Башня

1

С какого-то времени в поездках я стал больше обращать внимания не на людей, а на животных, которые рядом с ними обитают. Впервые на это обстоятельство обратил внимание в Сербии. Меня пригласили принять участие в поэтическом фестивале. И, несмотря на свою сугубо прозаическую сущность, я согласился. В нашей стране люди пенсионного возраста путешествуют редко.

«Тем более надо ехать, — сказал я себе. — Да и в Сербии ещё не был. Сколько можно по Испаниям да по Китаям шастать?» Хотя на самом деле и в Испании, и в Китае был всего лишь по разу.
Итак, вместе с поэтами из славянских государств я отправился в поездку по городам и весям Сербии. Публика эта была пёстрая. Ядро составляли серьёзные мужчины, вполне осознающие тяжесть миссии, возлёгшей на их отнюдь не богатырские плечи. Но было и несколько хорошеньких молодых особ, эту миссию ещё не до конца прочувствовавших. Они пили вино, флиртовали и повсеместно читали посредственные стихи. Несмотря на плохое знание болгарского, словацкого или чешского языков, я хорошо понимал это.
— А мои стихи вам нравятся? — подошла как-то ко мне женщина уже солидного возраста на одном из поэтических вечеров.
Свои стихи она читала на русском, и сослаться на незнание языка я не мог.
— Конечно, — сказал я. — Вы из Санкт-Петербурга?
— Из Тель-Авива, — смерила меня внимательным взглядом поэтесса.
— Очень хорошие стихи! — сказал я и отступил от неё на шаг. — Лучше, чем у москвички, которая выступала перед вами.
— Вы так считаете?! — просияла собеседница. — А мне показалось…
— Вам неправильно показалось, — успокоил я её. — Просто я, как прозаик, привык внимать стихам глубоко. Без внешних проявлений.
— Да, понимаю, — кивнула поэтесса. — Я знаю нескольких наших прозаиков, и они тоже слушают мои стихи без проявлений.
«Какие умные люди! — внутренне восхитился я. — Но евреи всегда были умные».
— Давно уехали из России? 
— Я уехала из Союза, — хмыкнула бывшая согражданка. — Скучаю по нашей Жмеринке.
— Я тоже в Москву из Минска приехал, — кивнул я. — И тоже скучаю.
— В Минске на Немиге жила одна из моих бабушек. Знаете Немигу?
— Конечно, — сказал я. — Сейчас от неё осталось одно название. А вы, значит, до сих пор пишете по-русски?
— На иврите я тоже могу, но там другая структура языка… Славянские языки проще.
— Да, нормальные стихи можно писать только на славянском языке, — согласился я. — Но и они скоро кончатся.
— Кто вон та молодая девушка, которая машет вам рукой? — ревниво осведомилась собеседница.
— Поэтесса, — пожал я плечами. — Кажется, словенка.
— Вы их различаете?
— Легко, — сказал я.
На самом деле машущая рукой девушка была минчанка, но мне почему-то не захотелось говорить об этом поэтессе из Израиля. 
В одном из маленьких городков хозяева устроили для нас сюрприз. Они усадили всех поэтов и поэтесс на телеги, застланные коврами, и повезли в поля. Был конец августа, светило солнце, в садах склонялись под тяжестью плодов ветви яблонь и груш, и картина, представавшая перед глазами случайного прохожего, была не только идиллическая, но и преисполненная глубокого смысла. Творцы погружались в лоно природы.
Я обратил внимание на сороку, скакавшую боком по краю дороги. Её настолько поразил вид телег с разномастной публикой на них, — а надо ли говорить, что поэтессы помоложе вырядились в белые брюки, и головы их украшали шляпки, а кофточки некоторых были почти прозрачны, — что сорока, что называется, одурела. Разинув клюв, она смотрела на происходящее двумя глазами сразу. Обычно птицы предмет, привлёкший их внимание, рассматривают сначала одним глазом, затем, повернув голову, другим. Наша сорока выпялилась двумя, и при этом забыла, что птицы должны летать. 
Она скакала по обочине до тех пор, пока не наткнулась на сторожевого пса, стоявшего, натянув цепь, рядом со своей будкой. Пёс тоже был ошеломлён видом каравана из телег. Он напрочь забыл, что должен лаять на чужаков, и вытаращился на них с отвисшей пастью.
Такими они и остались в моей памяти, здоровенный сторожевой пёс и сорока с заломленным хвостом, стоящие рядом.
— Поэты кого угодно доведут до инфаркта, — сказал я израильтянке.
По странному стечению обстоятельств, она ехала в одной телеге со мной.
— А что такое? — удивлённо посмотрела она на меня.
— Да нет, ничего, — сказал я.
В принципе, я понимал, почему хозяева посадили рядом израильтянку и россиянина. Молодые с молодыми, старики со стариками. Как говаривал один киношный персонаж: железная логика.
Я оглянулся на телегу, ехавшую следом за нами. Там жизнь била ключом, со смехом, взвизгиваниями и даже звоном стаканов.

2

В следующий раз я приехал в Сербию на День славянской письменности, который там был государственным праздником. Вместе с двумя поэтессами из Македонии и Словении нас отвезли на выступление в горный монастырь в районе города Крагуевац.
«Они что, специально подсовывают мне самых симпатичных? — с досадой подумал я. — Хотят, чтобы я плохо спал ночами? Не дождутся!»
Поэтессы переглянулись между собой и громко захохотали.
Кстати, ещё в первой поездке я заметил, что все балканские поэты хорошо понимали друг друга. Даже румыны не испытывали особых затруднений. А вот я всех их понимал плохо. Да и вообще русский язык на Балканах за последние тридцать лет подзабылся изрядно.
— Я тоже забыл русский язык, — сказал сербский поэт Петра, который сопровождал нас. — Может, перейдём на английский?
— Английский я знаю ещё хуже, чем сербский, — вздохнул я. — В университете польский учил.
— Я тоже немного знаю польский! — обрадовался Петра. — Порозумем се.
И мы действительно неплохо понимали друг друга, говоря на польском. Во всяком случае, я ни разу не перепутал время отъезда или обеда. А тосты за столом понятны и без перевода — на здраве да живели. Хотя лично мне больше всего нравилось сербское слово «уживать». В нём сочетались сразу несколько смыслов — расслабиться, не нервничать, кайфовать, не обращать внимания. В белорусском языке тоже есть это слово, но оно имело лишь одно значение — употреблять.
Итак, мы отправились в монастырь в горах. Двадцать четвёртое мая, когда отмечается День Кирилла и Мефодия в славянских странах, вообще один из лучших дней в году. Припекает солнце, цветут абрикосовые и черешневые сады, шумит в ущелье горная речка, блеют овечки, которых пастух перегоняет через дорогу.
— Жалко, персиковые сады отцвели, — сказал я, глядя в окно машины.
Поэтессы, Милица и Наташа, меня поняли.
— Ещё будут, — сказала Милица.
— Персик всюду есть, — поддержала её Наташа.
— Какая ракия лучше — персиковая или абрикосовая? — спросил я Петру, сидевшего за рулём машины.
— Сливовица, — ответил Петра. — Некоторые любят дуню.
Дуней, кажется, называют здесь грушу.
— А виноградная? — не отставал я. 
Петра пожал плечами.
— Да, виноградная — это уже чача, — согласился с ним я. — Слишком крепкая.
Девушкам наши толки были не слишком интересны, и они защебетали о чём-то своём.
Горные монастыри в Сербии обладают особым очарованием, наш не был исключением. Горные склоны, покрытые пышной зеленью, пчелиные пасеки среди цветущих деревьев на склонах, каменистое дно горных речек… И посреди всей этой красоты величественный храм из камня. Картину можно было бы назвать пасторалью, если бы не знать, сколько крови было пролито в этих монастырях и вокруг них. 
Меня даже не расстроило малое число слушателей на встрече. «Зато самые преданные ценители поэзии», — подумал я.
Мы направились к машинам, поджидающим нас во дворе монастыря. Судя по их числу, сюда прибыли не только ценители, но и представители власти. Один из этих представителей вдруг замахал руками и помчался к своему автомобилю.
— Что это с ним? — спросил я Милицу.
Она пожала плечами.
— Словенки тоже не знают? — посмотрел я на Наташу.
Та скорчила гримасу.
Я хотел было обратиться за разъяснениями к Петре, и тут услышал громкое жужжание. Над гостями праздника, стоявшими кучкой, носились пчёлы. Никто из них, впрочем, не спешил прятаться в машину.
— А этот? — спросил я Петру, показывая на человека в чёрном костюме, поспешно закрывающего в машине стёкла.
— У него, наверное, свои счёты с пчёлами, — ухмыльнулся Петра. — Обязательно найдётся человек, которого пчёлы не любят.
— Почему? — удивился я.
— Кто ж знает… Может, его предок когда-то был медведем.
Мы засмеялись.
Пчёлы действительно ни на кого больше не нападали. Они развеялись в чистом горном воздухе, как дым.
— Тебя никогда не кусали пчёлы? — спросил я Милицу.
Она была тугая, крепкая, с аппетитными ямочками на щеках. Если бы я был поэтом, обязательно сравнил бы её с полураспустившимся бутоном розы.
— Нет! — испуганно схватилась обеими руками за щёки Милица.
— И не будут, — успокоил я её. — Они кусают только плохих людей.
Хотя на самом деле пчёлы кусали всех подряд. Меня, например, несколько раз. Было это, правда, в далёком детстве.
Пчёлы, конечно, не были животными вроде кошек и собак. Отдалённое сходство у них было с сорокой, всё-таки, летуны. Но я, тем не менее, отметил для себя этот случай. В отношениях человека с окружающими его живыми существами определённо была какая-то закономерность.

3

В этот раз в Сербию я приехал вместе с женой. Писатели тоже должны отдыхать, сказал я себе. Хотя бы иногда.
— Да у тебя жизнь и так один сплошной отдых, — улыбнулась Наталья. — Знаю я все эти фестивали.
«Откуда она о них знает? — подумал я. — На фестивали мы вместе не ездили».
— А фотографии? — снова улыбнулась жена. — На них ничего не скроешь.
Мне стало не по себе. Я лишь однажды сфотографировался с участницей фестиваля, которая мне нравилась. Но она любому понравится: складная, улыбчивая, с правильными чертами лица. Итальянец Амос из кожи лез, стараясь добиться её внимания. Кажется, он и увёз её однажды в ночной ресторан. И это несмотря на то, что у Миланы был муж и маленький ребёнок.
«Все твои подозрения от зависти, — одёрнул я себя. — Если бы она поехала с тобой, ты бы о муже с ребёнком не вспоминал».
Кстати, почти всех девушек в Сербии звали либо Милицами, либо Миланами. Очень удобно.
— Я не о ней, — перестала улыбаться жена. — Я об атмосфере.
Да, атмосфера… Без вина там не обходилось, да и без хорошеньких девушек тоже. Они, между прочим, могли и не быть поэтессами, просто хозяюшками.
Я вздохнул.
— И нечего вздыхать, — сказала Наталья. — Любуйся окрестностями.
Мы сидели в кофейне под смотровой башней в Земуне. Когда-то Земун был городом неподалёку от Белграда с собственной ратушей, церквями, рынком и оградительной стеной. Сейчас это пригород Белграда, но очень живописный. А сама башня Гардоша, или Миллениума, была построена в честь тысячелетия Венгрии. Раньше на ней дежурили пожарные, а теперь на верхнем ярусе была устроена смотровая площадка, с которой туристы любовались Дунаем и впадающей в него Савой.
Мы прогулялись по берегу Дуная, посмотрели, как дети кормят лебедей, которых было здесь не меньше полусотни. Я обратил внимание, что эти лебеди мирно уживались не только с людьми, но и с голубями, старающимися урвать свою долю хлебных крошек у детей. Лебеди плавали в воде, голуби толклись на земле, и никто ни с кем не воевал. «Разная среда обитания», — подумал я.
— Ты заметил, что в Белграде собак значительно больше, чем кошек? — спросила жена.
— Заметил, — кивнул я. — Сербия христианская страна.
— Какое это имеет значение?
— Прямое. Кошка спасла пророка Мухаммеда от змеи, и теперь все мусульмане их боготворят. Видела, как они живут в Стамбуле?
— Видела, — согласилась Наталья. — Но, может, они так живут только в Стамбуле?
Кроме Турции, из мусульманских стран мы были в Тунисе, но там был отель, и кошки не особо бросались в глаза. Во время обеда они пробирались в столовую и тихо сидели под столами, лишь иногда проскальзывая между ног. Видимо, отельная прислуга их не очень жаловала.
— Ты и сам кошек любишь больше, чем собак, — сказала жена. — Хотя и не обрезанный.
Я хотел было сказать, что кроме мусульман обрезаются ещё и иудеи, но промолчал. Конфессиональные тонкости, бывает, заведут в такие дебри, что без пол-литра не разберёшься.
— Всё у тебя кончается выпивкой, — вздохнула Наталья. — Нет ни одного рассказа, где бы твои герои не пили.
— Но это жизнь! — запротестовал я. — У постмодернистов, может, никто и не пьёт, а я реалист.
 Жена махнула рукой. Она хорошо знала, что горбатого могила исправит.
— А кошек я люблю потому, что у нас была Бася, — сказал я.
Наша рыжая кошка Бася прожила с нами больше двадцати лет, и за такой период времени любой станет кошатником. Причём сама Бася нас не очень любила, скорее, терпела. Пару раз она пыталась сбежать, но безуспешно. И когда после второго побега я выволок её из-под машины в гараже на даче, она смирилась. «Так и быть, — решила она. — Раз уж не смогла вырваться на волю, буду с этими жить. Но своё они получат!»
И мы действительно получили по полной программе. Бася испортила нам полы в московской квартире, писая по углам. Изодрала диван и два кресла. Ела только дорогие корма, потому что у неё были плохие зубы и вообще слабое здоровье. Я даже боюсь считать, сколько денег ушло на докторов. И всё равно мы её любили. А она только последние пять лет стала спать с нами в одной кровати, причём не рядом, а на ком-нибудь из нас.
Каково нашему рыжему чудовищу в том раю, в котором она пребывает? Ведь мусульмане уверены, что кошки попадают прямиком в рай и рассказывают Всевышнему о своих хозяевах.
— Да уж, — сказала жена. — Почему они привели в кофейню собаку?
Это был риторический вопрос. В Сербии люди могли прийти с собакой куда угодно.
Посетители, двое мужчин и женщина, заказали кофе и спустили своего пса с поводка. И с их стороны это была трагическая ошибка, потому что следом за ними в кофейню вошёл кот. Он был худой и на длинных ногах. Судя по повадкам, это был здешний кот, хозяйский. Выгнув спину дугой — наш сын говорил в этих случаях: сделав верблюда — кот пошёл боком на собаку. Та, не зная местных обычаев, вопросительно уставилась на него. Видимо, до сих пор она не имела с котами дела. И тот не стал откладывать это самое дело в долгий ящик. Он яростно взвыл и бросился на несчастного пса.
Это было форменное избиение, а не драка. Во все стороны клочьями летела шерсть. Собака с визгом пыталась забиться под стол, но за его тонкими ножками не спрятался бы и таракан, не говоря уж о довольно крупной собаке. Мужчины, мешая друг другу, бегали вокруг сцепившихся животных. Женщина с круглыми от ужаса глазами сидела, подобрав ноги, на стуле, не без основания считая, что кот после собаки примется за неё. 
Кончилось всё тем, что собака запрыгнула своему хозяину на руки и визжа  уткнулась носом куда-то между шеей и подбородком. Мужчина пытался лягнуть кота ногой, но с большой собакой на руках сделать это было трудно.
И только после того, как собака запрыгнула человеку на руки, из-за стойки медленно вышел хозяин кофейни, высокий мужчина, взял кота за шкирку, подошёл к двери, ведущей во двор, и выкинул его из помещения. Для верности он подпёр дверь ногой. Вероятно, бывали случаи, когда кот прорывался назад в кофейню и продолжал бесчинствовать. Хозяину этого не хотелось.
— Да, знатно он его отмудохал, — сказал я.
— Ты же знаешь, я не люблю матерных выражений, — гневно посмотрела на меня Наталья.
— Извини, — поставил я на стол пустую чашку. — Случайно вырвалось. 
— Им на двери надо повесить табличку: «Осторожно, злой кот!» — не успокаивалась супруга. — У него и морда бандитская.
— Морда как морда, — сказал я, подавая хозяину знак, что можно рассчитаться. — Это Сербия, детка.

4

Мы вышли из кофейни и направились по дорожке, вымощенной плиткой, в сторону реки. Навстречу нам показались мужчина и женщина с двумя собаками на поводках. Одна из собак была бойцовская. Похоже, они направлялись в кофейню.
«Сейчас получат», — подумал я.
— Может быть, их надо предупредить? — остановилась жена.
— Я не говорю на сербском, — сказал я.
— Можно на английском.
Я знал, что моя супруга сердобольная женщина. Но чему быть, того не миновать. Разберутся.
— Как ты можешь на всё это спокойно смотреть? — не трогалась с места жена. — И хозяин не больно спешил их разнять.
— Сербы вообще никуда не спешат, — сказал я. — У меня в прошлый раз тоже был случай в кофейне.
— Какой случай? Опять драка?
— Хуже, — усмехнулся я. — Пойдём, расскажу по дороге. Твоего кота заперли на заднем дворе, и он не сможет попасть в кофейню.
— Сможет, — сказала Наталья. — Обежит вокруг дома и войдёт с парадного. А там несчастные собаки.
— Не такие уж они несчастные, — хмыкнул я. — Лучше послушай, как я пил кофе в Инджии.
— Где?
— В Инджии, город так называется.
И я рассказал об этом примечательном случае.
Перед выступлением в библиотеке у меня был час свободного времени, и я зашёл в кофейню выпить кофе. В Сербии он практически во всех кафе и ресторанах, не говоря уж о кофейнях, был хорош. 
После пятиминутного ожидания ко мне подошёл официант. Был он высок, представителен, с бородой. Не официант, а министр иностранных дел. Я заказал кофе. Официант величественно кивнул и ушёл.
«Умеют здесь обслуживать, — подумал я. — Не чета нашим хлюстам».
Правда, и у нас иногда попадались хорошенькие официантки, но это отдельный разговор.
Прошло пять минут, десять, двадцать пять. Ещё полчаса — и начинается выступление. Моё, между прочим.
Народу в кофейне раз, два и обчёлся, и мне было трудно привлечь к себе чьё-либо внимание. Я подвигал стулья у столика, полистал худосочное меню, встал и снова сел. «Может, кофе здесь варят по какому-то особому рецепту?» — подумал я.
Я посмотрел на часы. С момента заказа уже прошло сорок минут.
«Сейчас плюну на всё и уйду», — решил я.
И в этот момент показался официант с подносом. В его большой руке поднос казался чайным блюдцем. И посреди этого блюдца стояла рюмка ракии.
Официант торжественно поставил поднос ровно посреди стола и выпрямился, глядя на меня если и не с презрением, то без почтения. Проще говоря — равнодушно.
— Я заказывал кофе, — сказал я, стараясь не повышать голос.
— Одна и та же цена, — сказал официант. — Пей.
Мне показалось, в его чёрных глазах мелькнула усмешка.
Я посмотрел в эти глаза, затем на поднос, взял рюмку и выпил. Не теряя собственного достоинства, ничего другого в этой ситуации сделать было нельзя.
— Забавно, — сказала жена, и улыбнулась уголками губ. — Может, всё-таки вернёмся?
— Куда?! — удивился я.
— В кофейню. Или уже поздно?
— Вернуться никогда не поздно, если в этом есть смысл. Сейчас смысла нет.
— Я всегда знала, что ты жесток к животным. Да и к людям…
— Ну, знаешь!
В сердцах я махнул рукой. Я знал, что жену иногда зацикливало. Нужно было срочно сменить тему разговора.
— У нас в этой Инджии была ещё более смешная ситуация. Рассказать?
Наталья пожала плечами.
— Мы выступали в одном заштатном городке, и домой возвращались уже ночью. А за рулём у нас был серб из Швейцарии.
— Откуда? — перебила жена.
— Из Швейцарии, очень разговорчивый тип. У них это обычное дело — живёт в Швейцарии, Франции или Канаде, и раз в год приезжает на родину. Жены, кстати, с ним не было, налегке приехал. А местность знает плохо, и мы заблудились.
— В каком месте?
— В Воеводине. Там на севере Венгрия, на западе Хорватия, и всё в тридцати километрах. Ночь, темень, на дорогах пусто, будешь ехать, не останавливаясь — заедешь в другую страну. Мы остановились на заправке — она не работает. Кошмар!
— У нас был хуже кошмар.
— Где? — не понял я.
— В кофейне.
— Да подожди ты, я про Инджию. Сергей, старший в нашей группе, говорит: «Сейчас я определюсь по навигатору». А у него голосовой навигатор, знаешь такой?
— Знаю.
— Он подносит айфон ко рту и говорит: «Как проехать в Инджию?» — «Маршрут построен, — бодро отвечает девица из навигатора. — До Индии четыре тысячи километров. Едем через Стамбул, Тегеран, Карачи…» Хохотали все, даже серб за рулём.
— И как вы выехали?
— Через пару минут на шоссе показалась машина, мы её тормознули. Парень сказал, что на следующем перекрёстке надо повернуть налево, и там уже недалеко. Короче, доехали.
— Смешно, — сказала жена.
Сейчас она даже не улыбнулась. 
«Совсем плохо дело, — подумал я. — Не нужно было заходить в эту кофейню».
— А там, кстати, был хороший кофе, — сказала Наталья. — Не хуже, чем эта ваша ракия. Будем обедать, закажи мне рюмку. Говорят, она успокаивает.
— Ещё как! — сказал я. — Хороша была даже та, которую я пил вместо кофе.
Жена засмеялась. Правильно говорят сербы — ракия помогает решить любые проблемы, и даже неразрешимые.
Я оглянулся на башню, под которой мы сидели. Сейчас она мне показалась символом, олицетворяющем жизнь на земле. Под башней и вокруг неё сновали люди, птицы, кошки с собаками, а на вершине башни сидел верховный правитель, наблюдающий за порядком. Кто он, не знал ни один из земных жителей, но это не имело значения. Главное — на земле был порядок.