком. Жди, за тобой скоро придут... 
Касаткин понял, что делать ему в этом заведении больше нечего. Вечером он зашёл к старому приятелю в кадровую службу, тот усмехнулся: 
– Первым бежишь? А ты меня ещё к себе агитировал, помнишь?   
– Да, мне был нужен аналитик, который бы выстроил систему. Что теперь говорить? Думаешь, сия чаша минует тебя? Помнишь лозунг: «До основания, а затем...» Что делать? Мне нувориш пообещал двадцать лет тюрьмы за измену родине. Как тебе нравится постановка вопроса? 
– Есть где скрыться? Тебе надо время, чтобы пересидеть период «крови революции», подальше от карательных органов и твоих друзей в кавычках по работе... А ещё лучше – уехать куда-нибудь за границу, на худой конец, в Узбекистан, Киргизию... Есть у тебя там друзья? Я помогу, чем смогу, чтобы тебе не светиться на вокзалах или в аэропорту... Но даже семья не должна знать, где ты находишься, куда выехал. Через какое-то время я всё сообщу твоей жене. Потом вытащим тебя домой... 
– Надо с семейством разобраться: срочно отправить жену с детьми к моей маме, на Волгу, пусть поживут там. Спасибо, Стас, в любом случае, я перезвоню... 
– Опасайся своего преемника, если так можно сказать. Его недавно уволили из журнала за кражу денег, приготовленных для выплаты гонорара, только что не посадили... А нынешнего своего начальника он так запугал, что тот верит: без него – не обойдётся, схарчуют его журналюги. В своих помощниках твой преемник держит «штатную задницу», тот обслуживает его больше года. В общем, изощрённый тип, садист...     
– Откуда ты всё знаешь?     
– Если бы не твоё больное сердечко, я точно порекомендовал бы тебя к нам, в КГБ нужны такие люди, ха-ха-хеех, – не удержался от смеха собеседник. Смеялся он, как классический дед, разместившийся на деревенской завалинке, – будем вместе, не теряй связь... 

*** 

Машина из «разгона» ничем не отличалась от персональной машины Касаткина, только водитель – чужой, свой уже находился в «бессрочном отпуске». Быстро доехал до дачного посёлка, где размещались на лето тёща с тестем, жена и дети. Тёща выглядела встревоженной, но встретила зятя традиционным горячим обедом. Как медик мужчинам налила по рюмке неразведённого спирта, шофёру дала часик поспать после сытного обеда. Разговоров о событиях в столице не вели: женщины побаивалась хозяина, а тесть – бывший партработник, помалкивал, когда его не спрашивали. Часа через два Дмитрий отправился назад, в город. Жене лично, чтобы не по телефону, сказал: 
– Собери необходимые вещи и в любой час будь готова к отъезду с детьми на Волгу, к моей маме. И не забудь о главном: надо всё сделать так, чтобы люди в посёлке не узнали о вашем отъезде. 
В информцентре Дмитрий зашёл к своему заместителю, новостей не было, а прибывшее в полном составе новое руководство все функции подразделения перевело на себя. Тогда он напомнил заму, что находится ещё в отпуске, звонить ему можно домой, но в ситуации «ЧП». 
– Тут завприёмной просила передать, что по твоему прямому телефону звонила какая-то родственница, хотела переговорить, естественно, получила ответ: ты – в отпуске... 
– Какая ещё родственница? У меня кроме сестры никого нет, но та всегда звонит на домашний... 
– Подробностей не знаю, – сказал заместитель, – но я без тебя, естественно, не стал разговаривать, ведь телефон – только твой. 
– Понял, если надо, дозвонится... – И поехал городским транспортом домой. 

*** 

Вечером, действительно, раздался звонок, только уже не телефонный, звонили в квартиру. Дмитрий сильно заволновался, сердце готово было выскочить из груди. «Неужели приехали прямо домой? – подумал он о следователях прокуратуры. – Нет, ерунда, разве им непонятно, что я здесь – не рулевой, передаточное звено, что всё на себя взял премьер, есть его виза...» Он долго не подходил к двери, выжидал повторных звонков. И они раздались, довольно настойчивые. Глянул в смотровой глазок, увидел на плохо освещённой лестничной площадке какую-то женщину: 
– Господи, боже мой, что это за напастье... Кто здесь? – спросил, негромко. 
– Дядя Дима, это Света, дочь двоюродной сестры вашей мамы, Валентины... Это та, которая в Сибири живёт. Я звонила вам на работу, не смогла дозвониться. А теперь вот ночевать негде. Так вот случилось... 
– Ничего не понимаю, – бормотал Дмитрий, а сам, тем не менее открывал дверь. – Какая Валентина? Какая Сибирь, двоюродная... 
– Мать Валентины приходится вашей маме двоюродной сестрой. А я, значит, ваша двоюродная племянница... 
В дверях стояла высокая статная девушка лет двадцати с густыми тёмными волосами, большими карими глазами и яркими губами, причём, не накрашенными помадой. У её ног – небольшой походный рюкзак тёмно-коричневого цвета с наклеенными этикетками. 
– Ничего не понимаю... Хотя о Сибири и о тёте Вале слышал, помню. – Дмитрию стало немного легче, всё-таки такие подробности не смогли бы знать совсем посторонние люди. – Проходите, э-э, Света, кажется, вас зовут? Как вы в такой период умудрились в столицу-то попасть? К ночи добраться по домашнему адресу? Уму непостижимо... Проходите. – И почти на автомате спросил: 
– А где моя мама живёт, вы знаете? 
– Так мы же прошлым летом заезжали к ней, купались в Волге. А тётя Матрёна сказала тогда: если вдруг, не дай бог, что-то случится, чтобы без всякого в столице нашли вас... И о том, что вы в правительстве кое-кого знаете, поможете. Вот такой был разговор. Поэтому я и приехала... 
– Ну да, понятно, – Дмитрий, наверное, не смог скрыть своей тоски и досады. – Вот комната детей, она свободная... Дам постельное бельё, ванная и туалет – по коридору, до конца... Кухня – в другом конце, но у меня, кажется, ничего нет в холодильнике кроме молока и консервов. По утрам я пью кофе, завтракаю на работе... 
– А яйца есть? – спросила девушка, – можно я сама посмотрю холодильник? 
Он кивнул и побрёл к стенке с ящиками для белья. Слышал, как энергично гремит на кухне гостья, как закипела вода в электрочайнике, ему даже показалось, как зашипели на сковородке яйца, хотя он так и не вспомнил, есть ли они в доме. Он положил бельё на диван-кровать старшего сына, здорового, спортивно развитого семиклассника, направился на кухню. На столе – две тарелки с приборами, заварен стеклянный чайник, с перебором, видно, что чаю не пожалели, откуда-то появился почти целый батон белого хлеба. «Хорошая хозяйка, – подумал он, – так скоро сумела развернуться и всё отыскать в его холостяцкой кухне». 
– Садись, дядя Дим. Можно так вас звать? У нас в Сибири всё по-простому, по-родственному... Хотя понимаю: родственница я вам, как та вода, что на седьмом киселе. Вы уж простите, если что, нашу провинциальную бесцеремонность. А вдруг и вам придётся как-то оказаться у нас да, не дай бог, в безвыходном положении... 
Девушка замолчала, явно ожидая вопроса Дмитрия. Но он молчал, стоя возле накрытого стола, тянул время с посадкой на стул. Наклонился, наконец, к стеклянной стенке бара, достал бутылку начатого коньяка. Светлана подала два бокала, сказала: 
– Вижу, вина у нас нет, что ж, будем пить коньяк... 

*** 

Что Дмитрий понял из рассказа, доложенного ею умело, почти по-военному. В их сибирском университете училась группа чилийских студентов, тех самых подросших детей беженцев после путча 1973 года. С одним из них – Алонсо, она подружилась, летом вместе ездили на практику в пионерский лагерь, работали там вожатыми. Полюбили друг друга, считали, что они – уже муж и жена. Но неожиданно его семья решила вернуться на родину, он предлагал ехать с ними, но ждать оформления документов для регистрации пары в ЗАГСе, тем более выездной визы в посольстве в столице, никто не собирался, родственники спешили. И Алонсо уехал, за год от него пришло два письма. Дмитрий отказывался читать одно из них, которое вынула из сумочки Светлана, но она умоляла, ей, наверное, уже было понятно, что с любовью всё закончено, видимо, хотелось лишь проверить на чужом человеке, видны ли здесь чувства. Он быстро пробежал два листочка текста, делового, без воспоминаний об их любви и близости, а концовка была совсем неожиданной: мужчина собирался переезжать в Бостон, ему удалось пробить поступление на годичные курсы с последующим видом на жительство в Штатах. Но условие одно: он не должен быть обременённым семьёй. 
После паузы, Дмитрий сказал честно и прямо: 
– Свет, надо успокоиться и постараться забыть ту жизнь... 
Она плакала сильно, он налил коньяк, немного, на два пальца в бокале, девушка выпила одним глотком, закусывать не стала. Она повернула голову к ночному окну и долго смотрела на огни высокого торгового универмага, молчала, слизывая слёзы с губ. Дмитрию стало невыносимо жалко родственницу, он протянул руку и погладил её по плечу. Она прижалась мокрым лицом к его ладони, что-то бормотала о боге, который забыл её, о несправедливости, которая везде, наконец, подняла на него глаза, сказала: 
– Я поеду туда... Но я в курсе, что нужна виза и билет до Сантьяго... Пойду работать в Москве, кем угодно, хотя меня уже распределили воспитателем в детский дом, заработаю денег... Добьюсь визы. Я посмотрю ему в глаза... 
– Не надо, Света. Чужая страна, чужие люди... У них всё так сложно... Никак не могут отойти от путча... И он? Уедет в США, его, молодого латиноса, приберёт к рукам ЦРУ... Не нужна ты ему, это факт. Вот это в истории с твоей любовью – главное. Прости, что так жестоко, но я хочу удержать тебя от неправильных шагов. Ты молодая, красивая, получила диплом и чего-то боишься? Да за тобой парни будут ходит гурьбой... 
– Я любила и люблю его, дядя Дима... Он звал меня своей женой. 
– Что же вы не расписались? Время тянули? Ну, ребята, до чего же современная молодёжь инфантильна! 
– Да, я виновата... Ничего не хотела видеть, хотя после пионерлагеря он прохладнее стал ко мне относиться, особенно, когда осенью приехал из Подмосковья, где были его родители. А я любила, фактически ушла из семьи, перебивалась местом в общежитии... Боже мой, бедные русские девчонки! Что с вами делает жизнь... – И она снова заплакала, сильно, почти в полный голос. 

Дмитрий помог ей подняться из-за стола, отвёл в детскую комнату, уложил в постель старшего сына. Она собралась в комок, колени подтянула к подбородку, закрыла глаза и затихла. Он плотнее заткнул цветастое одеяло под матрас, выключил свет и ушёл на кухню. На столе стояли нетронутая яичница в глубокой тарелке, почти полная бутылка коньяка, чай остыл, и он механически включил его на подогрев. Сел на стул у окна, где только что была Светлана, стал также смотреть на горящие окна универмага. Рука потянулась к бутылке, лил в бокал коричневатую жидкость долго, пока не наполнил больше половины стеклянной ёмкости, пил жадно, не чувствуя ни вкуса, ни запаха коньяка. Потом взял большой кусок яичницы, положил его на хлеб и начал, медленно жуя, есть. А когда из банки достал маринованные огурец и помидор, то у него получился отменный бутерброд. В голове зашумело, по груди разлилось тепло. 
Дмитрий думал о своей жизни, о том, что они уже больше двадцати лет живут с супругой, растят двоих сыновей. Старший, видимо, войдёт в большой спорт: в группе пока никто не прыгает дальше его на трамплине (или как там у них это называется?). Затрат в спорте было много на первых порах, потом – почти полностью экипировка и лыжи были за счёт школы Олимпийского резерва, куда без какого-либо блата попал сын. Младший – учится во втором классе, такой маленький карьерист растёт, плачет по поводу каждой случайной тройки, особенно физкультура и труд ему плохо даются. Пишет стихи на дни рождения, чем умиляет бабушек и деда (второй дед рано ушёл после Отечественной войны), а вскоре и учителям стал посвящать свои вирши. Незатейливо, простенько, но с учётом возраста сына его стихи попадают прямо в сердце, что лично может подтвердить сам Дмитрий. 
С семьи мысли перескочили на дальнюю родственницу, ту самую «седьмую воду на киселе» – Светлану. «Что за дурочки, прости Господи, – думал он о них. – Как были чилийцы беженцами, такими и остались у нас в памяти... Кстати, тогда немало разместилось их недалеко от нас, в новом посёлке треста "мостострой", понятно, что заселяли они "хрущобы", не до жиру, но сколько наших рабочих недополучили в этот год жилья, не справили новоселья? Солидарность, это хорошо, правильно, но когда она не бьёт по голове... Недовольство, говорили, было большое у коренных жителей, но вроде бы выровнялись отношения, тем более, основная группа репрессированных снова перебралась по-тихому к себе на родину. 
Вот и у нас начались разборки, – он опять переключился на свою жизнь. – Арестовали, содержат в тюрьме верхушку, в том числе и нашего дорогого командира... И что будет дальше? Пойдут за исполнителями типа меня? Наверное, да. Есть ли моя вина? Я её не чувствую... Не я, так кто-то другой подготовил бы официальное сообщение о заседании Кабмина, дал в ТАСС точную формулировку: ГКЧП – легитимный орган (это даже не обсуждается), его решения трансформируются в решения Правительства, и они неукоснительны к исполнению для всех без исключения органов власти страны...» 
Дмитрий доел бутерброд, коньяка больше не хотелось, как говорят в народе – «в рот больше не лезло», собрал посуду в мойку, проверил электроприборы и, погасив свет, вышел из кухни. В детской комнате – темнота и тишина, это несколько успокоило хозяина. «Значит, уснула, – подумал он. – Что завтра делать с ней, ума не приложу. Какой, к чёрту, билет до Сантьяго, какая виза: нет родственников, запрос некому оформить... Надо отговорить, переубедить её». Вдруг его осенила мысль: «Вот что надо сделать: отправлю её вместе с женой и ребятами к маме, пусть там долечивает свои раны, с женщинами ей будет и проще, и легче». 

*** 

Успокоившись от принятого решения, Дмитрий быстр уснул. Разбудил его ровно посреди ночи резкий звонок в дверь. Потом ещё звонили несколько раз, как будто кто-то рвался в дом. Он, набросив длинный бархатный халат, поспешил в прихожую. В дверной глазок увидел на площадке несколько мужчин, одетых почему-то в куртки с капюшонами, хотя на улице ни дождя, ни холода не наблюдалось. Спросил довольно жёстко: 
– Кто такие? 
– Вы Касаткин? У нас ордер прокурора... Открывайте! 
Дмитрий специально выжидал паузу, его сердце отказывалось работать, приступ стенокардии был настолько сильным, что подкашивались ноги, и он боялся одного: как бы не грохнуться прямо сейчас на пол. Он присел на стул у комода, неожиданно увидел рядом Светлану, та испуганно смотрела на него, груди почти высунулись из ночной пижамы старшего сына, маленькие трусики подчёркивали длину загорелых ног. Она в испуге бормотала: 
– Дядя Дим, кто это? Вам плохо? Давайте я провожу вас да кровати... Надо «скорую» вызывать... Вы весь белый... И почти не дышите! Господи, да кто там так нагло звонит и звонит? 
В это время раздался сильный стук в тяжёлую, обитую цветной драпировкой дверь. Светлана посмотрела в глаза дяди, поняла, дверь надо открывать. Левой рукой она, как могла, запахнула пижамой грудь, правой – стала открывать замок. В квартиру буквально вломилось трое мужчин, но в испуге и растерянности они остановились, уставившись на женщину. А Светлана, подняв со стула и обхватив дядю за талию, повела его в спальню. И вдруг остановилась, закричала: 
– «Скорую» вызывайте! Не видите, человеку плохо? Умереть может, с сердцем не шутят... 
– Смотрите-ка, нами любовницы стали командовать... – съязвил один из непрошеных гостей. – Ну, хлюст! Не пррромах! Его арестовывать приехали, а он с молодой забавляется... Одевай его! Да и сама оденься, а то, на прости господи, похожа... Ты кто вообще-то? 
– Как вам не стыдно! У человека сердце больное, это в медкарте записано. А вы так себя ведёте! Племянница я... 
– Да уж больно вы оба разодеты... – Видимо, старший группы, вмешавшийся в разговор, решил закончить перепалку. – Ты иди, оденься... А мы сами соберём его в дорогу. 

Двое довели Дмитрия до комнаты, стали помогать ему одеваться, а старший, демонстративно обыскивая письменный стол, поднял голову и спросил хозяина квартиры: 
– Если я правильно понял, это вы руководили центром информации? Вы, стало быть, в ранге министра, доверенное лицо Премьера? Всё правильно? И это вы организуете свой вылет в Сантьяго? А девушка у вас для прикрытия, так? Где визы и билеты на самолёт? Советую вам сотрудничать с нами, сдать выездные документы и поехать на допрос в прокуратуру. Вы поняли меня, Дмитрий Иваныч? 
– У меня приступ стенокардии, жуткий... Я приму сейчас лекарство и поговорим. Это – первое... 
– Это мы будем диктовать! Ну столица, охамела. – Старший группы возмутился, но Дмитрий уже почувствовал некую робость в его, с виду лихих, фразах. 
– Второе. Мне необходимо доложить в приёмные Кабинета Министров и КГБ о произошедшем в моей квартире. Сообщите вашу фамилию, принадлежность к законодательным органам СССР и ваше звание, – обратился он к старшему. – Так положено по инструкции высшего органа власти для работников моего ранга. Вам известно, что я приравнен к воинскому званию полного генерала? Прошу это помнить и не забываться. И третье: ваша «прослушка» напорола чушь, тупую и безграмотную. Это моя племянница собирается в Чили, у неё там свадьба, родители жениха – коммунисты, были репрессированы в 1973 году, их с трудом вывезли вместе с Луисом Карваланом. Вот и всё! Ради чего стоило вламываться в три часа ночи в квартиру спящих людей?! Думаю, вам по поводу всего этого ещё придётся объясниться в той же прокуратуре, от чьего имени вы действуете... 
– Нам, нерусским, всё равно... Я с Казахстана, меня откомандировали сюда бороться с путчистами. Я имею мандат и полномочия. И я буду бороться с нашими общими врагами! А сейчас – на выход... 
– Хорошо. Только с одним условием: я позвоню (он надеялся срочно дозвониться Стасу-кадровику)... 
– Я те позвоню, путчист! Я те так позвоню, что свой язык из ж... не вытащишь никогда! Берите его и в машину. А этой дуре, революционерке, скажите: если хочет жить, пусть помалкивает. Мы и её достанем! Вместе с Луисом... 
Светлана, одетая в платье, причёсанная, высокая и красивая, уже стояла в дверях комнаты и смотрела, как её дядя медленно и неумолимо падает на широкий диван, который принял хозяина, не шелохнувшись. Она рванулась к Дмитрию, но один из сотрудников молниеносно подставил ей ногу, и девушка, ударившись головой об угол тяжёлого стула из карельской берёзы, рухнула на пол. Она лежала без движения...