«В сущности, выбор один…»

Это сосны скрипят по-русски, 
открывая такой обзор, 
будто ангелы, сняв разгрузки,
отсыпаются у озёр.

***

Это шахтный ствол, это клеть дрожит.
Это я спускаюсь, разинув рот,
в горном деле тёмный, что антрацит, –
услыхать струенье подземных вод.

Нам – довольно Пруста среди зимы.
Нам бы – лишь боярышника кусты...
Но придём к шахтёрам – просить взаймы,
исчерпав лексические пласты.

Чтоб, когда им скажут: «Всему хана.
Трепыхаться дальше – какой резон?», –
коногонки луч натыкался на
запредельный угольный горизонт.

Это мой Вергилий, седой шахтёр,
сапогами чавкая, месит грязь,
воспевая лаву и транспортёр,
лишь мужскою рифмою обходясь.

Горнякам знаком ядовитый газ
и взрывная взвесь распирает грудь.
Я хотел бы с ними нащупать лаз,
ускользнуть отсюда – куда-нибудь.

И когда всё станет огнём гореть,
их чумазый ангел проявит прыть –
на поверхность где-то поднимут клеть:
...и цветёт боярышник, так и быть!

***

…В сущности, выбор один – 
всё, что давно неповадно,
всё, что уже проходил, 
пробовал неоднократно.
Жуткий вокзальный киоск, 
ночь без собачьего лая…
Горловка и Краматорск, 
трубы и адское пламя. 

Будет – нигде никого, 
с кем эту жуть разделил бы.
Нужный сигнал звуковой 
вязнет у адского лимба.
Если сотрут в порошок, 
в угольный прах преисподней, –
значит, уже хорошо, 
что не страшней, чем сегодня. 

Будет сюжет ключевой – 
баня с хозяйственным мылом.
То есть вот так – ничего. 
Повеселее, чем было.
То есть придётся опять 
в заахеронтские дали
в шлепанцах банных ступать 
(типа античных сандалий).

Там закипает смола – 
здесь намечается завязь.
Там ты – узнать не смогла б. 
Здесь – вообще отказалась.
Будет примеркой душе 
то, что я выкроил, выдрал,
всё, что случилось уже.     
Ну, а в дальнейшем – на выбор…

Пограничное состояние

                         Станиславу Минакову

Мы посмотрим ещё, чья бумага
дольше вытерпит, позже сгорит.
Я сбегу из-под вашего флага.
Соскочу с безнадёжных орбит.

Так и брызжет слюной с никотином
издавая хронический рык,
власть фригидная с «гэ» фрикативным.
Так и вырвет мой грешный язык.

В огороде пасутся дебилы,
дядьки в Киеве сходят с ума:
«Убирайся в свои Фермопилы!
Заскучала твоя Колыма…»

И грозят из динамика в спину,
что моей здесь не будет ноги.
Так и ждут, что копыта откину –
и припишут чужие долги.

Это мы проходили: в два счёта
приучали себя к нищете,
а спартанцы по кругу почёта
возвращались домой на щите.

К Фермопилам давай, к терриконам,
где копьё до звезды достаёт,
где препятствовать волчьим законам
соберётся не больше трёх рот –

дармоедов встречать, мародёров
(для прикрытья – отечества дым),
где подпишутся триста шахтёров
за меня. А тогда – поглядим.

***

Куда ты ни приткнись – уже полно народу,
и нечего стоять, и сказано: валить...
Тем более – во сне: всё через пень колоду.
Всё вынужден трястись, бояться, дизелить.
То долгий разговор с какими-то козлами.
То снят противогаз, чтоб распознать иприт.
То меньшее из зол – вступительный экзамен:
судебное мурло, набычившись, сидит.

Подсунули билет, указывают место.
О, если б наперёд знать тайные ходы...
Я б выбыл насовсем из первого семестра
и выплыл бы сухим из этой ерунды.
Китайским языком – условие задачи…
Казалось бы, себя смелее поведи,
послал бы их тогда, – 
                                      сложилась бы иначе
одышливая жизнь (с цезурою в груди).

Я выполнить не смог каких-то упражнений,
дрожащий у доски: в руке крошится мел.
А барышни сдают – одна другой страшнее:
ну хоть бы раз приснись, которую хотел.
Любимая, не снись – немедленно отнимут: 
они уже давно вынашивают план...
Никчёмный Сигизмунд, а то и вовсе Зигмунд:
порочные очки – наверное, декан.

Создатель, что за чёрт в комиссии приёмной
несёт галиматью, бубнит себе под нос?
Им нужен экземпляр зашуганный и скромный.
«Извольте отвечать на заданный вопрос».
Столичные жлобы, потомственные снобы!
Стань с потрохами ваш, будь вечно на крючке, – 
нет, не достоин я взыскательной учёбы, 
шпаргалку утаил в дурацком пиджачке.

Но прекратить трястись – и с мыслями б собраться.
Я должен отвечать учёному суду, 
что батя мой шахтёр – и нехер улыбаться,
что весь их факультет имею я в виду.
Тогда бы я успел к обратному парому – 
и кто-то б подтолкнул меня в обратный путь.
Толкают и сейчас. Чтоб стало по-другому…
Любимая, ты что?.. Приснилось что-нибудь?

***

Шахтёрский город – поперёк пути кривого
из отмороженных варяг в худые греки.
Как всё запущено, дружок, как всё хреново.
И дым отечества теперь – не слаще редьки.

Ещё не убраны поля, но одиноко, – 
как если убраны уже. Скудеет личность.
Зато капустные ряды – само барокко.
Зато горняцкая среда – сама тактичность.
             _______

Я брёл по штрекам и сигал
                                            с каких-то сходней, – 
где люциферовым огнём грозит разруха,
сочится гибельный метан из преисподней
и мечет чёрную икру земное брюхо.

Я окончательно догнал: течёт недаром
конвейер угольный одним привычным руслом, – 
когда в чистилище стоял, объятый паром,
и кафель брал меня в расчёт – с мерцаньем тусклым.

И хохотали мужики в шахтёрской бане.
Им всё равно – что Элиот, что Эзра Паунд – 
и не приходится слова искать в кармане.
А забухать – хоть в огород, хоть в андеграунд.

Нам станет всем не до бумаг и фотографий,
когда степные города сойдут на убыль.
...И неразборчивый портрет впечатан в кафель,
как древний папоротник был впечатан в уголь.

Трубный завод

Разливы технических вод. 
Напутственный пар теплотрассы.
Стоял себе трубный завод.
На практику шли лоботрясы.
Стоял, как последний редут.
Злорадствовал голос из хора,
что варвары скоро придут – 
и трудно представить, как скоро!

С провинции спрос невелик.
Теперь и не вспомнится толком,
когда этот трубный возник
в степи за шахтёрским посёлком.
Казалось, он выдержит всех.
Подробности давят на жалость.
В громадный формовочный цех
подшефная школа вмещалась.

Пригодный для выпуска труб
железобетонных конструкций,
пейзаж убедительно груб – 
другие детали сотрутся…
И где протекает Коцит,
и что нам проблемы Гекубы, – 
донецкая степь насвистит
в железобетонные трубы.

На этом имперском ветру,
когда разлетаются карты, 
сидят и играют в буру,
к трубе прислонясь, практиканты. 
Сидят и не знают утрат 
печальней, чем гибель Патрокла…
Густой многослойный закат 
цехам размалёвывал стёкла. 

Такой был простор и размах,
такая случалась фактура,
что юность – на птичьих правах – 
чихала на бредни авгура:
о жутких размерах трубы
и в ней заседавших подростках;
о дальнем прицеле судьбы,
грядущих её отголосках.

                   *
Стоял, никому не мешал,
но вынесен был подчистую…
Кто мыслил: «кирпич и металл
исчезли, а я существую», – 
тому и поставят на вид,
насколько Юпитер рассержен,
когда арматура торчит
наглядней, чем внутренний стержень.

Пейзаж назидательно строг.
За лишнее слово удавят. 
Разруха подводит итог. 
Быльём зарастает фундамент. 
Плацдарм для обильного зла
и варварских скудных наречий.
Наверное, карта легла
не так, как положено лечь ей.

Не самый смертельный исход:
развалины, рвы, арматура – 
летейских ландшафтов штрихкод,
суровая правда авгура. 
Очки торопливо протру:
на фоне закатной полоски,
к трубе прислонившись, в буру 
играют всё те же подростки…

***

Этой местности злые складки
прирастают тобой, боец,
получая в сухом остатке – 
дым за речкой Сухой Торец.

Вертолёты снуют над Летой,
обозначив её черты.
Мнемозина с гвардейской лентой.
Участившийся пульс тщеты.

Это песня о пуле-дуре
Это вечность поёт с листа.
Это витязь в тигровой шкуре
откликается с блокпоста. 

Это Бог – не судья, а тренер,
Он вписался за наш район.
Позывные Цыган и Север.
Обретённая связь времён. 

В этой местности после боя
сломит ногу незваный чёрт.
Но пронзительно пахнет хвоя
и блаженствует Славкурорт.

Это сосны скрипят по-русски, 
открывая такой обзор, 
будто ангелы, сняв разгрузки,
отсыпаются у озёр.

Будто нет ни беды, ни бездны,
ни терзаний: «какой ценой».
Расточительный свет небесный.
Накопительный счёт земной.

***

Будешь засветло поднят.
Дуй с пакетом к Евтерпе.
Вместо «Родина помнит»,
скажет: «Горловка терпит».

Раздражённо кивает,
понимает превратно:
«Что поделать… Бывает. 
Отправляйся обратно». 

Кто-то ходит налево
через минное поле
за тональностью гнева,
за метафорой боли.

Не дождавшись отмашки,
не дослушав заданье, – 
огибая растяжки,
шла Юдифь на свиданье.

Кто чего ожидает
от лирической ткани, – 
а вдова отжигает
в неприятельском стане.

Значит, дело к развязке:
будет месть планомерна
…и в кевларовой каске
голова Олоферна.

***

Господь приглаживает склоны
безоговорочной зимы.
Переезжают батальоны,
куда прикажет гетман тьмы. 

Мелькают смутные селенья.
Трещат холопские чубы. 
Ты пропадёшь из поля зренья 
не в меру бдительной судьбы.

Суровый контур террикона.
Тревожный трепет камыша. 
Из своего укрепрайона
уходит робкая душа.

Но Тот, Чьим замыслом пронизан
её маршрут, – без суеты,
спокойно смотрит в тепловизор 
с господствующей высоты. 

Художник: Д. Кострас.