Член Президиума Верховного Совета тов. Гамзатов

Ко дню рождения Расула Гамзатова. Аварского советского поэта, прозаика-публициста. Советского, российского общественно-политического деятеля, переводчика. Героя Социалистического Труда, народного поэта Дагестанской АССР, заслуженного деятеля искусств Республики Дагестан. Лауреата Сталинской III степени, Ленинской, РСФСР, им. М. Горького премий. Кавалера ордена Святого апостола Андрея Первозванного, четырёх орденов Ленина.

Если выстрелишь в прошлое из пистолета, — оно ответит из пушки. 
Гамзатов

Как школьница после аборта,
пустой и притихший весь,
люблю тоскою аортовой
мою нерождённую вещь.
А. Вознесенский

Прежде чем начать текст о Расуле Гамзатове, позвольте, ув. господа, перенестись в знаменитый переделкинский Дом творчества 1970-х гг. Там сегодня небывалое оживление. Приехали «на проверку» жёны к отдыхающей богеме. С ними — шумные непоседливые дети — проведать папочек. Кого-то — навестила родня: близкая, далёкая, не суть…

Вечереет… Мы идём по коридору с бывшими когда-то пушистыми толстой «лужёной» шерстью коврами. Приглушающими мягкий голос Новеллы Матвеевой под собственный незатейливый гитарный аккомпанемент. Ей нет и сорока. Она прекрасна и тонка. И публика крайне удивлена, как она может, и главное(!), обожает петь всем и всюду, всем и всюду... Куда ни глянь — Новелла поёт. То в чьей-то комнате, то запросто — в холле. Среди снующих мимо с апельсиновыми авоськами родственничков, приятелей и знакомых.

Жар напрасный, гнев больной
Тоже фокус не смешной.
Не смешны: ни свист одышки, 
ни походка старых дев…
(Над которой животишки
Надрывают старичишки,
На сто лет помолодев.) — 

Предваряет она эмоциональным вступлением блестящего «Фокусника»:

Ах ты, фокусник, фокусник, чудак!
Ты чудесен, но хватит с нас чудес!
Перестань!
Мы поверили и так
В поросёнка, упавшего с небес.

Потом про шарманщика, про ветер, вежливо откашлявшись: «Простите». И опять за своё: песня за песней…

Вокруг артистки собрались в основном старички и старушки — умилённо слушают. Голос у Новеллы низкий, не очень бархатного тембра. А когда берёт более высокие ноты, то сопрано становится по-бабьи визгливым. Таким голосом на праздниках, подвыпив, с привизгом выводятся «Рябина» или «Хасбулат удалой». Но сама Новелла музыкальна чрезвычайно. Неплохо играет, поёт с экспрессией. Она чуть хрипит, постоянно откашливаясь и извиняясь: «Простите», — «Окраину», — услужливо подсказывают в ответ всё понимающие старушки. 

Если подняться этажом выше — там неистово читает стихи ровесник Матеевой — Андрей Вознесенский. Впрочем, как читает — элементарно кричит! Впечатление столь сильное, — что нагнетет по-шекспировски холодные, веющие промозглой вьюгой, страсти. Затем внезапно снижает голос до трагического шёпота-хрипа. И снова, будто в трансе, выпрастывает в эфир полубредовые фразы. Малость подражая в манере Евтушенко. С той лишь разницей, что у Вознесенского этот драматический сюжет давления, нажима и мгновенных переходов на ледяной нежданный шёпот — доведён до чудовищного гротеска:

Раскройтесь, гробы,
как складные ножи гиганта, 
вы встаньте — 
Сервантес, Борис Леонидович,
Браманте, 
вы б их полюбили, теперь они тоже останки,
встаньте. 
И Вы, Член Президиума Верховного Совета
товарищ Гамзатов, 
встаньте,
погибло искусство, незаменимо это, 
и это не менее важно,
чем речь
на торжественной дате, 
встаньте. 
Их гибель — судилище. Мы — арестанты.
Встаньте.

Тут же сидит восхищённый слепой фронтовик Асадов, — жадно впитывая молодые «непонятные» ему пока веяния. Очень уж они отличаются от его собственного видения мира — неискушённо-простого, приближенного к народным истокам-балладам. 

После чего последний придёт к себе в номер и запишет Вознесенского по памяти на печатной машинке (а печатал он «вслепую» с бешеной скоростью!):

Встаньте, дороги! Довольно лежать в асфальте!
Встаньте, гробы, как складные ножи. Встаньте!
Встаньте, Сервантес!
Борис Леонидович!
Данте!
Встаньте!
Встаньте!

И перепутав, и комично смешав строки разных стихотворений, настукивает: 

Член Президиума верховного Совета СССР
Товарищ Гамзатов,
Встаньте!
Погибло искусство!
Встаньте, бл*ди джаз-бандов!
Вспомните школьные бантики,
Встаньте!

Добавив для истории в дневник, что он, конечно, точно всех строк Вознесенского не запомнил. А только интуитивно «чувствовал внутренний протест». Ощущал какую-то нелепую спекуляцию на «каких-то наболевших темах». Так врывался в начале двадцатого столетия в литературу Маяковский. Спекулируя и кощунствуя, критикуя и хуля, непринятый и не понятый никем.

По лестнице на второй этаж медленно и степенно поднимается солидная пара — дама под руку с Гамзатовым. 

— Нет, как ни крути, — спутница, полушёпотом: — А Одесса выдала-таки миру несколько десятков прославленных евреев!

— А слушайте анекдот, — невпопад, как обычно ёрничая, отвечает Гамзатов: — Женщина в троллейбусе кричит, что у неё украли деньги. Её спрашивают: «А где они лежали-то?» Она говорит, дескать, спрятала их под платьем. «Как же вы не почуяли, что вор лезет к вам туда?» — «Я чувствовала, — восклицает: — Только думала, он с другими намерениями…»

— Да вы пошляк, Расул Гамзатович, — густо рассмеявшись, пробасила дама. 

Гамзатов, учтиво попрощавшись, покинул спутницу и тихонько постучался в одну из комнат. 

Там сидел Рафаэль (друзья его звали Алькой) Шендерович (псевдоним А. Ревич), абхазский поэт Жора Гублия, упомянутый Асадов, ещё несколько полузнакомых взбудораженных писателей — и пили чачу. Гамзатов к ним с удовольствием присоединился. Тем более что Ревич с Расулом вместе грызли гранит наук в литинституте — на курс старше Асадова. 

Разумеется, они тут же начали вспоминать студенческие годы. И в частности — занятия по фольклору. Преподом был пожилой тщедушный профессор Шамбинаго: «Глава исторической школы» — как он сам себя называл. 

— Расул, — вежливо просит Раф, — а расскажи ребятам про зачёт по фольклору.

Аварец озорно хохотнул, тут же поменявшись в лице, — появилось что-то детское, доброе… Немолодой уже, рано поседевший, — напоминавший римского патриция своим орлиным круто изогнутым носом, — на секунду ушёл в себя. 

Резко встал, как на экзамене, изображая студиозуса. [Вообще ёрничанье, до самобичевания, — укоренённая черта характера Р.Г., — авт.]:

— Я взял билет, чуть взглянул на задание и, понимая, мол, абсолютно ничего не знаю, не уходя на подготовку, тут же сказал: «Прафэссор, я ужэ падгатовылся. Былет мнэ понятен, — специально коверкая слова, начал рассказ Гамзатов.

[Добавим от себя, что русским языком Расул Гамзатович владел великолепно. И эти вот переходы на претенциозный суржик — были особенно смешны.]

— Ну, проф типа удивился: пожалуйста, голубчик, слушаю. Я отвечаю: «Дарагой прафэссор, только я плёхо по-русськи. Разрэшите мнэ гаварыт на радном, по-аварски. Так минэ лэгче». Шамбинаго смутился, но дал зелёный свет. Ну, тут я вдарил по-нашему, иногда лишь ввёртывая в родную речь сентенции по-русски. Говорю-говорю, бац: «кампазыция». Говорю-говорю, бац: «Даниил Заточник», «Пратапоп Аввакум». Или: «фолклорыстика». Шамбинаго только пялит глаза, слушая мою тарабарщину: «Илья Муромец, тра-та-та», «Салавэй-разбойник, тра-та-та».

Публика, рассевшаяся по кроватям, выпив по очередной, надрывает, по Матвеевой: от смеха «животишки»…

Гамзатов, на волне зрительского успеха, продолжает:

— Ну, Шамбинаго вытер пот: «Давайте, голубчик, зачётку. Кажется, вы материал учили. Ставлю вам четвёрку». Я вижу: проф поплыл, и совсем уж обнаглел: «Прастыте, прафэссор! Как же так — читвёрку? Я же великолэпно знаю матэриал! Я три ночи и четирэ дня сидэл и занимался! Стыхи пэрэстал писат!» Шамбинаго жалобно заскулил: «Дело в том, голубчик, я не очень хорошо понял, что вы излагали. Однако вы действительно тщательно вникли в предмет. Ладно, бог с вами». 

— И нарисовал огромную пятёрку! — торжественно поднял рюмку Расул. 

— За фольклористику! — дружно подхватил подвыпивший хор. 

Присовокупим, что Гамзатов поры литинститута — абсолютно неспокойная, одновременно крайне оригинальная личность.

Так, он один только изъяснялся и писал по-аварски. Больше никто аварского не знал. Гребнев и Козловский (Р.Г. шуточно обзывал их Крепнёв и Казлобский) — переводили по подстрочникам. То есть соответственно красота, подоплёка, народная мудрость — терялись. Оставляя читателя практически с «придуманным» переводом.

[Хотя даже и эти чисто технические конструкции подстрочника — пронизаны поэзией. Например. "Дома — ночью — не покидала эта метафора, истинно бесконечная, побуждающая к домысливанию: зыбко покачивающаяся в невесомости колыбелька; человек — в бездонной заботе вездесущего материнского начала; человечество, выходит, всё ещё в детском состоянии, если сопоставлять его летоисчисление с хронографом Вселенной; коли оно юно — будьте заботливы…"]

Расул жутко расстраивался. Ему хотелось, чтобы его понимали. Хотелось разговаривать на родном языке. 

Однажды он случайно обнаружил, что постовой милиционер у памятника Пушкину — аварец. Это было удачей…

И не беда, что постовой всего лишь с двумя классами образования. Порой, выпив со студиозусами, Расул шёл ночью в милицейскую будку и запоем читал товарищу «при исполнении» стихи.

Тот слушал со слезами на глазах, — забывая следить за порядком на дороге и штрафовать нарушителей. Расул же получил мощный стимул писать больше и больше. Все хвалят его подстрочники и переводы Гребнева с Козловским, а ему страсть как хочется почитать по-аварски — и он снова идёт к милиционеру. 

На счастье, потом приехала родная душа Машидат Гаирбекова, и необходимость в служивом слушателе отпала.

…Но в мире следствий и причин,
Спускаясь в тайные глубины,
Не смог добраться ни один
До истины, до сердцевины.

Столетья таинства полны,
И не исчезнет жизнь, покуда
Есть ощущенье новизны,
И удивления, и чуда.

Да, ему пятьдесят… И он уже достиг всего. 

Орденоносец, приласкан властью, член ВС СССР, депутат, не это важно. А то, что его произведения ушли в народ, и народ поёт Гамзатова. Не всегда помня авторства, — что является истинным проявлением высочайшего таланта, глубинности и привязанности к корням. И неудивительно. 

[Песни на его тексты исполняли Дм. Хворостовский, М. Бернес, Анна Герман; великие Вишневская, Магомаев. Эстрадники Кобзон, В. Леонтьев, Ротару, Кикабидзе — от попсы до патетики, от шансона до оперных партий.] 

Все, кого я встречал, оставались в душе,
Кто на несколько лет, кто всего на минуту.
Ты была в моем сердце с рожденья уже,
Я тебя никогда и нигде не забуду.

Много раз улыбались красавицы мне,
Были эти улыбки похожи на чудо.
Но в глазах твоих я утону по весне,
Я тебя никогда и нигде не забуду.
[Автор музыки: Юрий Антонов. Стихи Гамзатова в переводе Р. Рождественского.]

В нём, его стихах исповедально вещает лермонтовский Кавказ, поют дагестанские горы и долины — энциклопедией народной жизни, былинного духа. Доверительность, лиричность, природа, история, люди предстают пред нами во всём обилии красок, стремительности движения горных рек, многообразии характеров. 

Р.Г. объясняет своё имя мнемоникой «представитель» — если перевести буквально с аварского: «В какие бы края ни забросила меня судьба, я везде чувствую себя представителем той земли, тех гор, того аула, где я научился седлать коня. Я везде считаю себя специальным корреспондентом своего Дагестана. Но в свой Дагестан я возвращаюсь как специальный корреспондент общечеловеческой культуры, как представитель всей нашей страны и даже всего мира». 

Горные реки живой прозрачной жизни. Мудрость, терпко разлитая в притчах, взятых будто из древних дагестанских книг. Были-легенды, сказания. Неизбежный советский пафос — и реальная, неуёмно-нескрываемая боль за прошедшие горести и беды. Праздники-будни, искромётный юмор и подлинный гнев; эпика и лирика — всё это Гамзатов: его мысли и чувства, выраженные от имени целого народа. Народа, за которым «стоит всё человечество» (С. Наровчатов). 

Творчество Р. Гамзатова давно перешагнуло границы советской державы. От Белоруссии до Чукотки, от Новой Земли до Памира — через всю Землю — на Кавказ, в Грузию и Турцию. Стихи Р.Г. переведены на десятки языков: от английского до японского, от арабского до испанского. Мировая литература навечно взяла в почётные ряды аварского сочинителя: где соседствуют Горький и Роллан, Шоу и Манн, Хемингуэй и Франс, мн. др. гуманисты XX в.

И к слову, в СССР не было выше чести, — согласно своему имени, — представлять крохотную горную республику и всю Советскую страну перед лицом человечества, не менее. Представлять уверенно, достойно, талантливо. 

Гамзатову пятьдесят… Впереди вся жизнь — почти столько же. Он по-юношески бодр, подтянут, остёр на язык, цепок во мнениях и пересудах. 

Вулканические страсти и глубокие чувства владеют им. По его произведениям можно проследить путь от юношеской лирики — до величавой зрелости. Перед нами прошли весна и лето его поэзии. Далёк уже апрель с его первыми цветами и зелёной завязью. Проходит пламенное обжигающее лето: «Поэт вступает в сентябрьскую осень, не хмурую и дождливую, а ту золотую осень, которая собирает летние урожаи, дарит людям молодое вино, воскрешает старые и создаёт новые песни. Да сопутствует поэту в них то же вдохновение, что шло с ним всю жизнь!» — ярко приветствует литинститутского приятеля С. Наровчатов.

Его именитый отец — переводчик, драматург, сказочник и поэт Гамзат Цадаса — слагал задушевные песни под звуки пандура и чанги. В свою очередь, благодарный сын слагает строки под звук большого доброго сердца: — в нём отдаётся дерзкий шум дагестанских лавин, звон рельсов БАМа, бой кремлёвских часов. Гулко звенят поминальные колокола Хиросимы, слышен грохот межконтинентальных ракет, пугает правдоподобностью свист пуль Второй мировой войны.

И любовь несомненно. К женщине, маме — символам отчизны, умиротворения и покоя.

— Скажи мне, перебрав свои года,
Какое время самым лучшим было? 
— Счастливейшими были дни, когда
Моя любимая меня любила…
— А не было ль, скажи, такого дня,
Когда ты плакал, горя не скрывая?
— Любимая забыла про меня.
Тот день я самым чёрным называю.
— Но можно было вовсе не любить!
Жить без любви — и проще, и спокойней!..
— Наверно, это проще. Может быть…
Но в жизни я такого дня не помню.

Его по-советски нарекали «многостаночником»: слишком разносторонен творческий облик поэта.

Многогранны книги: от прозаической энциклопедии «Мой Дагестан» — до сборника стихов «Высокие звёзды» (с аллюзией на Твардовского и Смелякова 60-х, что вполне закономерно). От афоризмов — к лиричности, страсти, до отчаяния. От исторических легенд и сказаний — к поэме «Берегите матерей».

Здесь и щемящая песня «Журавли», и литературоведческое исследование об Эфенди Капиеве. И мудрые «четверостишия», и блещущие улыбкой надписи на книгах несчётных товарищей по литературе. Судьбы горцев, зарубежные поездки… Все темы, замыслы, выступления и ангажементы не поддаются систематизации. 

Ну, и неотделимая от творчества социально-общественная деятельность конечно.

Дагестан, всё, что люди мне дали,
Я по чести с тобой разделю,
Я свои ордена и медали
На вершины твои приколю.

Будучи членом президиума ВС СССР, Гамзатов (бывший Сталинским лауреатом уже в 27 лет!) имел постоянный номер в гостинице «Москва».

Как-то друг и коллега Иосиф Кобзон, постоянный исполнитель гамзатовских песен («Это мы», «Сыновья», «Матери», «Кунак»), узнал, что Р.Г. не дают отдельную квартиру в столице. 

Он пошёл к председателю Моссовета Промыслову — с меркантильной просьбой.

Чиновник аж вспылил:

— Да где мы ему только не предлагали! В наипрестижнейших районах: на ул. А. Толстого, Чайковского, Горького, на Пушкинской площади: отказывается, понимаешь?!

Кобзон тут же кинулся к аппарату:

— Расул, что же ты людям голову морочишь? Ведь о таких предложениях можно только мечтать!

Гамзатов отшучивался:

— Горького, Толстого, Чайковского… А ты прикинь: когда я умру, их в мою честь переименуют?

Тем не менее, памятников, улиц, учебных заведений, библиотек его имени по стране не счесть. В Москве же… 

На пересечении Тверской и пер. Благовещенского, — где Р.Г. жил с 1974 по 2003 гг., — установлена мемориальная доска. Что нисколько не умаляет значение Расула Гамзатовича в глазах собственно москвичей. Учитывая невероятно огромный памятный массив именно что созидательных символов: от музыки — к фильмам, от премий, стипендий и фестивалей к… — названию астероида им. Р. Г. Гамзатова. 

В Кремлёвских дворцах золочёных
На сессиях годы прошли,
И я, как политзаключённый
Мечты свои прятал вдали…

P.S. Музыка: Ян Френкель. Слова: Р. Гамзатов (русский текст: Н. Гребнев). «Журавли». Поёт Марк Бернес.

Литература

1. Воспоминания Э. Асадова из книги «А любить мы всё-таки будем!» Москва. «Славянский диалог». 1998.
2. Также по воспоминаниям Сергея Наровчатова (главред «Нового мира» 1974—81).